1919

Дрегер устал, его мучил голод, еще больше — жажда, но лейтенант содрогнулся при мысли о том, что должен чувствовать австралиец, запертый в кожаном огнеупорном костюме. Уильям молча протянул Мартину свою фляжку, на дне которой плескались последние капли. Тот так же молча, с благодарным кивком принял дар.

— Снова идут! — крикнул один из "кротов", но Дрегер уже и сам все видел. На мгновение он испытал суеверный ужас перед врагом — казалось, немцы не знали ни страха, ни сомнений, раз за разом бросаясь на приступ.

"Майор, пора нас выручать", — подумал Дрегер, чувствуя, как отчаяние подступает все ближе.

* * *

Командовать батальоном, пусть изрядно потрепанным, оказалось неожиданно интересно. Интересно и ... страшно, потому что Хейман не привык нести ответственность за такое число людей. Успех минувшего дня воодушевил его, окрылил подчиненных и заставил поверить, что новые обязанности лейтенанту вполне по плечу. День сегодняшний принес Фридриху не разочарование, а скорее горькое понимание — насколько он ошибался. Попытки выбить закопавшихся в землю английских окруженцев раз за разом заканчивались неудачей — под шквальным пулеметным огнем немецкая пехота откатывалась назад, оставляя за собой трупы. Хорошо хоть раненых удавалось оттащить. "Томми" на совесть укрепили захваченный участок траншеи с боковыми ответвлениями, по уму британцев следовало выкуривать минометами и целыми ящиками гранат, но не было ни того, ни другого. Минометов удалось собрать целых три, но один — древнее пневматическое барахло — сдох после первых трех выстрелов, резко упало давление в баллоне, и орудие превратилось в бесполезный хлам. Ко второму, нормальному, девятисантиметровому, оказалось всего пять зарядов — разве что попугать наступающих. Третий приспособили как противотанковую пушку, Хейман сомневался, что из затеи что-нибудь получится, но Зигфрид клялся, что штука надежная — он сам такую видел под Аррасом. Фельдфебель долго черкал на чудом уцелевшем клочке бумаги огрызком карандаша, потом целое отделение сколачивало станок из кое-как набранных досок, выбирая те, что поцелее. Конечно, оказалось, что горе-конструкторы допустили уйму ошибок, и вторую половину ночи станок переделывали заново, уже не столько ради пользы, сколько из самолюбия и голого упрямства.

Когда американские танкетки поползли вперед, казалось, пришло время испытать "противотанковый" миномет в деле. Но маленькие смешные машинки не добрались даже до первой линии, и чудо-оружие придержали до того момента, когда в бой все-таки двинутся основные вражеские силы. Гораздо более серьезной проблемой пока что оставался крошечный, но крайне зловредный гарнизон "томми". Он занозой сидел почти посередине позиций батальона, сковывая силы и не позволяя организовать полноценную оборону.

Больше всего лейтенант хотел бы отбросить все и самолично возглавить атаку, чтобы наконец-то выжечь помеху, но то, что было обязанностью командира взвода, оказалось непозволительной роскошью для командующего батальоном. Лейтенант не мог отвлекаться и рисковать, его задачей теперь являлась оборона всего шверпункта, а не заботы отдельного участка.

Танкетки отошли, три или четыре остались на поле боя, и Хейман сделал пометку в памяти — отличить Роша какой-нибудь наградой, для начала хотя бы куском колбасы, настоящей, а не "садовой". Еще Фридрих старательно загнал подальше мысль о том, что сейчас с точки зрения солдат Антанты очень кстати пришлась бы сотня-другая химических снарядов. Конечно, ныне не пятнадцатый, когда от химии уберегались марлей и тряпками, а от одной мысли об удушливой отраве даже у самых стойких разом намокали штаны. Но противогазы были едва ли у половины его бойцов, и то по большей части старая дрянь с давно просроченным поглотителем.

