1919

— Чтоб мне провалиться! — все с той же безмерно удивленной обидой возопил американец. — И тебе тоже, ну что стоило сказать словечко!

— Хе-хе, это тебе за "зажигалку", — сказал Беннетт.

— Ты злобный и мстительный, — сообщил ему Шейн, разрываясь между обидой и юмором происходящего. — Ядовитый, как ваши павианы!

— У нас нет павианов, не живут, — сказал Мартин, улыбаясь во весь рот. — Вот пауки — да, страшно ядовитые. Еще, говорят, в океане хватает всякой пакости, но на побережье я почти не бывал.

— Павиан, паук, один хрен! — зло ответил Шейн. — Ну что же теперь делать?

— Сними, — посоветовал Мартин.

— Ну, уж нет, не для того делал! Можно сказать, впервые в жизни что-то сбацал честным трудом и своими руками.

— Хм... — техническая задача на удивление захватила бывшего австралийского инженера. — Оставь два, а в кобуры засунь гранаты. Как раз поместятся, если взять Миллса.

— А что, мысль, — Шейн поднял палец к потолку, захваченный красотой идеи. — И потом — раз — выхватил, дерг кольцом за карабин и бросил. Только вот сколько оставить...

Пока американец считал, какие соотношение револьверов и гранат будет для него подъемно, Мартин, нервно сглотнув, откинул крышку своего ящика и по одному предмету стал доставать содержимое.

Английский костюм огнеметчика образца восемнадцатого года в теории должен был бы неплохо защищать хозяина — хорошо выделанная кожа дополнительно пропитывалась каким-то огнеупорным составом. Говорили, что на испытаниях "Mk.18" поливали бензином, поджигали, и ему с этого ничего не случалось. Возможно, так оно и было, но в войсках костюм не любили (так же как и более ранний вариант из асбеста) и почти не использовали — плотная кожа в холод дубела и сковывала движения как та самая смирительная рубашка Шейна. В теплое время года костюм за считанные минуты превращался в душегубку — в самый раз выжаривать вшей.

Однако, в бытность свою санитаром, Мартин видел не только раненых в живот, но и огнеметчика, пострадавшего от собственного баллона. Вид несчастного, у которого ребра и позвоночник черными прутиками выступали сквозь оплавленную, сожженную плоть, на неделю лишил Мартина сна и заставил очень тщательно относиться к защите. Тем более, что в английских огнеметах использовали раствор желтого фосфора в сероуглероде, причем этот раствор разбавлялся большим количеством скипидара. На воздухе адское зелье через несколько секунд самопроизвольно воспламенялось. Это упрощало конструкцию, снижало бесцельные потери огнесмеси, но достаточно было малейшей пробоины в баллоне, чтобы оператор нажил себе очень большие неприятности. Попросту — сгорел заживо. Кроме того, в силу вполне понятных причин — вес и объем снаряжения — огнеметчик не мог подобно обычному пехотинцу легко и свободно ползать в складках местности и надевать дополнительную броню. Так что толстая жесткая кожа костюма обеспечивала хоть какую-то защиту от пуль и осколков на излете.

Если Шейн скрывал страх и нервозность за балагурством и обжорством, то Беннетт искал спокойствия в ритуале, тщательной подготовке, преувеличенном внимании к мелочам. В эти минуты для него не существовало ничего, кроме обряда облачения.

Прежде всего, Мартин переоделся, надев чистое белье, специально приберегаемое для такого случая. Затем последовали высокие сапоги, далее — штаны, объединенные с фартуком. Длинная куртка, похожая на укороченный плащ с широким клапаном и очень высоким воротником на дополнительной завязке. Кожа Мартина уже зудела и чесалась по всему телу, не столько от реального неудобства, сколько от его ожидания. Острый ядовитый запах пропитки щекотал ноздри, от него першило в горле.

