Коллега медленно кивнула. Ещё бы не согласиться, особенно с учётом того, что известно уже несколько случаев, когда подростки банально сбежали: ушли, оставив сообщение, чтобы их не искали и не пытались вернуть. Так не лучше ли заранее принять меры, а не дожидаться, когда молодёжь не выдержит?

К сожалению, по всему выходило, что брат и сестра расстанутся и будут путешествовать по одиночке. Но всё равно просто отсылать этих йети в никуда — не дело. Посовещавшись, мы отправили их на восток для разведки и картографирования местности. Такое решение молодые йети приняли с радостью. Уже через несколько дней одиночества их эмоциональное состояние выровнялось, и мы могли вполне спокойно общаться по телефону. Кстати, если девушка-йети к этому возрасту уже практически достигла взрослого размера, то юноша продолжал расти: его тело потихоньку менялось, приобретая характерные черты мужской особи.

Через несколько месяцев, чуть позже, чем положено по возрасту, аналогичный негатив появился и у Рыси. Я сразу же отпустила дочь, хотя в глубине души очень беспокоилась. Но так будет лучше. Молодые йети поддерживали связь, однако не выказывали желания возвращаться. А я с грустью смотрела на Лёву с Лизой, понимая, что и с ними придётся расстаться.

Первое поколение. Молодые йети. Вот и как вообще возрождать цивилизацию, если дети уходят? В одиночестве или парами они ничего не смогут сделать. Мы — сила, только когда объединимся. А по отдельности...

К этому времени все йети соответствующего возраста либо покинули родителей и общество по взаимному согласию, либо сбежали. Многие вообще не выходили ни на какой контакт: даже по барабанной или световой связи — из опасения, что их могут попытаться вернуть. У наших детей связь пока есть. Но Вадим предупредил, что если молодые йети решать жить отдельно, их мобильники придётся вернуть. Просто встретиться и забрать — независимо от того, согласятся ли молодые их отдавать. И сатанист был в своём праве: мы уже успели подзабыть, но ведь телефоны на самом деле принадлежат Вадиму, а нам он их лишь одолжил. Передал на время, но с условием, что они будут работать на союз — а если дети решат отделиться, то уже не будут одними из нас.

— Я понимаю, что пока мы мало знаем об особенностях развития йети... да и людей. Поэтому согласен дать время. Год. За это срок телефоны должны вернуться в союз. Хоть с вашими детьми, хоть без них.

Год. Долгий срок... и мы с Щукой очень надеялись, что за это время ситуация изменится.

— У нас проблемы с Рысью, — как-то отозвала меня в сторону подруга.

— Что такое? — вскочила я и потянулась к телефону. — Почему я не знаю?

— Она не говорила, но... ты следишь за её передвижением?

— Слежу, — неохотно призналась я.

Когда пришлось отпустить дочь, я впервые серьёзно воспользовалась данными мне возможностями (как правителю) наблюдать за другими людьми без их ведома. Приглядывала за Рысью, подслушивала через её мобильник, но старалась не вмешиваться, хотя иногда звонила. Впрочем, дочь и сама часто связывалась: после ухода она чувствовала себя лучше и скучала.

— Мои ушли далеко, — тихо сказала Щука. — А Рысь до сих пор бродит достаточно близко... я бы сказала, чуть ли не в пределах «опасной» зоны.

— Знаю. Но думаю, расстояние уже достаточно велико...

Замолчав, я вздохнула, вспомнив, что дочь неоднократно пыталась возвращаться, но потом заворачивала и снова уходила. А ведь в Ордене сейчас нет фертильной йети — ближайшая в Волгограде. Но влияние и оттуда дотягивается. Щука права: как бы эти попытки не повлияли негативно на и без того относительно слабое здоровье дочери. Вдруг из-за них её развитие пойдёт неправильным путём?

— Я с ней поговорю, — пообещала подруге.

Так и сделала. Рысь сначала обиделась, что ей не доверяют, но потом всё же согласилась поберечься и не заходить на вызывающую негатив территорию чаще раза в месяц.

— Мам, я просто жду, когда смогу стать нормальной взрослой стерильной, — сказала она. — Щука рассказывала, что вначале есть раздражительность, но она проходит всего за сутки-двое. А у меня пока не проходит.

Честно говоря, я тоже надеялась, что после переломного периода дочь сможет вернуться. А пока в селении остались только четверо йети из молодого поколения, причём все уже признаны взрослыми: пара четырёхлетних и столько же трёхлетних. Уменьшение количества рабочих рук оказалось очень заметным. Но выбора нет — и мы распределили некоторые обязанности между собой, а ещё составили список дежурств для неизбежных, но отнимающих много времени дел. Естественно, иногда посвящённые менялись местами, но, в целом, теперь каждый принимал участие в повседневном ремонте, уборке, уходе за зверинцем и недобровольным подопытным.

