Сказания далекого мира. Книга 1. Божественный век

— Могу, — улыбнулся ей дурачок и указал на чело свое.

Не понимала тогда Ала, что говорил юноша о воображении людском, подчас не знающем границ ни Тверди, ни времени.

Унесло вскоре юнца поветрие, насланное невидимой Смертью, блуждающей по миру, и долго тосковала Дева морская по дитю человеческому, чьего имени так и не узнала. Много размышляла она о словах его — о том, как чело людское способно видеть дальше глаз, и когда, наконец, поняла, что дело вовсе не в челе, а том, что сокрыто в нем, пригорюнилась, ибо возжелала разделить радость осознания с младым человеком, да только давно дух его покинул Твердь. Много лет провела Дева морская в мучительных думах и после, сбросив телесную оболочку, сошла с диска во мрак и принялась блуждать за гранью мира в поисках дурачка, ставшего милым ее сердцу.

С уходом Андрис моря и океаны, реки и озера стали медленно пересыхать, а живность в них гибнуть. Прослыло время то Великой засухой, превратившей Твердь в пустыню с немногочисленными оазисами.

11. Уход Домина

Ала оставшиеся предприняли все возможное, чтобы уберечь живое на Тверди, но понимали — без покровительства Андрис обречено оно на верную погибель. Отправился тогда Домин к матери своей, Всевидящей, и поведал ей печаль свою, однако и без вести его омрачена была Владычица, ибо ведомо ей все было и до визита сына.

— Отправилась сестра ваша и дочь моя за грань мира, в пустоту, дабы отыскать там душу человека, овладевшего ее сердцем и думами, — рассказала Ала матушка.

Не поверил сначала словам ее Домин, дивясь, как могла сестрица с натурой своей нелюдимой воспылать чувством к кому-либо.

— Полагаешь, говорю я вымысел? — выслушав недоверие Ала, хмуро вопросила Всевидящая.

— Что ты, матушка! — покачав головой и устыдившись своих подозрений, воскликнул Домин. — Никогда не посмел бы я усомниться в вас и ваших словах!

— Не сержусь я на тебя, дитя, — улыбнулась Всевидящая. — Не менее подивил меня поступок Андрис.

— Мы должны вернуть ее, — настоял Ала. — Без силы ее гибнет Твердь. Иссыхает, подобно человеческому старцу.

— Поддерживаю думу твою, сын мой, — кивнула мать, — однако не могу я покинуть место это. Придется вам положиться на силы свои.

— Почему же, матушка? — подивился Домин.

— Такая же пленница я места этого, — ответила ему Всевидящая с улыбкой печальной, — какими являетесь вы пленниками Тверди. Если покину я это место надолго, мир будет ожидать участь куда страшнее, чем пересохшие моря и реки.

— Но что же будет, если отлучусь я, матушка?

— Ваша с Серафиусом природа не такова, как у братьев и сестер: не подчиняются вам силы Тверди, но сердца и умы созданий, живущих на ней. Оттого, что не будет тебя, сын мой, недолгое время, не сильно помутятся сердца и умы их.

— Если же будет оно долгим?

— Тогда остается нам лишь уповать на благоразумие брата твоего, — таков был ответ Всевидящей.

Было у трудности еще одно решение, однако невозможным казалось оно Ала: он мог бы попросить Серафиуса отыскать беглянку, да, памятуя о прошлых его скверных деяниях, побоялся полагаться на него — еще с сестрой что сотворит. Когда прознал младший от остальных братьев и сестры, рассудивших, что благоразумнее будет отправить за грань Левую руку Всевидящей, сам выказал желание взять на себя ношу старшего.

— Нет, — уперт был Домин. — Старший я, потому должно мне разыскать ее.

— Но что станется с людьми во время отсутствия твоего? — вопросил Серафиус. — Об этом ты подумал?

— Собираешься натравить отца на сына и брата на брата? — с ликом суровым произнес Ала.