Огнеметчик натянул перчатки с длинными крагами, также на ремнях, подпоясался широким брезентовым поясом с кобурой под маленький "браунинг", как мрачно шутили "служители огня" — оружие не столько для врага, сколько для себя, на крайний случай

Оставался шлем-маска, похожий на противогаз, но без "свиного рыла" фильтра, зато с вертикальными вырезами на месте ушей, узкой прорезью напротив рта и петлей на затылке. За эту петлю Беннетт прицепил шлем к поясу, на специальный крючок-карабин.

— Готовность! Готовность! — Боцман шел по проходу между "номерами" и колотил своей дубинкой, усаженной гвоздями, в хлипкие перегородки. Дубинка была знаменита — ирландец клялся, что убил ей ровно десять бошей, не смывая их мозги, и называл исключительно "шилелла" . — Все собираемся, грузовики поданы, бал ждет вас, девочки на выданье!

Тонкая струйка пота скользнула у Мартина между лопаток, губы чуть подрагивали, в груди было пусто и холодно.

— Не боись, дружище, я тебя прикрываю, как обычно, — Шейн ободряюще хлопнул его по обтянутому кожей плечу. Пока Мартин облачался в костюм, Бриллиант нацепил патронташ, подвесил к ремню свое кинжальное шило, не забыл подсумок с гранатами и, наконец, закинул за спину "окопный" Винчестер М12. Почти невидимый за снаряжением и оружием, он еще раз подпрыгнул, покачался с ноги на ногу.

— Ты уж смотри получше... — горло у Мартина пересохло.

— Ага, — односложно отозвался Шейн, зрачки у него были расширены, "Бриллиант" сипло и часто втягивал воздух ртом, словно не мог дышать носом. — Ну, пошли, что ли?..

Глава 11

Оставшиеся до передовой полмили Дрегер и сопровождавший его скаут прошли пешком, уже в полной темноте. Светомаскировка и так соблюдалась весьма строго, в эту же ночь — особенно. Лейтенант вспомнил драконовские меры последних дней, даже офицерам за болтовню при свидетелях относительно самого факта будущего наступления — трибунал и понижение в звании, это как минимум. Оставалось надеяться, что все усилия не пропали даром и завтра их не встретит шквальный огонь.

Точнее, огонь-то их встретит в любом случае, вопрос в том, насколько массированным и убийственным он будет. Чтобы это выяснить, лейтенант решил встретить очередную группу разведчиков и послушать последние новости напрямую, без посредников. Он слишком хорошо знал, как много может дать даже случайное слово, мимолетное наблюдение, которое самому разведчику неинтересно и забудется через час-другой.

"Мы идем в наступление", — подумал Уильям. — Ранним утром мы идем в атаку, и дай бог, чтобы это оказалось последнее наступление войны..."

Ему очень хотелось домой, к родным.

Они миновали группу мрачных людей в прорезиненных плащах без знаков различия, столпившихся у чего-то наподобие игрушечной железной дороги, увенчанной вместо паровоза аэропланом непривычно малого размера. "Плащи" безуспешно делали вид, что ничего необычного не происходит, и вообще, глядеть тут не на что. Обострившийся слух лейтенанта выхватил сказанное с четким американским акцентом "Чертов "жук"... и еще двенадцать тысяч долларов на ветер...".

Когда лейтенант еще не был ни лейтенантом, ни даже Уильямом, он однажды спросил отца, бывшего боксера-тяжеловеса — что чувствует человек, готовый выйти на ринг? Пожилой боец с расплющенными в блин ушами и перебитым носом долго думал и наконец, ответил, но совершенно не то, что ожидал услышать семилетний Уилли.

"Сынок, когда боксер идет на ринг, ему очень-очень страшно. Страшно, что его, большого и взрослого человека, сейчас будут больно, жестоко бить".

