— Орлов! Что вы себе позволяете?! — возмущённо пискнула Светлана, едва придя в себя от изумления. Она пока не научилась говорить "ты" всем ученикам подряд.
— О! — глупо ухмыляясь, протянул Орлов. — Светлана Аркадьевна, ну зачем так официально? Давайте уже перейдём на "ты"? Вы будете звать меня Сашенькой, а я вас Светочкой. Чего ломаться-то?
И он с томной кокетливостью повёл красивыми глазами. Светлана на самом деле растерялась. Неподалёку, в нескольких шагах стояли два приятеля Орлова и любовались идиотизмом ситуации. Из дверей буфета постоянно выходили ученики — по одному и группками. С любопытством стреляли глазами в сторону Орлова, замершего в позе обнимающего нимфу сатира. Понимающе переглядывались, хихикали, оборачивались на ходу.
— Орлов, вы мозгами хоть изредка пользуетесь? — стараясь говорить как можно спокойней, равнодушней, холодней, но в глубине души отчаянно паникуя, поинтересовалась Светлана. Смерила его презрительным взглядом, для чего пришлось задрать голову.
— Бывает, — широко улыбнулся этот мерзавец. — Знаете, мне прямо сейчас идея в голову пришла. А давайте посношаемся?
Что произошло дальше, Светлана и сама не сразу поняла. Её рука скользнула вверх, за отсутствием свободного пространства едва размахнулась. И — хлоп! — со всей возможной в неудобном положении силой приложилась к белой орловской щеке. В неожиданно наступившей тишине прозвучал смачно чмокнувший звук пощёчины. Щека стала наливаться малиновой краской. Из одной ноздри у Сашеньки тонкой ниточкой побежала на удивление чистого алого цвета кровь. Орлов непроизвольно шмыгнул носом, подтягивая струйку, и с секундным опозданием отшатнулся. Да-а-а, плоховато с реакцией у этого акселерата. Светлана тряхнула головой, задрала подбородок а ля Галина Ивановна и гордо пошла прочь. Через несколько шагов обернулась, ледяным тоном посоветовала:
— В следующий раз сначала думайте, Орлов, потом делайте.
— Сука, — еле слышно прошипел вслед Орлов.
Можно было остановиться и прочитать нотацию. Можно было влепить ещё одну пощёчину. Но Светлана предпочла оставить новое оскорбление без последствий. Её и так всю трясло. Она как в тумане поднялась к себе в кабинет. Как в тумане вела четвёртый урок. Не переставала перебирать в уме произошедшее. Мысль, что не справилась с очевидно простой и глупой ситуацией, никак не желала исчезать. Наверное, легко было без рукоприкладства обойтись. А у неё не получилось, не получилось. И отчего-то рождалось стойкое ощущение, будто продолжение непременно последует. Оно не подвело, это ощущение. На последнем уроке в кабинет заглянула Панкратова. Неприязненным тоном поставила в известность:
— После этого урока, Светлана Аркадьевна, Лев Яковлевич ждёт вас у себя в кабинете.
Сердце вдруг ёкнуло. Людмила Семёновна ничего более не сказала, сразу плотно прикрыла дверь. Но Светлана поняла, для чего её вызывают к директору. Закусила губу. Начала соображать, какие оправдания необходимо привести в свою пользу. Опомнилась лишь через несколько мгновений. Тишина в классе вернула её к реальности. Она посмотрела на учеников. Те сидели, словно мыши под веником, жадно надеясь на какую-либо неадекватную реакцию училки. По их лицам Светлана поняла — уже наслышаны о её поступке. Не школа, а большая деревня. Она встряхнулась и продолжила урок, ничем не выдавая свои чувства. После урока, нигде не задерживаясь, стараясь вести себя обычным образом, спустилась на первый этаж. Внешне она выглядела спокойно. Тем не менее, к кабинету директора подходила на трясущихся ногах. Уже начала понимать свою вину. Не хотела, не хотела. Оправдывалась мысленно. Однако, глубоко внутри, в районе солнечного сплетения росло неприятное чувство вины.
