Спартак 2

Спартак — II.

Венера против Рыси.

Глава I. Бегство Энея.

Согласно родовому преданию римского рода Юлиев, свое начало они брали от времен Троянской войны, где среди тех, кто защищал Троаду от данайцев, был герой Эней. Согласно общепризнанным известиям, отцом его был Анхис, а вот матерью героя являлась сама богиня любви Афродита — Венера. Плененная красотой молодого троянца, она явилась к нему под видом смертной девушки. Плодом их любви стал Эней, которого вскормили нимфы и в пятилетнем возрасте отправленного к отцу.

Эней был единственным из троянских героев, кто за время войны не пал от рук богоравного Ахиллеса, яростного Аякса, неукротимого Диомеда или хитроумного Одиссея. Во всех схватках и сражениях богиня Венера постоянно защищала своего сына, неизменно унося его из-под удара вражеского копья или меча в Трою.

В ночь, когда ахейцы коварством проникли в Илионскую твердыню и принялись убивать спящих её жителей, Эней вновь избег горести смерти или плена, благодаря заботам своей божественной матери. По её зову, он вовремя проснулся, и смог вынес из объятого пламенем гибнущего города своего старого отца Анхиса, сына Ила, но потерял красавицу жену Креусу.

Объединив вокруг себя других беглецов благодаря своему геройскому прошлому и царственному происхождению и погрузившись на корабли, отправился искать свою новую родину. После долгих скитаний, потеряв у берегов Сицилии отца, разбив сердце безутешной Дидоне, он прибыл к западным берегам Италии. Там женившись на дочери местного царя, основал город Лавиний и дал начало новому царскому роду латинов.

Возглавлял список новоявленных царей сын Энея Ил, который благодаря местному языку трансформировался в Юла, давшего начало роду божественных Юлиев. Прямых потомков этого рода по мужской линии к лету 71 года до н.э. было двое. Гай Юлий Цезарь сын Гая Юлия Цезаря Страбона претора Римской республики и Луций Юлий Цезарь, сын Луция Юлия Цезаря, консула Рима.

Второй Цезарь приходился дядей первому Цезарю, на долю которого выпал жребий повторить судьбу своего легендарного предка. Как и Эней, он оказался осажденным в своем родном городе, который подобно Трое, пал благодаря предательству и коварству.

Как и Эней, он пытался с оружием в руках отстоять свой родной кров, но под натиском врагов был вынужден бежать из объятого пламенем Рима. Небольшим отличием между деяниями этих двух мужей в этом моменте было то, что в отличие от Энея, отец Цезаря к этому моменту уже был мертв и вместо него, он вынес из гибнущего города свою престарелую, по меркам того времени мать Аврелию Котту.

Вместе с ней от неминуемой гибели спаслась его вторая жена Помпея Сулла, но при этом, Цезарь потерял свою горячо любимую дочь Юлию от первой жены Корнелии. Малышке было всего пять лет отроду и когда благородное семейство спасалось от мечущейся из-за каждого угла смерти, она потерялась.

Возможно, на неё свалилась горящая балка или кусок черепицы дома, мимо которого они пробегали. Возможно, малышку просто затоптали другие беглецы, а быть может кормилица, что присматривала за Юлией, свела свои давние счеты с хозяевами. Ведь недаром римская пословица гласит: — Сколько в доме рабов, столько и врагов.

Ещё одним отличием от биографии мифического предка было то, как именно покинул обреченный Рим Гай Юлий. Эней, согласно легендам проложил себе дорогу из Трои храбростью и мечом. В отличие от него, Цезарь покинул Рим благодаря счастливому случаю, умело выданный им потом за расчетливость и прозорливость. Имя этому счастливому случаю, было — Большая Клоака и был он отнюдь не случаен.

После того как попытка устранения Спартака руками оска Тиберина провалилась, осадившие Рим спартаковцы с большим вниманием стали наблюдать за водами протекавшего через него Тибра. Всякого человека кто пытался покинуть город таким путем, они задерживали и подвергали тщательному допросу, не зависимо от того, кем он был. Рабом, дезертиром или торговцем провиантом.

Видя все это, начальник римской милиции с новой силой принялся искать возможности устранить Спартака, ибо только в этом видел спасение родного города от осадивших его врагов. Не имея возможности по воздуху попасть в лагерь гладиатора, Юлий Цезарь был вынужден сосредоточить свое внимание на подземных ходах.

Подкоп был слишком долгим и трудоемким процессом, а самое главное — опасным. Не было никакой гарантии того, что от перебежчиков Спартак узнает о подкопе и не попытается через него проникнуть в город. Такие случаи в военной практики были хорошо известны и потому, Цезарь был вынужден прибегнуть к услугам городской канализации.

Благодаря своему новому положению и должности он узнал, где и как можно проникнуть в Большую клоаку. Теперь осталось найти человека, который согласился войти в неё и, оказавшись по ту сторону стен совершить новую попытку покушения на жизнь вождя восставших рабов.

Идея убийства Спартака была для Цезаря идеей фикс. После того момента, когда спартаковцы подбросили к городским воротам голову несчастного Тиберина, он занимался ею куда больше, чем наведением порядка на улицах Вечного города и укрепления рядом римской милиции. С этой целью он собрал вокруг себя небольшой круг лиц, разделяющих убеждение Цезаря, что Рим может не дождаться прихода вызванных Сенатом легионов Метелла или Лукулла.

По ходу своей новой службы, Гай Юлий ежедневно часто общался с простыми горожанами и как никто другой из представителей римской власти, знал их насущие заботы и тревоги. Знал, о чем они говорят на улицах и в тавернах, за стенами своих домов, а также догадывался, о чем они думают. И чем больше он все это узнавал, тем сильнее его беспокоила дальнейшая судьба Рима.

Ибо с каждым новым днем осады, он приходил к страшной для себя мысли, что главную для Рима опасность представляют не осадившие его рабы, а собственные горожане. Уж слишком сильно отличались между собой столы знати и простых римлян. У первых, на столе стояло все, начиная от привычных для римлян яблок и заканчивая яйцами, а у вторых, кроме воды и тщательно отмеренной порции хлеба ничего не было.

Будучи по своей натуре киником и прагматиком он прекрасно понимал, что, сколько бы, красиво и правильно не говорили бы на Форуме Ватий и Цицерон, пробуждая в сердцах римлян патриотизм, они не смогут наполнить их голодные желудки. Противоречия между сытыми и голодными будут только увеличиваться и рано или поздно произойдет взрыв. Со всеми ужасами и страданиями так хорошо знакомой Цезарю Гражданской войны.

Самое плохое в этой ситуации было то, что все те, с кем он пытался обсудить нависшую над Римом опасность, не хотели его слушать. Точнее сказать его слушали, но не слышали, так как не хотели слышать.

Сенаторы и всадники, оптиматы и популяры дружно твердили в один голос, что Цезарь сильно преувеличивает опасность внутреннего бунта. Что угроза взятия Рима взбунтовавшимися рабами прочно сплотила всех его жителей не зависимости от положения и богатств. Да, Сенат был готов поддержать нуждающихся горожан, но чтобы ввести продуктовые пайки и тем самым уравнять сенатора и ремесленника — это уже лишнее. К чему это? Ведь не сегодня так завтра к стенам Рима подойдет Метелл с Лукуллом, и разгромят этот проклятый сброд рабов, гладиаторов и прочих предателей интересов римской Республики. Или начальник городской милиции сомневается, что так оно и будет? Нет? Очень хорошо. Значит нужно набраться терпения, затянуть по туже пояс и немного подождать.

Таков был настрой римского Сената и, уткнувшись в эту бетонную стену, Цезарь иногда откровенно жалел, что он находится по эту сторону стен, а не по ту. Чувство эти, конечно, были кратковременные и мимолетны, но очень и очень эмоциональные.

Не было полного понимания и среди сторонников Цезаря, согласившихся составить заговор против Спартака. Нет, они все горячо ненавидели гладиатора, принесшего столько много горя Республике, им лично или их друзьям и близким. Да, они сознавали опасность личности Спартака и были готовы оказать самую действенную помощь Цезарю в его устранении подобно легендарному Гаю Муцию Сцеволе. Однако в словах многих из них нет, нет, да и проскакивала надежда на скорый приход легионов Метелла и Лукулла и разгром армии рабов.

Другим камнем преткновения было то, что заговорщики не воспринимали Спартака как равного себе человека. И стоило Цезарю сказать, что опасно недооценивать врага и по своим способностям и таланту, гладиатор мало чем уступает самим римлянам, на него немедленно обрушился шквал гневных упреков со стороны его собеседников.

— Ты излишне расточителен в своих оценках, относительно этого подлого гладиатора! — возражал ему Марк Антоний, по матери приходившийся Цезарю дальним родственником. — Варвара раба, отданного в гладиаторы на потеху толпы, даже чисто теоретически, никак нельзя сравнивать по способностям с римским гражданином! Эти вещи просто несравнимы!

— Это он у нас был рабом и гладиатором, а там, у себя, согласно имеющимся у меня сведениям он являлся знатным человеком. Попавшие к нам в плен рабы в один голос уверяли на допросах, что его мать дочь боспорского царя Перисада убитого скифским вождем Савмаком. Который с большой долей вероятности и был его отцом.

— И ты веришь в эти придуманные чернью сказки?! — в благородном негодовании изумился Гай Публий Азиний. С ним Гай Юлий близко сошелся при формировании отрядов городской милиции и за время общения ни разу не мог усомниться в его чести и преданности идеи убийства Спартака. — Как можно в это верить!?

— Не думаю, что человек будет врать, когда ему поджаривают на медленном огне ноги и рвут щипцами живую плоть.

— Ты говорил с фанатиками, которые свято верили в собственные выдумки, и своим тупым упрямством заставили поверить в них и тебя! — всплеснул руками Азиний. — Право Цезарь, я был о тебе иного мнения.

— Его тактика и его победы заставляют меня видеть в словах рабов зерно непреложной истины. Он разгромил Красса, точно также как Александр разгромил Дария в битве при Гавгамелах. Заманил в ловушку преторов Эмилиана и Долабеллу как заманивал наших предков Ганнибал. Разбил превосходящую его по силе армию Помпея, благодаря построению своего войска, как это делал против спартанцев легендарный воитель Эпаминонд. И во всех его действиях, я вижу присутствие большого таланта, которым вряд ли может обладать сын пастуха, землепашца, горшечника, ремесленника или торговца.

Подобно игроку в латрункул Цезарь выстроил перед Азинием стройную логическую цепь, но тот не пожелал принимать их на веру. Гордо вскинув голову, он стал энергично выдвигать свою линию контраргументов.

— А я вижу во всех перечисленных тобой примеров лишь одно удачливое стечение обстоятельств и ничего более. Ты сам говорил, что появись конница Помпея на час раньше и у Силари наголову был бы разбит не Марк Красс, а Спартак! — начал загибать пальцы Азиний. — Преторы Долабелла и Эмилиан были назначенцами и не имели никакого опыта ведения войны, а что касается Гнея Помпея, то он был разбит исключительно из-за трусости своей изнеженной конницы!