— Ишь чего не хватало! — уязвлено воскликнул Серафиус. — Говорил я не о деяниях своих, которым свершиться не суждено, а том, что без света твоего люд может и без помощи моей обратиться к тьме.

— Так не допусти этого, — после слов этих Домин хотел было удалиться, однако младший схватил того за запястье.

— Если останешься ты, брат, ничто не пострадает от одного лишь света твоего.

На что Домин ответил ему:

— Свет без тьмы губителен.

— Как и тьма без света.

Вырвал старший руку из хватки младшего, сбросил телесное обличье и покинул Твердь, уйдя за грань мира.

После этого начался разлад меж богами и людьми.

12. Становление Кинуд

Еще до Великой засухи были Ковщики народом замкнутым и неприветливым: с подозрением относились к чужакам, да и Ала многим, не считая Фария, которому преподносили на алтари мед и сочное мясо ягненка. Был бог-строитель с бородою золотою по пояс их защитников и покровителем, богаты были шахты племени и величественны строения его. Гордо назвали они град свой Твердьградом, объявив его центром мира, дарованного им матерью Всевидящей. Не понравилось многим богам и людям деяние это высокомерное, однако никто не мог отрицать великолепия города: жилища его были необычайно высоки, был в нем — о диво! — дворец, что тянулся до небес, и в котором восседали вождь племени и приближенный к нему совет мудрецов. Однако главным чудом града был величественный округлый храм, посвященный самой Деве, что восседает на троне небесном. Ширилась столица не по дням, а по часам, но не было в племени столько люду, чтобы наполнить ее, и тогда решено было советом во главе с вождем тогдашним, Хладором, приветствовать отныне путников более радушно. Тяжко было Ковщикам поначалу побороть свою угрюмость, однако спустя век-другой закипели улицы стольные жизнью, забурлила она, подобно крови в теле человеческом. Лавки ломились от товаров местных и привозных, к храму Всевидящей круглый год, тогда еще не обремененный сменой сезонов, сходились паломники, а казна дворцовая ширилась подобно брюху обжоры. Тогда-то Хладир, сын Хладора, назвался Кин-Хладиром и повелел лучшему мастеру, что жил тогда в граде стольном, изготовить ему скипетр. Когда преподнесен он был в дар вождю, объявил тот себя королем людей и надумал объединить племена в некогда единое, жившее в старину. Начали после этого Ковщики священные походы на собратьев от имени Всевидящей. Милосердны были они к тем, кто по воле своей решался примкнуть к ним, и жестоки к тем, кто не желал преклонять колено пред ними. Во времена те кровавые находился рядом с троном Кин-Хладира советник его верный, звавшийся, не скрывая истинного имени своего, Серафиусом. Умело помогал он королю разрабатывать планы сражений и разузнавать слабости вражьи, так искусен Ала был в ставке командования, что вскоре возглавил совет дворцовый. Затем создан был Серафиусом змий, вскоре выросший в огнедышащее четырехпалое чудовище, которое создатель гордо именовал Драконом. С его помощью Кин-Хладир подчинил воле своей оставшиеся племена, и стал зваться Завоевателем. Многие покоренные сделались вещами родовитых жителей града стольного, бесправными и ничего не получавшими за труд свой, ибо не пожелали присягнуть королю. Немало было несчастных в шахтах и в кузницах — начали забывать Ковщики, ныне звавшиеся Кинуд, королевский народ, мастерство своих предков, более и более полагаясь на силу рабскую.

Только начали медленно-медленно засыхать в те годы моря и озера, реки и океаны — не заметили люди пропажи Андрис, а также того, как медленно стала иссыхать Твердь. Нескоро заприметят это их очи, ставшие подслеповатыми. Не было тогда на Тверди Домина — удалился он за грань мира на поиски Девы морской еще до возвышения Ковщиков, надеясь, что младший брат, Серафиус, не наделает глупостей в его отсутствие.

