-Охренеть концерт, это что, на тебя так твоя клятва подействовала? Силой и магией? Надо же... — я почесал затылок, помогая мыслительному процессу, и вытащил из сумки три пшеничных сухаря, и крохотную бутылочку сливочного ирландского ликера, которые поставил на пенек сломанного на краю леса дерева.

— Прими дар, Хозяин леса, я пришел и уйду с миром. — Бабушка говорила, что в лесах, где леший озорует, стоит оставить на опушке, на пеньке, хлеб, вареные куриные яйца и сметану. Сметаны и киных яиц у меня нет, надеюсь, их "Айриш крим" заменит, отличная вещица. Блин, пару недель назад я над таким смеялся и пальцем у виска крутил, а сейчас у меня на глазах оборотень чуть не издох, за нарушение клятвы, и я на полном серьезе делаю подношения лешему.

Дедок так и валялся на полянке, поскуливая, а я держал в руке взведеную ракетницу, и никак не мог заставить себя выстрелить. Тогда, около обгорелого дуба, думать особо некогда было. А тут стрелять в безоружного... с души воротит.

— Чего задумался, молодец? — Справа из раздавшихся кустов вышел крепкий немолодой мужик с посохом. Бородат, чуть сутул. Явно очень силен, плечи широченные, ладони как лопаты. А глаза как весенняя трава зелены, так и тянут...

Я встряхнул головой, разгоняя навождение.

— Силен, силен ведьмак. Спасибо за подношение, уважил старика. Обычно ваш брат-некромант силой берет, да наглостью, а ты древние обычаи блюдешь, стараешься лишнего не рушить. Я за тобой приглядываю, как ты из моря выполз. Скромный ты, но крепкий, сам никуда не лезешь, но тех, кто на тебя посягает, враз последней смерти придаешь. Кстати, спасибо тебе за подношение под Перуновым дубом, давно его кровью не кропили.

— Эээ... дедушка, про какой именно дуб вы говорите? — Если честно, то я не понял его завершающую фразу.

— Ну тот, под которым ты, внучек, тех двоих прикончил. От зарубленого тобой знатно кровушкой плеснуло, знатно. И под корень, и на ствол, и в землицу натекло... хорошее подношение, давно такого не было в моем лесу. — Старик усмехнулся, и сел на внезапно вывернувшийся из земли корень. Поглядел на валяющегося и поскуливающего оборотня, усмехнулся и ткнул его посохом. — Хватит скулить, сам виноват. Ишь ты, столько годов серебристым ходил, а тут решил масть на огневку сменить. Радуйся что жив, особливо после этой твоей выходки. Ты ж своей сутью поклялся, неумок.

— Еще раз извините, но тому дереву вряд ли больше двухсот лет. А культ Перуна был свергнут во времена становления христианской веры. — Вежливо перебил я лешего, прервав воспитательный процесс.

— Парень, глуп ты и зелен, по молодости. И если молодость пройдет сама, то вот глупость может и остаться. Ишь ты. Свергнут христианством. Ты же про Перуна помнишь? "Чур меня" говоришь? Значит, он пусть и не в полной силе, но живет. А насчет дуба... любое дерево, в которое ударила молонья, Перуново. Так-то, отрок! — Старик гулко прихлопнул по корню ладонью. Поглядел на меня, на дирижабль, и спросил. — Ты когда это железо разбирать то будешь?

— Не знаю. — Честно ответил я. — Я с кораблями такого типа дел на имел, я понятия не имею о внутреннем устройстве, разрушениях, полученных в результате боя и жесткой посадки, последствий коррозии. Тут думать надо и не торопиться. Операционная и вообще госпиталь я даже не знаю где.

— Ишь. Не торопится он... — леший снова усмехнулся. Хлопнул ладонями по коленям, и встал с импровизированного кресла. — Ну. Тогда добро пожаловать в мои пределы. И это... этого полухвостого или добей, или в фамильяры введи. Мне такой неудачник в моем лесу даром не нать и с деньгами не нать. Озлобится он, шалить начнет, людишек драть... мне это надо, карательную экспедицию Северного Союза? Некроманты и боевые воздушные машины в боевом единение старшная сила. Еще выжгут мне поллеса.

