Но нет, никто за мной не погнался, никто не обходил с тыла и флангов. Только двух наблюдателей учуял, скорее, а не разглядел, и как будто с той стороны, на берегу, копошение нехилое. Хотя, чего уж там, яхточку наверняка утащат. Там то делов, прокопать канаву и буксиром сдернуть на воду. Для пяти мужиков работы на три часа. Эх, жалко кораблик, я то на него губу раскатал.

Кстати, над нами прошел еще один дирижабль. Интересно, у них тут что, постоянный маршрут? Красивы эти воздушные гиганты, обманчиво легковесны и неторопливы, и очень изящны. Вот бы полетать на таком. Жаль, ни на одном "СССР" и "Аэрофлот" не написано. Наверное, наши в загранку не летают.

Пока валялся, успел немного изучить оружие, и стукнуть себя по лбу. Ведь я запасные патроны с тел не взял, болван! Так что у меня всего двадцать в магазинке с отъемным рожком, вроде как испанской, и что меня удивило, целых семь в мосинке. И патрон отличается от привычного -винтовочно-пулеметного, без закраины, и вроде как диаметром поменьше.

Ближе к вечеру наблюдатели снялись, и берег, по моим ощущениям, опустел. Не знаю, как мне это удается, но буквально я каждым часом я все лучше людей ощущал, да и не только людей. То же стадо коз-косуль, не видя, но мог точно про каждую рассказать. А еще что-то ощущалось там, где я видал руины, что-то темное, нехорошее. Ну нафиг, туда даже не сунусь.

Выждав какое-то время, я не выдержал, и поднялся на гребень. Знаю что глупо, но вот терпежа не стало, охота было проверить, прав я или нет. Да и если всю жизнь бояться, то проживешь как премудрый пескарь, и сдохнешь так же глупо.

Внизу было безлюдно, и не было моей яхточки. Только катки из бревен на берегу. Блин, аж до слез обидно. Одно хорошо, получается, что я кораблик на две винтовки с каким-то количеством патроном разменял, и что на меня не спустили сразу полицаев с вертолетами и собаками.

А потому, надо уходить, пока светло, и подальше, подальше. Только вот трофеи соберу, и потопаю.

На полянку я вышел уже в сумерках, так что долгого шмона не получилось. Да и противно это. Скидал все, что набрал с тел загонщиков, в том числе пару неплохих сапог вроде как моего размера, и ушел, не оглядывась. Некогда мне хоронить, для этого их карифаны есть, с того сейнера. Пусть возвращаются и хоронят.

Выйдя на опушку, я долго шел на северо-запад, периодически выходя на берег моря. Шел, пока полностью не стемнело, и идти стало тяжело и просто опасно. Тогда я остановился у небольшой группы деревьев, осмотрел местность насчет муравьев, и вытащил из телеги одеяла и сумку с одеждой. Ее решил использовать в качестве подушки, одно одеяло, потолще, бросил на землю, туда же спасжилет, все спать помягче, нашел бушлат, положил в головах винтовку с большим магазином, и завалился спать, укрывшись шерстяным одеялом с нарисованным тигром.

Есть, кстати, совершенно не хотелось, несмотря на то, что я весь день голодный пробыл, и завтрак оставил на поляне около дуба. Да и спать тоже, в голову лезла всевозможная чушь,

Я долго лежал, глядя в звездное небо, и наконец понял, чем оно отличается от моего привычного. Спутников здесь нет, вот чем. А так, просто чудо, не небо. Огромные звезды, котороми усыпан свод, метеоры, словно из рога изобилия сыплются — красотища. Эх, вот бы на межзвездном корабле полетать... хотя, как там у Ефремова? Наша Земля — это тоже звездный корабль, летящий сквозь бесконечность.

