Рождение героев

— Он, — палец воина указал на торговца, — обвиняется в предательстве и смерти погибших сегодня людей.

— Известно ли тебе, воин, что мы судим так, как судили наши предки, и законы одана не помешают нам наказать или отпустить обвиненного?

— Известно. Я слышал о вашем правосудии и рад, что могу увидеть собственными глазами! Ни я, ни мои воины, не станем мешать вам. А вот он, — десятник показал на Шенна, — обвинен в колдовстве.

— Да! — подтвердил староста. — Именем наместника, я обвиняю этого человека в колдовстве! По законам Арнира его следует казнить!

— Мы поступим с ним согласно закону мергинов, — ответила белая маска. Недвижное лицо ее, довольно точно передающие лицо человека, было спокойно и равнодушно, в отличие от черной маски, отталкивающие и грозные черты которой внушали безсознательный страх. Желтая маска казалась Шенну более привлекательной. Неподвижный, чуть искривленный рот ее усмехался, и скошенные вниз уголки глаз придавали застывшему навеки лицу какое-то хитроватое выражение.

Судьям принесли скамьи, и они сели. Воины образовали небольшой круг, с внешней стороны которого расположились селяне, а внутри оказались Каброн и Шенн.

— Сначала — ты! — объявил судья, указав на торговца.

Судьи выслушали всех, кто хотел что-либо сказать. Слушая свидетелей, Каброн все больше сутулился, не смея глядеть по сторонам. Шенн стоял спокойно, думая лишь о том, что с Рианой. Если его признают виновным в ее гибели, он готов взять эту вину...

Ольф называл законы его народа дикостью, но Шенн считал их справедливыми. Рана за рану, глаз за глаз, жизнь за жизнь. Слушая рассказы наставника о Древних, своим еще неокрепшим варварским умом юноша смутно догадывался, что законы изменяют не люди, их изменяет сама жизнь. И там, где людям живется легче, законы меняются, становясь более мягкими. Ольф говорил, что эльды, ставшие советниками правителей Арнира, изменили древние законы, сделав их не столь жестокими, тогда многим арнам пришлось по душе это милосердие...

Пока шел допрос, один из судей ушел, но вскоре вернулся с большим глиняным кувшином.

Он поставил его на землю прямо в центр площадки.

— В этом кувшине несколько ядовитых жуков, — произнес судья. — Ты сунешь туда руку, и если ты не виновен, ничего с тобой не случится. А если виновен, умрешь в страшных мучениях...

— Я не стану совать туда руку! — закричал Каброн, извиваясь в руках державших его воинов. — Не стану!

— Тогда я прикажу надеть его тебе на голову! — сказал десятник. — Ну! Отпустите его!

Воины отпустили торговца. Дрожа всем телом, Каброн подошел к кувшину. Десятник явно преувеличивал: голова торговца ни за что бы не пролезла в кувшин, но от этого угроза не выглядела пустой. Горловина была широкой, но свет не проникал на дно, и в наступившей тишине торговец услышал, как внутри скребутся крошечные лапки. Он слышал об этих ужасных тварях, они были очень, очень ядовиты, и единственный укус легко мог умертвить здорового мужчину.

Дрожащие пальцы простерлись над кувшином, и Каброн услышал бодрящий голос судьи:

— Смелее. Если ты невиновен, они не причинят тебе вреда, клянусь тремя Сущими!

Каброн опустил руку внутрь кувшина.

— Дальше! — взявшись за меч, приказал десятник.

Торговец заорал и выдернул руку:

— Я все скажу! Я не виноват! Он угрожал мне, грозил зарезать! Я ничего не мог поделать!

Десятник вскочил, стальные пластины доспеха звякнули:

— Говори все!

— Хелмары схватили нас в лесу. Напарника убили, а меня заставили идти к вам. Я ничего не знаю, мне надо было только молчать, иначе он убил бы меня. Пощадите, я не виноват!

— Он сказал не все, — произнес судья в желтой маске. — Пусть сунет руку в кувшин!

Воины двинулись к Каброну, и тот повалился на колени:

— Они обещали мне сотню асиров, если я буду молчать! Но мне не нужны асиры, я просто боялся его!

— Думаю, теперь он рассказал все, — подытожил судья. — Все слышали это?

— Нет, не все! — поднял руку десятник. — Кто еще знал об этом? Староста знал?

— Не-е-ет... — заплакал Каброн. — Не убивайте меня!

— Не знаю, чего в тебе больше: жадности или трусости, — произнес судья. Он встал во весь рост, маска на его лице засияла под лучами солнца, и глухой, но мощный голос прокатился над головами собравшихся на площади людей:

— Виновен!

Толпа негодующе зашумела. Многие рвались расправиться с предателем, но воины сдерживали, древками копий отталкивая селян.

— Из-за тебя погиб мой отец!

— И мой брат!

— Смерть ему!

Судья поднял руку, и постепенно все затихли.

— Он виновен, но всякое существо на земле цепляется за свою жизнь. Это закон самой жизни, и я не могу осудить за это. Я не знаю, о чем ты думал, когда смотрел в глаза этим людям, зная, что хелмары уже близко... О своей жизни или об асирах?

— О детях своих думал, господин, о детях! — выл Каброн, распластавшись на земле, и Шенн почувствовал отвращение к этому человеку. В его роду мужчина скорее умрет, чем станет так унижаться.

— Поэтому пусть боги решат, достоин ли ты смерти. Здесь два камня, — протянув руку, судья раскрыл кулак. На его ладони лежали два почти одинаковых по размеру гладких камня. Один черного цвета, а другой белого. — Вытащишь белый камень — уйдешь и никогда не вернешься сюда. Если черный — останешься в этой земле навсегда вместе с теми, кто умер по твоей вине... Это будет справедливо.

Второй судья подал главному еще один кувшин, и тот уронил туда камни.

— Выбирай!

Дрожа всем телом, Каброн повиновался. Его дрожащая ладонь с трудом пролезла в узкое горло кувшина. Наконец, он извлек камень и сжал в кулаке, не смея посмотреть на него.

— Да покарают тебя Сущие! — произнес кто-то. Каброн раскрыл ладонь. На ней лежал черный камень. С рассекающим душу скрежетом меч черной маски вышел из ножен. Торговец закричал, в тот же миг уже не сдерживаемая воинами толпа набросилась на него...

Когда тело предателя уволокли за ворота, судья взглянул на Шенна:

— Староста обвиняет тебя в колдовстве. Знаешь ли ты, что магия запрещена в Арнире?

— Знаю, — честно ответил Шенн. — Но это не магия!

— Как, не магия! — крикнул Товерн. — Все видели, как ты колдовал!

— Все видели, как он сражался с хелмарами и защищал башню, — прервал его судья, — а поставленный оданом староста бежал в лес!

Товерн опешил, искоса поглядев на стоявшего рядом десятника. Воин презрительно сплюнул и отступил на шаг.

— Если это не магия, тогда объясни, что ты делал, — сказал судья. Люди притихли, ожидая ответа. Шенн достал из-за пояса перчатки и надел их.

— Вот, — он потер пластины из стагнира, и между ладонями тотчас возник светящийся бело-голубой шарик. Толпа заворчала, а десятник изумленно выпрямился. Шенн встряхнул руками, и шар с треском ушел в землю. — Это не магия. Это... свойство металла. Без этих перчаток я ничего сделать не смогу.

Шенн с улыбкой снял перчатки, засунул за пояс, затем потер ладони и развел их в стороны:

— Вот видите! Какой же я колдун?

— Этого не может быть! — выкрикнул староста. — Такого металла не бывает! Надо отвезти его к фагирам, они смогут развязать ему язык!

— Если хотите, я могу сунуть руку в ваш кувшин, — сказал Шенн. — я не виновен и не боюсь гнева богов.

Маски переглянулись, но застывшие металлические лица не выражали ничего.

— Зачем испытывать того, кто сам хочет испытания? — наконец промолвил судья. — Наши предки говорили: суди человека так, как судишь самого себя. Зло остается злом, и неважно, чем человек совершил его: злым словом, оружием или магией. Если его магия не причинила никому здесь вреда, он невиновен.

Толпа одобрительно загудела, и Шенн понял, что есть на земле справедливость.

Глава восемнадцатая. Побег

Немой, проводивший посланника к Тормуну, задержался у дверей и, услышав слово 'красноволосая', прижался к створке ухом. Хартог узнал этого человека — он всегда сопровождал одного важного чиновника. Телохранитель. Что ему нужно от Далмиры?

Немой потерял речь, когда на его глазах морроны убили и съели его родителей. Он сумел спрятаться и выжил, а слух у него всегда был острым. Хартог слушал, и могучие кулаки бойца сжимались все сильнее. Одан хочет убить ее! За что?

— Воля одана будет исполнена, — произнес Тормун, и потрясенный хартог отпрянул от двери. Хорошо, что уже ночь, и все бойцы разбрелись по своим комнатам. Немой направился к себе, но в спину прозвучал окрик вождя:

— Ты еще здесь, Немой?

Силач обернулся, стараясь не обнаружить свой гнев.

— Позови ко мне Торвара! — приказал вождь. Похоже, он ничего не заметил.

Немой кивнул. Когда брат Тормуна пришел, Немой услышал, что они собирались сделать.

Он вернулся в комнату, которую делил с Далмирой и, опустив полог, долго смотрел на спящую девушку. Она спала и не знала, что жизнь ее отныне не стоила осколка асира.

Нет, она не была похожа на Кинару, которую он любил. Далмира была другой, совсем другой. Немой помнил, какой она была, когда Оллок привел ее в их шатер: запуганная, заплаканная, с воняющим горелым мясом клеймом... Но — не сломленная. Она не далась Торвару в первую ночь, когда Немой вступился за безымянное 'мясо'. Силач и не собирался защищать новичка, просто появился повод прижать Торвара, которого он ненавидел... Но она не сломалась и после первого Круга, заслужив одобрение бывалых хартогов. Немой видел, как Кинара стала опекать новенькую, подсказывать, помогать ей. И видел улыбку благодарности на ее устах. И как она плакала по Кинаре, тоже не забыл. И слышал, как она уделала Торвара. Жаль, что не убила...

Вздохнув, могучий боец опустился на ложе. Он не стал будить Далмиру. Есть еще пол-ночи. Он найдет выход.

Немой откинул полог и вошел. Собиравшийся в Круг Реннил взглянул на него:

-Тебе чего?

Немой указал на хартога и помотал головой. Затем указал на себя и изобразил в воздухе круг.

-Что-то я не пойму...

Хартог шагнул к нему и принялся стаскивать доспехи.

— Что ты делаешь? С ума сошел?.. А-а, ты хочешь сказать, что пойдешь вместо меня? — догадался Реннил. Немой кивнул.

— Но Торвар сказал, что сегодня иду я...

Немой покачал головой.

— А ты знаешь, что надо сделать? — недоверчиво проговорил Реннил. — Красноволосая не должна выйти из Круга!

Еле сдерживая гнев, Немой кивнул.

— Подожди-ка... Я совсем забыл! — хартог покрутил головой. — Так вот почему ты... Торвар обещал полсотни асиров! Нет уж, я пойду сам!

Немой ударил только раз, и Реннил кулем повалился наземь. Боец сорвал с него доспехи и набросил на себя. Клинок коротковат, но подойдет...

Выступавший перед Далмирой хартог вернулся живым и почти без царапины. Это был хороший знак. Что-то напарник запаздывает. Скоро идти в Круг, а его еще нет. Даже невозмутимый Оллок занервничал, вглядываясь в противоположный конец коридора. Случаи, чтобы хартог не явился в назначенный Круг, были редки, как дожди в пустыне, а тела трусов скармливали зверям...

Наконец, хартог явился. Его крепкая, высокая фигура показалась Далмире знакомой. Немой? Но ведь с ней должен идти Реннил! Она плохо знала этого хартога и никогда не стояла с ним в Круге. 'Вошли в Круг товарищами, вышли братьями', — говаривал Оллок.

Хартог подошел к стоявшим у ворот Далмире и Оллоку. На бойце был шлем с полумаской, но Далмира узнала Немого без труда. И Оллок тоже:

— Немой? А ты что тут делаешь? Разве сегодня тебе в Круг?

Немой энергично кивнул.

— Я слышал, должен идти Реннил!

Немой разразился ожесточенной жестикуляцией, указывая то на голову, то на ноги и делая страшные рожи.

— Что с ним? — не понял однорукий. — Проклятье, Кинара хорошо разбиралась в его жестах... Ничего не понимаю. Почему он раньше не сказал?

— Значит, не смог, — сказала Далмира, обрадовавшись, что Немой будет с ней. С таким напарником она ничего не боялась.

— Ладно, для меня все вы равны, — сказал Оллок, хлопнув Немого по спине. — Пойдешь вместо Реннила. Готовьтесь, уже скоро.

Ворота открылись, и хартоги вошли в Круг. Оллок закрыл ворота на засов и увидел Торвара. Брат вождя подошел к нему и остановился, улыбаясь.

— Чему так радуешься? — спросил Оллок.

— Давай заключим пари, Оллок! Ставлю сотню асиров против красноволосой! Согласен?

— У меня столько нет.

— Отдашь, сколько есть, остальное прощаю! — довольно проговорил Торвар.

— Не слишком ли ты рискуешь, Торвар? — удивленно проговорил наставник. — Кроме Далмиры, есть еще Немой, а он сильнейший среди бойцов!

— Какой еще немой? С красноволосой должен идти Реннил! Я же тебе говорил! Ты пьян, Оллок, что ли?

— Я только что выпустил в Круг Немого и Далмиру. Они сказали мне, что Реннил заболел, и Немой идет вместо него! Приказ Тормуна.

— Что!? — размахивая руками, завопил Торвар. — И ты им поверил?

— А почему нет? — спокойно спросил наставник. — Ты когда-нибудь видел, чтобы хартог вышел в Круг вместо другого, по собственной воле? Я — ни разу. У хартога нет друзей, его друг — это оружие...

Не слушая далее, Торвар бросился в комнату Реннила.

Недвижимое тело хартога распростерлось поперек кровати и, догадавшись обо всем, Торвар пнул лежащего без сознания человека:

— Дур-рак!

Он сразу понял, что ничего изменить не сможет. Бой уже начался, и вместе с Немым девчонка имеет неплохие шансы. Но как же воля одана? Что будет, если не исполнить уговор? Торваром овладело беспокойство, но затем он повеселел. Ему-то что? Виноват будет Тормун, его одан и накажет!

Когда зрители овациями проводили немого и красноволосую за ворота, Урден наклонился к неподвижно сидящему Тормуну:

— Мне кажется, ты плохо понял меня, вождь хартогов! Красноволосая должна умереть, а не победить! Ты нарушил наш уговор!

Тормун молчал, понимая, что оправдания неуместны. Тем более перед Урденом, исполнявшим волю самого одана. Кроме того, он сам потерял немало асиров, поставив на зверя. Но Немой еще раз доказал, что является непревзойденным хартогом, возможно, лучшим из всех, кого помнил и знал Тормун. И Далмира дралась так яростно, что ряды затихли, ловя каждое движение красноволосой...

Зверь был повержен, а вместе с ним мечты Тормуна о представлениях только для одана, в его дворце, благодяря которым он сможет сблизиться со свитой и оданитами. Это был путь к богатству и процветанию, к новой славе и новым возможностям... Но теперь все рухнуло! Такая осечка грозила не только новым планам, она угрожала самому Тормуну, как вождю хартогов. — Мне кажется, одан слишком добр к тебе, вождь. Что мне передать ему, как сказать величайшему, что его воля не исполнена?! — шипел на ухо Урден. — Клянусь всеми Сущими, ты можешь лишиться многого!

Нет, одан не вмешивался в дела хартогов. Как и торговцы-эмоны, хартоги имели свои законы и обычаи. А также множество скидок и поблажек за то, что устраивали развлечения для власть имущих. Разгневанный одан может наказать Тормуна, лишив, к примеру, возможности отбирать для Круга преступников, приговоренных к смерти. Путем щедрых взяток и подарков Тормун сумел выторговать эту привилегию, прямо нарушавшую закон Ринересса, по букве которого всех приговоренных высылали за реку, в Кхинор.