Приведенные Азинием аргументы имели под собой логическую основу, но Цезарь быстро перевел их в свою пользу.

— Все это всего лишь красивые предположения и сладкие утешения, что мало чего стоят по сравнению с нашей безрадостной действительностью. А она, позволь тебе напомнить состоит в том, что Спартак стоит у ворот Рима. Он не намерен отступать и не известно. Как долго нам ждать помощи извне, и смогут ли Метелл или Лукулл разбить его.

Удар был не в бровь, а в глаз, но Гай Публий не собирался просто так уступать в столь принципиальном для него вопросе.

— У этого раба есть только один настоящий талант. Талант в умелом подражании поведения своего господина. Посмотри, ведь всё, благодаря чему он смог возвыситься над остальными рабами и одержать победы над нашими легионами он позаимствовал исключительно у нас! — от негодования на скулах Гая Публия выступил гневный яркий румянец.

— Построение войска на битву, вооружение солдат, разбивка лагеря всё один в один как у нашего войска, а не у войска Александра Великого, Ганнибала и Пирра с Эпаминондом в придачу. Распорядок и внутренние законы армии, воинские звания и должности, знаки когорт и манипул, знамена легионов — ведь это все наше! Единственное отличие в том, что вместо белого цвета аквилы у него красный цвет, а вместо орла на них сидит кошка, а так настоящий римский легион! — бросал в запале спора Азиний свои аргументы, но все они летели мимо Цезаря.

— Хорошо, допустим, что Спартак всего лишь талантливый подражатель и любимец ветряной и капризной богини Фортуны. Но как быть с тем фактом, что он ещё и грамотен, владеет греческим языком, знает латынь и читал сочинения Гомера и Платона, — с плохо скрываемым ехидством учтиво уточнил Цезарь, нанося сокрушающий удар по обороне оппонента.

— В лагерной палатке разбитого нами претора италиков Ганика было обнаружено письмо Спартака, и я имел возможность ознакомиться с ним. Могу смело сказать, что оно было, не только грамотно написано, но его стиль и слог говорил о том, что написавший его человек хорошо разбирается в политике и умеет аргументировать свои доводы. Не каждый военачальник, а уж тем более писарь сможет написать послание так, как оно было написано Спартаком.

— Чувствую, что ещё чуть-чуть, и ты скажешь, что этот "царский" отпрыск равен нам римлянам или даже выше нас! — зло произнес Азиний, грозно скрестив руки на груди, не имея веских контраргументов. — Скажи, я жду, этого!

— Не удивлюсь тому, что по прошествию времени окажется, что по своему происхождению, Спартак римлянин — молвил Цезарь, самым будничным тоном, чем окончательно добил Азиния.

— Что!!? — у Гая Публия от возмущения перехватило горло, и он стал яростно кашлять, пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха. — Как ты посмел, кхе-кхе, сказать такое!? Цезарь!! Кхе-кхе-кхе!

Азиний много что хотел сказать, но проклятый кашель, прочно перехватил его горло и не собирался его отпускать.

— Так думаю не только, я один, но и Марк Антоний, — продолжал сыпать факты Цезарь, яростно тесня своего противника. — Он вместе с другими жителями города ходил к пифосам с даровым зерном и видел стоящего неподалеку Спартака. Скажи, Марк, на кого он, по-твоему, больше похож? На фракийца, скифа, грека или римлянина?

— В нем мало, что от фракийца или грека, но много от римлянина. Начиная от отсутствия бороды и гордой посадки головы, до того, как он говорит — пробурчал Антоний, с неудовольствием вспоминая день, когда выполнения тайного задания сената, он вместе с простым людом, выпущенным из города стражей, торопливо набивал мешок дарованным рабами зерном.

Запах испеченного из него хлеба, Марк Антоний запомнил на всю жизнь. Никогда прежде, хлеб не казался ему таким вкусным, а еда не приносила такой радости, какую он испытывал в тот день.

— И как он говорит?! — сварливо воскликнул Азиний, отчаянно пытаясь сохранить лицо при плохой игре. — Как италийский провидец или фракийский колдун, что ловко умеют внушать простым людям свою волю под видом воли богов?

— Он говорил как человек, который с детства привык отдавать приказы другими. Это было сразу по нему видно — коротко отрезал Антоний, вспомнив взгляд проклятого гладиатора, пристально смотревшего на подошедших к пифосам римлян. В его взгляде не было ни капли торжества или презрения к тем, кто лихорадочно пересыпал даровое зерно в мешки. Он смотрел с колким прищуром человека, ведущего одному ему понятную игру. Марк Антоний был готов проставить свою голову против дырявого горшка, что это было именно так.

— И все равно, я считаю Спартака рабом и никем иным! — упрямо твердил Гай Публий, но Цезаря это мало интересовало.

— Раб, он или нет, сейчас не так важно. Главное, он очень опасный для нас противник и нам нужно как можно быстрее его устранить. Иначе он отправит нас и все величие Республики в царство Плутона — изрек Юлий, и никто из присутствующих в комнате людей не стал с ним спорить.

После недолгого обсуждения, заговорщики пришли к мнению, что после неудачи Тиберина, выдавать себя за сбежавшего из Рима раба не имеет смысла. Никто из них совершенно не был похож на раба и был бы моментально разоблачен. Куда было лучше назваться другом и соратником Сергия Катилины или Публия Суры бежавшего от рук Сенатом. Спартак наверняка захочет узнать подробности разоблачения заговора, прикажет привести беглеца к себе, и тогда, все будет зависеть от милости бессмертных богов и удачливости нападавшего.

Чтобы каждый из заговорщиков имел равные возможности в этом важном и ответственном деле, было решено бросить жребий. Один за другим они опускали руку в ящик и вытаскивали из него камни. Белый камень достался Азиний, который откровенно обрадовался этому.

— Хвала Юпитеру, услышавшему мою молитву! — радостно воскликнул Гай Публий. — Я с честью выполню свой долг перед Римом, как только окажусь рядом со Спартаком. Можете в этом не сомневаться, но как мне избежать ошибки Тиберина? Я не хочу разменять свою жизнь на жизнь писаря или военачальника фракийца?

Азиний вопросительно посмотрел на Антония, единственного из всех заговорщиков знавшего вождя рабов в лицо и получил довольно неожиданный ответ.

— Как только увидишь человека с волчьим взглядом, можешь не сомневаться — перед тобой Спартак и никто другой.

— Ценная примета — усмехнулся Азиний.

— Тогда уступи свой жребий мне, я его точно узнаю — предложил ему Марк Антоний, но Гай Публий решительно его отклонил.

— Уступить честь стать вторым Брутом — никогда — гордо отчеканил Азиний и, помолчав, добавил. — Если меня все-таки постигнет неудача, тебе лучше подойдет роль дезертира, а Цезарю придется довольствоваться образом философа киника.

Новоявленный избавитель отечества собрался исполнить свои намерения ближайшие два-три дня, но на следующий день Рим пал и спасать было уже некого.

Юлий Цезарь так и не узнал, как сложилась дальнейшая судьба Марка Антония и Гая Азиния. Вместе со своим отрядом милиции он храбро бился на подступах к Капитолию, а когда натиск врагов разбросал их в разные стороны, бросился домой.

Сколько раз он мог погибнуть от мечей и копий, снующих по городу спартаковцев или случайной стрелы выпущенной кем-то из римлян, трудно перечислить, но богиня Венера хранила своего отпрыска. Целым и невредимым он вбежал в дом и, потрясая окровавленным мечом, приказал до смерти перепуганным женщинам собираться.

Не слушая криков и причитаний матери и жены, он не дал им время на собирания вещей, платьев и прочего скарба что, по мнению женщин нужно было обязательно взять с собой из дома. Цепко схватив Помпею за её густые темно-рыжие кудри, он буквально притащил жену к дверям дома, не обращая внимания на её истошные мольбы.

Мать, жена и служанка с Юлией на руках покинули дом в том, что было надето на них. Единственное исключение было сделано для кошельков с деньгами и фамильных ларов. И то и другое было торопливо положено в две плетеные корзины. Одну несла Аврелия Котта, другую с богами, нес сам Цезарь. Вбитое с детства почтение к ларам не смог переломить даже страх перед смертью.

Выставив вперед меч, он храбро вел свой небольшой отряд по горящему городу, и богиня вновь укрывала его своей эгидой. Пробежав несколько кварталов, они достигли нужного места, где находился люк открывавший путь в царство Большой Клоаки.

Он был специально сделан для ассенизаторов, что регулярно спускались под землю и проверяли состояние канализации. От запаха, который ударил в нос из разверзнувшегося отверстия в земле, у бедной Помпеи началась истерика, которая была быстро подавлена при помощи грубой физической силы её мужа.

Первым начал спускаться в дурно пахнущую шахту старый привратник Ганимед, за ним последовала Помпея со своей служанкой Валерией и молодым поваром Варроном. Обоих их внучка Суллы привела в дом Цезаря, как и часть денег, что лежали на дне корзины Аврелии.

Стоя у края шахты вместе со служанкой Миррой, она с тревогой смотрела на Цезаря, что лихорадочно озирался по сторонам, отчаянно надеясь увидеть рабыню Эвтибиду с Юлией на руках. Движимый любовью к дочери, Гай Юлий был готов броситься на её поиски, но мать остановила его.

— Юлий, у тебя ещё будут дети! А пока нужно спасаться! — повелительно выкрикнула Аврелия и решительно схватила сына за руку. Неизвестно, что заставило Цезаря покориться воли матери. Возможно любовь и уважение к ней, что славилась среди римских матрон своей высокой нравственностью и добродетельностью, а возможно, что и отряд спартаковцев, что показался в этот момент в конце квартала.

С тяжелым сердцем, Гай Юлий задвинул крышку люка над головой и в наступившей темноте стал спускаться по крепким скобам, вделанных в кирпичную стену шахты. Каждая пройденная им скоба все надежнее и надежнее отделяла беглеца от того страшного ужаса, что творился над его головой на улицах и площадях Рима. С каждым метром спуска, тьма все надежнее скрывала отпрыска богини Венеры в своих мрачных объятиях.

Когда Цезарь достиг нижней площадки шахты, ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки, но беглецы недолго пребывали впотьмах. Благодаря тому, что он внимательно изучил устройство этого отрезка Клоаки, Цезарь точно знал, где находятся смолистые факелы и заправленные маслом лампы, при свете которых, ассенизаторы проводили свои осмотры.

Как достойные наследники этрусков, римляне создали Большую Клоаку обстоятельно и добросовестно. Дорожки, по которым ходили смотрители вдоль канала нечистот, были ровные без выбоин и имели небольшой уклон. Это позволяло попадавшим на них из сточных труб отходам человеческой жизнедеятельности беспрепятственно стекать в саму клоаку, не создавая на них больших луж.