В кабинете Льва Яковлевича собралась вся администрация: завучи начальной и средней школы, заместитель директора по воспитательной работе, в народе рекомый организатором, совсем молоденькая, моложе Светланы, девчонка на ставке социального педагога, именно так теперь называлась должность пионервожатого. Людмила Семёновна Панкратова, эта противная Люська, тоже была. Они все сидели за длинным столом, торцом приставленным к письменному столу директора. Хмурые, озабоченные. Ей присесть никто не предложил.
Сборище сие вызвало у Светланы странную ассоциацию. Заседание трибунала инквизиции, никак не меньше. Хорошо хоть, Орлова здесь пока не было. Светлана догадывалась, что не было его только пока.
— Вот, — вздохнул Лев Яковлевич и наклонил голову к бумажке, которую держал в руке. — Светлана Аркадьевна, думаю, вы понимаете, зачем мы здесь собрались и для чего пригласили вас.
— Понимаю, — кивнула Светлана.
— Расскажите подробно, что произошло сегодня после третьего урока между вами и учеником одиннадцатого "А" Орловым.
Светлана на несколько секунд задумалась, подбирая слова. На душе стало тоскливо и гадостно. Вместо того, чтобы наказать Орлова за мерзкое поведение, заставляют оправдываться её.
— Да ничего особенного, — вдруг зло заметила Людмила Семёновна. — Она просто избила ученика и всё.
— Я избила? — оторопела Светлана.
— Вы, конечно, — с брезгливостью отозвалась Панкратова. — Мальчик был вынужден обратиться в поликлинику за медицинской помощью.
Светлана переводила непонимающий взгляд с Панкратовой на Галину Ивановну, с Галины Ивановны на Льва Яковлевича. Неужто одна единственная, не самая увесистая при том пощёчина, данная слабой женской рукой из неудобного положения, способна привести к серьёзным последствиям, требующим врачебного вмешательства? Лев Яковлевич правильно понял её взгляд. Многозначительно дёрнул носом. Протянул Светлане бумажку, которую до того вертел в руках.
— Вот, Светлана Аркадьевна, справка из поликлиники.
Светлана взяла бумажку и тоже повертела её в руках. Текст был написан довольно крупным, но малоразборчивым почерком. Вполне читабельным оказалось лишь одно слово — побои. И оно, это слово, явственно выделялось среди остальных. Две положенные печати бледно-голубого цвета. Светлане на миг померещилось, что она держит в руках свой приговор.
— И ещё заявление Орлова на имя директора школы, — продолжил Лев Яковлевич через несколько секунд, давая Светлане возможность прийти в себя. — Слава богу, в милицию заявление не написал. Не стал школу позорить.
— Да, — нейтральным голосом согласилась Галина Ивановна. — Порядок разбора предложения несколько лет запомнить не мог. Здесь же весь порядок умудрился соблюсти. Всё точно по закону, по инструкции. Откуда узнал только?
Светлана обрадовалась про себя. Галина Ивановна на её стороне. Не зря же подсказку сделала аккуратненько. Дело в Панкратовой. Это она надоумила Орлова, как нужно поступить. Сам он этого не знал. Не мог знать. И догадаться не мог. У него мозги хомяка. С горошину, то есть. И Светлана решила не сдаваться. Тут же коротко, по существу, рассказала о своём первом учительском проступке. Члены инквизиционного трибунала очень долго обдумывали услышанное. Первой раскрыла рот Панкратова:
— А вы не врёте, Светлана Аркадьевна?
— Зачем? — пожала плечами Светлана.
— Чтоб себя обелить.
— Какой смысл? — Светлана снова пожала плечами. — Там довольно много свидетелей присутствовало. Да и что из себя Орлов представляет, известно всему району.
— В нашем отделении милиции его тоже хорошо знают, — как бы между прочим заметила Хмура. — Он потому туда и не сунулся. Ведь так, Люсь?
— Я-то здесь причём? — возмутилась Панкратова. — Я что ли руки распускаю? Я избиваю учеников?
— Такого изобьёшь, как же, — неожиданно сказала молчавшая до того социальный педагог, совсем молоденькая девочка Оля. — Там рост о-го-го и плечи — косая сажень.