— Какой Северный Союз, извините? — Я удивился. Такой страны я не помню вообще. — Может, Советский Союз?

— Нет, СССР давно почил... Мыш! Мыша! Где ты, толстяк хвостатый?!!! — Неожиданно гулко рявкнул старик.

— И нечего так орать. Я готовил документы, так как кое-что давно понял. Это этот молодой человек является иномирянином, и его здорово заинтересуют особенности нашего мира. — Откуда-то из-под ног раздался негромкий, слегка писклявый, но полный собственного достоинства голос.

Глянув вниз я увидел очень большую, можно сказать, неимоверно большую, толстую, в круглых очках на носу мышь. Грызун стоял на задних лапах, и держал в передних, больше похожих на руки, пухлый портфель.

— Ну, так и разъясни гостю, что да как, да вежливо. А я пойду. Спать хочу. — Леший душевно зевнул, выворачивая челюсть.

— Спасибо, дедушка. Скажите, а водяного и Бабок-Ёжек в вашем лесу нет? А то будет как в сказке. — Поблагодарил я старика, заодно задав вертящийся у меня на языке вопрос.

— В какой сказке? А ну, внучек, уважь старика, расскажи-ка мне быль-небыль. Да, заодно пополдничаем, чем богаты. — Старик резво обернулся, повели посохом над поляной. На какое-то время полянку окутало зеленое марево, а когда оно развеялось, я с удивлением увидел пару сплетенных из кустов и травы кресел, такой же столик, на котором стояли несколько деревянных чаш и керамических кувшинов. — Вот хлебца у меня нет, извини, внучек.

— У меня есть, дедушка. — Я вытащил из рюкзака пакет с сухарями, и с полупоклоном протянул его лешему.

— Знает как деду угодить, — усмехнулся дух леса, и хлопнул меня по плечу, едва не сбив с ног, после чего с уважением принял сухари, и, раскрыв пакет, с удовольствием понюхал. — Хорош хлебушек, хорош. Пшеничка, правда, нездешняя, но все равно, и спечен с душей, и подарен с душей. Благодарю, внучок. Садись пока с Мышем, поснедайте. А я отлучусь ненадолго.

Поглядев на ученую мышь-переростка, я с удивлением увидел, как тот с тоской облизнулся, глядя на пакет с хлебом. Но леший уже исчез. Стоило мне отвлечься. А Мыш, грустно вздохнув, приглашающе махнул лапой.

— Пошли кушать, юноша.

— Погодите, товарищ Мыш. Вот, вам тоже хлебушка, угощайтесь. — Я вынул из основного пакета с сухарями парочку, и протянул их замершему от удивления грызуну.

Глядя на неимоверно быстро уминающего угощение грызуна, я завязал пакет с оставшимся десятком сухарей, и пошел к звенящему водой на камнях ручейку, руки помыть, да умыться. После чего вытерся полотенцем, и уселся за стол, где уже грыз здоровенный окорок лис-оборотень.

Зло глянув на меня, он отвернулся, и продолжил рвать острыми зубами копченое мясо.

— Что там леший говорил насчет фамильяра? Что это вообще такое? — Оглядывая угощение, спросил я у севшего рядышком на подобие детского стульчика Мыша.

— Это подчиненная связь одаренного человека и магического существа. Сейчас люди не признают существование магии, хотя активно сталкиваются с ее, в основном негативными, проявлениями. Впрочем, несмотря на неприятие существования, люди вполне активно приспособились к ее использованию, и весьма развили в себе различные способности. — Довольный грызун насыпал себе в миску смесь очищенных орехов, добавил сушеных ягод и залил все это янтарным медом.

На столе, кстати, было немало всего. Копченое мясо, мед, орехи, ягоды. Мясо, кстати, совершенно несоленое, пришлось мне извиниться, и сходить до своей тачки, чтобы принести банку с солью. Да заодно принес одну из оставшихся бутылок виски. Мало ли, может леший любит это дело.

Я оказался прав, леший высосал практически всю бутылку, разве я, Мыш и лис-оборотень по рюмке выпили.