Уснул я незаметно. И сон мне снился просто сказочный — космический корабль. Я в странной форме, стою около огромного иллюминатора. Смотрю вниз, на планету, здорово напоминающую Землю, но только напоминающую. Рядом отец, в своей аэрофлотовской форме, он командир корабля. Мать сидит в глубоком кресле. Братишка гоняется за роботом на антигравитационной платформе, бабушка что-то вяжет, точнее. Управляет специальным роботом, подозрительно похожим на Громозеку. Все улыбаются, состояние радости и покоя. Мимо иллиминаторов прошла эскадра наших крейсеров, та самая, с которой я свалился. Играет захождение, я и отец стоит по стойке "Смирно", приложив ладони к козырькам фуражек. Головной крейсер стреляет из пушки, отдавая салют, яркие брызги феерверка расцвечивают горизонт, падая вниз метеорами.

Проснулся я поздно, опоспавшись за милую душу. Встав и оглядевшись, я понял, что нашел великолепную точку для короткой стоянки. Небольшой ручеек, полянка, пара выворотней, создающих отличную защищенную огневую точку. Решено, сегодня никуда не иду, отдыхаю здесь, тем более, что вчера был очень суматошный день. Ну очень насыщенный, я никогда никого не убивал. И очень надеялся, что никогда не придется. Впрочем, особо я не каялся. Никто не заставлял тех парней охотиться на меня, сами вдогон рванули. И, судя по всему, если бы повезло им, то мне мало бы не показалось.

Костер я решил не разводить. Меня на этой полянке не видно не слышно. А вот запах дыма, и тем более — готовки, разлетается очень далеко. Да и визуально дым обнаружить можно очень издалека. Обойдусь. Сухого пайка навалом, вода в вырытом мной в чистеньком песчаннном бережке бочажке уже набралась и совершенно прозрачна, вряд ли какая отрава в нее попала. А если я в нее водки или виски плесну немного, то и большинство бактерий погибнет. А если я наберу земляники, которой, как оказалось, просто дохренища вокруг, от запаха которой голова кругом идет, ополосну ее, надавлю в кастрюльке, сараху туда, водки, водицы — это же просто сказочно вкусно будет!

Чем я и занялся. И сотворив полную кастрюли этой толкушки, точнее, ополовинив эту кастрюлю ( и заодно потребив при этом грамм двести водки), в самом благодушном настроении, принялся за разбор трофееев.

Взял я с преследователей не так, чтобы слишком много. Но и не сказать что мало. Главное — винтовки и по полсотни патронов на каждую. Это для меня неимоверно много. До того я был практически безоружен, топор и ракетница это не автомат Калашникова. А сейчас — я обладатель винтовок, то есть перехожу из разряда добычи в разряд опасных охотников.

Кстати, об охотниках. Мне показалось, или там, где я оставил тела преследователей, шакалы выли? Да и бог с ними всеми.

Так же мне достались два подобия бронежилетов. Именно подобия, самоделки со стальными вкладышами. Но грудь, живот и пах от дробона защитят однозначно, да и от мелкого осколка тоже, скорей всего. Какой-то плотный кожаный шлем, жаль, маловат, мой череп в него лезть не хочет. Пара ножей, кованых и весьма неплохих. Небольшие рюкзачки, даже скорее, сумки, в которых было по небольшому набору из вяленого острого мяса, сухорей и плитки спрессованных сушеных ягод с медом. Фляги, добротные медные фляги. Ремни, портупеи. Две пропотевшие рубахи, которые я уже выстирал и сейчас они висят в лесу, сушатся. Портянки, новые и те, что я с сапогами забрал, тоже уже выстирал. Мне каждое лыко в строку, я жадный.

И самое удивительное — деньги. Три золотые монеты, с надписями на русском, две золотые с каким-то арабским шрифтом, восемь серебрушек, пригоршня разнообразной никеле-бронзовой мелочи, начеканеной в полудюжине стран. Причем медяшки-никелюшки старые, полуистертые, года выпуска на них до две тысячи семнадцатого. А на серебрушках и золотых — от две тысячи пятидесятого ( самый истертый, с арабским шрифтом) до две тысячи сто девяностого. Вот так то. Два века разброс. Судя по всему, тут на самом деле что-то крякнулось, что-то ужасное. Это что должно было случиться, что бумажные деньги исчезли? Насколько я помню рассказы бабушки, даже после революции и царские деньги, и керенки какое-то время ходили.

