1919

Она протянула ему мешочек. Рудольф машинально принял его, оценив вес и угловатые выступы. Не похоже на нитки и наперстки.

Он осторожно распустил завязки. Почему-то вспомнилось, как они с братом сделали маме подарок на день рождения — хрустальный шарик. Сорванцы подобрали матерчатый футляр с "горлышком" заведомо меньшим, нежели шарик. Футляр они аккуратно распороли по шву, поместили туда подарок и так же аккуратно зашили, предоставив маме возможность поломать голову, пытаясь извлечь шарик. Шутка граничила с обидным розыгрышем, но все же получилось очень весело.

Так и есть — никакое это было не рукоделие.

Монеты. По двадцать марок, в каждой почти восемь граммов золота, такие не чеканили уже почти двадцать лет. В нынешние голодные и бедственные времена — целое состояние.

Рудольф взглянул на мать, и в его взгляде был тяжелый гнев.

— Забери! — он почти бросил мешочек ей на колени, содержимое отозвалось глухим звяканьем. — Неужели ты думаешь, что я возьму хотя бы одну?

— Ты возьмешь их, — ответила мать.

— Мне хватает жалования. А ты спрячь их, — убедительно попросил Рудольф и осекся, глядя в глаза матери.

— Ты возьмешь их, — повторила женщина, и в ее голосе был суровый приказ, тот, что изредка проявляется в словах даже у самых кротких из них и заставляет беспрекословно слушаться сильнейших из мужчин. — Я не пропаду. У меня есть кров и пища. А ты идешь на войну. Сын, у меня есть уши, а у людей в городе есть языки. Я знаю, что происходит ... там... Ты можешь быть ранен, ты можешь заболеть. Или что-то случится с твоими друзьями. Или ты попадешь... попадешь в плен, — ее голос дрогнул, но Марта Шетцинг справилась с собой и продолжила горячую речь, идущую от сердца. — Я хранила эти монеты много лет, с самой свадьбы. Я знала, что ты не примешь их и не предлагала, но теперь... Я чувствую, что пришло время. Они пригодятся тебе. Возьми.

И Рудольф сдался. Он был молод, горяч и горд, в любой другой момент сын с негодованием отверг бы дар, но... Теперь он знал, что отказ разобьет материнское сердце, обернется невыразимыми страданиями женщины, предчувствовавшей мнимую беду.

nbsp;— Отбить последнее наступление, и тогда, если правильно разыграть карты, Антанте придется признать владение захваченным... — задумчиво произнес барон. — Не всем, конечно, от чего-то придется отказаться... Бельгия, колонии... Но можно немного, самую малость откусить от австрийцев и побольше от русских, за них все равно никто не вступится. Дела у наших оппонентов, конечно, лучше, чем у нас, но не намного. Определенно, если пустить в ход немного хорошего блефа, откроется простор для интересных комбинаций и переговоров...

И он взял мешочек.

— Я верну их, мама. Я вернусь сам и верну эти деньги.

— Дай бог, сынок... — Марта порывисто обняла его. Казалось, еще вчера она держала на руках плачущего младенца, а сейчас малыш вырос в молодого, сильного мужчину, который сам мог бы носить ее на руках. С неженской силой она прижимала к себе сына, словно материнская любовь могла защитить его и успокоить страшное предчувствие беды, что точило ее душу.

Глава 5

За четыре дня до начала "UR".

В самом начале войны часто случалось, что солдаты на марше бросали лопаты и прочий шанцевый инструмент. Не менее часто они очень горько жалели об этом, зачастую в тот же день. Иногда — в тот же час, когда под внезапным ураганным огнем противника тем, кто хотел уцелеть, приходилось зарываться в неподатливую землю штыками, касками, кружками и голыми руками. Это был горький опыт, который пошел впрок, уже через пару месяцев каждый человек на фронте знал, что без винтовки солдат еще может выжить, а без лопаты — нет. Земля стала лучшим другом и проклятием пехотинца. Она уберегала его от пуль и снарядов, она же размокала от дождей, превращаясь в гнилостное болото, а камни и комья земли, разбрасываемые взрывами, убивали и ранили не хуже осколков.