В полной мере Уильям познал смысл этих слов, только попав на войну. Он был храбр, уважаем начальством и солдатами. Сказать "Я из "тоннельных" Дрегера" было даже своего рода шиком, понятным с полуслова. Но все равно перед каждым боем лейтенант чувствовал всепоглощающий страх, каким-то чудом удерживавшийся на границе с паническим ужасом. Этот страх и отчаянную душевную борьбу с ним обычно принимали за сдержанную решительность, и Дрегер счел разумным никого в этом не разубеждать.

Так и сейчас, он шагал по извилистым, глубоким траншеям и переходам, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться, а желудок завязывался узлом в ожидании скорого и неминуемого момента. Момента, когда "десантный танк" тронется с места, увозя его туда, где смерть косит людей без разбора, и кровь льется как вода.

Обычно передовая была почти безлюдна, лишь цепь наблюдателей и передовое охранение — так уменьшались потери от артналетов и внезапных атак. Основная масса солдат отдыхала поодаль, во второй линии, укрывшись под землей, готовая в любой момент подняться по тревоге и с оружием в руках занять позиции. Но сегодня густая сеть траншей кипела скрытой жизнью.

— Здесь направо, — сказал скаут, пропуская вперед Дрегера. — Прямо и до конца, никуда не сворачивайте. Обратно вернетесь так же, я буду ждать здесь, на перекрестке, примерно через час или чуть больше.

— За час не успеют, — отозвался лейтенант.

Скаут сделал непонятное движение, скрытое темнотой и шинелью, не то показывая, дескать, времени хватит, не то соглашаясь и молча зашагал налево. Уильям переступил с ноги на ногу, запоминая окружение, чтобы не сбиться на обратном пути.

— Осторожнее, — недовольно сказал сиплый голос откуда-то из-под земли. — Руки отдавишь.

— Извини, — коротко ответил Дрегер солдату, пытавшемуся прикорнуть в тесной узкой нише, отрытой для защиты от осколков у самой подошвы траншеи.

— Шагай, давай, не мешай спать, — напутствовал другой голос, еще более недовольный. В темноте его хозяин не разглядел, что говорит с офицером.

Коммуникационная траншея была длинной и извилистой, почти без боковых ответвлений, солдатские тени то и дело шныряли в обоих направлениях, тихо бряцая оружием. При вспышках света было видно, что у большинства бойцов затворы винтовок были замотаны чистыми белыми тряпицами. Пропуская очередного прохожего, лейтенант неожиданно усмехнулся, он помнил, как этот полезный обычай "бинтовать ружье" только-только появился в войсках. Причем, по слухам, ввели его как раз саперы, для которых защита затвора от грязи и песка была вопросом жизни и смерти. В последние полгода традиция эволюционировала, теперь настоящий, уважающий себя солдат заматывал винтовку непременно белой и обязательно чистой тканью.

Чем ближе человек к смерти, тем более причудливые и сложные ритуалы он придумывает, подумалось Дрегеру. Своего рода колдовство, потаенное желание придумать оберег от костлявой.

— Сюда, лейтенант, — донеслось спереди. — Ступайте осторожнее, здесь патроны рассыпали.

Траншея уперлась в цепь окопов, соединенных узкими переходами — только-только разойтись двум людям, и то плотно вжавшись в стену и втянув живот. В ближайшем окопе три скаута в маскировочных халатах всматривались в ночь, стараясь разглядеть хоть что-то на нейтральной полосе и далее, на вражеской территории. Стены окопа были добротно обшиты деревом, доски во многих местах топорщились щепками и пробоинами от осколков, на дне лежали деревянные же решетки, поскрипывавшие под ногами. В углу расположились стойка для винтовок и большой перископ.

— Давно ушли? — негромко спросил Дрегер.

— Недавно, — ответил кто-то, лейтенант не понял, кто именно. — Как раз должны доползать до бошей...

Троица угрюмо возилась с тремя странными предметами. Два приспособления, больше всего похожих на увесистые чемоданы с веревочными петлями вместо ручек, соединялись друг с другом черными проводами. Еще один толстый ребристый кабель отходил от ящика размером чуть меньше обувной коробки, с рукоятками по бокам. Всю эту комбинацию из трех ящиков и проводов старались собрать, но, судя по сдавленным проклятиям, получалось у них не очень.