Остаток дня я провел в благостном почти безделии, разве винтовки вычистил до блеска. Похвалил себя за то, что нацедил машинного масла из непочатой, герметично запечатанной канистры в поллитровую пластиковую бутылку. Кстати, на магазинке не было шомпола, ладно хоть на трехе сохранился. Хотя, какая треха, калибр шесть с половиной миллиметров у винтовки выбит на ствольной коробке, не зря мне патрон другим показался. Вот так, видом все та же мосинка, а и патрон иной, и магазин больше на два патрона. И магазинка оказалась испанской, хотя, чему удивляться? Испанцы делали шикарное оружие еще при царе Горохе.

Винтовки были очень не новые. Очень-очень не новые. Следили за ними, но сразу видно, старье. Затворы и ствольные коробки в местах фиксации основательно стерты, воронения ни на стволах, ни на коробках практически не осталось, дерево очень старое, кой-где трещины, стянутые толстой латунной проволокой. Но главное, они есть, есть оружие. Я хотел даже попробовать отстрелять по паре патронов, но пока отложил. Не стоит почти полное безмолвие беспокоить.

Ночевать я завалился под тем же деревом, выматерившись про себя на комаров. Уж на что их было много около моря, но по сравнению с этими местами их на берегу практически не было. А тут меня за первую ночь сгрызли, хоть и спал, нятянув одеяло на голову. Хотя, к моему удивлению, укусы почти не чесались, видимо, привыкает организм к комариным токсинам. Но все равно, этот постоянный зудеж просто кошмарен.

И все-таки я уснул, причем к моему удивлению, едва коснувшись ухом накрытой тряпкой сумки. И спал сладко-сладко, пока меня не вырвало изо сна чуство опасности. Примерно такое-же, когда я того призрака врукопашную ухайдокал.

Открыв глаза, я увидел летящую на меня серебристую молнию, и едва успел перекинуть ее через себя ногой, при помощи приема самбо. А потом, ухватил топор, с маху влепил в грудь обухом какому-то седому как лунь, но при этом шустрому как вода в унитазе, деду.

Шагнув вперед, к моему немалому удивлению, пытающемуся встать дедку, я прижал лезвие топора к его горлу.

— Дед, а дед. Ты чего на людей кидаешься? И что это у тебя из жопы торчит? Хвосты, что ли?— Картинка полный сюр, ежели честно. Дедок с пятью хвостами, вяляющийся у меня под ногами, полнолуние, вой, а точнее, плач-тявканье шакалов где-то неподалеку. Какая то странная сказка.

— Не убивай, некромант. Я не виноват, Луна мозги свернула. За свою жизнь выкуп дам. — Дед наконец смог что-то сказать вменяемое, и на русском.

— Соврешь ведь, и не дорого возьмешь. — Я усмехнулся, пытаясь понять, как себя вести.

— Клянусь своей жизнью и посмертием, что ни силой ни магией не причиню тебе вреда. — Дед поднял руку, которую коротко окутало синее пламя. — Видел. Я не соврал. И вообще, знал бы. Что ты некромант, вообще мимо бы прошел. Впервые вижу вашего брата не с ножом, а с топором. Обычно вы что-то более компактное предпочитаете.

— На вкус и цвет все фломастеры разные, дед. Чем откупаться будешь? Учти, во всякие клады не верю, а то к ним полгода идти и год копать. — Меня несло, прямо скажем. Говорю всякую чушь с умным видом, и бровью при этом не веду..

— Дирижабль, иномирный. Лежит тут, километрах в шести, в распадке. Не разрабленный, но я к нему подойти не могу, рунная охрана от нелюди и нежити. Но с тобой пропустит. — Дедок оскалился, и аккуратно прикоснулся к топорищу. — Может, уберешь свой топорик? А то знаешь, дрогнет рука, и не узнаешь где сокровища.

— Уберу. — Я кивнул, вынимая из кобуры ракетницу, и взводя курок. Выстрелить из этого пистолета сложно, очень сильное усилие на спуске, хотя чего только не бывает. Но хоть какая-то гарантия. — Дед, тут серебро в огнесмеси, оборотней с гарантией гасит. Понял? Тогда я тебя сейчас свяжу, и посидишь тихонько до утра..

