Павлов с ответом не торопится. Возможно, в обычной ситуации он просто рассмеялся бы и послал. Или просто "послал"! Но не сейчас и не в этом кабинете...

— Скажи... — председатель Госкомитета по спорту повторяет движение Чурбанова и облокачивается на стол, положив крупные кисти рук одну на другую, — ты, вообще, имеешь представление, насколько отличается уровень юношеского чемпионата, хотя бы, от всесоюзного.

"Не-еее... Так дело не пойдет. Усугубим...".

— А для меня это неважно. Я выполнил норматив мастера спорта, следовательно в моем бою с другим мастером спорта не будет ничего незаконного или недопустимого. Один тренировочный бой. Я не буду работать на публику и постараюсь "положить" соперника с р а з у...

Павлов молчит, потом вяло пожимает плечами и смотрит на Щелокова.

— Думаешь, шансов нет? — интересуется министр.

— Думаю, нет... — качает головой Павлов, — талант у Виктора бесспорный, я и сам видел, а Иванченко — помощник Киселева, вообще считает, что из парня может вырасти новый Мухаммед Али. Но выставить его сейчас против сборника — означает загубить собственными руками.

"Эй, эй-ей! Моя золотая медаль! Ты куда, syka, уплываешь в туман?!".

Стараясь придать голосу снисходительную иронию, спрашиваю хозяина кабинета:

— Николай Анисимович, а в тот вечер, когда я в милицию попал... Сергей Павлович как бы мои шансы оценил?

Павлов смотрит удивленно. Щелоков — задумчиво. Но молчат оба.

Перевожу взгляд на Чурбанова и тихо напоминаю:

— Головой ручаюсь...

Тот лишь досадливо морщится.

— В конце концов, я свою часть договора выполню неукоснительно — "до первого поражения".

Вот тут уже перегнул. Щелоков недовольно бросает:

— Ладно, ступай на свои репетиции. Мы подумаем.

То что мы едем в Италию, ни для кого в коллективе секретом уже не является, поэтому в Студии я застаю беготню, суету, ажиотаж и "нервяк"...

Если к этому добавить моё собственное состояние растерянности и, с трудом сдерживаемого, раздражения, то перспективы вырисовываются взрывоопасные.

А тут еще и совершенно "палящийся" взгляд Веры. Кажется, что две совместно проведенные ночи убили в ней всяческую осторожность.

И откровенно взбешенный взгляд Львовой, видимо, "уходящий корнями" в благостную ухмылочку Розы Афанасьевны.

И безмятежно-радостная улыбка Лады.

"Господи! Есть же люди у которых нет проблем! Р-ррррр..."

И озабоченный вид Клаймича, и нетерпеливо желающий чем-то поделиться Завадский, и оживленные возгласы и приветствия музыкантов!

Короче, дурдом... Нетерпеливо ждавший своего главврача.

"А, действительно... Они же все меня ждут, как арбитра или конечную инстанцию... Вот только, хитромудрый арбитр сам, похоже, сегодня облажался в своих хотелках".

Столь неожиданно и непонятно закончившийся разговор в кабинете у Щелокова, изрядно меня расстроил и "выбил из колеи".

Татьяну Львову — нашего "кутюрье" и ехидно улыбавшуюся Ладину бабушку, Клаймич в кабинет сопровождал лично. Накал общения между этими двумя достойными дамами, казалось, уже достиг градуса извержения вулкана.

Мысленно вздыхаю: ни ехидная Роза Афанасьевна, ни навечно обиженная на весь мир Львова — сейчас, кроме раздражения, других чувств не вызывали. Даже виноватый вид Клаймича, не умеющего обуздывать баб, и то вызывал у меня острое недовольство.

— У нас мало времени. Поэтому — коротко и по существу, — мой совершенно непривычный ледяной и не любезный тон, вкупе с "резко" угрюмым видом, сбивает с толку даже многоопытного Григория Давыдовича.

— Наконец, все трое справляются с первым ступором и одновременно открывают рты.

