Сказания далекого мира. Книга 1. Божественный век

Принял их вождь, восседая на троне своем небогатом на изысканные узоры, устеленном шкурами, и выслушал рассказ Од о том, как явился к ней сам бог ветров и пожелал помочь народу их, уберечь его от алчности Кин-Хадора. Подтвердил слова ее муж, заявив:

— Истину говорят уста дитя этого, имя мое Митай, и являюсь я третьим по старшинству сыном Всевидящей. Подвластны мне ветра Тверди: что пожелаю, совершит они — будут дуть слабо иль сильно, вырывать с корнем деревья, взметать ввысь волны морские иль обрушиваться на жилища людские.

Хмур стал от слова Ала вождь, звавшийся Трором, шепнул ему что-то на ухо советник.

— Как нам уверовать в то, что ты тот, за кого выдаешь себя, путник? — вопросил после недолгого молчания глава племени. — Ведь слова без деяния подчас не стоят ничего.

— Желаете испытать мою силу? Что ж, да будет так, государь людей этих.

Обернулся Ала к длинным столам для трапезы, располагавшимся вблизи трона вождя. Со свистом втянул Митай в грудь столько воздуха, что щеки его раздулись, а лицо побагровело, затем как дунул, что полетели, словно пушинки, столы, стулья да утварь, бывшая на них; двух стражников, стоявших неподалеку, тоже оторвало от земли и шлепнуло бы о стену, не ухватись они за столбы несущие. Вождь и советники так и обмерли от чуда увиденного, сбежались на шум другие обитатели. Посмотрел бог ветров сначала на деву побледневшую, затем на не менее обескураженного главу племени и после на ничего не понимающий сбежавшийся люд.

— Достаточно ль этого будет, государь? — обернувшись вновь к вождю, вопросил Митай.

Тот разинул было рот, да от удивления ни слова не смог проронить, закрыл его, затем снова открыл да вымолвил:

— Достаточно, о бог ветров, — и поднялся с трона своего, и — диво! — отвесил Ала низкий поклон.

Хмыкнул недовольно Митай, не любивший, когда люди возносили его высоко, да только не обличил неудовольствие свое в слова, ибо сияли восхищением глаза стоявшей рядом с ним Од, и тронуло ее по-детски умильное упоение сердце божка.

Предложил Митаю вождь немногочисленных свободных потомков людей уже не существовавшего племени Землепашцев испить сидр да вкусить хлеб, однако отказался Ала, возжелав пойти сразу к воям Кин-Хадора. Лагерь их располагался на поляне, неподалеку от селения племенного. Завидев мужа, коим обернулся божественный дух, подумалось им, тот — лишь посланник вождя, принесший весть, что государь его, наконец, образумился и готов преклонить колено пред истинным королем всех людей. Подошел к Ала вой, вопросил, зачем он явился. И ответил ему Митай:

— Велел мне, Трор, вождь племени этого, человечишка, напомнить вам, что владения эти никогда вашему самозванцу-королю не принадлежали и принадлежать не будут.

Изумился вой словам его непозволительно резким, достойным отсечения головы, да так суров был лик мужа присланного и бесстрашен взгляд, что страх необъяснимый одолел бойца. Припустил он к командиру и известил его о гонце с угрозой прибывшего. Рассмешила полководца самоуверенного весть эта, и пожелал он сам выйти к наглецу. Ала встретил его невозмутимо, с прямой спиной и взором, не затуманенным робостью или страхом. Показалось это командиру необычным и притягательным, ибо давно не смотрели на него, как на равного: в очах одних был он головорезом, в других — тем, кто старше иль ниже по званию; тем, кого следует опасаться и ненавидеть иль боготворить и льстить. Однако этот муж взирал на полководца так, словно не разделяли их ни положение в люде, ни война захватническая, прозванная людьми Твердьграда походом священным, словно едины они, как твердят некоторые безумные грамотеи, пред Всевидящей.

