Сказания далекого мира. Книга 1. Божественный век

— Ах, если бы не твое положение!.. — разочарованно воскликнула Маир, и слова ее позволили Серафиусу осознать, как собственная жажда власти сыграла с ним злую шутку: ведь та, которая могла с легкостью приблизить его к желанному трону, лежала у него в объятиях, готовая вся отдаться ему одному, а глупый свод правил был раздражающей помехой. И пускай Ала был верховным жрецом, мастером слова и уловки, но даже он не осмеливался пошатнуть вековые устои жречества, страшась заронить недовольство в круг последователей.

"Если бы только нас сблизило что-то такое, что приблизило бы меня к трону", — с досадой подумал Серафиус, и рассмеялся Бог чудес, наблюдавший за ними откуда-то издалека.

Пару лун спустя Маир с сияющими от счастья очами сообщила в одну из вечерних встреч Ала, что отныне носит их дитя. Изумился ее словам Серафиус, ибо ведомо ему было — не могут они иметь с людьми детей, — и хотел было усомниться в верности девы, но была она так довольна, что жрец верховный только изобразил притворную радость.

Следующим днем в храме, во время кровавого жертвоприношения, Ала выронил ритуальный змеевидный кинжал — так сильно дрожали его руки. Жрецы, бывшие там, ничего не сказали, но сочли данное дурным знамением.

Тогда Ала впервые испытал страх. Его ужаснуло могущество того, кому некогда вверил он свое первое желание, погубившее Кин-Хладира; того, кто, Серафиус был уверен, исполнил его второе.

Нерожденное дитя было таковым.

25. Сказ о принесенной жертве

Узнав от прислуги, что сестра ожидает дитя, Кин-Хадор рассвирепел и велел Маир удалиться в свои покои и отныне не покидать их, а бастарда пригрозил зарезать в младенчестве, на что дева бесстрашно ответила:

— Как смеешь ты выказывать неуважение матери священного дитя?

Изумили дерзость и слова сестры императора и потребовал он объяснений, а Маир все ему и поведала — и о встречах своих тайных с верховным жрецом, и о том, что родителем ребенку во чреве ее приходится сам посланник Всевидящей. Испугало данное Кин-Хадора: ведь дитя божественное будет более желанно на престоле народом, нежели тот, в чьих жилах течет лишь человеческая кровь. Однако и возмутило — неженатый и бездетный император вожделел прекрасную сестру, да только та отвергала его; силою он не мог взять ее в жены — традиции, как и люд, не одобряли подобных союзов.

Правда, вспомнились мужчине в тот же час запреты жреческие, и расцвела на лике улыбка недобрая. Велел император призвать верховного жреца. Не испугал Маир приказ брата, ибо всем сердцем верила она, что Серафиус, не взирая ни на что, изберет свою любовь к ней.

В тот же день явился верховный жрец к императору; созвал Кин-Хадор люд придворный и поведал при нем рассказанную Маир историю о встречах тайных и дите, зачатом от бога. Слушал его Серафиус с ликом непроницаемым, а собравшиеся принялись дивиться. Закончив сказ, спросил жреца император:

— Истины ль слова сестры моей?

Понимал Серафиус, что задумал Кин-Хадор — посрамить его пред королевским двором, а остальное предоставить быстро разносящимся слухам. Встал пред Ала выбор: отринуть возлюбленную иль уважение народа. Тяжким был он, однако Серафиус проронил то, чего Кин-Хадор никак не ожидал от вероломного советника:

— Истина, Ваше Величество.

Ахнул люд, изумление отразилось на лике императора, затем повелел негромко верховному жрецу пойти вон. Лукавством будет назвать их дружбу прежнюю нелицемерной, однако тогда и ей подошел конец — возненавидел Кин-Хадор Серафиуса всем сердцем.

Как и ожидалось, слухи разлетелись, как саранча, и пожрали умы людей — о романе Маир и Серафиуса вскоре судачила вся имперская столица. Ала потерял прежнее уважение, и сам император отстранил его от обязанностей верховного жреца, имперского советника и прогнал со двора своего, однако насмехательства ради оставив тому жреческий сан.