— Алексе-ей!!! — мой неожиданный вопль заставляет присутствующих подпрыгнуть и ввергает их в ступор. Бас "Большого брата" был хорошо различим, когда в кабинет открывалась дверь, поэтому риск, что я не буду услышан, отсутствовал.

Так и вышло. Дверь распахивается от мощного толчка и в проёме возникает встревоженный "мамонт". А за его плечом — ярко-синий прищур Альдоны.

— Леша, свяжись срочно со Шпильманом... узнай, с какой максимальной скоростью он сможет сшить на меня новый костюм. Вопрос денег не стоит... Альдона! (Ну, раз уж сама "нарисовалась"!) Узнай, пожалуйста, то же самое в том ателье, где вам шили платья... на Кропоткина...

Блондинка коротко кивает и сразу исчезает. Леха тоже, немного потоптавшись, с грацией слона прикрывает за собой дверь.

— И еще раз прошу... Коротко и по существу. Татьяна Леонидовна, что у нас с платьями и брючными костюмами девушек?

Сбитая со своего первоначального запала, хмурая Львова начала подробный доклад по туалетам наших барышень. Из ее слов я так и не понял, что могло вызвать их конфликт с Энгельгардт.

— Татьяна Леонидовна, я правильно понимаю, что все вещи, готовы и проблем нет?

— Неправильно... — недовольно занудствует Львова, — полностью они будут готовы через три дня.

Перевожу взгляд на Ладину бабку. Та, с милой лицемерной улыбочкой, уже готова выступить со своей "партией".

— Роза Афанасьевна, аудитория у Ваших ног... — брюзжу я, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Клаймича, и устало приопускаю веки, подперев голову рукой...

...А чёртова старуха во всем права... Действительно, наверное, мало сшить сногсшибательные наряды, к ним ещё "нужно привыкнуть". Надо "себя подать", именно в них, а не "вообще". Окружающие должны воспринимать туалет "неотъемлемой частью" созданного образа, а не "вычурной отрыжкой модельера"!

На "вычурной отрыжке" я даже приоткрыл глаза.

Таким образом суть конфликта стала понятна... Энгельгардт хотела "обкатать" платья на "Песне года", первая репетиция которой состоится послезавтра, а Львова настаивала на соблюдении "пошивочного плана", для "сдачи" костюмов комиссии Минкульта, и соблюдении "эксклюзива" для Италии.

Гася, вот-вот готовую вспыхнуть, перебранку, громко припечатываю ладонью по столу:

— Спасибо. Я выслушал вас обеих и принял решение...

Притихли. Похоже я сумел внушить присутствующим, что паренек сорвался с катушек и сегодня с ним лучше не связываться.

— Татьяна Леонидовна, я очень доволен вашей работой и получившимся результатом... Григорий Давыдович, рассмотрите вопрос о премировании за ударный труд.

Я опять поворачиваюсь ко Львовой:

— Сдавать комиссии министерства мы будем костюмы в том виде, в котором они пошиты сейчас, но...

Делаю паузу, встаю из-за стола и подхожу к окну.

"Как же надоела эта ранняя темень, мороз, неосвещенные улицы и... и вообще, ВСЕ уже подzaebalo! Есть молодость, привлекательность, вагон здоровья, сумка денег и чемодан золота... Только вот "ни сна, ни отдыха измученной душе"...".

Понимаю, что пауза затянулась и резко отворачиваюсь от окна.

— ...Сшейте, пожалуйста, под пиджаки дополнительные... э... блузки. Под застегнутыми пиджаками их видно быть не должно. Пусть возникает эффект пиджака на голое тело! Смело и стильно. Может где и сгодится...

— На самом деле, все из Интернета. Увидел на какой-то певичке и, прям, "проникся"! Тем более и мордаха у той была приличная и "формы" тоже наличествовали. До "наших", правда, далеко, так значит — тем более!".

Львова и Роза Афанасьевна синхронно хмыкнули и тут же невольно посмотрели друг на друга.

— Что касается всего остального... То позиция Розы Афанасьевны мне ближе, — и не обращая внимания на вытянувшееся лицо Львовой, закончил, — готовьте, пожалуйста, платья к послезавтрашнему концерту.