— А что? — вмешалась тоже молчавшая до сих пор завуч начальной школы. — Может, теперь Орлова позовём? Его самого послушаем? А то ишь ты, заявление он на учителя написал, поганец.
— Его-то зачем звать? — вдруг засуетилась Панкратова. — С него какой спрос? Он же не взрослый ещё, он маленький.
— Ваш маленький весь тот год мне прохода не давал, — выпалила Оля и покраснела, опустила глаза.
— Ну, да... ну, да... — как бы про себя, тихо и раздумчиво проговорил Лев Яковлевич. — Гадости делать — не маленький, справки липовые оформлять и заявления на людей писать — не маленький. А вот ответ держать — не подрос ещё.
— Вы же знаете, Лев Яковлевич, — залебезила Панкратова, почуяв перемену ветра, оправдываясь. — У него в семье тяжело. Отец из тюрьмы не вылезает. Мать пьёт. А бабка с ним, само собой, управиться не способна. Разве можно в такой обстановке человеком расти? Он же не хулиган. Он педагогически запущенный. Вот увидите, я из него человека сделаю.
— За десять лет не сделали, за последний год справитесь? Зовите Орлова, Людмила Семёновна, прервал поток Люськиных слов директор, дёрнул носом. — Хватит уже за него заступаться. Сейчас к учительнице пристал, завтра за изнасилование сядет.
— Кто? Орлов? — изумилась Панкратова. Изумилась совершенно искренне. — Да Сашка скорей мотоцикл угонит или киоск ограбит.
— Он ещё и киоск ограбить может? — едко усмехнулся Лев Яковлевич. Опять наклонил голову, показав присутствующим намечающуюся лысину, шмыгнул своим выдающимся носом. — Давайте, зовите сюда своего маленького.
Светлана вертела головой из стороны в сторону, впитывая информацию. И знала, что сейчас учится. Учится работать, понимать людей, видеть скрытые пружины их действий.
Вошёл Орлов. Тихий, вежливый, приличный. Сама скромность и благовоспитанность. На лице маска скорби. Начал рассказывать о случившемся. Врал безбожно, не моргнув глазом. Светлана то и дело порывалась воскликнуть "он лжёт". Каждый раз Лев Яковлевич останавливал её то предостерегающим взглядом, то резким жестом. Организатор и социальный педагог хихикали, любуясь Сашенькой, который безуспешно пытался выглядеть благопристойным. Завуч начальных классов поджимала губы в скептической ухмылке. Она много лет проработала в этой школе. Орлова знала лучше всех. Галина Ивановна безразлично смотрела в угол, как будто происходящее её вовсе не касалось. Одна Людмила Семёновна поддерживала Орлова репликами, задавала ему наводящие вопросы.
— Видите, — сказала торжествующе, когда Сашеньку попросили подождать в коридоре, и он величаво удалился из директорского кабинета. — Светлана Аркадьевна не расслышала. Саша сказал "давайте пообщаемся". Вам к "ухо, горло, носу" надо, госпожа Кравцова, уши прочистить.
— Люська, — пристукнула кулачком по столешнице Галина Ивановна, переставая изображать скуку. — Совесть имей! За что девчонку под монастырь подвела? Носишься со своими трудными и носись на здоровье. Но только меру знай. Я так понимаю, что лично тебе Светлана Аркадьевна не нравится, и ты её выжить собралась. Тебе не приходит в голову, что девочка всего второй год работает? Ещё ничего не знает, не умеет.
Светлана слушала, и напряжение, сковывающее её последние несколько часов, начало отпускать, разжимать свои когти. Она вдруг заметила, что у неё затекли ноги. Принялась осторожно шевелить ступнями. В мышцах словно мелкими иголочками покалывало.
Казалось, неприятный инцидент исчерпан. Не тут-то было. Приговор трибунала ошеломил несправедливостью. Выговор за рукоприкладство. Ладно, хоть без занесения в личное дело и трудовую книжку. На первый раз. Постановили так же Светлане и Орлову извиниться друг перед другом. Сперва решили, только Светлана должна. Но...
— Пусть тогда и он извинения принесёт, — только и смогла выдавить униженная Светлана. — А то совсем несправедливо выходит.
