Светлана замерла. Дышать боялась. Это был первый такой случай. Первый серьёзный шаг в её сторону. Ведь сейчас поцелует? Или нет? По современным меркам все сроки давно прошли. Конечно, Павел Николаевич человек немного старомодный и церемонный. Так ведь ухаживает же? Откровенно, хоть и сдержанно, аккуратно ухаживает последние полгода. Старомодно и церемонно. А больше ничего.

Наверное, Дубов и сам решил, что все сроки давно прошли. Он низко склонился к её лицу.

Светлана, в тайне даже от себя, мечтала об этом поцелуе. Павел Николаевич представлялся закованным в серебряные латы и восседающим на белом коне. Рыцарем представлялся. О рыцаре она мечтала в шестнадцать лет, рыцаря искала в двадцать два года, рыцаря ждала в своей заколдованной башне после горького опыта неудачного замужества. И он таки пришёл. Появился — спасти, охранять, лелеять. Не в полной чистоте души сохранила себя для него. Но многое, многое сохранила. Хотелось теперь Светлане этот вымечтанный поцелуй считать первым настоящим своим поцелуем. Таким, когда любовь наполняет его истинным глубинным смыслом единения душ и сердец, а не только стремлением к физической близости.

Длился и длился этот "первый настоящий" поцелуй. Увы, не было в нём и намёка на единение, а была лишь мощная прелюдия к древнему таинству соития. И они уже лежали на траве. И они уже плавились подобно горячему воску. И вдруг...

— Нет, — хрипло проговорил Дубов. — Нет, не могу...

Он вскочил. Даже в темноте было видно, как он непривычно помят, всклокочен и дик.

— Что случилось, Паша? — с трудом выдавила из себя Светлана. Она лихорадочно соображала, искала причину. Но усела заметить, что его будто током дёрнуло.

Искать причину надо было в себе, разумеется. Слишком неопытна? Слишком опытна? Не понравилась? Очень понравилась, и он испугался потерять над собой контроль? Физическая несовместимость? В судорожных, суматошных размышлениях правильного ответа найти ещё никому не удавалось. Светлана сообразила лишь, что впервые назвала его по имени и на "ты". Тогда его как раз дёрнуло. И Светлана испугалась. Он смотрел на неё чуть ли не бешено. В темноте его глаза недобро блестели.

— Что случилось, Павел Николаевич? — повторила она свой вопрос, не сумев скрыть разочарования в голосе.

Он не ответил. Молча повернулся и шагнул вниз, в темноту, туда, где плескалась, журчала быстро бегущая вода реки.

Светлана ахнула. Разобьётся ведь. Не то чтобы крутизна большая. Однако, ночь. Она села, прислушиваясь. Слышны были его шаги, шорох осыпающегося песка и мелких камушков да непередаваемый словами звук мнущейся под ногами сочной молодой травы, обильно напитавшейся влагой от прошедшего днём дождя. Нет, были, конечно, и другие звуки. Сейчас Светлана вновь улавливала треск цикадок, движение лёгкого ветерка в кронах сосен, в листве берёзок. Из санатория, ныне называемого пансионатом, что расположился на километр ниже по течению реки, доносилась слабая музыка. Господи, это в третьем часу ночи! С ума сойти. Но прислушивалась Светлана только к шагам Павла Николаевича. Как бы не упал, не сломал себе что-нибудь.

Неверный лунный свет менял перспективу, очертания обрыва, кустов и редкого березнячка. Обливал призрачным молоком листья, большие камни, отдельные песчаные бугорки, поросшие травой, но не проникал во впадины, углубления, где сгущались ночные тени.

Шаги затихли. Вроде, не упал. Теперь, несмотря на очень тёплую ночь, Светлану прохватил озноб. Тело, совсем недавно разгорячённое надвигающейся страстью, остывало, начинало ощущать ночную свежесть. За что? Что такое она сотворила? Что получилось не так? Может быть, старомодность Павла Николаевича не выдержала её доступности? Не такая уж и доступная Светлана на самом деле. Только для него. За семь почти лет впервые повела себя раскованно. Внезапно отчётливо вспомнились слова Панкратовой. Люська одна была против Дубова. Она хмурилась и бубнила:

— Старый он для тебя. У вас разница в тринадцать лет. И ханжа.