Довольный старик заставил меня рассказать ему содержание мультика, напеть песенки из него, и сейчас леший с удовольствием распевал:

— Пой, частушки, Бабка-Ёжка,

Пой, не разговаривай!

Ему подпевал окосевший с одной рюмки Мыш. Оборотень сидел тихо и хмуро, иногда оглядываясь, и страдальчески глядя на свой куцый хвост.

И ни одного комара! Красотища!

Когда стемнело, вокруг стола зажглись тусклым светом несколько гнилых пеньков, превратив уютную лужайку в какой-то атракцион ужасов. Из-за кустов кто-то рычал, порой подвывал, там что-то шуршало и кто-то ходил. Но ни леший, ни Мыш, ни оборотень никоим образом не обращали на это внимание.

Утро... это очень красиво. Солнце выкатывается из-за холмов, густо поросших лесом, и заливает расплавленным золотом землю. Птицы на мгновение примолкают, и начинают порхать и чирикать с удвоенной силой, носясь по окрестностям и вылавливая жуком и мошек на прокорм своим практически взрослым птенцам.

Вот солнечные лучи докатились до распадка, и плеснули на борт дирижабля, заискрив на росе. Я чуть прищурился, и откинулся на старом сиденье, когда-то принадлежавшем давно почившему бортстрелку. В углу развороченного попаданием снаряда поста до сих пор стоят в покореженных креплениях издырявленные осколками тяжеленные запасные короба с лентами, а пара стволов с круглыми радиаторами навсегда застыли, взяв на прицел зенит.

Нет, я мог бы, конечно, потратить пару дней на возню со снятием и сборкой-разборкой этих крупняков, но нужно ли мне это? Лишняя морока, право слово.

После того, памятного вечера, в компании Лешего, Мыша и оборотня, прошло две недели. Я уже успел облазить битый дирижабль, и основательно выпотрошить этого зверюгу.

И похоронить останки воздухоплавателей, которые погибли в жестокой схватке. Часть получила свое осколками и пулями, а часть отравляющим газом, когда теряющий скорость и высоту воздушный корабль был подвергнут химической атаке. Как сказала Беллатрикс, ей управлял Мастер Воздуха со вражеского британского дирижабля ( на этом месте она зло засмеялась), и спастись на корабле с поврежденными обшивкой и отсеками возможности не было, как и не было возможности спастись у германских стрелков, имеющих кислородные маски, от точных очередей множества истребителей.

А попытка тяжело раненого командира германского дирижабля-рейдера прорвать пространство привела к проколу Мембраны, и гибнущий корабль лег сюда, в распадок меж двух холмов иного мира.

Ах, да, Беллатрикс... я перевел взгляд на тяжелую трость из черного дерева, с массивным набалдашником в виде изящной женской головы. Та, почуяв мой взгляд, проснулась, зевнула, и звонко щелкнула зубами из каленой стали. У меня на правой ладони теперь навсегда останутся их отпечатки. Чуть насквозь мне тогда руку не прокусила.

Блин, как вспомню этот момент, так вздрогну. Я только-только поднялся в ходовую рубку, чтобы начать исследование дирижабля, в полутьме спокнулся об валяющуся на палубе какую-то палку, и поднял ее. И этот кусок дерева (с клинком внутри, между прочим) изогнулся подобно змее, и вцепился мне в руку. Перепугался я едва не до испачканных штанов. Рубка, набитая мумифицированными мертвецами, и трость, которая с яростным визгом рвет мою руку. Жуть жуткая.

Продолжение было странным. Каким-то образом, интуитивно, я сумел перехватить управление артефактом, и вырвать свою ладонь из окровавленной пасти Беллатрикс. А та, оплетя мне руку, облизнулась, и что-то пролаяла на немецком.

— Чего? Что ты сказала? — Зло удивился я.

— Рада вас приветствовать, фон Жменев, наследник барона фон Жменева. — На неплохом русском ответила эта непонятная хрень, и в следующий момент в моей руке идеально сделанная трость. — Я, Беллатрикс, разумный артефакт рода фон Жменевых, рада приветствовать Наследника.

Я так и сел там, на какой-то выступ.

Какой фон Жменев? С какого перепуга я наследник каких-то баронов? Мой отец, фактически, из служащих, мой дед из беспризорников после расказачивания, этот момент вообще мало кому известен, так как отец служит в Аэрофлоте командиром воздушного судна. Мандатная комиссия вещь противная, могут много крови испортить, если узнают о расказачивании. Даже то, что дед всерьез воевал на фронтах сначала Отечественной, а потом с японцами. Могут, точнее, могли, перекрыть отцу возможность летать за рубеж.

— С чего ты взяла, что я Жменев? — Немного успокоившись, и забинтовав кровоточащую руку, спросил я.

— Кровь не обманешь, барон. — Трость явственно усмехнулась. — Особенно меня. До того, как я погибла, и моя душа была поймана демонологами и помещена в этот артефакт, я была темной колдуньей древнего и очень знающего рода, и всерьез занималась магией крови. После попадания сюда мне стало многое недоступно, кроме знаний. Ну, и еще боевые заклятия. Честно скажу, та жалкая попытка изгнания демона, что ты предпринял, для меня мало опасна. Так, чуть внимание отвлекла. Но это была демонстрация твоих возможностей некроманта, родовых возможностей, и, согласно завещанию моего предыдущего владельца, барона Германа фон Жменева, я перехожу в твое управление. И кстати, хорош мотать на руку эти тряпки, там уже нет ничего.

— Не было ни гроша, и вдруг алтын... — пробормотал я, разматывая руку. На самом деле, от страшноватой, рваной раны осталась только кровь и ровный шрам. — А это что не убрала?

— На память, милый, на память, чтобы помнил вечно, и не расслаблялся, как сейчас, например. — Беллатрикс усмехнулась, и кивнула в сторону прохода. — Что делать будешь, дорогой?

Обернувшись, я увидел, как куцехвостый оборотень, чье имя я так и не догадался узнать за эти дни, вытащил винтовку из распахнутого оружейного шкафа, и пытается передернуть затвор.

— Ты же вроде как клялся силой и магией? — Вытаскивая из кобуры ракетницу, и взводя курок, спросил я, глядя на бесполезные попытки.— Что, опять обманул?

-Я клялся силой и магией не причинять тебе вреда. Про огнестрельное оружие слов не было. — Практически перекинувшись, зло пролаял оборотень, отбрасывая винтовку. — Ненавижу тебя, щенок!

-Бах! — тяжелый пистолет толкнул в руку, практически в упор выплюнув в грудь оборотня огненный шар. Осветительный снаряд выбил человека-лиса из двери боевой рубки, и через пару мгновений по густой зеленой траве с воем каталось объятое пламенем тело, которое корежило от человека к лису и обратно.

Оборотень полыхал, как будто он был губкой, пропитанной бензином, я аж за дирижабль испугался. Но через минуту пламя стихло, а от кучки обугленных костей поднялись несколько зеленых звездочек. Впрочем, среди них затесался ярко-белый огонек.

— Чего ждешь, хватай их! — Зашипела сзади трость. — Хватай, это освободившиеся души.

— Как, и главное, зачем? — Удивился я, но вспомнил ту схватку с призраком на берегу, и подобным образом ухватил мерцающие звездочки. Притянул к себе белый огонек. Тот немного подергался, как карасик на крючке, и подплыл ко мне. — Интересно, а этот чем отличается?

— Это, внучек, сама суть оборотня. Эх, говорил я тебе, делай его фамильяром, сильнее бы стал! — Появившийся из неоткуда Леший ткнул посохом то, что осталось от чокнутого перевертыша. На моих глазах обгоревшие кости были втянуты в землю корнями трав. — Ну, туда ему и дорога. Может быть, внучек, ты и прав. От него к тебе ненавистью пыхало, как из кострища жаром. А теперь познакомь ка меня со своей протеже, будь добр.

От этой ласковой и вежливой просьбы у меня по спине пробежали мураши размером с гиппопотама, а трость, такое впечатление, попыталась дернуться, чтобы скрыться.