Где там далеко, Вечный город переживал страшные минуты своей истории, но при всем этом, его канализация исправно работала. Несколько раз группа Цезаря попадала под струи зловонных нечистот, что нет-нет, да и обрушивались на них из-под самого потолка. В условиях невыносимых миазмов каждый шаг вперед беглецам давался с большим трудом. На их счастье, через определенное расстояние им попадались выемки с небольшими площадками, где они могли отдышаться и собраться силами.

Солнце уже клонилось к закату, когда беглецы добрались до того места, где сточные воды Клоаки выходили наружу и через мелководье впадали Тибр.

Трудно представить с какой радостью измученные беглецы ринулись вперед, чтобы вдохнуть спасительного воздуха, но на их пути возникли две серьезные проблемы. Первая, в виде массивной решетки, что прочно перегораживала выход из туннеля Большой Клоаки. Римляне строили все добротно и обстоятельно и, создавая канализацию, позаботились об её защите. Чтобы открыть створки решетки, нужны были специальные ключи. Именно в этот вечер Цезарь намеривался взять их у главного ассенизатора города, чтобы обеспечить проход Азиния, но капризная госпожа Судьба все переиграла.

Единственная надежда беглецов заключалась в том, никто не знал, насколько глубоко был погружен створ решетки в вытекающие наружу нечистоты. До самого дна стока или оставлял определенный спасительный зазор для беглецов.

Не минуты не раздумывая, Цезарь был готов выяснить это, но едва он приблизился к решетке, как возникла другая, не менее острая и опасная проблема. Она была представлена спартаковским караулом, что громко обсуждал, продолжать ли им сторожить "эту чертову дырку" или присоединиться к грабящим город братьям.

Слыша их голоса, Цезарь взмолился к бессмертным богам, чтобы те в споре долга и алчности перевесили чашу слабости людской души в их пользу. Однако пока он молился, а боги думали, за его спиной родилась третья проблема, в лице старого привратника Ганимеда.

Трудно сказать, что заставило его оставить маленький отряд и броситься к решетке закрывающей выход из Клоаки. Возможно, у старика от нехватки воздуха просто помутился рассудок и, позабыв обо всем, он бросился к свежему воздуху. А возможно, у него прошла оторопь привычно сгибать спину перед хозяином, и он решил свести с семейством Цезаря старые счеты, которые были у любого раба к своему господину.

Так или иначе, нетвердой походкой он двинулся вперед, не обращая внимания на все запрещающие знаки со стороны Цезаря. Ганимед не остановился даже тогда, когда Юлий Цезарь попытался остановить его. Недовольно сбросив его руку, раб стал обходить своего господина и даже открыл рот, чтобы сказать ему что-то гневное и недовольное.

Голос Ганимеда наверняка услышал бы спартаковский караул и тогда, судьба семейства Цезаря была бы предрешена. Нужно было принимать решение, и Гай Юлий без колебания принял его. Участие в битве при Силари и последующая схватка у стен Капитолия научили потомственного аристократа быстро и решительно защищать свою жизнь при помощи оружия. Не успел Ганимед далеко отойти от него и подать голос, как Цезарь мгновенно оказался у него за спиной с мечом в руке.

Как не тяжел было Цезарю в этот момент, как не хватало сил в натруженных руках и усталой груди, но он сделал то, что посчитал нужным сделать. Крепко перехватив старое морщинистое горло привратника, он не дрогнущей рукой всадил ему в спину гладиус, а затем устоял на ногах, пока тело умирающего Ганимеда билось в конвульсиях.

Схватка с привратником отняла у Цезаря последние силы. С большим трудом и дрожью в коленях он смог положить убитого раба на каменную дорожку. Если бы в этот момент кто-то ткнул в него пальцем, Юлий бы непременно упал. Так он был слаб в этот момент, но когда он поднял голову и посмотрел на своих спутников, все они дружно попятились от него. Столь страшным и грозным был его взгляд в этот момент, и никто из оставшихся рабов не посмел последовать примеру Ганимеда. Варрон со служанками стали испуганно жаться к стенам Клоаки не смея открыть рта.

В это время, спор между караульными закончился. Богиня Венера склонила чашу спора в пользу своего отпрыска и, бросив свой пост, солдаты отправились к ближайшим городским воротам, чтобы принять участие в грабеже.

Возблагодарив богов за милость и выждав определенное время, Цезарь приблизился к преграждающей путь к спасению решетке. Крепкие железные прутья в руку толщиной позволяли пролезть между собой только ребенку, тогда как для взрослого человека они были непреодолимым препятствием.

Все в ней было сделано на совесть, и даже искусно сделанная калитка, не уступала по своей толщине остальным прутьям решетки. Охваченный чувством полной безысходности Цезарь собрался броситься в нечистоты, но Венера избавила его от подобного купания. Когда от злости, Гай Юлий тряханул решетку калитки, она неожиданно легко отошла, открыв беглецам дорогу к спасению.

Уже много времени потом, Цезарь стал догадываться, что калитка была, не просто открыта, а ловко взломана снаружи. Однако это было потом, а пока измученные беглецы с радостью покинули свое укрытие и выбрались наружу.

В быстро наступавших сумерках, они добрались до близлежащих речных зарослей и затаились. Теперь перед беглецами встала новая проблема, куда идти дальше? Где искать спасение? Ведь благополучно избежав смерти в гибнущем городе и объятиях страшной Клоаке, они могли погибнуть, наткнувшись на врагов, все ещё стоявших у стен Рима плотным кольцом.

Цезарь в глубине души очень надеялся, что чувство соблазна возьмет вверх и спартаковцам в этот момент будет не до них, но при этом он хорошо понимал, что удача не может быть бесконечной.

После недолгого разговора с матерью, Цезарь решил вести свое семейство на север Лацио или Этрурию. Там у него были дальние родственники и знакомые, но до них нужно было ещё и добраться.

Не желая подвергать жизнь матери и жены риску, Цезарь придерживался следующей тактики. Он шел впереди своего маленького отряда в разведку и, только убедившись, что все спокойно, возвращался за ними.

Дважды, Цезарь натыкался на спартаковские заставы стоящие в засаде на дороге. Дважды он подвергался сильнейшей опасности, но оба раза солдаты его отпускали, приняв за сбежавшего из Рима раба. В этом ему помогал его грязный и оборванный вид, а также сильный запах, что исходил от беглеца. Он был столь силен, что ни один караульный не хотел долго с ним находиться.

Когда же солдаты спрашивали Цезаря, почему от него так пахнет он, не моргнув глазом, говорил, что он золотник и неудачно опрокинул на себя помои, когда их вывозил с виллы, что в большом количестве было на морском побережье.

Последним штрихом, что заставляло солдат поверить, что перед ними именно рабы, а не римляне было то, с каким видом Цезарь просил у них хлеба. Упав на колени и прижав к груди черные от грязи и нечистот руки, он плачущим голосом умолял караульных не дать ему умереть с голоду.

Артистическими способностями Гая Юлия боги не обидели и, один из караульных, тронутый его мольбой, порывшись в своей походной сумке, протянул ему кусок заветренного хлеба. Однако не всегда слова Цезаря трогали солдатские сердца. Другой караульный разразился в адрес смердящего попрошайки отборной бранью и вместо хлеба, наградил Юлия сильным пинком в зад. А когда тот упал в придорожную пыль, громко смеялись над ним.

Очень может быть, что в другое время, днем, Цезарь вряд ли бы смог столь легко миновать вражеские караулы, но в это вечер и эту ночь все было по-иному. Известие о взятие Рима Спартаком уже разнеслось по всему войску рабов и гладиаторов с быстротой молнии. Все как один радовались этому грандиозному событию. Строили радужные планы на будущее, и никто из дозорных солдат не видел никакой угрозы и опасности в стоящем перед ними на коленях человеке.

Единственный, кто сразу заподозрил в Цезаре римлянина, была рабыня, что попалась ему на проселочной дороге, уже далеко за линией караульных постов восставших. Вместе со своим товарищем, она сидела на краю дороги в обнимку с кувшинами вина, и праздновали победу Спартака. Скорее всего, они достали им в подвалах одной из вилл разоренной рабами.

— Привет, тебе брат! — радостно воскликнула рабыня заметно заплетающимся языком. — Слышал, Спартак взял Рим и вырезал всех до единого римлянина! Хвала богам и нашему вождю!

— Хвала тебе, сестра! Твои слова обрадовали мою душу! Теперь мы с ними рассчитаемся за все! За это дело надо выпить!

— Конечно, надо выпить! — радостно откликнулась рабыня. — Подходи и выпей с нами! Не каждый день фурии свершают свою законную месть. Миртил.

Женщина подала знак рукой и сидевший рядом с ней раб, послушно налил из кувшина вина в кружку и протянул её Цезарю. Юлий ловкой изобразил радость на лице взял её и тут произошел досадный прокол. Не привыкший пить неразбавленное вино, он стал искать глазами воду, чем сильно удивил рабыню.

— Пей! Чего ждешь?! — недовольно воскликнула она, — или ты хочешь уподобиться римлянам и развести его водой?

Вопрос был задан в шуточной форме, но то, что он прозвучал, серьезно насторожило Цезаря. Имея за своими плечами солидный опыт общения с людьми, он хорошо знал, как опасны подобные мелочи в разговорах. Как порожденное ими недоверие, может легко превратиться из маленького комка в огромную гору.

— За Спартака и наших братьев! Пусть их меч покарает всех наших врагов! — радостно провозгласил Юлий и принялся пить вино из кружки. Он очень надеялся, что брошенный рабыней упрек пропадет втуне, но вместо этого добился обратного эффекта. Проклятая рабыня не отрывая глаз, смотрела, как он пьет, а когда Юлий передал, пустую кружку Миртилу, последовал новый, неприятный для него вопрос.

— Судя по всему, ты из домовых рабов, что нахватались всяких "благородных" привычек от своих господ — с осуждением и презрением произнесла женщина. — Вот и ты, пьешь, точь в точь как пил мой ныне покойный хозяин Клавдий Мурена. Он всегда сначала пробовал его на вкус, держал во рту и только потом, глотал.

Цепкий пристальный взгляд бесцеремонно обшарили фигуру Цезаря, после радостно улыбнулась, найдя подтверждение своей догадке.

— Ну, точно, из домашних. Загар у тебя совсем не тот, что у нашего брата, что день и ночь работает в поле. Да и руки твои, точно не знал тяжелой работы.

Женщина говорила это с осуждением и чувством явного превосходства над Цезарем. Она принимала его за ловкого пройдоху сумевшего найти теплое местечко в доме своего господина, и Цезарь попытался подыграть ей.

— Все верно, сестра. Я действительно долгое время был писцом у Публия Корнелия Лепота, римского всадника. Но из-за того, что сделал неточную запись в учетном списке, он отдал меня в золотники — сокрушенно развел руками Цезарь. Подобных случаев среди рабов писцов было превеликое множество, и он не опасался, что рабыня поймает его на лжи. Однако судьба продолжала демонстрировать Юлию свой строптивый характер.