Дет всё ещё жил и умирать, похоже, не собирался. Четырежды в год нам приходилось проводить очередную ампутацию: из-за того, что руки удаляли только по локоть, они восстанавливались быстрее, а дожидаться полной регенерации мы не имели права. Мужчина приспособился к такой, увечной жизни, частично заменив руки ногами. Даже ложкой суп есть умудрялся.

Недобровольный подопытный вёл себя практически безупречно и с готовностью сотрудничал в экспериментах. Вначале такие манеры бесили и подогревали негатив, но уже меньше чем через полгода от него не осталось и следа. Разумом я понимала, что Дет — преступник, причём так и нераскаявшийся (это периодически проверяли с помощью детектора лжи), но эмоциям приказать не получалось. Мужчина был слишком спокойным, слишком послушным, слишком понимающим, слишком... да много чего «слишком».

Мы добросовестно приводили приговор в исполнение: то есть проводили на Дете эксперименты (в основном — проверяя некоторые лекарства и новые прививки). Но каждый раз приходилось перебарывать себя, напоминать, что Дет не доброволец, не коллега и не невинная жертва, а преступник.

Уже не раз и не два я задумывалась над этим вопросом, а потом, не выдержав, даже подняла волнующую тему, выбрав момент, когда Вадим посетил Орден.

— Я с ним побеседую, а потом обсудим, — сказал сатанист.

Мы не присутствовали при разговоре (а точнее — допросе). Если будет что-то важное, то сатанист не станет скрывать информацию. К тому же, всегда можно посмотреть запись беседы.

— Да, если Дет не погибнет, то в конце концов получит амнистию, — вернувшись, согласился с моими выводами сатанист. — Но вы не правы, когда считаете, что он потерял волю и сдался.

Мы переглянулись и недоумённо посмотрели на Вадима.

— Его поведение — не смирение или искупление, — пояснил мужчина. — Дет понимает, что при безупречном поведении, подчинении и сотрудничестве он получит свободу. Причём гораздо быстрее, чем если станет сопротивляться или ещё каким-либо образом протестовать.

— Неужели вот прямо так? — мне не хотелось верить.

— Он подтвердил на детекторе лжи, — пожал плечами Вадим.

Я сжала кулаки и отвернулась. Думаю, не только мне, всем было бы морально легче, если бы Дет начал качать права, попытался бежать, склонял на свою сторону молодое поколение или старался убедить в своей правоте. Но он не делал ничего подобного — и это оказалось самым страшным и сильным оружием. Бывший лидер очень хорошо нас знал, понимал, что многое — всего лишь маска. Он бил в самое уязвимое место, причём бил успешно. А главное — мы не можем поставить ему в вину такое поведение. Оно безупречно... не считая того, что под ним скрываются глобальные планы. Казалось бы, переход в недобровольные подопытные представляет огромный риск для жизни — но на самом деле он не так велик. Росс и остальные экспериментаторы ставят опыты, порой жестокие, но не допускают садизма. Дета прививают, кормят, ухаживают за ним и лечат, при необходимости. А ещё — он из нулевого поколения. Так что шансы выжить у бывшего лидера примерно такие же, а то и выше, чем у обычного человека. Вот свободы нет... пока нет.

— И что же теперь делать?

— Ничего, — спокойно ответил Вадим. — Для амнистии ещё не пришло время.

— Что значит «ещё»? — возмутилась я. — Разве вообще можно амнистировать, если человек не раскаялся?

— Пройдёт время, и придётся. Но не сейчас. И не в ближайшие двадцать лет. Не волнуйся, — добавил мне сатанист. — Решение о амнистии или о изменениях законов будем принимать совместно. К тому же, наказание, в любом случае, должно быть серьёзным... очень серьёзным. Поэтому о небольшом сроке даже речь заходить не должна. Независимо от того, насколько раскаялся преступник.

Я кивнула, с трудом проглотив застрявший в горле ком. Действительно, если наша цель — предотвратить преступление, то суровость мер оправдана. Но одно дело — когда это на словах. а совсем другое — когда осуждённым является друг... бывший друг, и когда он не противится наказанию.

Кстати, Оля с Таней практически поправились, хотя по лесу ходить так пока и не научились. Но кроме пониженной кожной чувствительности (а это дело времени) других нарушений у них уже не наблюдалось — и это очень радовало. Женщины продолжали безвылазно жить в Штабе... впрочем, с их нынешним умением передвигаться, выходить из селения очень опасно для жизни. Но даже то, что две из шести жертв Дета смогли восстановиться, не оправдывает его преступления. Дет лишил их права выбора (хоть какого-то), использовал в качестве бессловесных и безропотных рабов, насиловал (как иначе назвать секс под принуждением?), убил их детей... да много чего. И мы не имеем права об этом забывать.

— Кстати, раз уж об этом зашла речь: у меня есть предложение, — прервал тяжёлые думы Вадим. — Вам ещё нужны подопытные?

— Очень, — настороженно кивнул Росс.

— Тогда, как вы смотрите на то, чтобы предлагать преступникам выбор между смертью и переходом в недобровольные подопытные? Я имею в виду — преступникам не из союза.