На пятом году войны те, первые окопы и траншеи, вырытые второпях, неграмотно — тесные, неглубокие и прямые, развились в невероятно сложную многоуровневую систему защиты. Окоп девятнадцатого года даже "окопом" было назвать сложно, настолько новые траншеи — причудливо изломанные, тщательно замаскированные и детально продуманные — не походили на своих предков.

Каждый стрелок, тем более снайпер или пулеметчик, оборудовал себе укрепленную позицию-нишу, защищаясь пуленепробиваемыми стальными пластинами, нередко двойными, а так же мешками с песком, кирпичами и деревянными щитами. Такая позиция представляла собой мини-каземат, обитатель которого взирал на мир сквозь крохотные амбразуры. Но, конечно, не сразу, а предварительно выставив в открытую амбразуру фуражку и подождав с минуту. Ни одна пригоршня извлеченной из окопов земли не пропадала зря, из нее воздвигали валы, внешнюю обсыпку бруствера и пулеметно-минометные площадки. Маскировочная марля, веревочные и проволочные сетки сменили былые мусорные кучи, легче легкого указывающего противнику, куда ему стрелять.

Но это был еще не венец сбережения солдата от убийственного огня неприятеля. В собственно окопе прорывались многочисленные ниши и штольни, зачастую многометровой длины, соединяющие оборонительные линии. Штольни были укреплены надежными деревянными рамами. Некоторые из этих подземных нор уходили вниз на двенадцать и более метров, а в других легко размещались даже танки и железные дороги узкой колеи, по которым к жаждущему фронту доставлялись снаряды и саперное имущество. Многочисленные ответвления вели к нейтральной полосе и вражеским позициям, эти кротовьи норы использовались для вылазок, прослушивания и минных работ.

Подобно гигантской паутине, километры таких тщательно укрепленных ходов и переходов связывали между собой многочисленные опорные пункты, расположенные в шахматном порядке, находящиеся во взаимной поддержке и огневой связи. Блиндажи закапывались еще глубже, считалось нормальным, если подошва окопа находилась на уровне самого верхнего перекрытия блиндажа, защищенного слоями земли, балок, бетонных плит и камней, дополнительно залитых цементом.

Работы по развитию и совершенствованию этого циклопического муравейника не прекращались ни на мгновение на протяжении всей войны. Немудрено, что к девятнадцатому году даже ближний тыл прифронтовой полосы выглядел так, будто хоть сейчас готов принять бой против марсианских захватчиков, описанных Уэллсом, со всем их устрашающим оружием. Или его же атомных бомб .

И все-таки, думал Мартин, даже это безумной сложности и трудоемкости творение рук человеческих — человеком же и преодолевается. На каждый ход мастеров фортификации пытливый ум находил свой ответ и в первую очередь, разумеется — артиллерию. Невообразимый огневой смерч, извергаемый громадными стволами, срывал до основания любую фортификацию, Тонны лиддита в мгновение ока превращали блокгаузы из армированного бетона и стали в дымящиеся многометровые воронки. Танки и гусеничные транспортеры упорно ползли через сеть переходов и траншей в сопровождении пехоты, специально обученной штурму, вооруженной пулеметами, гранатами, огнеметами.

— Вот к чему бы полезному силы приложили, — вслух додумал Мартин окончание мысли.

— А? — невнятно отозвался Шейн. Говорить нормально ему мешала зажатая в зубах отвертка.

Блиндаж, в котором разместили штурмовой взвод "тоннельных кротов", располагался как раз во второй линии обороны, почти в тылу. Созерцание его обшитых деревом стен и подвигло австралийца на философские размышления о природе войны и приложении человеческой воли. Блиндаж был не только выкопан где-то поблизости от центра Земли, но и очень хорошо благоустроен. Тонкие перегородки делили его на каморки, в каждой из которых были двухэтажные нары на двоих и даже проведен электрический свет. Эти "отели влюбленных парочек" служили неиссякаемым источником грубого солдатского юмора и подколок.