— Да, наказывать рабов они любят — согласно кивнула головой рабыня. Она вновь подола знак Миртиллу наполнить кружку вином. Беседа стала отходить от опасной для Цезаря черты и тут, взгляд женщины, неожиданно уперся в его одежду.

— Подожди, — удивленно произнесла рабыня, требовательно подняв палец своей руки вверх. — Говоришь, что золотник, а тога у тебя хозяйская. Он что, этот Публий Корнелий, так тебя наградил за верную службу, прежде чем окунуть в дерьмо?

— Все верно, сестра, так оно и было — с тяжелым вздохом произнес Цезарь, показывая всем своим видом, что не желает обсуждать этот "тяжелый" для себя момент жизни.

Возможно, артистизм в этот момент изменил Юлию, и он не достаточно убедительно сыграл. А может подвыпившая рабыня решила покуражиться над незнакомцем и показать ему свое превосходство над ним. Когда ещё выпадет момент показать ловкачу, что время его прошло и теперь жизнь идет по новым законам.

— Ох, кажется мне, что ты мне все врешь дорогой. У писцов мозоль от своего стилета, а у тебя его наверняка нет, — уверенно заявила женщина. — Так кто ты? Самнит, лишившийся крова, италик, пострадавший от войны или беглый римлянин?

Женщина говорила полу утвердительно, полу вопросительно, хитро глядя на Цезаря. Сейчас ей очень хотелось напугать его. Заставить в страхе оправдываться перед ней и получить от этого удовольствие.

Не выпей рабыня в этот день много вина, она вряд ли бы стала задавать подобные вопросы незнакомому человеку, что называется прямо в лоб. Заподозрив неладное, она бы нашла способ, если не задержать его, то точно бы известила о своих подозрениях солдат. Чтобы те, при помощи острого меча узнать всю правду у незнакомца, но вино сыграло злую шутку. Охваченная страстным желанием мимолетной власти и славы, она шла прямо в объятия смерти.

За время общения с рабыней, сотни мыслей пронеслись в голове у Цезаря решающего острейшую для себя задачу — что делать. Малая часть его сознания говорила потомку Венеры, что все это пьяные разговоры и если рабыня выпьет ещё кружку другую вина, она уснет, и он сможет беспрепятственно идти дальше. Однако большая часть души настойчиво твердила Юлию об опасности, исходившей для него от этой женщины. Что уснуть она уснет, но проснувшись, обязательно вспомнит о своих подозрениях, донесет на него солдатам, а те пустятся в погоню.

Конечно, был определенный шанс, что это может случиться не скоро. Одержав победу, спартаковцы будут её праздновать, и сегодня им будет точно не до погони, но риск оставался, и Цезарь просто не мог оставить все на волю случая.

Отправляясь в разведку, Юлий сознательно не брал с собой оружия, чтобы в случае чего не вызвать подозрения у солдат. В его распоряжении были только кулаки и страстное желание вырваться из этой ловушки.

— Да, что ты такое говоришь, сестра!? Какой я римлянин!? Я италик! Всю мою семью проклятый Сулла в рабов обратил, чтобы его плутоновы черви до кости обглодали! — возмущенно воскликнул Цезарь, — выпьем за это!

Не глядя на рабыню, он взял у Миртила кружку с вином и стал подносить её к губам, но так и не донес, остановившись, испуганно глядя ей за спину.

— Кто это там!? — со страхом в голосе Юлий вытянул вперед руку и при этом переместился за спину Миртила. Пока рабы дружно таращились на указанное им место, Цезарь стремительно нагнулся и поднял с земли пустой кувшин.

Он отметил его сразу, едва только приблизился к пирующей парочке. Красиво изогнутая ручка казалось, просилась в руки, и когда Юлий потянулся к ней, она буквально сама впорхнула в его горячую ладонь.

— Да это заяц — снисходительно пробурчал раб, поворачивая голову к Цезарю, и в то же момент рухнул насмерть сраженный ударом кувшина. Его тело с разбитым затылком корчилось в придорожной пыли, а Юлий уже бросился к рабыне с растопыренными пальцами.

Несмотря на выпитое вино, она не только успела осознать о нависшей над ней угрозе, но даже вскочить на ноги и начала приподнимать свои крепкие руки. Будучи почти на голову выше Цезаря, она как бы нависла над ним, но это не помогло ей в схватке с ним.

Подобно выпущенному из пращи камню, он коршуном налетел на неё и, вцепившись в горло, сумел повалить на землю. Никогда прежде, Гай Юлий не боролся с противником так яростно и бескомпромиссно как в этот раз. Сцепив пальцы на горле несчастной женщины, он душил её, не позволяя ни единому крику вырваться из перекошенного рта рабыни. Его колени прочно припечатали к земле руки противницы, не позволяя её узловатым грязным пальцам дотянуться до лица, нагнувшегося над ней Цезаря.

Опершись о землю своими длинными и крепкими ногами, рабыня пыталась сбросить с себя противника, но тот твердо сидел на её груди. От непрерывных толчков женского тела нежные места Цезаря сильно страдали, но пересилив боль, он продолжал душить рабыню и делал это с особым упоением.

Хриплое дыхание со свистом вырывалось из его груди. Глаза налились кровью, судорога прочно свела его скрюченные пальцы, но он так и не выпустил горло несчастной женщины. Прошли неимоверно долгие минуты, прежде чем она перестало дергаться, руки её безвольно упали, а глаза заволокла смертельная поволока.

Сидя на бездыханном теле противницы, Цезарь отчетливо понимал, что рабыня мертва, но у него не было сил расцепить свои пальцы. С большим трудом, с черт знает какой попытки он наконец смог отодрать их от горла, превращенного в кровавое месиво.

Потом, все его пальцы долгое время были черными, как от попавшей под ногти крови рабыни, так и от лопнувших от напряжения мелких сосудов. Цезарь стыдился показывать их людям, но это было потом, а пока в тяжелейшей борьбе он сумел выиграть у Судьбы свою жизнь и свободу, а также жизнь и свободу своим близким.

На подкошенных и гудящих от усталости ногах он сделал небольшой шаг в сторону новой жизни. И пусть он был труден и неказист, но он был, куда удачен по сравнению с участью тех римлянами, что не сумели бежать из гибнущего города. Что погибли от мечей и копий спартаковцев, подверглись насилию и истязанию жаждущих мести победителей и впервые за свою жизнь испробовали тяжкие цепи рабских оков.

Поддерживая маленькое и хрупкое плечо матери, новоявленный Эней, медленно вел своих спутников прочь от Рима. Сдерживая боль в сердце, он старался не смотреть в небо, где были хорошо видны отблески далекого зарева. Вряд ли кто-то другой, кто не лишился в одночасье родного крова и стен смог бы понять весь ужас, что царил в душах беглецов в эти часы. Никто не знал, что ждет их впереди, что будет с ними через час, другой и уж тем более на следующий день. Все это было скрыто во мраке неизвестности, но они покорно шли вперед ведомые властным потомком богини Венеры.

Глава II. Хлопоты победителей.

Вопрос — "Что делать дальше?" неизменно встает перед каждым победителем и даже не победителем, а просто человеком, удачно завершившим важное для себя дело.

Спартак, по своей натуре был больше прагматик, чем философ, и решать столь извечный вопрос начал, едва его войска ворвались в Рим и заняли Капитолий. Там находилась золотая казна Римской республики, и захват её для вождя восставших был куда больше важен и значим, чем захват Эсквилина, Квиринала и Виминала в придачу. Загнанные в угол защитники кварталов могли подождать своего окончательного уничтожения, а вот с взятием под контроль денежных масс медлить было никак нельзя. Чем больше денег у тебя под рукой, тем легче тебе выполнять свои планы, а планы у Спартака были и ещё какие.

Два дня он терпеливо взирал, как восставшие рабы сводили счеты со своими угнетателями, а утром третьего дня под страхом смерти запретил погромы и собрал в своей палатке военный совет.

Первыми как он и ожидал, к нему явились командиры италиков во главе с Торкватом. Главный вождь италиков Публитор, находился на севере Этрурии возле города Арка. Не до конца зажившая рана и легионы Квинта Метелла что, несмотря на угрозу со стороны киликийских пиратов сумели добраться до лигурийского порта Генуя, не позволяли ему быть в лагере Спартака. Но своими письмами к вождю восставших, он постоянно напоминал о себе.

Вслед за италиками пришли Декорат, Квартион, Астропей, Серванд с Борториксом и другие командиры не италики. Все они ещё находились в хмельном азарте от одержанной победы и наслаждались сегодняшним днем, не хотели думать о грядущем завтра. Готовясь к разговору, Спартак специально пригласил на совет командиров не италиков но, несмотря на это, он заранее настроился на трудный разговор.

— Рим, хвала богам и нашим мечам пал, братья! Все о чем мы с вами так страстно все эти три года мечтали, свершилось. Мы отомстили нашим смертельным врагам и оплатили все наши кровные счеты, но мы не должны с вами повторять ошибку Ганнибала. Иначе мы потеряем с вами нашу победу.

— Но Ганнибал не взял Рим, а мы взяли! — незамедлительно отреагировал Торкват. — В чем же его роковая ошибка!?

— Ганнибал, разбив римскую армию при Каннах, посчитал, что сделал свое дело. Что напуганные разгромом римлян их союзники отступятся и Рим останется один, однако этого не случилось. Союзники прислали римлянам новые войска, они выстояли и, в конечном счете, выиграли войну.

— Но Рим пал и мы, выиграли войну с римлянами! — продолжал настаивать Торкват.

— Рим пал, но остались его союзники. Города и провинции чье население имеет римское гражданство. Римское гражданство! — повысив голос, подчеркнул Спартак специально для италиков. — Именно эти города помогли римлянам в борьбе с Ганнибалом, и они же являются нашими злейшими врагами на данный момент. Мы отрубили главную голову римской Гидры, но осталось множество других голов. Способных нанести нам удар в спину, когда сюда прибудет с войском Лукулл. Поэтому мы должны разделаться с ними как можно быстрее, пока они напуганы, разобщены и слабы. Пока они не связались с Квинтом Метеллом.

— Значит, ты предлагаешь нам пройтись по всей Италии и ради окончательной победы уничтожить все города, чье население имеет римское гражданство? — в голосе и глазах Торквата прозвучал холодный металл. — Я правильно тебя понял?

— Нет. В первую нам нужно привести к покорности города Лацио и Кампании. За все время наших походов — эти провинции меньше всего поддержали нас людьми, продовольствием и прочей помощью, и значит римское гражданство для них не пустой звук. Кроме того, я не намерен уничтожать людей и города. Вполне достаточно будет того, что они признают меня правителем Италии, которым вы меня провозгласили.