Над полем разнеслась трель свистка, хотя сигнал подавали издалека и с вражеской территории — он далеко разнесся над полем, перекопанным вдоль и поперек снарядами, бомбами, минами и лопатами, нашпигованным железом и свинцом, усеянным руинами оборонительных сооружений, столбами и редкими скелетами деревьев. И, словно только и дожидаясь команды, квадратные тяжелые танки тронулись вперед, медленно, но с жутковатой целеустремленностью, неумолимо накатываясь на немцев. Машины сопровождала французская пехота, немного, но с ручными пулеметами и даже, кажется, минометами.

Теперь или никогда, понял лейтенант. Если сейчас не удастся выломать проклятый гарнизон осажденных британцев как ядовитый зуб, потом делать это будет просто некому.

— Зигфрид, — скомандовал он. — Полагаюсь на тебя. Выбей их, как угодно, любой ценой. Или нам конец.

* * *

Последний пулемет дожевал ленту и осекся, оборвав стрельбу. Учитывая положение взвода, это молчание было равносильно погребальному звону, но Шейн даже не успел испугаться. Боши снова атаковали, и на этот раз гасить их натиск оказалось нечем.

Гунн напал сверху и сбоку, перевалившись через бруствер как медведь, с револьвером в руке. Немец и янки одновременно спустили курки, и оба промахнулись. Гунн стрелял из неудобного положения, его пуля скользнула по широкополой английской каске Шейна. Тот пошатнулся, ствол дрогнул, и залп картечи прошел мимо головы немца, лишь разорвав ему ухо.

Каждому предстояло перезарядить оружие — взвести курок револьвера и передернуть затвор дробовика — то есть потерять драгоценные доли секунды. Их разделяло едва ли пара футов, и гунн безумным броском навалился на Шейна. Оба бойца свалились на землю, немец оказался сверху, дыша чесноком и еще чем-то неудобоваримым.

Даймант успел перехватить его руку с револьвером, но оказался безоружен — дробовик зажало между телами. Бош извернулся ужом, для чего-то закидывая за спину свободную руку, Шейн дважды ударил его рукой по лицу, целясь в глаза, но бош зажмурился и прижался к американцу в почти непристойном объятии, сковывая движения, не давая размахнуться. Кровь из разорванного уха щедро кропила обоих борцов, заливая глаза Дайманту. Шейн мертвой хваткой стискивал вражескую кисть с револьвером и всеми силами старался сбросить того или хотя бы оттолкнуть, для хорошего замаха и доброго удара. Острая боль полоснула янки в районе печени — проклятый гунн не зря лез за спину, он достал из-за пояса короткий нож и теперь вслепую бил противника. Немцу так же не хватало замаха, а жилет "Кемико" сопротивлялся клинку, но с каждым ударом слоеная ткань расползалась, и нож проникал все глубже. Завыв в бессильном отчаянии Даймант в последнем запредельном усилии напряг все мускулы, но не смог сбросить чесночного боша.

Мартин возник над ними неожиданно, когда от напряжения перед глазами у Шейна заплясали багровые чертики, а вражий клинок заскрипел на ребре. Австралиец колебался лишь мгновение, еще мгновение ему понадобилось, чтобы извлечь из кобуры браунинг и выстрелить в спину бошу. Мартин справедливо рассудил, что крошечный пистолетик даже в упор не пробьет насквозь тело врага и "кемико" друга.

Немец напружинился и выгнулся дугой, его глаза широко раскрылись, так, словно вот-вот выскочат из орбит. Даймант получил, наконец, несколько свободных дюймов для маневра и с яростным воплем укусил врага за нос. Бош с жалобным криком откатился в сторону, то хватаясь за изувеченное лицо, то панически стараясь нащупать рану на спине. Рыча от ненависти, впав в форменное безумие, Шейн выхватил из ножен шило, переделанное на манер траншейного ножа, и бил немца кастетом и острием, пока тот не затих.