После этого Серафиус перебрался на виллу Халора, младшего брата императора, никогда не интересовавшегося ни властью, ни имперскими делами, посвятившего всего себя изучению наук и заведовавшего крупнейшей в мире библиотекой, располагавшейся в Твердьграде. К жрецу родич Маир относился равнодушно — мужчину более интересовала его ученая голова, — однако не мог отказать в просьбе глубоко уважаемой им сестре приютить возлюбленного, даже понимая, какому риску подвергает себя: в глазах люда Ала переставал быть посланником Всевидящей, становясь ненавидимым лжецом. Позабыл народ о божественной силе и сути его, страх перед ними, сочтя то лишь шарлатанством. Усомнились даже в вечной молодости Серафиуса.

После того, как начал верховный жрец совершать кровавые жертвоприношения, перестала говорить с ним Всевидящая. Сколько ни взывал он к ней мысленно, глуха она была к словам его. Однако не страшило данное Ала, пока не лишился всего, признавшись императору в любовной связи с Маир, — много раз молил Всевышнюю, особенно когда перебрался на виллу Халора, ответить ему. Молчала она, и понял Серафиус — все отвернулись от него. Горько ему сделалось и грустно.

И он заплакал. А Бог чудес возвышался над ним, стоявшим на коленях, и хохотал.

26. Последний священный поход. Продолжение / I

Вернулось к тому времени в столицу еще одно войско, разбитое силушкой Митая, и император, памятуя о словах бывшего советника, призвал того к себе и велел ему с драконами возглавить огромную армию.

— Победа над дикарями принесет мне славу, а тебе — былое уважение народа, — сказал ему Кин-Хадор, внутренне обрадованный тем, что нашелся, наконец, достойный предлог убрать с глаз долой мозолящего взор врага.

Серафиус не возразил императору: да и не смог, если бы даже пожелал. Более того, настроение люда более испортилось непомерными налогами, потому Ала рассудил, что лучше ему пока убраться из столицы. От беды подальше.

Вечером того же дня явилась тайком на виллу брата в сопровождении верной служанки Маир, ожидавшая рождения дитя в ближайшие луны, чтобы попрощаться с возлюбленным и слезно попросить у него прощения за все те лишения, что причинило ему раскрытие Кин-Хадору правды.

— Лучше бы не было у меня языка, — сокрушалась горестно она, на что Серафиус крепче обнял ее и произнес:

— Глупости. Рано или поздно брат твой все равно прознал бы о нас.

— Что бы ни случилось в далеких землях, возвращайся после битвы ко мне, хорошо? — глядя в лицо любимому, проронила женщина. — Мы будем ждать тебя.

Ала грустно улыбнулся ей.

— Если родится мальчик, не назови его моим именем.

— Уверена, имя покойной бабушки прекрасно подойдет ему, — рассмеялась сквозь слезы Маир.

Удалился на следующий день Серафиус с войском несметным, однако слукавил император — не вел его Ала, вынужденный подчиняться приказам сурового и кровожадного полководца, Реуса.

27. Фенрай и народец морской

Еще на заре человечества, когда только-только образовалось единое племя, членам его уже было ведомо о странных созданиях с головою и туловом человеческим, но рыбьим хвостом вместо ног. Прозвали они существ этих диковинных морским народом, однако практически с ним не встречались, ибо дурную славу имел он — утаскивали прекрасные ликом обитатели вод на дно моряков зазевавшихся и заплывших далеко во время купания дев и мужей. Говаривали, голоса их сладкие дурманят люд, а голова полна дум зловещих.