— Слыхал я весть, что ты принес, муж, — произнес полководец. — Ужасно грубую... Оскорбительную... Неужто не боишься ты гнева моего и острия меча?

— Нет, вой, не страшны мне они.

— Тогда назовись, храбрый глупец, — молвил воевода. — Желаю узнать я, чью голову нахальную буду рубить.

— Митай имя мое.

Обмер с рукой, лежавшей на рукояти меча в ножнах, висевших на поясе, воин — подивили его слова и бесстыдство мужа.

— Да как смеешь ты присваивать себе имя божественное?! — грозно воскликнул он, затем извлек оружие и наставив на Ала. — Нет предела бесстыдству твоему, дикарь!

Возмутили бога ветров слова человеческие. Не удостоив воеводу более ни словом, набрал в грудь он как можно больше воздуха, затем как дунул — унесло и полководца, и солдат его, и лагерь, и коней, и волов с провиантом. Не на шутку перепугались люди Кин-Хадора: многих ушибло, некоторых убило, скотина переполошилась.

Приполз затем воевода на коленях к Митаю и принялся стыдливо просить прощения.

— Не гневитесь на нас, о бог ветров, — опустил голову он. — Не ведали мы, слепцы, вашей истинной сути.

-Коли не был бы я владыкой, отсекли б голову мою? — вопросил полководца Ала. Не ответил тот ему, однако и без того известно было Митаю, что сотворил бы человек этот. — Убирайтесь вон и передайте тому, кто послал вас, что отныне я защищаю эти земли. Отныне каждый, кто возжелает покуситься на них и обитателей их, будет иметь дело со мной.

Так стал Митай, некогда людей недолюбливавший, покровителем остатков некогда многочисленного племени землепашцев. Взял в жены Од и позволил семье ее немногочисленной перебраться в дом немалый, дарованный ему Трором за то, что уберег Ала народ от участи рабской.

Однако недолго суждено было длиться мирному времени...

21. Последний священный поход. Начало

Когда воротилась разгромленная армия в Твердьград, и полководец предстал пред государем и поведал ему о случившемся, гневным стал лик Кин-Хадора.

— Один неотесанный самозванец обратил в бегство целую армию?! — взревел он. — Чушь несусветная!

— Но, государь! — воскликнул, упав на колени, воевода, ощущая нутром близость виселицы. — Клянусь вам честью и головой своею, что был то сам бог ветров! Митаем назвался он и в мгновение ока сдул меня и войско, вверенное мне!

Оскорбляла короля мысль, что армию его непобедимую разбил один-единственный муж — хотел было он бросить никудышного полководца в темницу, да прошептал ему на ухо Серафиус, верховный жрец, являвший тогда так же и незаменимым помощником при королевском дворе:

— Снаряди еще отряд. Если и он пребудет с той же вестью, лично отправлюсь взглянуть на того, кто именует себя братом моим.

Поступил король, как велел ему посланник Всевидящей: отправил еще войско на племя, однако и то вернулось поверженным — твердили снова, что сила бога ветров с легкостью победила их. Собрал тогда Кин-Хадор — невзирая на недовольство знати, душимой, как и люди беднее, налогами непомерно высокими, излишней праздностью нового правителя, своими внутренними распрями, уставшей от амбициозных военных кампаний прогнивающей империи, — лучших воев, которых смогли отыскать его люди, и передал их под командование Серафиусу. Облачившись в доспех и сев на коня, повел Ала вверенную ему армию на племя. Не стал таить Серафиус намерений их и сущность свою, потому быстро разнеслась по Тверди весть, что сам советник Кин-Хадора идет войной на один из последних несломленных — однако ко времени тому и сломленные некогда провинции имперские начинали закипать от недовольства — оплотов дикарей. Это послужило началом событий, которые позже будут названы в свитках ученых мужей падением Древней империи.