13. Возвышение Серафиуса

Испив раз из чаши власти, Серафиус не мог более остановиться, желая снова и снова вкушать ее сладость. По окончании священных походов сделался он, благодаря происхождению своему божественному, главным жрецом храма Всевидящей, и если сначала деяния его в нем были благими — действительно был он посредником меж волею матери и людей, затмила разум Ала впоследствии вверенная ему сила: стал прикрываться он положением своим в угоду самолюбию. Объявил однажды, что более надобно жертвовать матери небесной не мясо животных, а кровь человеческую. Засмущались поначалу люди, однако не посмели усомниться в верности слов посланника Всевышней. Так стали Кинуд приносить Всевидящей в жертву покоренных ими бесправных людей: сначала беря лишь немного из порезов, а позднее безжалостно зарезая их на алтаре.

14. Дети Кин-Хладира

Были у Кин-Хладира два сына и дочь. Хадор звали старшего, Халор — младшего; принцессу же именовали Маир, и была она ликом и фигурой прекрасней всех девочек королевства. Сыновей королевских обучал грамоте и наукам сам Серафиус, малышку-дочь поучала уважаемая фрейлина. Были они все темноволосы и голубоглазы, как отец, а во взглядах горела пытливость, однако если старший был пылок и скор в решениях, то младший наоборот отличался кротостью и неспешностью — любил он тщательно взвесить все перед тем, как говорил последнее слово. Что касается принцессы, не по годам смышлена была она и весьма подвижна для лет своих и статуса своего — много раз ускользала она от строгой прислужницы матери, дабы погулять по пышному королевскому саду да заглянуть на урок братьев. Особо любила малышка советника отцовского — Серафиуса. Восхищали ее нечеловеческая красота его да истории необычные, которые порой ведал он ей под сенью дуба, росшего на территории дворца. Время, когда Ала был лишь простым придворным, было самым счастливым и беззаботным в жизни Маир: каждый день был словно праздник — ярким и приятным, как светило огненное над головой, одинаково ласково согревающее и бедных, и богатых. Уже потом, во дни темные, вспоминала она песни, которые бывало распевала с братьями и советником в минуты отдыха, когда не было рядом иных обитателей замка. Много знавал их Ала — и грустных, и веселых — и многим обучил детей государева. Однако росли отпрыски королевские, и чем старше они становились, тем меньше предавались детским забавам, предпочтя им взрослую жизнь, полную приемов, вычурности и лицемерия. Тогда отцовский советник и стал главным жрецом, покинув двор и оставив подросшей принцессе лишь воспоминания солнечного детства да не сразу пришедшее осмысление, что не сможет она отдать сердце свое иному. Разрасталась эта дума в ней подобно сорняку, мучила и не давала ни есть, ни спать. Чахнуть начала принцесса, хворать. Не на шутку переполошился двор королевский: однажды явился к дочери сам Кин-Хладир да вопросил, чем же может помочь он цветку своему любимому и прекрасному. И ответила ему Маир:

— Желаю я увидеться с верховным жрецом, отец. Пускай явится он в покои мои.

Смутила короля столь резкая просьба дочери, однако так суров и решителен был лик ее, что не посмел он отказать. Тем же вечером явился к ней Серафиус, и со слезами поведала принцесса ему о чувствах своих.

— Ведомо мне, что союз наш невозможен, — молвила она, — однако не могу ничто с собой поделать: люблю я вас всем сердцем, всей душой. И чем глубже скрываю это в себе, тем сильнее угасаю. Терзает меня незнание, поэтому прошу вас, поведайте, наконец, мне: мила я вам иль нет? Не могу более терпеть эту пытку!

Ожидала дева отказа, однако вдруг подошел к постели ее жрец, склонился над ней и поцеловал нежно чело принцессы.

— Вы выросли в поистине прекрасную деву, госпожа моя, — с улыбкой произнес он. — Я принимаю ваши чувства.

Маир не могла поверить своему счастью. На очах вновь предательски выступили слезы, а все слова напрочь забылись: все, что могла она тогда, — взирать на Ала с неверием и безграничной благодарностью.