— Неужели ты поверишь на слово римлянам!? — воскликнул Квартион. — Я не узнаю тебя, Спартак!

— Я не мясник как Сулла и не уничтожаю людей из-за злости, обид или страха перед ними! Если магистраты городов признают меня верховным правителем Италии, я готов удовлетвориться их словом. Но если выясниться, что они предпринимают против нас какие-то действия, то все жители города понесут суровое наказание. Против нас стоит Метелл, против нас двигается армия Лукулла, и мы не можем проявлять слабость. Борьба с Римом ещё не окончена, хотя сам Рим нами повержен. Надеюсь, что ты Торкват это понимаешь?

— Значит наши враги Лацио и Кампания? — уточнил италик.

— На данный момент — да. Я очень хочу, чтобы наш освободительный поход, против римлян начавшийся в Капуи, там же и закончился — мечтательно произнес вождь.

— Капуя хорошо укрепленный город, да и у Неаполя крепкие стены. Не думаю, что они просто так не сдадутся — высказал опасение Серванд.

— Рим взяли! Неужели Капую и Неаполь не возьмем?! Обязательно возьмем! — заверил командиров пылкий Бортарикс.

— Действительно. С такими храбрецами и не взять Капую, не поверю! — поддержал галла Спартак. — К тому же в этом деле у нас есть невольный, но союзник.

— Кто он назови! — гулко затребовали командиры. — Киликийцы? Рабы или твои тайные друзья?

— Ни те, ни другие, ни третьи — усмехнулся Спартак — это бежавшие из города римляне.

— Римляне? Не может быть?

— Я твердо уверен в том, что сейчас они не жалея красок рассказывают приютившим их городам о наших жутких бесчинствах и зверствах и это нам на руку. Увидев беглецов и услышав их рассказы, городские магистраты очень хорошо подумают над тем, оказывать нам сопротивление или решить дело миром.

— Зная римлян, я скажу, что их трудно будет пронять страхом, только мечом — высказал свое мнение Астропей.

— Меч — хороший аргумент в сложном споре, но чтобы державшая его против нас рука была не так сильна и тверда, мы распустим слух, что ожидаем помощи от рабов находящихся в Неаполе и Капуи. Этим мы серьезно ослабим врага. Пусть римские граждане ждут удара в спину.

— Лучше тебя никто не знает, как бороться с римлянами, Спартак. Делай, так как считаешь нужным! — воскликнул Астропей и командиры дружно его поддержали.

— Спасибо, но один я ничего не смогу сделать, только вместе с вами — моментально уточнил вождь и командиры вновь ответили гулом одобрения.

— Чтобы врагам нашим жилось не очень весело, думаю, что нужно зажечь костер, о котором мы с вами много говорили, и теперь настала его пора.

— Ты говоришь о Сицилии?

— Совершенно верно. После падения Рима сделать это будет легко и нужна будет только хорошая искра, чтобы зажечь весь остров.

— Кого ты собираешь туда отправить? — немедленно уточнил Торкват.

— Если хочешь, могу отправить тебя, но честно говоря, у меня для Сицилии есть другая кандидатура. Менандр — обратился вождь к командиру греков. — Ты говорил, что у тебя много родни на острове, и ты хорошо знаешь сирийский. Согласен ли ты отправиться туда, изгнать римлян и стать моим наместником?

— С огромной радостью, вождь, — обрадовался грек. — Когда прикажешь выступать?

— Не выступать, а отправляться, — поправил его Спартак. — Я попрошу наших киликийских друзей переправить тебя на остров. Они как раз пришли к нам в лагерь, и думаю, не откажутся снова нам помочь.

— Знаю, я этих киликийцев. Опять начнут торговаться — недовольно буркнул Декорат, вспомнив, сколько золота, увезли с собой пираты из Регии.

— За все надо платить. И если бы не сполна заплатили бы им за помощь, неизвестно смогли бы взять Рим. Марк Красс очень хотел их перекупить, но пираты остались верны своему слову, — напомнил Декорату вождь. — Мы заплатим им за переброску Менандра в Сицилию и попытаемся договориться о переброске самнитов Телезина в помощь Публитору. Думаю, он не откажется от помощи своих соотечественников.

Спартак вопросительно посмотрел на Торквата и тот не стал с ним спорить. Публитор в своих письмах к нему неоднократно говорил о том, что нуждается в помощи и теперь, после падения Рима медлить с этим было опасно. Квинт Метелл со своими испанскими легионами представлял серьезную угрозу, и пренебрегать ею было никак нельзя.

— Думаю, не откажется.

— Тогда нужно будет организовать киликийцам хорошую встречу. Как все восточные люди они любят блеск и внимание, — Спартак встал с кресла. — Передайте всем воинам, что в скором времени мы выступаем в поход на Капую. Все, за исключением Астропея. Он с двумя легионами остается в Риме. Я не хочу, дать противнику ни малейшей надежды на возрождение.

Командиры охотно согласились с вождем и стали дружно покидать его шатер, за исключением Торквата. Командир италиков попытался задержать. Ему хотелось обсудить вопрос о будущем Самнии.

— Сейчас мы обсуждает стратегию против союзников Рима, но когда наступит время обсуждения независимости Самнии? Наш общий враг пал, и теперь ничто не мешает нам считать себя свободными люди, верховный правитель Италии Спартак — с вызовом произнес Торкват.

— Самниты свободные люди, равно как и германцы, галлы, греки, фракийцы и все другие народы, что борются с врагом под знаменем Рыси. И мое звание провозглашено только на время, пока не будут разбиты Метелл и Лукулл, тебе об этом прекрасно известно.

— Да известно, но народы Самнии хотят иметь от верховного правителя твердые гарантии своей независимости.

— Я готов обсуждать это вопрос, но только не с командиром восставших италиком Торкватом или Публитором, а с представителями городов и областей Самнии. Чтобы потом меня не упрекали, что я не выслушал всех мнений самнитов — отчеканил вождь и Торкват был вынужден удовлетвориться его словами.

Разговор с италиком, нисколько не испортил настроения Спартака. Вождь изначально был готов к подобным вопросам и нашел убедительный контраргумент не начинать его обсуждение. Выпроводив Торквата, он позвал к себе эконома Гилла и приказал готовить шатер к приему киликийцев.

Киликийские пираты были тем оружием, с помощью которого Спартак достиг победы над Римом, но его нужно было постоянно держать под контролем. Иначе вынутый из ножен меч, мог поранить того, кто его вынул.

Приехавший к Спартаку Бардия, был одним из главных вождей пиратов. В его подчинении было почти сорок кораблей и к его словам прислушивались остальные командиры. Массивный и начинавший заплывать жирком пират, не утратил живости в движениях, когда с восторгом осматривал выставленные перед ним чаши и сосуды, доверху наполненные золотыми и серебряными монетами.

— Мой бог, какая красота, — нежно ворковал пират, ощупывая стенки чаш и приходя в восторг от их толщины и осознания того, что они приготовлены специально для него.

— Однако мне кажется, что золото плохо сочетается с серебром. Зачем портить прекрасный вид, столь неудачным сочетанием? — сказал Бардия, указывая на серебряное содержание золотой чаши. — Неужели слухи о могуществе римской республики были лживыми?

— Я был удивлен не меньше чем ты, когда рассматривал добычу моих воинов дорогой Бардия, но основной запас римского казначейства состоял из серебряных монет. Золотыми оказались лишь греческие статеры и египетские текты. Золотых динариев было крайне мало — сокрушенно развел руками Спартак. — Но вот золотые изделия имелись и все они твои.

Киликиец не особенно поверил словам собеседника, но тяжесть и блеск разложенного перед ним золота, не позволял спорить.

— Но, по-моему, его несколько мало? Ты не находишь?

— Мало? Ты пугаешь меня Бардия. Наверно завистливые боги помутнили твое зрение. Здесь ровно там сумма, которая была мною обещана за продолжение морской блокады Остии — удивленно произнес вождь. — Но ради наших добрых отношений, я готов добавить вот эту золотую статую Весты. Она сильно пострадала, но отнюдь не утратила столь нужных тебе качеств. Можешь в этом сам убедиться.

Спартак указал на искореженное ударами изваяние, но состоящее целиком из золота. Бардия удовлетворительно кивнул головой, совершив беглый, но вполне придирчивый осмотр предложенной ему оплаты.

— Я так понимаю, что ты намерен продлить наши добрые отношения? Нужно ещё кого-нибудь пограбить? Лично я с радостью помогу тебе в любом новом деле, но предупреждаю, что плату мои командиры хотят вперед и больше — крупные слегка навыкате глаза киликийца внимательно смотрели за Спартаком, ожидая его реакции. За целостность своей жизни и кошелька, Бардия нисколько не опасался. В честности Спартака он был полностью уверен, но боялся продешевить. Словам вождя гладиаторов о том, что в казне республики были в основном серебряные монеты, он мало верил.

— Рим пал и грабить побережье уже нет никакой необходимости. Иное дело Сицилия. Твои командиры только прошлись по её берегам, слегка напугав претора Вереса. Теперь есть возможность, как следует потрясти Агригент, Мессану, Сиракузы и прочие прибрежные города вместе с Менандром, которого я намерен с твоей помощью переправить в Сицилию.

— Что же, можно пойти и на Сицилию, — согласился со Спартаком киликиец. — Думаю за сто талантов, мои молодцы согласятся принять участие в этом деле.

— Сто талантов золотом? Побойся богов Бардия! Я что великий царь Антиох и моя казна столь же бездонна как у него? Все, что я могу тебе предложить — это ровно пятьдесят талантов и ни одной миной больше.

— Клянусь богиней Атаргатис, мне горестно слышать такие слова от человека, в распоряжении которого находится все казначейство Рима! И для которого сто талантов золотом слишком дорогая цена за дружбу с пиратами Киликии! Не понимаю! Не понимаю!— скороговоркой восклицал Бардия, вскидывая при этом вверх свои пальцы, унизанные золотыми перстнями.

— Боги свидетели, что перед тем как казна Рима стала моей, она серьезно похудела благодаря стараниям римских сенаторов и некоторых проворных победителей из числа моих воинов. Что касается твоих командиров, то если они не хотят воевать в Сицилии — не надо. Это их дело, их выбор. Тогда перевези в Сицилию за пятьдесят талантов Менандра с его легионами и дело с концом — миролюбиво предложил Спартак, но киликиец с негодованием покачал головой.

— Ты, что, издеваешься надо мной? Сначала поманил куском жирного мяса, а затем говоришь, не хочешь — не надо. Мои парни вошли во вкус щипать римлян и их трудно остановить, — многозначительно произнес Бардия. — Они готовы пощекотать претора Вереса. Дай только им хорошую цену и все будет хорошо.

— Все, что я могу сделать — это добавить к общей сумме десять талантов золота, что составляют всю мою долю нашей римской добычи.

— Очень хорошо, когда вождь ради общего дела жертвует собственную долю добычи. Пусть твои командиры поступят также как и ты, и они смогут набрать сумму в девяносто пять талантов.