22. Как Митай к братцу ходил

Когда дошла до племени весть, что явятся к ним вновь после двух лун войска империи, да на этот раз возглавляемые самим Серафиусом, решил Митай просить помощи у братьев и сестры своих, понимая, что Левая рука Всевидящей настолько присосался к чаще власти, настолько ее губительный нектар вскружил ему голову, что не остановится Ала ни перед чем — даже слова братца для него будут пустым звоном.

Ведая, что друг его хороший Гелайн нынче обитает в Твердьграде, богу ветров пришлось с грустью отказаться от затеи искать его — слишком мало времени у них было, слишком многое предстояло исполнить, потому решил защитник божественный отправиться к учителю огненного приятеля, Фарию, обитавшему на горе Магну, что близ Ущелья тишины, по которому никогда не гуляло эхо. Опасен был путь туда, да скинул Митай плотский облик, словно одеяние, и понесся с ветром в чертоги кузнеца великого.

Застал божок брата за работой, однако, не желая медлить, отвлек его своею просьбой. Не понравилось то Фарию, ставившему дело свое превыше всего прочего, но решил все же выслушать Митая. Правда, пускай Серафиус был владыке земли так же немил, очень горд был Ала и не мог позволить братцу просто так отвлечь себя от любимого дела.

— Присоединюсь я к войску твоему вместе с воями своими, сотворенными из камня и глины, если ты, брат, принесешь мне жемчужину, что больше и прекраснее прочих на Тверди. Желаю я ею украсить тиару, которую преподнесу в дар Всевидящей.

— Шутить изволишь, братец?! — воскликнул изумленно Митай. — Где же я раздобуду тебе ее за столь краткий срок?!

Посуровел лик Фария.

— Уж изволь раздобыть, если желаешь, чтобы я помог тебе и потомкам скверным некогда благородного народа.

— Не так плохи они, как рассуждаешь ты.

— Неужто? Вздумалось им, что могут покорить они себе все и вся. Нас же начинают забывать, время от времени оставляя у алтарей жалкие крохи, подачки, которые представляют собой не более чем подражание предкам. Многие же из них стали настолько неотесанными, что ставят наше могущество, а подчас и существование, под сомнение, насмехаются над нами. И ты по-прежнему, брат, считаешь, что они не так уж и дурны?

— Желаешь ты, Фарий, чтобы Серафиус правил всеми ими? — помедлив, вопросил бог ветров.

— Значит, будет править ими тот, кого они заслужили, — пожал плечами кузнец великий.

— Неправ ты, брат, — нахмурился Митай. — Неправ...

— Да только не станет учить меня тот, кто взял себе в жены дочь человеческую, — спокойно ответствовал ему Фарий. — Либо отыщешь ты то, чего желаю я, либо не быть нам союзниками, — сказав это, вернулся к работе мастер, и раздосадованный бог ветров вынужден был покинуть его чертоги.

23. Как Митай к сестрице ходил

Когда дошла до племени весть, что явятся к ним вновь после двух лун войска империи, да на этот раз возглавляемые самим Серафиусом, решил Митай просить помощи у брата своего Фария, да не захотел кузнец великий помогать ему безвозмездно — лишь в обмен на самую большую и красивую жемчужину на всей Тверди, да только не ведал бог ветров, где ему раздобыть такую: сестра Андрис, владычица морская, покинула этот мир, уйдя на поиски души милого ей человека, а искать ее в морях самому — долгое и неразумное занятие. Так и не решившись, что делать с поручением, Митай в расстроенных чувствах направился в западные дикие леса, куда не ступала еще в те времена нога человеческая, где бегала с живностью по лугам и полям Фенрай.

Недолго пришлось богу ветров искать сестру: нащебетали ей птицы о приходе гостя, и вышла она к нему сама, приняв обличье диковинное — наполовину человеческое, наполовину оленье.

— Здравствуй, Митай, — с улыбкой поприветствовала его Фенрай, не ведавшая многого о тогдашнем мире людском и бедах, которые творились в нем. — Что привело тебя ко мне? Нужда какая иль желание повидаться?