Даймант пришел в себя, стоя на коленях рядом с телом. Он весь был в крови, своей и чужой, клейкой и липкой как патока. Покойник лежал, словно прилег отдохнуть, в его глазах навеки застыла безмятежность. Спокойное выражение на лице убитого им человека показалось Дайманту настолько странным, настолько невероятным и чуждым, что несколько секунд американец жадно всматривался в остекленевшие глаза трупа. Человек только что был жив и полон надежды жить дальше. Он сражался и лишь чудом не победил. А теперь мертвее мертвого...

Шейн включился в реальность сразу и мгновенно, словно щелкнул выключателем. Он не мог сказать, сколько просидел так, созерцая покойника, но точно знал, что это была самая большая глупость в его жизни. Случись рядом еще один бош — американцу точно пришел бы конец. Еще большей глупостью Даймант счел то, что он как дурачок старался выбить немцу глаза вместо того, чтобы перехватить руку с ножом. Воистину, страх и паника оглупляют, вроде лейтенант что-то такое говорил.

В полуприседе Даймант резко провел рукой в одну сторону, нащупывая винчестер, и мотнул головой в другую, старясь разом охватить все происходящее вокруг.

И он услышал крик, тонкий, страшный крик, так мог кричать только человек на краю гибели, в полной мере осознавший ее неизбежность.

* * *

Рош и раньше знал, что Всевышний не одобряет грех superbia , но никогда не думал, что кара может быть столь скорой и жестокой. Буквально только что бразилец разгонял американские жестянки, как стаю мышей, казалось, это было всего несколько минут назад. Но танкетки вышли из боя, вместо них на позиции батальона надвинулся каток настоящих английских танков и пехота, не менее чем по взводу на каждую машину.

Бразилец занял позицию под голым ошкуренным деревом, на котором не осталось ни одного листа — все сорвало взрывами, срезало пулями и осколками. Рош притаился слева от бугристого ствола, в небольшом окопе, приготовившись к новому испытанию. Большие каплевидные "Марки VIII" неторопливо, даже как то степенно ползли сквозь изрытое поле, пробирались между терриконами обломков, рвали в клочья путаницу проволоки.

Всего на немцев бросили три танка, три воплощенных в металле всадника Апокалипсиса, которым батальон Хеймана мог противопоставить только один переделанный миномет на деревянном станке, один Т-гевер и несколько связок гранат. "Либерти" казались огромными, удобными мишенями, Франциск всаживал пулю за пулей в камуфлированные туши, покрытые прихотливой росписью заклепок. И все без толку, с тем же успехом можно бросать камни, стараясь засыпать море . Сейчас стрелок со "слонобоем" держал в руках жизни многих своих товарищей, но был бессилен как израильтянин против Голиафа до появления Давида.

Все же, наверное, он наносил какой-то урон. Об этом свидетельствовало то, что, несмотря на постоянное перемещение стрелка и его группы, за ними вполне целенаправленно охотились минометы и пулеметчики. Разрывы мин и жадные пунктиры трассирующих очередей ложились все ближе и ближе. И, несмотря на смертельную опасность, только внимание врага не позволяло Рошу окончательно пасть духом.

Водитель ближайшего танка, видимо, устав вести огромную машину вслепую, неосторожно открыл наблюдательную щель , снайпер немедленно выстрелил. Франциск превзошел сам себя, выпущенная под очень неудобным углом пуля попала точно в узкую прорезь.

Стрелок, разумеется, не мог видеть сквозь броню, но по некоему наитию точно знал, что убил водителя. В иных условиях это привело бы только к заминке в движении тяжелой машины, но в этот раз немцам повезло — "Либерти" как раз перебирался через очередной зигзаг траншеи с частично обвалившейся стеной. Конвульсивное движение руки мертвеца на рычаге заставило многотонную махину развернуться, гусеницы пропахали землю на самом краю бруствера, вызвав обвал.

Больше всего это походило на конвульсии муравья, попавшего в ловушку муравьиного льва — Рош видел рисунок в "Жизни животных" Альфреда Брэма. А может быть, на слона, попавшего в западню африканских пигмеев. Земля осыпалась, вслед за ней съехал и танк, размалывая гусеницей в щепу остатки досок, укреплявших стену траншеи. Мотор страшно завывал, выбрасывая в воздух клубы черного дыма, из-под гусениц летели фонтаны грязи и земли, но "Либерти" лишь глубже закапывался, сильно кренясь на бок.