— Что это? — рискнул спросить Дрегер. Он прекрасно знал, как раздражает солдата не вовремя сказанное под руку слово, но было очень уж интересно.

— Ночное око, — коротко и непонятно ответил один из троицы.

— Все, теперь вроде должно заработать, — радостным шепотом сообщил второй.

— Аккуратнее, не разбей стекло, — предостерег третий.

Теперь Уильям заметил, что помимо рукоятей на малой коробке еще и поблескивали небольшие линзы, одна едва заметно светилась мутно-серым светом.

— Новая научная придумка, — соизволил более внятно пояснить первый. — Специальное приспособление, чтобы видеть ночью. Вот этой... — он с видимым усилием водрузил на плечо нечто похожее на большой прожектор. — ... Как бы светим. А в окошке все видно.

— Можно взглянуть? — спросил Дрегер с большим любопытством, но без особой надежды.

— Нет, — ожидаемо ответил скаут и пояснил. — Чертова штука снова не работает. Проклятый прогресс...

— Проверь аккумулятор, — потребовал кто-то из троицы.

Лейтенант промолчал. Скауты ругались и тихо гремели своим чудесным, но неработающим прибором.

А славно было бы, подумал Уильям, если бы и в самом деле получилось приспособление, позволяющее видеть ночью как днем. Сейчас, с наступлением ночи, нейтральная полоса казалась материализованным воплощением кошмаров Босха. По обе стороны, влево и вправо тянулась череда изломанных, уродливых линий, спаянных в безумной композиции. Часто вспыхивающие осветительные ракеты освещали вкривь и вкось поставленные жерди, смертоносную паутину колючей проволоки, переломанные доски на месте бывших инженерных сооружений — память о перемещении линии фронта. Подобно древним капищам высились терриконы вздыбленной разрывами земли, чередуясь с угольно-черными провалами, ведущими, казалось, в самую преисподнюю.

И трупы...

Когда-то, на первом году войны, в порядке вещей были перемирия, заключаемые противниками с целью погребения покойных. Эти времена давно прошли, и теперь тысячи, если не миллионы брошенных неизвестно где мертвецов словно посылали молчаливые проклятия небесам и бывшим собратьям. Дрегер вспомнил, как впервые вдохнул ядовитый воздух передовой, насыщенный сладковато-терпким, тяжелым запахом разложения. В первые недели на фронте Уильяму казалось, что этот смрад вездесущ, он пропитал все, даже одежду и волосы. Со временем запах смерти стал привычным, он никуда не исчез, но стал частью быта, такой же, как артиллерийские налеты, вши и неосторожные самоподрывы.

Сейчас где-то на мертвой пустоши, среди рядов колючей проволоки позли несколько человек, отчаянных сорвиголов. Конечно, каждый такой поход тщательно готовился, наблюдатели вычисляли точное расположение пулеметов и вражеских дозоров, расписание патрулей и офицерских проверок. Но все же, в любой момент, каждый из разведчиков мог зацепиться за "колючку", задеть спуск сигнальной ракеты, звякнуть консервной банкой с камнями. Насторожить врага и умереть, так и не поделившись ценным знанием. А это значит, что ранним утром, когда артиллерия проведет короткую, без пристрелки, но бешеную по интенсивности артподготовку, и вперед пойдет первая волна пехоты, они могут наткнуться на построенный дот, попасть под огонь незамеченного пулемета или передислоцированной батареи... А то и еще хуже — противник догадается о готовящемся наступлении.

Но уберечься от немцев — это еще не все, это лишь три четверти дела, необходимо еще вернуться к своим, не попав под их огонь. Ведь английские часовые своих разведчиков не окликают и не отзываются.

Порыв свежего ночного ветерка овеял лица прохладой, донес с немецкой стороны звуки губной гармоники — кто-то играл печальную протяжную мелодию.