Помрачнев, поведал ей братец обо всех тех ужасах мира, от которых отгородилась беспечная богиня, живя в лесной глуши. Подивилась сначала Фенрай, затем погрустнела, а после зло свела брови и воскликнула:

— Ох уж этот Серафиус! Матушке давно следовало наказать его!.. Конечно, братец, с радостью помогу я тебе избавиться от этой напасти, морочащей людям головы!

Просветлел Митай и поведал ей, преисполненный благодарностью, и о своем визите к Фарию, и об условии его суровом.

— Снова этот ворчун за свое, — хмыкнула Фенрай. — Только дело свое во главу угла и ставит. Ничего, братец, помогу я тебе. После того, как Андрис ушла за грань мира, теперь я присматриваю за морями и океанами, реками и озерами. Пускай я неровня сестрице в делах водных, однако знают меня обитатели вод, и дружна я с ними. Раздобудем жемчужину эту быстрее, чем доберешься обратно до селения людей! И за братца Фария не переживай, доставлю ему сама жемчужину, как только разыщем ее, и мы вместе придем к вам на выручку.

Хотел Митай настоять на помощи в поисках, однако Фенрай наотрез отказала ему, сказав, что люд племенной нуждается в его поддержке более созданий морских. Поразмыслив немного, согласился с ней братец и вернулся в племя, заверив его в скорейшем приходе армий брата и сестры. Не все люди в равной степени поверили словам Митая, возмутившись тому, отчего же тогда не явились союзники вместе с ним, однако никто не осмелился в открытую перечить богу ветров, памятуя, с какой легкостью расправился он с небольшими карательными отрядами. Конечно, находились среди люда и такие, кто сетовал: мол, навлекли мы якшаньем с Митаем на себя больший гнев Востока — идет на нас сам темный жрец Серафиус со своими могучими драконами (коих ко времени тому было уже двое), — однако ворчание их быстро затухало под шквалом недовольства — "Значит, угодна вам участь рабская?".

Племя страшилось того, чему наступить суждено было; боялось потерпеть поражения и погибнуть, но также понимало оно, что иного выхода нет — оставалось только бороться. И принялся люд под руководством Митая готовиться к предстоящей битве, куя оружие, изготавливая щиты, усиливая оборону селения.

24. Сказ о втором желании Серафиуса

Когда умер Кин-Хладир, шел дочери его, Маир, двадцать шестой год, и не имела она ни разу мужа, отказывая всем желающим, коих являлось свататься немало, и тайно находя желанное тепло в объятиях верховного жреца, Серафиуса. Пока король-отец был жив, потакал он капризам дочери любимой и не обременял деву замужеством. Однако когда брат старший занял место покойного, вознамерился Кин-Хадор упрочить свою власть, выдав сестру за одного из чиновников. Много мужей влиятельных — и молодых, и старых, — невзирая на возраст невесты, явилось просить руки красавицы, да только славившаяся своей прозорливостью Маир с легкостью избавлялась от всех претендентов, прося их в знак подтверждения любви своей то отправиться в странствие в далекую северную страну на поиски цветка, обладающего необычайно притягательным ароматом, листья которого созданы самой Всевидящей из хрусталя, то уйти в морское плаванье, чтобы найти остров никем ранее невиданный, где безобразные девы с головами рыб охраняют руно, что не горит в огне, то еще невесть куда скажет направиться — искать очередную небылицу. Гибли одни женихи, гоняясь за выдумками, других же, предпочитавших пойти на хитрость, высмеивал в итоге весь императорский двор — с такой легкостью разоблачала их обман сестрица императора.

— Ах, отчего же не можешь ты стать моим супругом? — тяжко вздохнула как-то поздним вечером Маир, лежавшая в покоях своих, в объятиях Серафиуса, еще не отбывшего с воями в земли дикие.

— Вам прекрасно известен ответ, госпожа, — ответил ей с улыбкой грустной Ала.

И действительно, была известна деве причина: непозволительно было жрецам иметь жен да детей, а если подобное случалось, предавались они позору и лишались сана.