"Одним меньше", — подумал Рош, но утешение получилось слабым, стрелок хорошо понимал, что он обездвижил врага, но не лишил его возможности сражаться — стволы попавшего в западню танка двигались как жадные хоботки, нащупывая жертвы, огрызаясь пушечными выстрелами и пулеметными очередями.

Одна из них прошла совсем рядом, скосив сразу двоих потерявших осторожность солдат из группы поддержки. Несколько пуль легли справа от Роша, пробив мертвое серо-черное дерево. Словно множество острых игл впились бразильцу в лицо, от резкой боли Франциск зашипел сквозь стиснутые зnbsp;

убы, прикрывая голову. Под пальцами он почувствовал влагу и острые щепки, пробившие кожу и правый глаз.

* * *

Залп, сразу же за ним еще один. Мартин действовал уверенно и хладнокровно, как на тренировке. Насколько ему было страшно в ожидании боя, настолько спокойно стало теперь, когда боец находился в самой гуще событий. У австралийца просто не осталось времени на испуг и комплексы, только заученные до автоматизма движения, только боевая задача — подавить бошей.

Теперь на топливе можно было не экономить — лишь огонь был в силах остановить последнюю, самую яростную, самую сумасшедшую атаку немцев. Мартин сжимал раструб своего аппарата, чувствуя раскаленный металл даже сквозь толстые перчатки, подбитые асбестом. Пламя словно огромная метла подметало все вокруг, жадно облизывая землю, камни, бетон и людские тела.

Лейтенант Дрегер знал, что делает, когда, несмотря ни на что, приберегал огнемет на самый крайний случай, и расчет оправдался . Если подсчитать общее число жертв войны, то на долю огня приходятся ничтожные проценты общих потерь, но здесь дело не в поражающих свойствах оружия. Огнемет может достать там, куда не проникнет никакое иное оружие, а еще он будит в человеке один из самых древних страхов — ужас первобытного создания перед неукротимым красно-желтым зверем, которого нельзя убить, невозможно напугать. Машина огня побеждает не только смертью, но и паникой.

Мартин остановил немецкую атаку, не в одиночку, конечно, но именно его ужасное приспособление задержало гуннов, позволило саперам забросать их последними гранатами, расстрелять из винтовок и пистолетов. А затем австралиец услышал это, услышал и почувствовал

Для новичка, впервые оказавшегося в бою, все окружающее представляет невообразимую какофонию, травмирующую органы чувств. Со временем, если новобранец переживет хотя бы три боя, он научится отодвигать на второй план все несущественное, вычленять по-настоящему важное и опасное. Мартин был достаточно опытным и умелым солдатом, он сразу услышал тихий, почти незаметный на фоне страшного побоища стук, сопровождающийся музыкальным звоном. И два удара, несильно, почти нежно толкнувшие его в спину.

Баллон был пробит. Сражаясь, Мартин щедро расходовал горючую смесь, но в емкости оставалось еще достаточно раствора, чтобы сжечь оператора как соломенную куклу, несмотря на костюм "Mk.18". Вокруг витал едкий химический запах, мгновенно забивший обычную, привычную вонь поля боя, скипидар шибанул в нос, словно разрывая слизистую жесткой щеткой. Беннетт понимал, что у него буквально несколько мгновений, прежде чем адская смесь, хлещущая через пробоины, воспламенится от соприкосновения с воздухом, но парализующий страх сковал его члены. Мартин кружился на месте, не чувствуя ног и пытался сбросить баллон, но онемевшие пальцы лишь скользили по металлу застежек и коже ремней. Он не мог расстегнуть крепления, а времени, чтобы снять перчатки, уже не оставалось. И Мартин закричал, страшно, надрывно, как может кричать лишь человек, который видит неизбежную и страшную погибель.