— Раньше надо было, — мрачно проворчал врач. — Сейчас преступности считай что и нет.

Сатанист молча пожал плечами, но на ближайшем же совете вынес данный вопрос на всеобщее обсуждение. И мы единогласно его приняли.

Исследования не стояли на месте. Росс, кроме прочего, продолжал проводить опыты с адаптацией животных к водному дыханию и обратно к воздушному. С подопытными, у которых грудную клетку ограждали видоизменённые конечности, дело пошло гораздо лучше, в том числе, и потому, что своеобразные «рёбра» ломались реже. Но вот заставить животных «выдохнуть» самим, добровольно, так и не получилось. Однако врач всё равно пытался разработать специальные упражнения для тренировки выдоха. В качестве потенциальных подопытных он использовал себя, вездесущего Илью, меня (мы с химиком участвовали из любопытства), Дета и, естественно, Марию. По планам Росса, после подготовки первой «крысой» станет Дет — ведь лишний раз рисковать жизнью законопослушных людей не стоит. Но и затягивать нельзя, иначе водяная погибнет. По этой же причине, одновременно с началом упражнений, Мария двинулась в путь: риск велик и лучше, если опыты будут ставить тут. Так больше шанс вовремя оказать помощь. Периодически я летала ей навстречу, чтобы передать необходимые лекарства и прививки — перерыв в лечении или профилактике может значительно подорвать силы.

Несколько раз в день мы собирались для упражнений. И вскоре стал заметен результат. Теперь при выдохе грудная клетка сжималась гораздо сильнее, становясь неестественно впалой... по крайней мере, казалась таковой. А ещё Илья научился шевелить «рёбрами» — со стороны это выглядело жутко, особенно когда химик совмещал шевеление с глубоким выдохом. Как будто ребра сломаны, вдавлены, а внутри засело что-то большое и членистоногое.

Когда Мария прибыла в Орден, мы не сразу приступили к экспериментам. Несколько дней наблюдались (причём все), подготовили безопасное место для отходняка после утопления, если таковое случится, а также обговорили и отрепетировали действия для спасения утонувшего.

Во время подготовки я обратила внимание, насколько неловкими и даже грубоватыми выглядят движения защищённой костюмом женщины. Даже по сравнению с Детом. После того, как поделилась данным наблюдением с остальными, они согласились — им тоже показалось, что Мария двигается с грацией слона в посудной лавке. Хотя на самом деле это не так: если смотреть объективно, женщина даже в бесформенном защитном костюме оставалась достаточно грациозной и аккуратной. По крайней мере, когда ради интереса Маркус тоже оделся — он сильно проигрывал водяной в ловкости. А вот в голом виде наблюдалось обратное, причём разница была больше.

Наконец пришло время приступить к опасному эксперименту. Мы не просто контролировали Дета, а стояли рядом — чтобы сразу же приступить к спасению. Небольшая разминка, совместный заход в реку, укоризненный и понимающий взгляд со стороны подопытного и... выдох. Дет выдохнул с максимальной силой, присел (Росс и Сева придержали его плечи — чтобы подопытному не приходилось прилагать усилий, чтобы оставаться под водой), вдохнул... и мучительно закашлялся. Врач не спешил прекращать опыт, а «утопленник» пару раз непроизвольно дёрнувшись, успокоился и теперь пытался отдышаться после приступа.

— Живой! — восторженно воскликнула Юля.

Я сжала руку подруге: несмотря ни на что, до сих пор оставались сомнения.

— Это ещё не всё, — обеспокоенно покачал головой Росс.

Мы дали Дету немного отдохнуть, а потом он попытался вернуться к дыханию кислородом воздуха. Снова глубокий, судорожный кашель (чтобы было легче избавиться от остатков воды, мужчина низко наклонился), одышка — и быстрое восстановление.

— Работает, — мы с Ильёй переглянулись. Было страшно, но чрезвычайно интересно.

— Так, развлечения позже, — резко осадил нас врач и приглашающе кивнул Марии.

Потупившись, мы снова заняли свои позиции. Но беспокойство оказалось напрасным — водяная смогла дышать воздухом, хотя откашливалась гораздо дольше Дета, до севшего голоса и кровавой мокроты. Она сидела на песчаном берегу, плакала и смеялась, задыхаясь от кашля. Бывшую водяную шатало: она совсем отвыкла от движения в атмосфере. Мы проводили её в палатку для отдыха, там же остался Росс, поэтому дальнейшие опыты пришлось отложить. Но ненадолго.

Вскоре мы тоже добились своего и опробовали-таки водное дыхание. Это было... непривычно. Приходилось применять больше усилий для вдоха и выдоха, постоянно ощущалась прохлада (несмотря на тёплую воду) и небольшая тяжесть. Быстро выяснилось, что в реке я страдаю близорукостью — зрение плохо аккомодировалось к непривычной среде. А вот у Ильи такой проблемы не возникло (как, кстати, и у Марии): глаза людей легко перестраивались, и под водой они видели не хуже, чем в воздухе.