— Как ханжа? — недоумевала Светлана.

— Так. Ханжа и лицемер, — с пол-оборота заводилась Люська. — Он совсем не такой, каким хочет казаться.

Тогда Светлана отмахивалась от Люськиных слов. Ничего-то Панкратова не понимает в мужчинах. Сама никак не может устроить личную жизнь. Сколько любовей на памяти Светланы поменять успела! Ну, даже если и понимает, то её понимание не относится к Павлу Николаевичу. Он совершенно особенный. Ни на кого непохожий. Люськиным кавалерам чего всегда нужно было? В постель Люську затащить, пожить за её счёт. Жениться, нормальную семью создавать от них не дождёшься. Зачем, когда и так хорошо, необременительно? Никаких тебе обязательств, никакой ответственности.

Многие другие так же себя вели. Светлана никому не рассказывала: ни Дрону, ни родителям, ни Люське. Несколько раз она делала попытки найти себе подходящего человека. Один стыд при воспоминаниях. Очень хорошо помнились не имена и лица, а нетерпеливость тех, кто пытался за ней ухаживать. Был среди кавалеров и такой, который сначала лучиком света её называл, цветы дарил и стихи читать пытался. Когда же отказалась она на третью неделю знакомства с ним в постель прыгнуть, разозлился. Орал безобразно, что сначала надо пожить вместе несколько лет для пробы, а уж потом, если склеится, в ЗАГС идти. И вообще, кому сейчас эта регистрация грёбанная нужна? Порядочная она, видите ли, женщина. Как-то ведь догадался, поганец, что она себя порядочной считала и для будущего мужа блюла. Догадался и кричал, оскорблял. Старался боли причинить пожирней и погуще. Мол, нормальному мужику нужна опытная, всё умеющая в постели баба, которую ничему учить не придётся, и принуждать к разным тонкостям в сексе нет необходимости, сама всё сделает с удовольствием. Только мнящие себя порядочными, чистоплюйки разные до гробовой доски без мужа обретаются. Дуры всякие. Ничего ему тогда Светлана не ответила. Подняла бровки, посмотрела жалостливо — это ты мужик нормальный, бедняга? — и ушла. Не встречалась с ним больше. К телефону не подходила, если он звонил. Да он не сильно-то и старался. Вероятно, нашёл кого посговорчивей.

Светлана долго переживала тот случай. Обдумывала слова непорядочного своего кавалера. В чём-то он был прав несомненно. Как любили выражаться некоторые политики и журналисты, реалии сегодняшнего дня нельзя сбрасывать со счетов. Конечно, он прав. Но только в чём-то. Нельзя же, как свинья, кататься с боку на бок в грязи и считать это нормой. Вот если один, другой партнёр не подойдёт, третий? Десятый, пятнадцатый, двадцать первый тоже? Что, как некоторые, обзывать это сексом для поддержания здоровья, активными поисками любви? А на самом деле, обычная грязь. Кстати, свинья так же... в грязи валяется в целях гигиены, поры кожи таким манером чистит. Человеческая же душа — не свиная кожа. Грязь налипает быстро, очищается... Бывает, что и никогда. Беречь себя для гипотетического мужа, скорее всего, не надо. Не известно, между прочим, будет ли у неё когда-нибудь ещё один супруг. А любви дождаться надо. Настоящая любовь того стоит. И ребёнка себе родить по любви. По любви дети самыми красивыми получаются. Нет, нет, дождаться непременно. Не считать же любовью то подростковое сумасшествие, когда она страдала по мальчику из параллельного класса? Целый год смотрела на него одного, он не смотрел на неё вовсе. После окончания школы она благополучно забыла про источник своего помешательства. Сейчас имя с фамилией того мальчика не всегда сразу вспомнить могла. И нельзя любовью считать бестолковый, нудный роман на первом курсе института. Об этом романе вспоминать стыдно. Стыдно за предмет воздыханий. Стыдно за себя. За то, что выбрала недостойный предмет. Ну, чувства к Овсянникову — да, это умопомрачение вполне можно было принять за любовь. Но и там ею не пахло, как выяснилось впоследствии. Неуловимая какая субстанция — эта самая любовь. Или Светлана любить не умела? От природы? Или не везло ей по жизни. Она ждала настоящего чувства, когда на всё пойдёшь ради единственного, всё отдашь — не пожалеешь. Она ждала настоящего человека. Рыцаря. И он появился наконец. Когда надежды почти не осталось. Ни на кого непохожий. А теперь так глупо она его потеряла?