— Пусть и Орлов извинится, — согласился Лев Яковлевич, рассмотрев её побледневшее до снежной белизны лицо.
Позвали Орлова. Вытерпели фарс обоюдного расшаркивания между учеником и учителем. И разошлись по своим делам. Цирковое представление окончилось. Директор задержал одну Светлану. Битый час наедине разжёвывал ей ситуацию. По-человечески он реакцию на оскорбление понимал, сочувствовал. Женщина и должна дать пощёчину подлецу. Это её святое право. Но не право учителя. Учитель на некоторые естественные реакции права не имеет. Он имеет власть. Власть — сила. Значит, он сильнее ученика. Сильный не должен обижать слабого. Даже если слабый подобен басенной Моське. Очень хорошо Лев Яковлевич все нюансы очертил. Просто и доходчиво. Светлана отправилась домой с тяжким грузом на душе и томиком Макаренко в сумке. Директор подарил ей "Педагогическую поэму" с наказом прочитать не меньше двадцати раз.
Читать Макаренко Светлана тогда не стала. Слишком тошно было. Она никак не могла простить себе, что ударила человека. И как смогла? Непонятно. Сроду букашки не обидела, комара не прихлопнула. Что уж о человеке говорить? Удивлялась на себя. Искала оправданий. Оправдания не находились. Использование служебного положения. Гадость какая. Разве можно после этого в школе оставаться? Надо заявление подавать. Уходить.
Ругая себя, Светлана, однако, испытывала сильную неприязнь к Панкратовой, организовавшей разбирательство у директора, пытавшейся защитить своего ученика, пакостника бессовестного. Нечестным путём защитить. К Орлову добрых чувств испытывать совсем не могла. Он представлялся ей намного противнее, чем раньше. Выходит, её раскаяние не было полным, до конца искренним. Она вдруг заметила, что Людмила Семёновна и Сашенька Орлов чем-то неуловимо похожи. Оба кудреватые, оба нагловатые. Уж не родственники ли случаем? Ловя себя на некрасивых мыслях, Светлана ужасалась. Правда ли, она стала такой злой? Куда делись привычные, свойственные ей доброжелательность, отзывчивость? Светлана не давала себе отчёта в том, что страдала. Но она по-настоящему страдала всем существом от возникшей раздвоенности, от гадких проявлений собственной натуры, от неспособности до конца принять точку зрения директора, которую понимала умом, зато непонятная субстанция внутри бунтовала против этого понимания. Кто-то ведь был неправ в случившемся. Разобраться — кто? — не получалось. Теоретические построения толкали к странному выводу — все. Все были неправы. С подобным Светлана сталкивалась впервые. Раньше получалось по-другому. Раньше вообще жизненные явления были для неё просты и понятны. Книги, которые читала, фильмы, которые смотрела, истории, которые выслушивала, житейские ситуации, свидетельницей которых оказывалась сама, обычно высвечивали правого и виноватого. Высвечивали ясно, отчётливо. А тут...
От бесконечных тяжёлых раздумий между бровей залегла скорбная складка. Старею, — думала про себя Светлана, разглядывая складочку в зеркале. Она теперь дольше прежнего стояла по утрам перед трельяжем. Боязнь опоздать на работу исчезла. Ходить в школу стало тяжело. Общественное мнение, ранее пребывавшее в относительном равновесии, качнулось в отрицательную для Светланы сторону. Её начали побаиваться и откровенно недолюбливать. Прежде всего ученики. Светлана видела эти перемены по отношению к себе. И страдала ещё больше. Опять никому не нужна, всеми нелюбима. Из принципа она старалась вести себя, как и прежде. Пыталась имитировать лёгкие доброжелательные нотки, когда-то, в доорловский период, ей свойственные. Впрочем, имитация и есть имитация. Школьников не обманешь. Нужно было тем или иным способом переламывать ситуацию. Для начала хотя бы обсудить. Только не с родителями. Родителям про историю с Орловым рассказывать стыдно. Дрон недавно женился. Как-то неудобно его сейчас беспокоить. Светлана сунулась было к Галине Ивановне — поговорить, обсудить возникшую проблему. Напоролась на жёсткое:
