— Делать мне больше нечего, как только до конца мая после уроков у них зачёты принимать! — выкрикнула математичка Сорокина так, что перекрыла общий гвалт. Понять Сорокину было можно. У неё же одни письменные зачёты намечались. В таком количестве! Одуреть! Ставку Шергуновой на текущий год Лев Яковлевич разделил между собой и Сорокиной. Только у директора изначально было шесть часов нагрузки, а у Сорокиной двадцать восемь. Плюс тетради. Контрольные, самостоятельные и прочая ковыряловка, не считая кабинета и классного руководства.
— Вы что-то предложить намерены? — встрепенулся директор.
— Ничего особенного, — недовольно отозвалась Сорокина. — Про двойную бухгалтерию вспомнила.
В кабинете почти сразу установилась тишина. Тема, затронутая математичкой, именно в их школе негласно находилась под запретом. Многие учителя в обычных общих тетрадях или в ежедневниках дублировали страницы журналов тех классов, где вели часы. Очень удобно. Можно рисовать любые знаки, зачёркивать, исправлять, ставить бесконечные точки или плюсы с минусами, делать пояснительные записи. Можно работать с оценками дома. В результате педагоги на уроках пользовались своими тетрадками, в конце недели перенося все оценки и буковки "н" в официальные журналы. Кое-кто, бессовестный, и в конце месяца. На школьном жаргоне назывались сии действия ведением двойной бухгалтерии. Всю неделю журналы пустые, а в пятницу уже "расписанные". Галина Ивановна жутко боялась проверок из "района" и "города". Вдруг нагрянут без предупреждения среди недели, и что? Пустые журналы. Гоняла за двойную бухгалтерию почём зря.
— А кто двойную бухгалтерию не ведёт? — раздался чей-то осторожный голос. Явно человек подстраховывался от "наездов" завуча. Та уже приняла боевую стойку, приготовилась к исполнению обязанностей прокурора. Её, слава богу, опередил директор.
— Тот и будет до конца мая зачёты принимать, — отрезал он.
Галина Ивановна чуть не подавилась. Кинула взгляд на директора и поняла, что на сей раз свою позицию отстаивать бесполезно. Но, ох, как ей не хотелось сдаваться без боя. Ох, как не любила она, когда последнее слово не за ней оставалось.
— Хорошо, Лев Яковлевич, оценки в новом журнале мы по двойной бухгалтерии восстановим. А седьмой "Б" у нас без наказания останется? Этим наглецам, что, так с рук и сойдёт?
Лев Яковлевич задумался, постукивая пальцами по столешнице. И остальные задумались. Наказать надо обязательно. Но как? Как их накажешь? Нет в школе действенных методов наказания. Раньше исключить можно было. Насовсем или временно. Сейчас учитель права не имеет ученика с урока выгнать. Ученики сами себя с превеликим удовольствием с уроков повыгоняют, только намекни. Как поступить? Родителей вызвать? Родительское собрание провести? А толку? Ну, нет механизмов наказания в простой средней общеобразовательной школе, и всё тут.
Галина Ивановна тем временем победоносно оглядывала вымершее, опустевшее поле битвы.
— Давайте, Кравцову накажем, как классного руководителя. Она в гневе обязательно придумает, как наказать свой класс, — нашёл нестандартный с виду ход физкультурник. Светлана возмущённо повернулась в его сторону, но успела только выпалить:
— Николай Николаевич!
— Зачем вообще кого-то обязательно наказывать? — раздался спокойный голос Дубова. Светлана моментально крутанулась на стуле в его сторону, тайно надеясь, что вот сейчас её рыцарь без страха и упрёка придумает выход, устраивающий всех.
— Как же без наказания? — растерялась завуч. — Павел Николаевич, что вы такое говорите?
— А вы проанализируйте ситуацию, Галина Ивановна, — Дубов говорил так, будто в кабинете, кроме Хмуры и него, больше никого не было. — Дважды класс провинился. Дважды его наказывали. Помогло? Нет. Класс вообще пошёл в разнос. Знаете, почему? Наказание было неадекватно преступлению. Оба раза наказали сильнее, чем оно того стоило. Седьмой "Б" почувствовал себя несправедливо обиженным. В результате мы сейчас ломаем голову, как наказать их ещё крепче. И получим, извините за выражение, обвал в горах. Мне вот что удивительно. Класс бестолковый, разобщённый. Не только коллектива в нём нет, но даже ядро для будущего коллектива не просматривается. А противостоять нам начинает коллективно.
— Господи, коллектив-то здесь причём? — всплеснула руками Галина Ивановна, не понимая, куда Дубов клонит. Жест был крайне нехарактерен для неё. Это о многом говорило внимательному наблюдателю.
— Коллективом управлять легче, наказать его проще, — лениво, как бы нехотя подала голос Панкратова, сидевшая в самом дальнем углу и до того молчавшая. — Это азы школьной психологии и педагогики. Вот у Макаренко...
— Да погодите вы со своим Макаренко, — нетерпеливо и довольно грубо оборвала Люську Хмура. — Так что нам делать-то? А, Павел Николаевич?
— Коллектив в классе создавать, — пожал плечами Дубов.
— И как это делать прикажете? — не удержавшись, подпустила ехидцы в голос Галина Ивановна.
— Совместными значимыми для класса делами. Учиться осталось всего ничего. Полтора месяца, не считая майских праздников, — Павел Николаевич размышлял вслух. — Сейчас ничего особого для них уже не придумаешь. Хотя... Пусть их Светлана Аркадьевна после практики в поход с ночёвкой сводит.
— Что? — обомлела Светлана. — Павел Николаевич! Да вы... Да я...
— Это вместо наказания им поход? — высокомерно поинтересовалась Хмура.
— А что? — оживился Лев Яковлевич. — Мысль хорошая, интересная. Палатки, снаряжение походное у Николая Николаевича в подсобке лет десять без толку пылятся.
— Да, но... Лев Яковлевич! — отчаянно запротестовала Светлана, в эту минуту ненавидя Дубова изо всех сил. — Не могу я!
— Почему? — удивился директор.
— Я никогда в жизни в походы не ходила!
— Что, ни разу?
— Ни разу. Ничего не знаю, не умею. Даже отдалённого представления о походе у меня нет.
Лев Яковлевич хитренько улыбнулся, заиграв мелкими морщинками:
— Вот и получите представление. На практике. Научитесь кое-чему. Надо же когда-то начинать. Потом ещё и за уши вас от походов не оттянешь. Мы вам в помощь Людмилу Семёновну дадим. Она у нас походница старая, опытная. Людмила Семёновна, вы как?
— Если после экзаменов. И если дежурить меня на выпускном не поставите, — недовольно назвала свои условия Люська. Она-то, в отличие от Светланы, хорошо знала, что идти в поход, тем более после окончания учебного года, ни её, ни Светлану Лев Яковлевич заставить не может.
— Я тоже помогу, — вмешался Дубов. — Пойду руководителем группы, раз Светлана Аркадьевна у нас новичок.
— Ах, вот как! — выдохнула Галина Ивановна. При этом было в её интонации нечто многозначительное, намекающее, сразу Светланой уловленное.
Не прозвучи особая интонация в голосе завуча, Светлане бы и не углядеть двусмысленность предложения Дубова. Первоначальная радость от его слов сменилась неловкостью, стыдом, окрасившим щёки.
— Спасибо, — пролепетала она Павлу Николаевичу, не смея поднять на него глаза.
— Да не за что, — легко бросил он в ответ.
Педсовет вскоре завершился. Светлана поторопилась сбежать к себе в кабинет и там закрыться. Не хотелось никого видеть. Даже Люську. Люську, если по правде, особенно. Очень нужно её намёки и подковырки выслушивать, подначки терпеть. Не сейчас. Для панкратовских подначек около двух месяцев остаётся. Одуреть точно успеешь.
* * *
Идея похода очень тревожила Светлану. О, если бы в студенческие годы! Но не сейчас же начинать, когда без малого тридцать? Рядом с ним, таким всё умеющим, таким всё знающим, показать себя слабой, неумехой, никчёмным человеком? Кто придумал это издевательство? Ах, ну, да ж, он сам, Павел Николаевич, и придумал. Изверг! Для чего ему поход понадобился? Для создания коллектива в её классе или..? Люська бы сказала: или. В самом деле, какой коллектив из седьмого "Б" создать можно? Ну, Витя Рябцев, положим, сгодится. Шурик Ковалёв тоже подойдёт. Он за Рябцевым таскается, как Санчо Панса за Донкихотом. Рушанна, пожалуй. Но ведь кроме них в классе ещё двадцать шесть человек. Всякие Артёмы Тихомировы, Серёжи Николаевы, Маши Цветковы. Тихие троечники, ничего никогда не желающие, от всего отказывающиеся, живущие своей, не пересекающейся со школой жизнью. Самодостаточные дети. Кисель натуральный. Теперь тащи этот непонятный кисель в поход. Ой, а перед ними ведь тоже нельзя себя слабой неумехой показать. Надо хоть теоретически подготовиться. У Павла Николаевича спросить. И ещё у Дрона. Вот кто может многим поделиться. И без всяких насмешек, без тонких понимающих улыбочек.
С Павлом Николаевичем Светлана проконсультировалась. Получила от него целый список необходимых для подготовки похода дел. Например, маршрут похода он составил сам. Но с лесничеством на предмет разрешения ночной стоянки и разжигания костров для приготовления пищи предстояло договариваться ей. Тащить в двухдневный поход примусы Дубов посчитал нерациональным. Нужно было разыскать координаты этого лесничества и телефон. За разрешением тоже было необходимо ехать ей. Люська отмахивалась:
— Не бери в голову. Мы раньше всегда без разрешений от лесничества в походы ходили. Оформим только маршрутный лист как положено.
— Маршрутный лист? А что это такое?
Люська начинала подробно объяснять. Рылась в шкафах в писках старых, сохранившихся с советских времён бланков. Светлана хваталась за голову. Как, разрешение медсестры на каждого участника похода? Со штампом? А разве приказа по школе недостаточно?
— А ты как думала? — посмеивалась Панкратова. — Ладно, не дрейфь, Аркадьевна. Документацию я на себя возьму. Ты за это нашу палатку понесёшь. Мне знакомые немецкую палатку одолжили. Она лёгкая, всего полкило весит.
Светлана согласилась, не представляя, что лишние полкило в рюкзаке вещь в походе весьма существенная. К прочим прелестям её начали терзать всякие Рябцевы и Галиуллины, пронюхавшие о походе. Без конца приставали с одними и теми же вопросами. После уроков толклись в кабинете, мешая работать.
Как-то Светлана не выдержала. На одном из занятий с Павликом сорвалась, заплакала. Испуганный Павлик пошёл за матерью. Ольга Александровна увела её на кухню. Налила чаю, расспросила. И тоже надавала много ценных советов. Голова распухла окончательно.
Из всех людей на свете безоговорочно Светлана доверяла одному Дрону. Ей хотелось, чтобы он помог разобраться в ворохе свалившейся на неё информации: что отбросить за ненадобностью, что запомнить накрепко. Как назло, Дрон куда-то пропал. Не подходил к телефону ни утром, ни днём, ни вечером. Светлана дважды звонила его родителям. Никто не брал трубку. Может, случилось что?
До майских праздников оставалось несколько дней. Надо было торопиться. Не то усвищут Дрон со Скворцовым куда-нибудь недели на две. Ещё две недели потом в себя приходить будут. Толку не добьёшься. Светлана решилась и позвонила Лёхе Скворцову, заранее приготовясь выслушивать пакости. Пакости, разумеется, были. Как же без них? Но несколько необычные.
— Наконец-то, — зло заявил Лёха, едва Светлана успела поздороваться.
— Наконец-то? — переспросила Светлана. — Ты так говоришь, словно я должна была позвонить.
— А ты не должна? — совсем разозлился Лёха. — Вот скажи, почему когда ты дозарезу нужна, ты вечно где-то шляешься и от тебя ни слуху, ни духу?
— Я не шляюсь, — надулась Светлана. — Я работаю. Очень много работаю, между прочим. И я не знала, что нужна.
— Разве тебе твоя мамахен не передавала, чтоб ты мне перезвонила и побыстрей?
— Не-е-ет, — протянула Светлана, пытаясь вспомнить, говорила ли ей мама вообще о звонке Скворцова. Получалось, не заикнулась ни разу. Забыла, наверное. У Ангелины Петровны, буквально на глазах, развивался классический склероз. Она забывала элементарные вещи. Врач прописал кое-какие лекарства, только пользы от них не прослеживалось.
— Лёш, не сердись. У мамы в последнее время с головой очень плохо стало. Она всё на свете забывает. Ты, если что нужно, папе моему передавай. Его Аркадием Сергеевичем зовут.
— Вечно у тебя, Кравцова, не как у нормальных людей!
— Планида такая, Лёш, — сказала Светлана и сразу вспомнила источник отговорки, Натку Малькову, но тряхнула головой, отгоняя лишнее сейчас воспоминание. — Лучше скажи, зачем я потребовалась. Случилось что?
— Угу. Случилось, — мрачно подтвердил Скворцов. — Дрон в реанимации.
— Что?!! — ахнула Светлана.
— Вот то!
Дальнейшие переговоры со Скворцовым превратились в сплошной сумбур. Светлана спрашивала. Получала ответ. Не понимая смысла звучавших из телефонной трубки фраз, заново переспрашивала. Руки тряслись. Мозги плохо соображали. Впервые в жизни где-то в левом боку появилась острая боль. Словно тело насквозь проткнули длинной раскалённой иглой. Под самой лопаткой. И девушка охнула от боли, сбилась, замолчала, вдруг забыв, о чём ей говорил Лёха.
— Кравцова! Эй, Кравцова! Ты чего там?! — заорал Лёха так, что мембрана трубки завибрировала. — Ты чего молчишь?!
— Сейчас, — выдавила Светлана, медленно приходя себя. — Ничего, Лёш. Сейчас.
— Ну, ты даёшь, Светка, — начал остывать Скворцов. — Перепугала меня. Я думал, ты там, того и гляди, ласты склеишь.
— Не дождёшься, — сквозь зубы, с трудом выравнивая дыхание, отшутилась она.
— Ты во сколько освободишься?
— К Дрону поедем?
— Поехать-то можно. Но к нему не пускают. Даже предки в коридорчике перед закрытой дверью сидят.
— Это хорошо, что не пускают.
— Офигела?
Светлана вздохнула. Глупый какой.
— Лёш, по слухам, в реанимацию пускают только, когда надежды на спасение человека не остаётся. Раз к Дрону не пускают, значит...
— Ладно, — оборвал Скворцов. — Понял, не дурак. Был бы дурак, не понял.
— Но всё же давай съездим. Хоть под окнами постоим. Или под дверью этой закрытой. Говорят, на таких дверях информацию вывешивают о состоянии больных.
— Да я вот и звонил тебе... С собой позвать. Мне с его предками одному встречаться неловко, сама понимаешь.
Честно говоря, Светлана была не в том состоянии, чтобы вообще что-то понимать. Всё смешалось в голове. В душе тоже тот ещё бедлам учинился. Она собрала силы и договорилась с Лёхой о встрече на следующий день. С облегчением попрощалась. Облегчение было временным. После разговора со Скворцовым пришлось отчитываться пере родителями, всполошившимися до крайности. Дружбу с Юркой они первоначально не слишком одобряли, однако со временем привыкли, считали Дрона своим человеком. Видя реакцию дочери на плохое известие, разнервничались. Не столько из-за Дрона волновались, сколько за Светлану переживали.
Светлана вынесла охи, ахи, расспросы, предположения. Покорно приняла валерианку. Отправилась в постель пораньше, забыв о конспектах к урокам, о непроверенных тетрадях. Забыв, собственно, обо всём, кроме одного. Она могла потерять Дрона. Думать об этом было невыносимо.
Снотворного в доме никогда не держали. Не возникало надобности. Теперь Светлана жалела об отсутствии в аптечке снотворного. Заснуть так и не удалось. Она лежала, смотрела в темноту сухими глазами и старалась ни о чём не думать. По-прежнему болел левый бок, но уже слабее. Терпеть можно. Терпеть нельзя было другое. Дурацкие воспоминания, связанные с Юркой, так и лезли в голову. Почему-то все — институтского периода.