За минувшую неделю "кроты" как следует отоспались, настолько, что некоторые даже вставали раньше побудки. Как, скажем, Шейн. Американец, голый по пояс, сидел на ящике с консервированной ветчиной за хлипким столом, склоченным из дверцы платяного шкафа, и увлеченно колдовал над десятком гильз от маузера. Расставленные ровными шеренгами, в свете лампочки они казались строем игрушечных солдатиков. Время от времени Даймант невнятно ругался и что-то злобно бормотал себе под нос.

— Чо? — повторил Шейн и, выплюнув, наконец, отвертку, спросил уже нормально. — Чего сказал?

— Так, думаю вслух, — неопределенно отозвался австралиец, переходя из лежачего в сидячее положение. Нары протестующе заскрипели, но выдержали.

— Бывает, — заметил Шейн. — Ты не увлекайся, знал я одного парня с восточного побережья, тот сначала тоже говорил сам с собой, а затем заявил, что он сын сатаны и тогда его свезли в бедлам.

— Не буду, — пообещал Мартин. — Это что у тебя? — австралиец не договорил, но Шейн понял.

— Зажигалки. То есть, будут зажигалки. Наверное...

По правде говоря, зажигалка у Шейна получилась только один раз, он подарил ее лейтенанту Дрегеру. Все остальные либо вообще отказывались работать, либо служили очень недолго, но янки упорно продолжал опыты.

— Настоящие сувениры с войны, места занимают немного, можно будет хорошо продать дома, на западе , — важно сообщил Даймант.

-Хммм...

Питер хотел было заметить, что пока еще несколько преждевременно планировать собственное благополучие и грядущие доходы, но Шейн понял его по-своему.

— Надо же будет на что-то жить после войны, — с легкой горечью в голосе пояснил он. — Не зубы же у дохлых "колбасников" рвать...

Ни для кого не было секретом, что среди солдат была распространена практика вырывания у вражеских покойников золотых зубов. Это занятие не поощрялось, но и не сказать, чтобы решительно и повсеместно осуждалось. Иногда, после боя, при свете свечи или масляной "коптилки", в окопах даже разворачивались целые диспуты на тему того, может ли честный солдат вознаградить себя за нечеловеческие испытания и лишения бошевским золотишком. Сам Мартин такой "заработок" считал позорным, и ему было приятно, что товарищ по оружию разделяет то же мнение.

— ...Сувениры — тоже бизнес, не хуже других, — толковал меж тем Шейн. — В Америке у каждого должен быть бизнес, свое дело. Если у тебя есть дело, то в кармане звенят монеты, лакеи подносят на подносах сигары, и каждая девчонка рада пройтись с тобой вечерком на танцы. Если же дела нет, то ты беден, ты хуже негра. Даже китаец, если у него есть свое дело, выше белого.

— И много хочешь заработать? — спросил огнеметчик.

— Да как получится... — с неожиданной печалью ответил Шейн. — Мне никогда особенно не везло в делах. Много чем занимался, вкладывался в разное — "деньги Дрейка", например , даже в ваши золотые рудники, но всегда прогорал... Нет той главной жилки, от которой идет успех в деле. Но я все равно своего добьюсь!

Мартин навострил внимание. Американец был ему по-настоящему интересен. Бриллиант являлся классическим янки, каким его представляли в мире — грубовато-откровенный, не отягощенный образованием, но хитрый и сметливый. Шейн почти ничего не рассказывал о себе, поэтому внезапный порыв откровенности следовало осторожно раздуть.

— Не обязательно иметь собственное дело, чтобы в кармане появились деньжата, — заметил огнеметчик и выдержал многозначительную паузу.

— И я так думал, — отозвался американец. — Вот мы с ребятами как-то раз решили заработать немножко, только не таким способом, который одобряют в воскресных проповедях. Добыли наводку на бега, вошли в долю с одним пронырой, одолжились у ... у того, у кого не следовало бы. А лошадь возьми, да и сдохни прямо на дорожке.

— Прямо так и сдохла? — удивился Мартин.

Сверху что-то прогромыхало, рокот двигателя донесся даже сквозь толщу земли, с потолка осыпался клуб пыли. Шейн приподнял голову, внимательно вслушиваясь. Австралиец уже решил, что продолжения не будет, когда Даймант, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Может и не сдохла, но вид у нее был точь-в-точь как у покойной. И пришла последней. Такая вот точная наводка... Ну, дальше все было как обычно. Долги пришлось отдавать, денег не было, и когда на пару ребят надели "каменные галстуки", я решил, что воздух старушки-Европы мне будет полезнее.

— А я думал, "бетонные ботинки", — удивился Мартин.

— Нет, что ты, — просветил его Шейн. — Таз с цементом это для серьезных, солидных людей. Надо же цемент принести, залить, подождать пока застынет, следить, чтобы пациент не сбежал. Да еще принято речь сказать, а то не поймут — как же такое важное дело и без морали. Обычно все проще...

— Так ты и попал в армию? Чтобы не оказалось "как попроще"?

— Ну да. А тут еще утопили "Лузитанию", ну я и махнул в Англию на первом же судне, что подвернулось. Послонялся по Лондону, поглядел на лорда Китченера , и зашел в рекрутский офис. А там еще такой прохиндей сидел, даром, что Томми Аткинс , еще почище того, что как-то по молодости всучил мне акции трансатлантической железной дороги. Рекрутер расписал все как прогулку за город, и даже денег подзаработать можно будет. И немецких фрау упомянул, отзывчивых таких... Даже своего лейтенанта облапошил — тот не знал, что нейтралов не записывают. А у меня выбора большого не было, вот и черкнул роспись. Только не смейся — я еще ходил по Вест-Энду со стеком, кокардой рекрутера на фуражке и приставал к прохожим с речами, — Шейн строго нахмурился, выставил вперед отвертку, словно тот самый стек и заголосил. — "Ты неплохо бы смотрелся в хаки, почему бы тебе не сменить эту шляпу на стальной шлем? Не стыдно тебе, рядиться щеголем в то время, как в окопах нужны солдаты? Посмотри на меня, я американец, прибыл за четыре тысячи миль из Бостона, сражаться за твоего Короля и Англию. Не будь трусом, надень униформу, пойдем в призывной пункт и я помогу тебе записаться!"

Мартин, давившийся смехом, наконец, не выдержал и громко рассмеялся, да что уж там, оглушительно заржал, так, что за соседней стеной кто-то стукнул кулаком по хлипкой перегородке и раздраженно посоветовал заткнуться — не в конюшне!

Шейн долгим взглядом окинул их "отель" и глубокомысленно заметил:

— Ну, по крайней мере, насчет приключений не обманули. К слову, — неожиданно сменил он тему. — А ты-то как сюда попал?

— Поехал за железной дорогой, — хмыкнул Мартин.

— Чего? — не понял Шейн.

— Я тоже шахтер, как и почти все у нас во взводе, только не из забоя, а инженер. Вентиляционные системы, циркуляция воздуха, еще по гидравлике и насосам немного. Угольный бассейн близ Ньюкасла. Когда началась война, я решил, что патриотический долг превыше всего. Да и дела на шахтах шли так себе. Пока сборы, прощания, у меня сын только-только говорить начал. Вот он вдруг и попросил игрушечную железную дорогу, причем не обычную, деревянную, а настоящую, железную. И откуда только слова взял? Так и получилось, что я вроде как за игрушкой для сына отправился... Не скажешь же — "папа поехал на войну".

— Да, хитро получилось, — согласился Даймант. — Железная дорога, железная дорога... Помню такие, видел как-то в Нью-Арке, в дорогом магазине. Как сейчас помню — мерклиновская , сам бы играл. Только здесь ты ее вряд ли достанешь.