Народ морской рожден был случайно, когда две богини-подруги, Андрис и Фенрай, решили обоюдными усилиями создать нечто необычное. Заманили несколько рыб и людей в свое тайное логово близ скалистых гор, омываемых морем, да применили на них волшбу сильную, создав не то рыбу, не то человека. Рассердило данное люд обращенный, ввело в отчаяние, ибо не могли они более вернуться к родным и близким, а сколько бы ни молили богинь вернуть им облик прежний, те все отказывали. Скрылся тогда в водах морских народец, тая злобу на Ала и Всевидящую, допустившую подобного. Образовали они в морях города свои и отказались от веры прежней, избрав путь поклонения умершим предкам. Позднее появилась в сердцах их неприязнь к людям, рожденная из зависти, однако ко времени, когда явилась к ним Фенрай просить помощи в поиске жемчужины, ослабли уж давно прежние обиды.

Когда явилась к ним Ала, встретил ее в столице морской сам король водного народа — Т'Аим. Велел он по случаю столь редкому — явлению очам их самой богини — закатить пир. Не смела Фенрай воспротивиться гостеприимному решению владыки, понимая, что этим навлечет на себя лишь большее недоверие. Попировав с морским народом, попросила она затем Т'Аима помочь ей в деле неотложном, от которого зависели жизни людей. Король, предавшись сначала думам, рассудил, что негоже позволять вероломным наземникам имперским завоевывать все и всех, ибо сначала они поработят все, что на земле, а затем — все, что в морях.

— Не нужны нам ни богатства наземников, — говорил Т'Аим Ала, восседая в тронном зале, в присутствии жены, двух дочерей и слуг, — ни обещания их непостоянные, желаем лишь заручиться поддержкой вашей, посланники Всевидящей. После ухода госпожи Андрис, стали медленно иссушаться моря и океаны, реки и озера. Страшимся мы, что внукам и правнукам нашим негде жить будет. Иссушится мир, и наступит погибель наша. Просим мы вас, посланники, отыскать госпожу Андрис и вернуть ее. Если ж данное невозможно будет, то хотя бы найти того, кто займет ее место. Взамен на ваше слово, которое ценим многим более наземников, мы не только передадим вам одно из ценнейших наших сокровищ, но и поможем в борьбе с ослепленными жаждой власти наземниками. Однако если ж вы затем бросите нас в беде, не останется нам ничего иного, как пред гибелью забрать с собою как можно больше наземников.

"Иными словами, война будет", — подумала богиня.

Только Ала и Всевидящей было ведомо, что много лет назад на поиски сестры ушел Домин — самый тихий и неприметный из божеств, потому никто из тварей Тверди не заметил его отсутствия. Однако неведомо было Фенрай, как долго намеревался Правая рука Всевидящей искать Деву морскую, и страшилась она как бы ее согласие не обернулось позднее большой бедой. Богине подумалось даже:

"Может, не стоит прихотью брата рождать еще большие склоки?"

Однако нежелание подводить Митая, не выполнив хвастливое обещание добыть жемчужину, хранящуюся, как нашептали ранее королевские дельфины, в сокровищнице морского народа, взяло верх над неуверенностью, и Ала согласилась.

Тотчас Т'Аим распорядился одному из стражников принести шкатулку, в которой хранилась крупная жемчужина.

28. Как сестрица к братцу ходила

Получив от народа морского жемчужину, простилась с ними Фенрай и, обернувшись орлицей, поспешила на гору Магну, к братцу Фарию. Застала его там богиня за работой, однако ради сестрицы любимой прервался великий кузнец. Поведала Фарию Фенрай о том, как явился к ней Митай, как просил помощи, и как она пообещала раздобыть жемчужину.

— Исполнила я обещанное, — сказала богиня, протягивая Ала камень драгоценный. — Теперь прошу, братец... Нет, молю! Помоги Митаю в борьбе с вероломным нашим братом!

— Не брат наш здесь вероломен, а люди, — приняв дар, хмуро изрек Фарий. — Серафиус лишь наживается на этом. Какой толк помогать тем, кто потом уподобится этим? Обнаглевшим и вознамерившимся играть в сильных мира сего. А так оно и будет, ибо все они, люди, одинаковы.