— В прошлую нашу встречу, ты увез все золото, что имелось во всем моем войске. Теперь ты хочешь повторить это снова? В таком случае, я боюсь, что не смогу больше принимать тебя в своем шатре. Мои воины от злости разорвут тебя на части, если я дам тебе больше чем шестьдесят пять талантов — пошутил Спартак, но в его шутке было и плохо скрытое предупреждение.

— Никогда в это не поверю, — решительно заявил Бардия. — Всем известно, какая строгая дисциплина среди воинов Спартака. И если вождь скажет им свое слово, они не посмеют тронуть человека просящего у победителя Рима каких-то девяносто талантов!

— Хорошо. Я готов добавить с названной мною сумме дорогими тканями и заморской приправой на пятнадцать талантов и это всё.

— Мои капитаны разорвут меня в клочья, если я соглашусь на цену, ниже девяносто талантов! Пойми меня правильно, Спартак! Дай им ещё, что-нибудь! Пленных римлян, например!

— Я никогда не занимался работорговлей, Бардия! Хвати того, что я закрывал глаза на то, что вы брали в плен и продавали в рабство захваченных на побережье римлян! Если ты согласен, то я готов добавить ещё пять талантов, но серебряной монетой. Если нет, то забудем этот разговор и приступим к обеду. Мои люди дойдут до Сицилии пешком.

— Обед — это всегда хорошо, — умилительно произнес киликиец, глядя на уставленный всевозможными изысками стол. Там было все столь привычное для римского стола, начиная от яиц и заканчивая яблоками, но все яства лежали на бронзовой и деревянной посуде. Спартак заранее предупредил об этом Гилла, — обедать — это всегда с большим удовольствием. А по поводу серебряной монеты, то здесь я согласен. Надо же и мне брать пример с такого великого человека как ты, Спартак и жертвовать своими интересами ради нужного дела.

Следуя правила хорошего тона, а Бардия хоть и был пиратом, но хотел, чтобы его считали благородным человеком, за обедом о делах больше не говорили. Хотя у киликийца было много вопросов к вождю восставших гладиаторов и рабов.

Когда дорогого гостя вместе с многочисленными подарками с почетом проводили, помощник Спартака Дион с недоумением спросил вождя.

— К чему весь этот базарный торг? Неужели в нашем нынешнем положении мы не можем не просить, а потребовать услуг от киликийцев за определенную плату.

Дион отвечал у фракийца за разведку, знал некоторые потаенные стороны из жизни вождя и потому находился к нему чуть ближе остальных командиров, и мог задавать

— Не имея собственного флота от киликийцев трудно, что требовать, Дион, а зажечь Сицилию мы обязаны ради собственного самосохранения. Это окончательно расшатает устои государства римлян и заставит Лукулла бросить на подавление восстания рабов часть сил.

— Лукулл все еще воюет с Митридатом и неизвестно когда доберется до Италии.

— В том, что он рано или поздно вернется в Италию, в этом я нисколько не сомневаюсь. Весь вопрос, когда и какими силами? Может через полгода, а может и через месяц. Купцы по-прежнему доносят, что римские войска стоят в Эпире и не собираются уходить.

— Из-за дезертирства от легионов Марка Варрона ничего не осталось!

— И все же они стоят и ждут приказа грузиться на корабли, не так ли?

— Так, — с неохотой признал Дион.

— А раз так, то чем раньше загорится пламя восстания в Сицилии, тем нам всем будет спокойнее. Что же касается торгов с Бардия, то он восточный человек и просто не приемлет заключения сделки без сбивания цены и причитания.

— И сколько мы сэкономили на торгах?

— Ровно тридцать пять талантов золотом. Все они пойдут в уплату Клеону за доставку Телезина к Публитору.

— Но почему такая большая разница за переброску войск!?

— У Бардии больше половины всех кораблей, поэтому ему больше плата. У Клеона меньше кораблей, значит и плата меньше.

— Но почему нельзя было отдать все в одни руки? Наверняка бы сэкономили на этом.

— Возможно, что и сэкономили бы, но действуя, таким образом, мы убиваем сразу двух, нет трех зайцев. Перебрасываем войска, разъединяем силы киликийцев и заставляем уйти их от берегов Италии, — Спартак уверенно загибал пальцы на руках. — Здесь им уже не место.

— А они уходить не хотят. Я обратил внимание на слова Бардия о жирном куске.

— Вот мы и платим им отступные и пытаемся разойтись по-хорошему, держа оружие в ножнах.

— Но кроме Бардия и Клеона есть ещё другие командиры. Им тоже придется давать отступные?

— На Востоке давать деньги просто так, значит потерять лицо. Эти двум командирам мы выплатим деньги за конкретную работу, а другим придется довольствоваться тем, что они награбили ранее — решительно произнес Спартак.

— Однако такое положение дел им наверняка не понравятся, и они придут к нам ...

— Пусть приходят. Поговорим — Спартак многозначительно посмотрел на Диона, и тот понятливо усмехнулся. Пусть приходят. Если не поймут, будет хуже для пиратов.

Дорогого киликийского гостя, верховный правитель Италии принимал в шатре, который достался ему в качестве трофея после победы над Помпеем. Римский полководец знал толк в роскоши и потому, Спартак, не раздумывая, приказал его использовать для различных торжественных приемов. Консулу, по воле судьбы ставшему верховным правителем Италии было не с руки вести переговоры в походной палатке.

После падения Рима мало кто из важных гостей побывал в шатре вождя. Он успел принять несколько городских делегаций из Этрурии и Умбрии, которые ехали по делам к вождю восставших рабов, а приехали к верховному правителю Италии. Естественно тут были иные разговоры и соответственно иной прием.

Такая же метаморфоза произошла с послами галльских племен проживающих в Цизальпийской Галлии неподалеку от города Мутина. Обиженные тем, что им не дали римское гражданство, а только латинское право, вожди племен решили примкнуть к Спартаку и отправили к нему своих послов.

Вождь с честью принял посланцев севера. Для нужного эффекта он сначала приказал провести их по улицам поверженного Рима, дабы гости воочию смогли посмотреть на то, о чем будут взахлеб рассказывать своим соплеменникам.

Потом был пир в честь гостей и долгие переговоры, итогом которых стало обещание галлов прислать своих воинов Публитору для борьбы с Метеллом. Взамен военной помощи, Спартак обещал послам италийское гражданство, которое он намеривался ввести взамен римского гражданства.

С куда больше радостью и охотой, вождь восставших видеть в своем шатре, посланцев царя Митридата, сирийского владыки Тиграна или правителя Египта. Это были куда более важные фигуры, чем посланники племен и городов, но Спартак, ни в коем случае не собирался отказывать тем в приеме, помня, что все большое состоит из малого.

— Дион, готов гонец к царю Митридату?

— Да, Миртилл повезет твои письма к царю.

— Заплати киликийцам талант и пусть они доставят его не в Тарс, а в Александриту, откуда ему будет легче добраться до понтийского царя. Знаю, что этот путь длиннее, но он самый надежный на этот момент, — поднял руку Спартак. — Не спорь, надо прямо смотреть правде в глаза. А она такова — наши гонцы наверняка либо погибли, либо попали в руки римлян, все положенное время вышло.

— Или понтиец не придает нам особого значения.

— Да, с Серторием было проще. Он был ближе к нам, и мы неплохо понимали друг друга. Митридат другой. У него свои задачи и цели, но мы от него и не просим, ни денег, ни оружия. Главное для нас, чтобы он не прекращал войну с Лукуллом, не позволил ему повернуть всю свою армию против нас. Я очень надеюсь, что вести о падения Рима уже достигли его ушей и Миртиллу будет легче вести с ним разговор.

— Я тоже на это надеюсь, но вот талант за его перевозку — это недопустимо много. Ты сам говоришь, что надо торговаться с ними и вдруг такая неожиданная щедрость.

— Много для перевозки простого гонца восставших рабов, а для посла верховного правителя Италии к царю Митридату это в самый раз. Мы заплатим деньги киликийцам и пусть они, только попробуют не доставить Миртилла в целости и сохранности. Шкуру спустим и на барабан натянем, так и передай Бардии — шутливо пригрозил Спартак, но от его слов вновь веяло холодной решимостью. Верховный правитель Италии любил пошутить, но это ему нисколько не мешало в случае необходимости спросить с человека по всей строгости.

Глава III. Проблемы побежденных.

Стол, за которым бывший городской цензор Квинт Сервилий Руф принимал в Вейях своего давнего знакомого Юлия Цезаря, сильно отличался от стола верховного правителя Италии. Вместо яств и изысков, которыми потчевал Спартак киликийца хозяин смог угостить нежданных гостей только яйцами, яблоками и двумя небольшими кирпичиками хлеба. Мясо, рыба, устрицы в городе за последнее время перешли в разряд недоступной для жителей Вейи роскоши.

Стремясь вести себя, как подобает высокородным римским патрициям, в начале трапезы гости старались, есть чинно и неторопливо, но пустые желудки быстро победили приличие и обед был закончен очень быстро. Особенно быстро ела Помпея Сулла. Рыжеволосая красавица почти полностью съела один из хлебцев и, стремясь сохранить лицо, Квинт Сервилий приказал подать гостям третий хлебец.

От подобного поведения жены Цезаря передернуло и когда, женщины покинули триклиний, оплатил хозяину половину стоимости обеда. В другое время хозяин бы бурно протестовал, но сейчас Руф не стал спорить. Времена были тяжелые и после падения Рима, никто не знал, что будет с ним завтра.

Сократив денежный запас своего семейства, гость завел беседу с хозяином дома, желая узнать положение дел в городе. В давнее время Вейи были соперником Рима, но потом жители города получили римское гражданство и Цезарь надеялся получить от его жителей помощь и поддержку. Вырвавшись из Рима, Юлий не собирался жить отшельником, и был настроен продолжить борьбу с рабами, даже после падения главной твердыни Республики.

— Как воспринял магистрат весть о падении Рима? Много ли беглецов нашли приют в ваших стенах, Руф?

— Сразу, как только стало известно о взятии Рима Спартаком, магистра объявил трехдневный траур. Многие из жителей надели траурные одежды, и заполнил храм Юпитера и Юноны, где простояли всю ночь, молясь богам о защите города. Легат Луций Кальпурний объявил о введении в городе осадного положения, и магистрат полностью его в этом поддержали.

— Однако почему у ворот города я не встретил удвоенный караул, а на стенах не увидел воинов, как это полагается при осадном положении? Только десять человек и всё! Что это значит?

— Сразу после объявления осадного положения в Вейи пришло около тысячи человек беженцев и все они в один голос твердили о тех страшных зверствах, что сотворили восставшие рабы с Римом. Как они насиловали и убивали римлянок, как жестоко издевались над римлянами, а затем распинали их на крестах, топили в Тибре и сбрасывали с городских стен. И их вид и слова породили страх и уныние в сердцах наших горожан.