И не давая никому больше произнести ни слова, командую:

— Григорий Давыдович, тащите сюда Завадского, пока он не лопнул от новостей...

"Новости" Завадского, большей частью, касались музыкальных аспектов и меня сильно не заинтересовали. Я, конечно, сделал серьезное лицо и покивал, сообщениям о новых обнаруженных возможностях аппаратуры, идеям по аранжировкам и "очень сильным" кандидатурам новых музыкантов в группу, но внутри остался равнодушен.

Сообщил обоим, что рад, полностью доверяю их профессиональному мнению и перешел к вопросу, который меня волновал на самом деле:

— У нас есть три новые песни — одна на русском и еще две на итальянском! Итальянские должна быть готовы, что называется, "про запас". А русская, так сказать, к немедленному потреблению! Завтра я улетаю в Ленинград, поэтому основную работу нужно сделать сегодня. В бой!..

Пока воодушевленный и заинтересованный Завадский помчался мобилизовывать музыкантов, Клаймич прикрыл за ним дверь и озабоченно поинтересовался:

— Виктор, как вы думаете... Нам нужна собственная передвижная телестудия?

— ...?!

— Помните Игоря и Дениса из "Останкино", которые монтировали нам видео-клип? Так вот, они говорят, что их хозяйственники готовы передать, за символическую плату, на баланс любой организации передвижную телевизионную студию ПТС "Магнолия" на базе ЛиАЗа, в прекрасном рабочем состоянии.

— С чего такой приступ немотивированной щедрости? — проявил я здоровую подозрительность.

— Это я, первым делом, поинтересовался... Оказывается, они не могут принять на баланс новые "передвижки", пока там числятся "старые". А ведь одновременно с новыми, поступают "средства на освоение", исполняется план "по внедрению", а это уже несет всяческие "плюшки" в виде премий, различных поощрений и тому подобного!

— Клаймич выжидательно смотрит.

"Гримасы развитого социализма, мать твою! А чего не передать коллегам в союзные республики или на "Мосфильм", наконец?!".

— Но пока такие мысли крутились в голове, сама она уже жадно кивала.

— Только, Григорий Давыдович... — я понизил голос, я надеюсь в этой передаче все будет "чисто"?

Клаймич протестующе замахал руками:

— Абсолютно чисто и прозрачно! Гостелерадио передаст в МВД, а ХОЗУ генерала Калинина передаст нам...

Я все еще скептичен:

— А точно передаст? Не зажилит себе в хозяйство?!

Клаймич довольно ухмыляется:

— Не "зажилит"... я ему обычно говорю, что все согласовано с генералом Чурбановым и он даже не перепроверяет. Юрия Михайловича он опасается, почему-то, гораздо больше министра...

Я покачал головой:

— От Юрия Михайловича зависит останется ли он начальником ХОЗУ при новом министре...

Клаймич пораженно открывает рот в немом вопросе.

— Не сейчас, не сейчас... Но когда-нибудь это, все равно, произойдет... Вы, главное, там не домахинируйтесь!

Григорий Давыдович изображает оскорбленную добродетель:

— И Николай Анисимович и Юрий Михайлович не раз говорили — при любых затруднениях обращаться к Калинину. Вот я к Виктору Андреевичу и обращаюсь!

Мы оба смеёмся.

— Пойдемте, Григорий Давыдович! Нас ждут великие дела! — с кислым пафосом провозглашаю я, и мы отправляемся работать...

12.12.78, вторник, Ленинград-Москва (9 месяцев моего пребывания в СССР)

Ровный гул самолетных двигателей постепенно погружает меня в гипнотическую полудрёму. Леха, так и вообще, уже безмятежно спит, прижавшись щекой к закрытому пластиковой шторкой иллюминатору.

...Вчера вернулись из Студии домой в три часа ночи. Взбучку от мамы удалось избежать, только потому что она уже спала и не захотела "разгуливаться на люли". С утра, конечно, мне влетело, но так — вяловато, больше обсуждали, как уломать деда на переезд.