После чего я встал, держа на прицеле притихшего дедка, и взял свою веревку, с которой свалился с крейсера. Кстати, мне еще кажется, что дед такой смирный потому, что я каким-то манером его придерживаю. Неясно как и каким образом, но вот уверен я в этом. Эх, и спрашивать его стремно, к сожалению.

Деда я замотал как гусеницу шелкопряда, и уселся неподалеку. И закемарил, совершенно не опасаясь. Опять-таки из-за уверенности, что я смогу понять, что собирается творить дедок, уж слишком хорошо я его ощущаю, страх, злобу и неуверенность. Это что, у меня как у Кашпировского или Чумака сверхспособности проснулись?

На удивление хорошо выспавшись, я утром снял с хвостатого деда большую часть веревок, и кляп вытащил.

— Тьфу, тьфу! Слушай, некромант, я оборотень-лис, у меня очень нежное обоняние. А ты меня грязной тряпкой заткнул. И еще связал просоленными веревками, это что, ты специально так издеваешься. Я ж пошевелиться не мог, руки печь начинало! — Дедок, отплевавшись, начал ругаться. И продолжал до тех пор, пока не получил от меня сухарь и кусок сушеной рыбы.

Блин, я порой смеялся над бабушкой, когда она оставляла сдобные сухарики на блюдечке, или сметану в миске, ставя их за газовую плиту. А тут... дедок просто мурчал от удовольствия, стараясь не проронить ни крошки. И сухарь, и сушик он умял с огромным наслаждением, как какой-то неземной деликатес. А я сделал в памяти заметку, что в этом бабуля была права. То есть, она может быть права и в другом.

— Ну, веди, Сусанин. — Я ухватился за рукояти тачки. А вообще, она у меня удачно вышла, крепко и надежно, вон как я от тех загонщиков мчался. И ничего, выдержала все эти прыжки через кочки.

Шли долго. Я черз три часа здорово устал толкать свою тачку, но дедок сказал, что почти пришли, и показал на поросшие лесом невысокие холмы.

— Только не шуми здесь особо, лешему может не понравиться.— Заходя в дубовую рощу, предупредил оборотень. Блин. У меня точно крыша съехала, и я лежу в психиатрическом отделении Севастопольского госпиталя, и пускаю слюни от убойных лекарств. Иду за дедом с четырьмя хвостами. Который заявляет, что он оборотень, что надо не шуметь в лесу, ибо придел леший... сказка какая-то. Осталось Василису Прекрасную найти, и Елену Премудрую. Надеюсь, эти две барышни войдут в мое положение, и спасут от спермотоксикоза ударным сексом, которого у нас в Союзе нет.

Через сорок с небольшим минут я стоял, вытирая пот со лба и глядя на потерпевший катастрофу дирижабль. Здоровенная машина удобно улеглась в распадке меж двух холмов, завалившись на один из них правым боком. На целевшей части обшивки виднелись остатки названия, выполненые готическим шрифтом, и немецкий крест, причем времен Первой Мировой.

Дирижабль, даже в таком состоянии, вызывал нешуточное уважение. Серьезная машинка, прямо скажем. Метров под полтораста, не меньше, в длину, высокий и широкий. Кой-где, сквозь лохмотья обшивки, проглядывает дюралевый скелет и внутренние баллоны. Корабль не горел, ну, так как тот, Третьего Рейха, "Гиндербург" который, но явно побывал в серьезной заварухе. Верхняя огневая точка практически сметена прямыми попадания, множественные следы пулеметно-пушечных очередей на обшивке. Интересно, насколько я помню, в Первую Мировую автоматических пушек не было.

Оборотень стоял рядом, хмуро поглядывая на меня и дирижабль. Грустно так, печально, хвосты свесил. Кстати...

— Дед, а у тебя вроде же как пять хвостов было? — Поинтересовался я, и тут же был вынужден швырнуть себя вбок перекатом. Дедок, до того мирным пенечком стоявший рядом, превратился в оскаленную пасть и чуть не вцепился мне в глотку. А сейчас валялся с воем по поляне, схватив себя за шею, и дымился потихоньну. А на моих глазах от его роскошных серебристых четырех хвостов остался один, и тот куцый.