— Мне с трудом вериться, что эта тысяча трусов имеет прямое отношение к римлянам! Скорее всего, они не из самого Рима, а из его округи. Те, кто пережил все эти ужасы, вряд ли будет столь подробно и красочно их описывать. Врут, как очевидцы.

— Ты прав, Юлий. Почти все они из поместий и деревень окружающих нашу многострадальную столицу.

— Вот видишь! Гнать надо прочь из города, всю эту лживую сволочь, а ещё лучше перепороть и устроить децимацию, для особо горячих и лживых голов, которых наверняка подослали к вам рабы!

— Совет дельный и я двумя руками за это, но за день до твоего прихода, к нам в Вейи прискакали гонцы из Рима.

— От римского Сената, что спасся после падения города!? Вот это — новость! — радостно воскликнул Цезарь, но Руф, только хмуро покачал головой.

— От верховного правителя Италии Спартака — огорошил хозяин гостя.

— Вот как!? И что хочет от вас это новоявленный правитель?!

— Всего лишь признание его власти над городом и отказ от военной борьбы против него. Взамен, он обещает полную автономию города во внутренних делах, самостоятельные выборы и назначение эдилов и квесторов, а также освобождение от налогов сроком на три года — с горестным видом перечислил Руф.

— И что легат? — с замиранием сердца спросил Юлий.

— Легат вынес это дело на народное собрание, и горожане проголосовали признать власть Спартака, ради сохранения целостности и спокойствия города. На основании этого решения осадное положение отменено и потому, ты не увидел солдат на стенах и усиленной стражи у ворот.

— Но как так!? Как можно столь важный вопрос доверять простому голосованию. Ведь после подобного наплыва паникеров исход голосования ясен и предсказуем! Его должен был решать только сам магистратум и никто другой!

— Я говорил тоже самое легату Луцию Кальпурнию, но тот не захотел меня слышать. Точно такую же позицию занял и эдил Юний Бибул и квестор Марк Гортензий. Мне не удалось переубедить их, равно как и подавляющую часть магистрата.

— Они либо трусы, либо предатели. Верховную власть Спартака никак нельзя признавать ни в одном из городов Италии. В противном случае от Римской Республики ничего не останется. Все склонятся перед рабской властью и помогут ей трансформироваться в законную державу! — Юлий с негодованием посмотрел на собеседника.

— Они не трусы или предатели. Они, скорее всего напуганные прагматики, лишенные государственной точки опоры. Рима нет, и все приходится решать исходя из собственных интересов. Они признали власть Спартака сейчас, но могут изменить свою позицию, если посчитают выгодной.

— Подобная позиция как раз и есть разновидность предательства. Рима действительно нет, но есть римская республика! И опираясь на её институты, мы можем успешно бороться с рабами и если не разгромить их, то помочь Лукуллу и оттянуть на себя часть войска Спартака.

— Тоже самую точку зрения высказал и легат. Ради спасения города и его жителей мы признаем власть Спартака, а в нужный момент ударим рабам в спину.

— Боюсь, что при таком настрое, в нужный момент мало кто захочет выступать против Спартака. Разум вновь возьмет вверх и скажет: — Зачем драться?. Лучше немного подождем, а затем возьмем сторону сильного. Не так ли?

— Твой сарказм, Юлий, неуместен. Это единогласное решение магистрата, поддержанное решением народного собрания. Не может весь магистратум и народ ошибаться?

— Уверяю тебя, ещё как может. Тут главное задать нужный тон и вести за собой людей — своим страстным убеждением Цезарь поколебал убежденность хозяина в правильности принятого магистратом решения. Как настоящий римский гражданин он привык к тому, что его отечество само диктует условия, а не принимает их.

— Тогда, тебе есть смысл выступить перед магистратом. Возможно, тебе удастся переубедить наших законников. Вот только не знаю, как тебя представить им. Моего друга бежавшего из Рима, или у тебя была государственная должность?

— Да, я был начальником римской милиции, и я хочу поговорить с магистратом. Так им и передай.

Надежды на лучшее пылко питали душу Цезаря, но его энергия не смогла убедить членов магистрата Вейи, что они приняли неверное решение. С хмурыми и серыми лицами слушали отцы города доводы молодого римлянина, которые были ничем по сравнению с их собственной правдой.

— К чему все эти звонкие речи? — спросил Юний Бибул, едва Цезарь закончил излагать свои доводы. — Городской совет Вейи принял решение, и оно вступило в силу. Послы нашего города уже отправлены к Спартаку и сейчас они, наверное, ведут переговоры с ним.

При упоминании имени вождя восставших рабов лицо Цезаря напряглось, и он не смог удержать злой гримасы. Уж слишком много счетов было у бывшего начальника римской милиции к этому человеку.

— Любое решение можно отменить, если оно перестало быть нужным интересам города и Республики. Отказав Спартаку, вы подадите пример другим городам Италии, которые глядя на вас, откажут вождю бунтовщиков. Вместе с ними можно будет создать союз, объединить военные силы в одно целое и в нужный момент помочь проконсулу Метеллу разгромить Спартака.

— Я хорошо знаю, Квинта Цецилия Метелла, — скептически хмыкнул в ответ на призыв Цезаря легат Карпурний. — Его осторожность, осмотрительность, обстоятельность, благодаря которой, восстание Сертория так долго не было подавлено. И смею заверить, что проконсул Метелл выступит против Спартака не раньше, чем на землю Италии ступят легионы Лукулла, и этот счастливый момент для всех нас наступит ещё не скоро.

В словах легата присутствовала правда, но Юлий Цезарь с легкостью опытного демагога проигнорировал этот неудобный факт. Не слыша Кальпурния, он стал вещать, стремясь распалить воображение других членов магистрата.

— Если сейчас не пытаться противостоять попыткам Спартака подчинить себе города Италии, то до прихода Лукулла здесь может разразиться такой хаос, что по сравнению с ним ужасы Гражданской войны Мария и Суллы покажутся нам малым злом! По воле гладиатора город пойдет на город, провинция на провинцию! Устои Республики пошатнутся и будут разрушены к радости наших врагов!

Как и ожидал оратор, его слова подействовали на эдила и квестора. На их лицах появилась озабоченность, но Публий Мурена исполняющий обязанность начальника местной милиции был невозмутим. Сам в прошлом записной оратор, он хорошо знал цену словам высокородного беглеца.

— Тебе мало подходит роль прорицателя, Цезарь. Твой пыл и пафос хорош для толпы на Форуме, но не в стенах магистрата, где нужно принимать взвешенное и ответственное решение. Ты пугаешь нас хаосом новой гражданской войны, но он уже был, когда Марий и Сулла делили между собой верховную власть. Помниться Рим даже на время терял власть над Италией, но быстро её вернул, как только с Востока вернулись его победоносные легионы. Признавая на данный момент власть Спартака над Вейями, мы в первую очередь исходили из целостности города и сохранности жизней горожан, — отчеканил Мурена. — Как только обстановка вокруг нас изменится — изменимся и мы, но никак не раньше.

— А за это время рабы спокойно передавят нас всех поодиночке и пополнят ряды своего войска союзными соединениями, — с холодной яростью уточнил Юлий. — Вы понимаете, что подобными действиями становитесь пособниками Спартака и Лукулл жестоко спросит с вас, когда придет?

— Не швыряйся столь громкими словами, господин начальник римской милиции. Если бы мы не признали власть Спартака, то незамедлительно повторили судьбу Рима, учитывая расстояние между нашими городами. И если от Рима после его взятия ещё кое-что осталось, то от Вейи останутся только одни руины. У рабов тысячи воинов, а у нас не наберется и пятисот солдат. Мы не смогли бы защитить город от вражеских полчищ, если бы Спартак двинул бы против нас свою армию! — воскликнул Марк Гортензий и члены магистрата дружно закивали головами в поддержку его слов.

— Если мобилизовать население города и округи у вас будут тысячи солдат. Их можно быстро вооружить и обучить. У меня есть опыт в этом деле и если хотите, то я готов помочь вам в этом — предложил Цезарь, но легат с презрением покачал головой в ответ.

— Ты уже помог и Риму и Крассу, — язвительно произнес Кальпурний. — Спасибо, Вейи справятся в решении своей судьбы без твоего участия, дорогой Юлий.

Цезарь хотел возразить легату, но начальник городской милиции бесцеремонно перебил его.

— Думаю для нашего общего блага, тебе в течение суток нужно будет покинуть Вейи, Цезарь. Дабы не усугублять и без того непростое положение в городе — произнес Мурена, под одобрительные взгляды других членов магистрата.

— Вы отказываете римскому гражданину в приюте и крове!? — изумился Юлий. — Но это не слыхано!

— Мы свято чтим права попавшего в беду римского гражданина и не отказываем в приюте и крове твоим родственникам и близким. Магистрат готов выделить им жилище и выделить содержание, но тебя мы просим удалиться. Впрочем, — многозначительно произнес Кальпурний, — если ты дашь слово, что не начнешь будоражить людей ненужными разговорами, мы готовы предоставить пищи и кров и тебе.

Легат выжидательно замолчал, не сводя с Цезаря тяжелого усталого взгляда, милостиво предоставляя ему самому решить свою дальнейшую судьбу и тот, её решил, смело шагнув навстречу неизвестности, бесцеремонно отпихнув локтем благоразумие и рассудительность.

— Думаю, что судьба нас рассудит, Кальпурний — с горящими от злости глазами, которые буквально пылали на побелевшем от гнева лице Юлия.

— Я тоже на это надеюсь, а пока иди с миром — посоветовал Луций Петроний и сделал выпроваживающий жест.

Когда дверь за столичным смутьяном закрылась, члены магистрата облегченно вздохнули. Предупрежденные Руфом о намерениях Цезаря, они заранее договорились между собой о том, как им действовать.

— Прыткий молодой человек, далеко пойдет, если сейчас не остановить, — Мурена вопросительно на легата, но тот предпочел сделать вид, что не понял намека начальника полиции.

— Проследи, чтобы он покинул город в предписанное ему время. Пусть его проводят до ворот города, а дальше все в руках бессмертных богов — развел руками Кальпурний и Мурена покорно кивнул головой. Не получив прямого запрета или приказа начальник милиции решил действовать на свой страх и риск, но тут в дело вмешался его величество случай, явно по наущению богини Венеры.

Вопреки ожиданию Мурены Цезарь покинул Вейи не один, а вместе с семьей, что несколько затрудняло реализацию планов Публия Сергия. К тому же, возле ворот города нежданно не гаданно, появилась торговая повозка, что ехала в сторону Умбрии, чей хозяин охотно согласился подвести женщин. Особенно ему понравилась рыжеволосая красавица, что весело отвечала на его вопросы и мило смеялась. Много ли надо простому мужскому сердцу как отзывчивость и внимание миловидной попутчицы.

Однако хуже всего было то, что к Цезарю присоединилось несколько человек из числа беглецов, нашедших прибежище в стенах Вейи. У одного из них были родственники в Тернии, городке по ту сторону Тибра и он уговорил Цезаря отправиться туда.

