Зверь лютый. Книга 29. Венец

— Не половецкая — торкская. Запомнил.

Безокий направляется ко мне, но Гнездо что-то говорит и они, едва кивнув, ускакивают. А передо мной гридни помогают битому, ободранному, в каком-то грязном рваном тряпье с чужого плеча, Чарджи взобраться на коня.

Чтобы торку нужна была помощь сесть в седло... только если мёртвый. Эти ребята, даже в полной отключке, не имея сил и ресницы разлепить, ухитряются оказаться на спине коня и уехать.

— Где твои люди, Чарджи?

Молчит. Неловко пытается взять поводья разбитыми, в чёрных корочках подсохших свежих ссадин, опухшими руками.

— Убиты.

М-мать! Факеншит уелбантуренный!

Кто?! Порву...!

Спокойно, Ваня. Держи вежливое, умное лицо. На тебя люди смотрят.

— Расскажи.

Он морщится, кривится, старается не смотреть мне в глаза, говорить в сторону.

Группа успешно поднялась на стену. Атаковать башню с воротами не рискнули — противников много. Дождались подхода Искандера. Когда волынцы кинулись отбивать лезущих на стену, рубящих ворота боголюбовских — ударила в спину. Мои открыли ворота с внутренней стороны, подняли знамя на стене. Тут набежала новая толпа волынцев. Рубка была жестокая, прямо в воротах. Дважды волынцы выталкивали владимирских за ворота, но закрыть и заложить створки не успевали.

Так вот почему воротины такие погрызенные с обеих сторон!

Волынцы в какой-то момент отбили башню, срубили знамя, но суздальские уже были внутри и оказавшихся в башне вырезали.

Чарджи заслужил личную похвалу от Искандера. В совершенно восторженной форме:

— Всё, что найдёшь — твоё!

Оставил убитых и тяжелораненых под присмотром одного бойца, с двумя другими пошёл искать: "что здесь моё?". В грабеже, как и в преферансе, "свои взятки надо брать сразу". Благодарность главнокомандующего... продукт скоропортящийся, срок реализации ограничен.

Куда прежде всего пойдёт степняк в условиях "свободы выбора"? — Ага. Вы ещё скажите — в церковь.

Конечно, на конюшню. Тем более, что ещё со времён Изи Блескучего коньки княжеских гридней отмечаются даже и летописцами.

К этому времени ростовцы пробили детинец насквозь и открыли Вышгородские ворота. Через которые вошли вопившие и шумевшие с той стороны под стенами отряды, Вышгородская и Дорогобужская дружины. И — "Бастиева чадь".

Тут "братец" Ярослав понял, что уже пора. Сложил оружие, следом начали бросать мечи и волынцы. Бой кончился, берендеи тоже полезли в конюшни. Где и столкнулись с Чарджи. В темноте не разобрали кто есть кто. Или не захотели разбираться.

— Мы — не посрамили! Десяток положили! Я сам, вот этой рукой, четверых!

И зашёлся в кашле.

Крови на губах нет. Лёгкие целы, но рёбра у него... руки в ссадинах, опухли... хорошо бы мочу посмотреть...

Бойцов убили, Чарджи сшибли с чердака, и принялись бить. До потери сознания. Когда пришёл в себя, понял, что убили и оставленных им раненных: оценив в "конюшенной стычке" качество оружия и доспехов, Бастий велел целенаправленно искать похожее.

Мда... Соображает быстро. Насчёт "забрать чужое". А раненные и не скрывались — все ж вокруг свои!

Глава 572

Предчувствия меня не обманули — сволочь. Стычку в конюшне можно, хоть и в натяг, отнести на темноту, горячку боя. Но убийство раненных... Прямое воинское преступление.

Измена. Естественная в эйфории безнаказанности, взращенной предыдущими эпизодами аналогичного свойства.

"У нас всё получится!".

До сих пор же получалось! Изменять с прибылью.

По-умному Бастию следовало бы прирезать и Чарджи. Но сообразил, что перед ним "инал из рода великих ябгу". За такого можно получить много денег. Или от торков, которые должны выкупить знатного сородича. Или от иных... любителей. Отношения между торками и берендеями — враждебные, приспособить инала на роль "для их наслаждений", кинуть молодёжи "как собакам зайца", довести болью до визга, до "утраты лица"... ценители хорошо заплатят.

Самоуверенность успешного предателя сыграла с Бастием злую шутку: он мог вывести пленника позднее, вывезти замотанным, но ему ли, победителю и пленителю князя Михалко, лучшему другу и сподвижнику смоленских князей, одному из "отцов" нынешней победы... прятать свою добычу?

Иная, но тоже — самоуверенность привела и Чарджи на аркан: мы же победили! Мы же герои! Главный же сказал: "Всё, что найдёшь — твоё!".

Победителей хорошо резать после победы. Героев бьют на отходе.

Бастий — убийца. Но ничего с ним сделать нельзя: его люди не дадут показаний против него. "Круговая порука", "родовая честь", "наши — всегда правы".

Можно провести досмотр берендеев. Мда... нельзя. "Вассал моего вассал — не мой вассал". Но если очень хочется, то можно. Можно взять в оборот тех, у кого будут найдены вещи моих погибших бойцов. Снова: нельзя, но если... И получить очевидную отмазку:

— Трофеи. Сняли с трупов. Их волынцы зарезали, а мы только прибрали.

Можно прижать таких... трофейщиков, посадить в поруб, погонять круглосуточных допросов, поймать на нестыковках, придавить морально и физически, "разломать" личности, сменить им "систему ценностей"...

Короче: поиграть в правосудие. Потратив время. Потеряв, вероятно, "шапку", "Святую Русь", голову...

"День — год кормит". Или — государство рушит.

Заменяем право-судие на само-судие? А что, есть варианты?

— Хреново. Недоказуемо.

— Я могу присягнуть!

— Ага. И поносить раскалённое железо в руках. А присягнуть и Бастий сможет. На тему: ты всё врёшь.

Акиму Рябине довелось однажды "доказывать правду" на раскалённом железе по моим делам. Потом пришлось Елненского посадника с посадницей убивать, управителя вотчины в сортире топить... Мне было стыдно. Повторять? — Не хочу.

Ожидать от предателя, изменника Бастия правдивого ответа... наивно. Посторонних свидетелей найти... вряд ли.

Чарджи мрачно смотрел перед собой, на гриву коня. Так, не поднимая глаз, вдруг спросил:

— А ты, ты мне веришь?

Я аж удивился:

— Конечно. Ты дурак, но не лжец.

— Почему дурак?

— Потому что занялся хабаром.

— Так что ж?! Надо было им всё отдать?!

— "Отданное" можно вернуть. А вот ребят... Ладно. Бывшее — не бывшим не сделать, а вот грядущее надо почистить. К Боголюбскому.

И мы поехали к Западному дворцу.

Какой прогресс, коллеги?! Какие там судьбы человечества?! Захват власти, изменение истории, коронация, царизм, производственные силы с таковыми же отношениями... Да пошли вы! У меня людей убили! Остальное, Русь с человечеством и прогрессом — потом.

Стража пускать не хотела: уж больно мы... окровавлённые. С головы до ног. Как мальчики в чьих-то там глазах в российской литературе. Но когда Пантелеймон в досаде завопил:

— А как я вам крестом горящим со стен махал — радовались! Зверичи ворота открыли! А как сами — заперто! Тьфу на вас!

Тут гридни устыдились и Пантелея пропустили. И меня с ним.

Полное крыльцо народу, живая очередь. Сильно живая: все жужжат, толкаются, кто-то входит, кто-то выходит. Смольный?

"Кто мчит с приказом,

кто в куче спорящих,

кто щелкал

затвором

на левом колене".

Не, затворы не изобрели ещё. Щёлкают здесь, преимущественно, клювами. Похоже, скорее, на Махно в Екатеринославле:

"Батько сидел... за буфетной стойкой с искусственными пальмами — с нее смахнули только на пол всякую стеклянную ерунду — и писал приказы...

Батько отдавал приказы только тем, кто их требовал. Устрашающе шевеля челюстями, он делал вид, что распоряжается. На самом деле в голове его была невообразимая путаница... В этом чертовом городе негде было развернуться, всюду теснота, враг — сверху, сбоку, сзади... Таращась на карту, батько не видел ни этих улиц, ни этих домов... Недаром он всегда называл города вредной вещью, всем заразам — заразой".

Буфетной стойки — нет. Пальм — искусственных или естественных — нет. Карт, кстати, тоже нет. Стеклянное — не ерунда. А в остальном...

Боголюбский относился к бою в городе по-махновски. Не видел, не понимал. Хотя сам — город, свой Владимир — строил. Другие городки по его приказу ставились. Понимал их необходимость, пользу. Но воевать их...

В городе продолжаются бои, держатся ещё киевляне в "Золотых воротах", в монастыре над Днепровской кручей засели ляшские наёмники. Послали, было, парламентёров из наших "ляхов и чахов" — их зарубили. Оказывается, между командирами отрядов давняя, столетняя уже, родовая вендетта.

Эти остатки обороняющихся — забота отрядов, которым они достались в выделенных зонах грабежа, не сильно актуально. Важнее свары меж своими.

К Боголюбскому бежит вереница жалобщиков. Понятно, что ограбляемые киевляне петиций не пишут. "Вор у вора дубинку украл": ухорезы и горлохваты бегут к "пахану" с доносами друг на друга. Вбегают разгорячённые, с разбитыми лицами. Некоторые — в повязках. Многие уже с хмельным запахом. Орут, хватаются за железяки на поясах, матерятся, таскают друг друга "за пельки".

Православное воинство в фазе делёжки добычи выглядит очень... экспрессивно. Как выглядят другие — не знаю, не видал ещё.

Какой-то чудак с высоко выбритыми висками и затылком, цапнул меня за грудки и вопит:

— Вот они! Серые! Бл...! Гадины зверячьи...!

Дальше я не расслышал, потому что чудак перестал. Связно выражаться. Рывок правой за его кисть, левой ладонью — в локоть. Развернуть спиной. Его правая ладонь — на его затылок, моя левая под его локоть до шеи. И рывок вверх.

Вообще-то, классика совейской милиции. Вылезло откуда-то из "комсомольской юности".

Здесь ещё не изучено. Как много ещё разного и полезного мне предстоит спрогресснуть в нашем святорусском отечестве!

Чудак ненормативно выл те три шага, которые я разгонял его перед лестницей с гульбища. Потом он орал уже не один, а с хором — с группой посетителей, встретившейся ему по нисходящей. Крутые здесь спуски. Как с голубятни. А вот у меня во дворце...

Возникший откуда-то, чуть ли не из стены, Асадук подёргал саблю, тяжко вздохнул и молча мотнул головой. Типа: заходи.

Захожу. Зала, темно, многолюдно, "ж-ж-ж" чуть потише, чем на лестнице, ниже болевого порога. В конце залы на лавке — Андрей, перед ним Салман с Николаем — в полусогнутом и трое бояр с попом — в слюнях брызгами.

— Извините... разрешите... позвольте... заранее благодарен... это не вы потеряли талон на повидло?... ваш поезд отходит с третьего пути... не знаете насчёт поезда? — вернусь — расскажу... ой, прямо на мозоль? — какой я неловкий!... бог простит... у вас ус отклеился... где ж ты так штаны порвал? все колокольцы наружу... это вашего коня на живодёрню повели?... Жора! брат! извини, обознался...

Я уже говорил, что умею проходить сквозь толпу? — Здесь есть особенности: много торчащих железяк в ножнах и шпор на пятках.

Андрей замучено поднимает глаза, машет мне рукой.

— Вот. Твои чужое взяли. Обнесли церквушку, которая витебским отдана.

Факеншит.

Николай пытается мне что-то объяснить, Салман виновато лупает глазами. Он за старшего оставался — с него и спрос.

Мои чужое взяли? — Нехорошо. Собственность — священна. Особенно, в условиях всеобщего вооружённого грабежа. Давайте посмотрим на это... глобально. В мировом, так сказать, плане, разрезе и вырезе.

— Государь. Верно ли говорят, что город принадлежит тому, чьё знамя первым поднято над детинцем?

Андрей не сразу переключается с конкретики ссоры на столь абстрактную тему. Потом как-то светлеет, выпрямляется, мимолётом морщится от боли в спине. Идиоты! Стул со спинкой Государю Всея... найти не додумались.

— Верно.

— Моё знамя было над Софийскими первым.

Сбоку кто-то, вереща, аж захлёбываясь, возражает:

— Лжа! Обман! Его сразу срубили! Другое ставить пришлося! С трудами великими, с боями жестоким...!

Поворачиваюсь к вопящему:

— Ты — сказал. Сперва — моё. Его — срубили. После того как подняли.

"Вопиятель" захлёбывается слюнями, а Андрей, неожиданно фривольно улыбаясь, задаёт ожидаемый вопрос:

— Твоё — первое. И что же из этого следует?

— Что город мой.

Фраза задела не только кору головного мозга всех присутствующих, но и саму древесину.

Ап-ап... а мы?

Слышен скрип. Наверное — мозгов. И скрежет. Наверное — зубов.

Продолжая улыбаться, чуть напряжённее, Андрей уточняет:

— И что из этого следует? Уж не выгоняешь ли ты меня из твоего города?

— Как можно, государь. Гость в дом — бог в дом. А уж такой, как ты...

Уставной кивок, правая рука — к сердцу.

Спокойно, Андрейша, не напрягайся. Я хоть и псих, но не дурак: вырвать награбленное у русских князей... отбирать овцу у стаи голодных волков безопаснее. Но в Вышгороде, при дележе "шкуры неубитого медведя", вы этот аспект прохлопали. Все были уверены, что первым в детинец войдёт Боголюбский. В смысле: Искандер. Что, впрочем, одно и тоже.

Меня там не было, а позднее перераспределение "ролей", направлений штурма хоть и было произведено, но не сопровождалось перераспределением добычи. Да и вообще: я со своей парой сотен бойцов... величина незаметная. Взять детинец? — Да бросьте, хорошо если этот мальчик в общей толпе хоть в какие-нибудь ворота влезет.

Недооценили. Вот и повод чуть прижать победителей. Чуть-чуть. Чтобы причина говорить со мной уважительно — уже была, а резаться — ещё нет.

А хорошо, однако, работать двойкой. По сути, детинец взяли гридни Искандера. Но ему заявлять права больше уговорённого нельзя — он сын Боголюбского. Боголюбскому отбирать добычу у сподвижников — не по чести. Такое подобно "крысятничеству" Жиздора. А Ванька-лысый — внесистемный. Ляхи, чахи, угры, литва... и хрен с бугра. Набродь, наймиты... Дикие люди — что взять? Только обычаем и удерживаем.

Продолжаю в голос, уже не только князю, а чтобы все слышали:

— Я также дозволяю всем воинам православным брать добычу так, как было уговорено князьями русскими на совете в Вышгороде. Однако же, полагаю, что справедливо будет и мне взять десятину от всякой прибыли, на гражанах взятой. Ещё: всякое спорное имение должно быть отдано хозяину. Мне.

Боголюбский аж расцвёл. Всё, ссорам, разборкам с его участием — конец. Как кто-то что-то не поделил — оба дураки, Ванька заберёт. "Споры хозяйствующих субъектов" вокруг награбленного, конечно, будут. Но без выхода на его уровень.

Снова включается "вопиятель":

— Да какой ты хозяин?! Тебя тута и не было!

— Кабы меня не было, так и тебя тута... тоже. Если бы я не взял Лядские, не положил половину Киевского городового у Софии, если бы мои люди здесь, в Софийских, боголюбовских изнутри не встретили, то ты бы, боярин, нынче во рву воронов кормил. Глазами своими выпученными.

Как-то... и правда. Я ж, вроде, не так сильно, чтобы особенно... Нет, подземный ход — чисто "рояль". Моё личное ноу-хау. А дальше-то... пошёл, увидел, подумал... Ничего такого сверх... Что группу Чарджи, например, надо было заслать к Софийским ещё до набата — это ж каждому пьяному ёжику в лесу понятно. Просто я был на полшага впереди остальных. На чуть-чуть. А получается, что я тут Главный Герой.