Люська однажды сказала, что за своё нужно бороться. До последнего. До чего последнего? Вздоха? Этой формулы Светлана не понимала. Бороться не умела, не любила. Даже не пробовала никогда.

— Припрёт, так научишься, — вздыхала Люська.

Вот сейчас, кажется, припёрло. Светлана вознамерилась встать и идти вниз, туда, куда побежал Павел Николаевич. И тут услыхала сильный всплеск, а за ним размеренные шлепки по воде.

Она всё-таки встала, машинально отряхиваясь и приводя в порядок одежду. Сама при том из всех сил всматривалась вниз, на поверхность реки, где по сильной от течения и ветерка водной ряби призрачным мостом пролегла наискосок сверкающая лунная дорожка. Увидела почти сразу. Павел Николаевич, больше похожий на сгусток мрака, плыл по течению. Плыл крупными сажёнками, при замахе сильно отводя назад руку. Теперь уже не боясь показаться навязчивой, Светлана начала осторожно спускаться. К тому месту, где он вошёл в воду. Или нырнул?

Трава скользила под ногами, но боязни упасть, получить ушиб не было. Наверное, впервые в жизни. Сырой тёплый воздух заполнял грудь и вырывался обратно сухим, горячим. Сырость, влажность шли от реки. Запахи тоже были влажными — земли, травы, прогретых днём на солнце камней. Ещё запахи воды, тины. Не болотные, нет. Так пахли зелёные лягушки, которых деревенские мальчишки пытались сунуть ей за шиворот. Давно, в далёком детстве. В той деревне, где для маленькой Светланы и бабушки снимали на лето дачу. Светлана перехватывала лягушек сразу. Ни капельки их не боялась. Чуть-чуть рассмотрев, опускала на землю. А местные мальчишки лечили лягушками синяки и ушибы. Ловили, прикладывали к больному месту и отпускали, когда те нагревались. Да, точно, это запах из детства.

Светлана стояла на берегу. Рядом тёмной горкой лежали вещи Павла Николаевича. Она не сразу поняла, что лежат его вещи. Но поверх "горки" смутно белела небрежно сложенная футболка. Светлана немного подумала и присела рядом. Он должен сюда вернуться. Хотя бы за вещами, за кроссовками. Сейчас поплавает, остынет и вернётся. Тогда она непременно заставит его рассказать ей, что случилось. В жизни всё можно исправить. Кроме смерти. Светлане тут же вспомнился томящийся в больнице, идущий на поправку Дрон. Лёгкая улыбка сама нежно тронула губы. Всё можно исправить, кроме смерти. Так иногда говорили или писали многие мудрые люди. Так всегда утверждали мама с папой. И сама Светлана почувствовала, когда Гарик Геворкянович пообещал ей, что Дрон не умрёт.

Павла Николаевича не было долго. Она напряжённо вглядывалась в отливающую ртутью при бледном лунном свете поверхность реки. Иногда возле больших камней возникали бурунчики воды, и тогда ей казалось... Нет, это просто большие камни, высунувшие гладкие макушки на поверхность. Почему он не плывёт назад? Конечно, плыть против сильного течения тяжело. Да и глупо, в самом деле. Но в таком состоянии, как у него, может оказаться полезным. Ярость, боль — или что там в его душе? — утихнут от борьбы с природой. Или стихией? Впрочем, без разницы. И она всматривалась снова, ожидая, что вот, вот сейчас покажется тёмное пятно, движущееся против течения.