Пытаясь успеть всё и вся, по новым записям я работал с фанатичным остервенением и очень быстро мой "стахановский приступ" охватил весь коллектив. Конечно, немалую толику энтузиазма добавила и первая выданная на руки зарплата!

"Зарплату" вручали в два захода. Первую — "советскую" часть (от "полуставочных" 35 рублей уборщицы — до 120 рублей "начальника студии" — так оказывается официально называлась должность Григория Давыдовича) скрупулезно отсчитала по ведомости приехавшая невзрачная тётя из бухгалтерии МВД. Вторую — "округленную" и в конвертах, тоже по ведомости (для солидности!), вручал сам Клаймич.

Тут предварительно пришлось поломать голову и стараться четко укладываться в размер моих авторских отчислений. В принципе, уложились... И теперь с этой стороны все выглядело "чисто". В конце концов, советское законодательство не запрещает человеку распоряжаться сбережениями, на своё усмотрение! Сам же народ на две ведомости особого внимания не обратил. Может быть только Львова — наш модельер, но она, к счастью, ничего выяснять не стала.

Для музыкантов, ранее "лабавших" в кабаках, триста рублей большой суммой не являлись. Скорее они рассматривались так — "для начала"! А вот Лада и Вера, похоже держали такие деньги в руках впервые, по крайней мере, заработанные лично. Что касается Альдоны, то красивое лицо прибалтки, по обыкновению ничего не отражало, кроме высокомерного безразличия.

Сложнее пришлось с мамой. Жадной она никогда не была, но снимать большие деньги со СВОЕЙ сберкнижки, чтобы отдать их чужим людям... Кому понравится?!

Выход предложил Леха! Вообще-то, идея изначально была моя, но я про нее забыл. А вот в цепкой Лехиной памяти, мой нетривиальный ход отложился накрепко.

— Вить, ты вспомни... Какое условие озвучивал Завадский, когда мы продавали Клаймичу песню для Пьехи? Если она выйдет в финал "Песни года", то должна быть доплата в три тысячи рублей...

Эту версию мы маме и озвучили.

В финал "Песни года" вышли Пьеха с двумя песнями и Боярский с одной: итого — девять тысяч рублей. Жаль ещё Сенчину сюда не приплести с её двумя хитами!

Таким образом мама снимала с книжки шесть тысяч, а, взамен, на руки получала девять — правда, "неофициальных". Такой "чейндж" устроил всех!

К тому же, часть из этих девяти тысяч я взял с собой, пообещав навестить "Лешиного знакомого" — Шпильмана-младшего. Да, и старшего заодно.

Изю Боруховича, кстати, и я, и мама неоднократно поминали добрым словом. И не только за прекрасный костюм, но и за житейскую мудрость. Из всех вещей, купленных тогда летом у Шпильманов, я уже вырос, а вот в костюме старого Изи, на брюках и на рукавах пиджака, были сделаны специальные подвороты — "на вырост"! Мама их распорола, загладила и я еще какое-то время щеголял в шикарном прикиде по размеру.

Впрочем, природу не обманешь, и мои плечи раздались вширь в самый неудачный момент. Завтра первая репетиция "Песни года", а у меня нет хорошего костюма. Только "резервный" югославский, срочно купленный с мамой в магазине "Белград"...

Заранее предупреждать деда о своем приезде я не стал, поэтому из "Пулково" добирались до центра на такси:

— Четвертной, ребята! Никак не меньше...

— Дядя, да ты с ума сошёл! Десятка — красная цена!

— Леша, кончай...

— Ладно, трешку скину...

— Поехали!

Зато услышали по радио в машине "Подорожник-трава", в исполнении Сенчиной. "Ягоду-малину" на "Маяке" в "Концерте по Вашим письмам" я уже слышал, а вот эту слышу впервые.

Леха толкает меня локтем — я ответно подмигиваю.

"А ничего получилось! Различия с оригиналом несущественны и слух не цепляют...".

— Заводная песня!.. — лыбится наш "бомбила" и делает погромче...