— Однако пообещал ты Митаю! — строго и бесстрашно воскликнула Фенрай. — И что же теперь? Намерен опозориться нарушенным уговором?

— Отнюдь, — покачал головой великий кузнец. — Мои создания придут людям на выручку, однако понимаете ли вы, брат мой и сестра, кто настоящий враг? Думаешь, он — Серафиус?

— Если не остановить его, обречены люди будут на беды великие и страшные.

— Не обрекли ли они уже себя на беды, сестрица? Думаешь, без Серафиуса не было бы распрей меж ними? Не лилась бы кровь?

— О чем таком ты говоришь, братец? — изумилась богиня. — Неужто в голове твоей поселились мысли темные?

Рассмеялся Фарий и затем тепло изрек:

— Что ты, Фенрай! Просто пред тем, как покинуть Твердь, явился ко мне Домин и предупредил, что наступит тот день, когда люди столкнутся в новом противостоянии, и на этот раз голоса их обратятся к нам, и ответим мы на зов... Да только ничем хорошим это не кончится.

— Брату было ведомо данное? — продолжала дивиться Фенрай. — Почему же он тогда не известил нас всех? Уверена, нашелся бы способ не допустить этого! Почему же ты молчал, братец?

— Домин запретил мне, — посуровел лик Фария. — Сказал, что никому кроме Серафиуса не следует вмешиваться в порядок предрешенных вещей.

— Но почему Серафиус?..

— Неведомо мне, — пожал плечами великий кузнец. — Брат Домин лишь изрек: "Увы, вознамерился он пойти против предначертанного, и никому не остановить его. Вот только старания и страдания его тщетны". Ведомо тебе, как подчас таинственен бывает брат Домин.

— Выходит, матушка делится с ним видениями того, что будет... — с растерянностью проронила Фенрай. — Что же это может значить?..

— Не знаю и даже знать не желаю. Желаю лишь, сестрица, чтобы ты не была втянута в их игры. Конечно, не стану противиться, если все же решишься помочь Митаю, но желаю, чтобы помнила: ничего хорошего людям не предначертано, и сколько бы им ни пытались помочь, лучше от этого их участь не станет.

Фенрай расстроено поджала губы — не желала она принимать таких грустных слов, такой судьбы народа человеческого!

— Ты неправ, братец, — произнесла она, пятясь к выходу из пещеры, со смесью растерянности и злости. — Наши усилия не напрасны! Как и наша помощь. Ты можешь и дальше прятаться здесь, веря, что предначертанного не изменить, но я не стану! Я помогу им! Пускай, может, внуки этих людей и не узнают о моей доброте, — и после оборотилась орлицей и покинула гору Магну.

Опечалили слова ее Фария, однако не явился лично на поле брани, послав на подмогу трех своих больших и могучих воев из камня и глины.

Не решился бог, нарушивший обещание, данное Домину, что не поведает слов его никому, рассказать сестре о мрачном пророчестве брата: что явится в эти мрачные дни на свет дитя, которое сломает оковы судьбы и навсегда изменит порядок вещей на Тверди.

29. Рождение Повелительницы ветров

Храбрым, сильным и заботливым был Митай, супруг Од. Да только как мужчина никудышным: чужда ему была влюбленность, и не желал он предаваться плотским утехам, взяв деву в жены из жалости.

Счастлива была сначала Од, не мечтавшая о столь статном и прелестном супруге, однако вскоре одолела ее печаль, ибо вел он себя с нею, как с чужой. Хоть и желал помочь и облегчить долю девы и народа племенного, но был данный порыв подобен желанию старших защищать младших.

Многое испробовала Од — гадание, приворот, ласку, слова добрые и те, что горечи были полны, — однако Ала все так же оставался равнодушен к страстным порывам жены. Совсем пригорюнилась тогда дева: явилась как-то пасмурным днем на капище, возложила на небольшой алтарь дары Всевидящей — несколько колосьев и кусок хлеба — и принялась умолять ту образумить своего супруга.