Павел Николаевич вернулся по берегу. Она не ожидала. Когда Дубов внезапно вырос рядом, испугалась слегка. Босой, в одних плавках. Задумалась, испереживалась и пропустила его появление. Увидев, засмотрелась на его тёмную фигуру. Сейчас возрастные изменения не отвлекали, невидимые глазу по ночной поре. Надо же, сорок два года, а как юноша: широкие плечи, узкие бёдра, живот подтянут. Нет рельефной мускулатуры. И бог с ней. Он не спортсмен. Но и особого жира незаметно, дряблости. Люська бы сказала, что мужик в самом соку. Или в расцвете? Всё равно странно. Светлана никогда не слыхала от Павла Николаевича об утренних пробежках, катании на лыжах, гантелях, велосипеде, игре в теннис, в футбол. Простой пропаганды утренней зарядки и то не слышала. Он всегда вёл себя так, словно большую часть жизни проводил за письменным столом, потихоньку от всех занимаясь настоящей наукой. Литературоведением, например. Такая физическая аккуратность у мужчины в возрасте за сорок? Удивительно. У многих молодых-то парней в наши дни животы свешиваются над ремнём брюк. Холёные такие животы, сверх меры кормленные.

— Что вы здесь делаете? — тихо и спокойно, но с явственно звучащей неприязнью спросил Павел Николаевич.

— Вашу одежду караулю, — не растерялась Светлана.

— Вам спать давно пора. Идите наверх, к палаткам, — процедил он сквозь зубы.

Скажи он это спокойно, вежливо, любезно, как было в его обычае, Светлана подчинилась бы. Опустив голову, полезла бы, куда посоветовали. Но это процеживание слов сквозь зубы, производимое с очевидным трудом, с неприязнью, заставило её возмутиться. Чем же она провинилась? Пусть объяснит! Мысленно посчитала до пяти, перевела дух, так же спокойно, тихо, но твёрдо и значительно потребовала:

— Нет. Мы с вами поговорим. Здесь и сейчас. Вы не вправе так поступать с живым человеком. Оденьтесь, пожалуйста, не то замёрзнете. А потом растолкуйте мне, глупой женщине, что произошло, почему вы некрасиво со мной поступили? Учитывая наши взаимоотношения всего какой-то час назад, я имею право знать.

Он молчал, только посапывал еле слышно. Потом, решившись, сказал:

— Да, вы имеете право знать. Подождите, сейчас оденусь.

Светлана стояла рядом и терпеливо ждала, когда процесс одевания завершится. Дубов не торопился. Оттягивал неприятный момент прояснения своих поступков. Она тоже не торопилась. Ему сейчас некуда было сбегать. Глядя, как он шнурует кроссовки, предложила почти по-доброму:

— Пойдёмте наверх, в лагерь. Угли, наверное, ещё тёплые. Костёр разгорится быстро. Вы обсушитесь, согреетесь. И потом... У костра приятней разговаривать.

— Нет, — покачал головой Павел Николаевич. — Останемся здесь. Если костёр разжечь, то драгоценные ученички поползут на него, как тараканы на свежий мусор. Поговорить точно не дадут. И чёрт знает что о нас с вами себе напридумывают. Вам ведь сплетен не надо, вам ведь поговорить хочется?

Светлану покоробило. Выражения "драгоценные ученички", "тараканы на мусор" резанули слух. Интонации были нехорошими. И сарказм по отношению к ней, к её такому естественному желанию объясниться. Не ждала ничего подобного от своего рыцаря. Новое, незамеченное раньше приоткрылось в нём. И это новое категорически ей не нравилось. Но смолчала. Мало ли какие недоразумения бывают? Она сама могла неправильно его понять, неправильно услышать, неправильно интерпретировать его слова, его интонации. Если любишь человека, на многое закрываешь глаза, от многого отворачиваешься. А ей казалось, что она любит Павла Николаевича.