Удалился из покоев Серафиус, на прощание произнеся:

— Скажите отцу своему, что я вылечил вас заклинанием.

И действительно, пошла вскоре принцесса на поправку. Многие подивились этому, в том числе и сам король, да рады были чрезвычайно, потому и не придали сему чуду особого внимания — один лишь двоюродный брат короля недоверчиво фыркал. Невзирая на сомнения родича, Кин-Хладир щедро отблагодарил Серафиуса за исцеление своей единственной дочери.

15. Сказ о песенном состязании

Однажды, во времена светлого детства королевских отпрысков, отправились они в погожий день всей семьей, сопровождаемые прислугой, на прогулку в лес Его Величества. Шелестел ветер листвой, мягко согревало светило солнечное, и чарующе пели птицы. Принцессе Маир шел тогда шестой год, самому старшему брату ее — Хадору — десятый, а Халору восьмой. Бегали они в тот лучезарный день по лугу зеленому, смеялись и воображали себя то королями и королевами великими, то духовниками кроткими, то купцами жадными. Король, королева и свита с улыбкой наблюдали за ними, был в их числе и Серафиус, тогда еще ни жрец верховный, ни глава совета государева, а просто-напросто тот, кто нашептывал Кин-Хладиру свои мудрые думы и решения, а также славился искусным стихосложением и игрой на флейте, с которой Ала после стольких веков так и не смог расстаться, ибо изготовлена была она самим Домином — братом старшим, которого Левая рука Всевидящей уважал и которым дорожил.

Поставили слуги на поляне широкой стол длинный со скамьями, а на него — блюда обеденные да чаши с вином отменным. Ели и пили семья королевская и те немногие, кому оказана была честь высокая разделить трапезу с государем, с большим удовольствием: поднимали бокалы за здравие короля и королевы, декламировали стихи да наслаждались днем прекрасным. После кушанья решено было устроить песенное состязание: хорошо показали себя на нем придворные, да не решался никто сразиться с Серафиусом, страшась посрамить честь свою проигрышем. Однако нашелся все же смельчак — Аустус звали его, — решивший испытать силы свои в битве с самим божеством. Воспылал любопытством люд да навострил уши. Исполнил тогда Аустус песнь прекрасную, бывшую лучшим, что доводилось ему создавать: глубокая, сочетавшая в себе многое — и счастливое, и печальное, и грусть светлую, и радость невинную, подобную смеху дитя малого, — тронула она сердца людские, с превеликим блаженством слушали они ее. Затем наступил черед Серафиуса. Долго сохранял он молчание — так долго, что подумал было люд: искусство придворного королевского выше божественного. Однако, прикрыв очи, затянул вдруг песню советник старую, многим известную. Так чист и дивен был голос его, так стройно и чувственно лилось песнопение, что заплакали женщины, и пригорюнились мужи, ибо излагало оно историю любви невозможной меж членами двух враждовавших племен. Даже соперник признал прелесть песни Ала, а Кин-Хладир щедро вознаградил его за искусность и находчивость.

Так бесхитростное и старое одержало верх над новым и хитросплетенным. Быстро разнеслась весть о победе Серафиуса, и много месяцев повальным увлечением знати было исполнение древних, подчас всеми забытых, песен: чем старше она была, тем большее уважение получал певец.

16. Зифус и владыка огня

Не весь люд восторгался мудростью Серафиуса, были среди них те, кому не прельщали думы его. Семья младого человека по имени Зифус была одной из таковых: не оглашали они свое недовольство открыто, как некоторые, предпочитая держаться в стороне от конфликтов, однако всем сердцем невзлюбили они советника Кин-Хладира. Что до юноши, не было дела ему до подобных распрей, пылало сердце его любовью к деве, звавшейся Аирус. Однако принадлежала она к роду, бывшему верным власти королевской, и не дозволял отец Зифусу даже глядеть в сторону красавицы. Было преисполнено сердце юноши тоскою, и днями проводил он в мучительно-сладких думах о ней.