Когда Кальпурний говорил об осторожности и медлительности проконсула Метелла, он ничуть не кривил душой. Добравшись до Генуи, он медлил с выступлением из города на соединение с Помпеем, ссылаясь на отсутствие сведений, о том кто ему противостоит и какими силами. Узнав, что дорогу на Рим ему закрывает Публитор с малым количеством войска, проконсул воспрянул духом, и уже было отдал приказ о походе, как стало известно, что Помпей разбит и рабы осадили столицу.

Услышав об этом, Метелл срочно собрал военный совет, на котором он объявил, что двинется на Рим только после того, как из Массалии прибудут отставшие от главных сил соединения.

— Я не намерен дарить противнику возможность громить свои силы по частям. Только собрав все войско в единый кулак, мы сможем снять с Рима осаду и разгромить рабов. Так мы разбили Сертория, так мы разобьем Спартака — кратко обрисовал свою тактику Метелл на военном совете. Когда же ему напомнили о нужде и лишениях, что испытывают осажденные римляне, проконсул жестко ответил.

— В таких вопросах как война, нужно руководствоваться разумом, а не чувствами. Это непозволительная роскошь для нас.

Метелл был настроен очень решительно. По его требованию все находящиеся в Генуе корабли были конфискованы на нужды Республики и срочно отправлены в Массалию за солдатами.

Благодаря энергичным действиям проконсула, перевозка воинов завершилась успешно. Все корабли успели благополучно вернуться в Геную буквально перед самым появлением в водах Лигурийского моря пиратов. Госпожа Фортуна казалось, улыбнулась Метеллу, но она быстро превратилась в кривой оскал. За день до предполагаемого выступления в поход стало известно о падении Рима.

Эти новости вызвали шок среди жителей Генуи и солдат Метелла, но не у самого проконсула. Дав горожанам и солдатам один день для того, чтобы справить траур по погибшим римлянам, он перешел к решительным действиям. Приказав построить легионеров, Квинт Цециллий обратился к ним с пламенной речью.

— Рим пал, но не пала Римская Республика. Она по-прежнему существует и наш с вами святой долг сделать все для освобождения Рима. Захватив его с помощью предательства, враги торжествуют, но это всего лишь временная неудача. Рим захватывали сабины и галлы, ему угрожали Пирр и Ганнибал, но каждый раз он возрождался и обретал, новое величие и могущество. Так было и так будет всегда. Поэтому, следуя традициям, я объявляю Рим временно оккупированным врагом городом и властью проконсула приказываю создать в Генуе временное правительство и временный сенат Римской Республики. Под его властью будет Иберия, Массалия, Лигурия, Цизальпинская Галлия и все остальные города Италии, куда мы незамедлительно отправим своих гонцов. Также мы попытаемся установить связь с проконсулом Лукуллом, для совместных действий по скорейшему освобождению Рима.

Речь Метелла вызвала радость и оживление среди римлян. Все как один пересказывали друг другу слова проконсула, которые вносили уверенность и надежду в их отчаявшиеся сердца и души. Да и как могло быть иначе. Ведь их говорил мудреный войной полководец, государственный муж, за спиной которого был большой опыт борьбы с внутренними врагами, и стояли могучие легионы.

Не откладывая дела в долгий ящик, Метелл создал из жителей Генуи и Лигурии новый сенат, который незамедлительно провозгласил проконсула диктатором и наделил его всей полнотой власти на территории Римской Республики.

Появление правительства и сената за пределами Рима уже имело прецеденты во времена гражданской войны между Марием и Суллой. Когда отправившийся в Восточный поход Сулла узнал о том, что его соперник захватил Рим и умертвил всех его сторонников он, не раздумывая, создал временное правительство и сенат республики в своем лагере.

Оно просуществовало все-то время, что потребовалось Сулле для победы над Митридатом, возвращению в Италию и разгрома марианцев. Когда же войска диктатора вступили в Рим, сенаторы заняли свое место на Капитолии, изгнав оттуда сторонников покойного Мария.

Любой прецедент во власти неизбежно порождает повторение. Причем повторение на законной основе и потому, стоит ли удивляться тому, что не, только Квинт Метелл пришел к мнению о необходимости создать сенат за пределами столицы. Его примеру последовал претор Капуи Луций Эмилий Скавр, едва новости о победе Спартака достигли главного города Кампании.

Бывший сторонник Суллы, он ни минуты не колеблясь, повторил действия своего любимого патрона. В отличие от Метелла, Скавр не стал жать даже одного дня. Приказав префекту Авлу Рустику запереть городские ворота, он собрал в храме Юпитера знатных горожан Капуи и членов магистрата и объявил об учреждении временного сената и правительства Республики.

Эти решительные действия Скавра направленные на спасение Республики вызвали не того бурного одобрения, которое было в Генуе и для этого были свои основания. В отличие от лигурийцев, против которых спартаковцы больше обозначали свое присутствие по ту сторону реки Арно и не спешили её переходить, капуанцам противостоял сам Спартак. Разгромивший Красса, Лукулла, Помпея и пусть хитростью, но взявший Рим.

Кроме этого в распоряжении новоявленного правительства не было сильного войска. Кроме гарнизона Капуи, её милиции, в распоряжении претора находилось пять тысяч беглецов из армии Помпея и Эмилиана, и примерно столько же было дезертиров, скрывавшихся в городе, его окрестностях и соседних городах. Всех их, конечно, можно было при помощи жестких мер собрать, привести в чувство и превратить в грозную силу. Однако на это требовалось время, а как показывали события последних лет, Спартак никогда не давал его противнику просто так.

Все это вызывало законные опасения и сомнения у капуанцев, но их совершенно не было в сердце Луция Скавра. Полный священного гнева и непреклонен в правильности своих действий, он пригрозил проскрипциями каждому из присутствующих в храме горожан, кто откажется его поддержать. Для многих из капуанцев это был нелегкий выбор, но глядя в грозное лицо претора, они не смогли отказать спустившемуся с небес Марсу.

Как только решение было принято, Скавр потребовал от новоявленных сенаторов в связи с тяжелым положением в республике провозглашения себя диктатором и после недолгих переговоров и шушуканий получил желаемое.

На следующий день, диктатор отправил небольшие отряды на поиски дезертиров в окрестностях Капуи, а также отправил гонцов в города Кампании, Лацио, Самнии, Апулии и Лукании с требованиями прислать воинов для борьбы со Спартаком.

— Время требует от нас самих решительных действий направленных на спасение Республики, не дожидаясь возвращения Лукулла и прихода Метелла. Только создав единое войско, мы сможем противостоять рабам, захватившим нашу столицу. Промедление смерти подобно, ибо отсутствие единого войска позволит Спартаку уничтожить нас поодиночке — писал в своих обращениях Скавр к муниципалитетам Южной Италии. — Чем скорее мы все объединимся, тем быстрее придет мир и спокойствие на нашу многострадальную родину, и мы сможем с корнем, раз и навсегда вырвать угрозу со стороны восставших рабов.

Подобно Метеллу, капуанский диктатор направил гонцов в лагерь Луция Лукулла, и сделать ему было проще, чем проконсулу. Киликийские пираты отступили от берегов Апулии, открыв сообщение Италии с Эпиром и Грецией. В своем письме, Скавр объяснял полководцу причины, побудившие его на этот шаг, и просил как можно скорее прислать войска в Италию.

— Любой солдат, любая когорта и манипула из твоего войска вступившая на землю Италии придаст римским гражданам уверенность в скором прекращении этой позорной войны с рабами. Прибавит сил в борьбе с врагами, по воле богов захвативших нашу столицу и принудит всех колеблющихся и разочаровавшихся собраться под орлами наших легионов.

Одним словом, Эмилий Скавр был настроен очень решительно и твердость его характера и силу руки ощутили на себе как капуанцы, так и кампанцы. Когда отряды, посланные на поиски дезертиров в окрестностях Капуи, доставили в город первую партию своего улова, новоявленный диктатор очень жестко их встретил.

Выстроив беглецов в линию, Скавр подверг каждого из них жесткому допросу и тех людей, чьи ответы ему не понравились, приказал подвергнуть телесным наказаниям в виде порки. Их в присутствии народа провели ликторы диктатора, при помощи прутьев своих фасций. После порки, Скавр вновь стал задавать вопросы дезертирам и чей дух не выказал должного смирения, приказал отрубить головы.

Когда люди из его близкого окружения стали упрекать диктатора в столь жестоких действиях, он ответил, что это обстоятельства толкают его на подобные действия.

— Лучше казнить десяток-другой человек в назидание, ради того, чтобы в душах и сердцах остальных не завелся червь сомнения в необходимости исполнения отданного приказа. Чтобы страх перед подобным наказанием удерживал их от подлого поступка.

Твердость своей решимости, Скавр продемонстрировал не только на военных, но и на гражданских лицах. Отдавая приказы и распоряжения, он жестко спрашивал за их исполнение с квестора, префекта, эдила, а также с других важных гражданских лиц Капуи. Одних в случаи их неисполнения или задержек он наказывал штрафом, других публичным унижением и угрозами, третьих отправлял в тюрьму в назидание остальным. Однако больше всех от гнева Скавра пострадала прибывшая в Капую старая женщина, объявившая себя сивиллой.

Скорее всего, она была сумасшедшей, чей рассудок помутился от горя и страданий, вызванных тяготами войны. Уж слишком бессвязны были её речи, которые она выкрикивала на базарной площади, но чем бессвязнее они были, тем больше страха наводили они на жителей Капуи окруживших незваную прорицательницу плотным кольцом.

Больше всего их пугали слова сивиллы о том, что Красный Змей пожрет Свинью и весь её опорос. Страх горожан объяснялся тем, что свинья с поросятами являлась древним тотемом Капуи со времен основания города, а красный змей, естественно, олицетворялся со Спартаком.

Когда Луцию Эмилию донесли об этом, он сразу понял какую опасность, представляет для него эта сумасшедшая. Бросив все дела, вместе с ликторами и стражей, он немедленно направился на базарную площадь, где к этому времени кипели уже нешуточные страсти.

Бесцеремонно растолкав людей и дав проход диктатору, стража с обнаженными мечами изготовилась к действию. Став диктатором, Скавр отобрал в свою стражу людей решительных и лично преданных ему.

Когда диктатор приблизился к скрюченной, сидящей на корточках женщине, он сразу почувствовал исходящую от неё опасность. А когда она подняла свою седую и косматую голову и уставилась на него помутневшими красными глазами, у него не осталось сомнения, что перед ним враг. Пусть даже безоружный и безумный, но враг.

Несколько мгновений Скавр и пророчица сверлили друг друга глазами. Затем женщина фыркнула подобно дикой кошки и, громко и пронзительно выкрикнула, выбросив в сторону Скавра грязный палец: — Погубитель Капуи и Кампании!!

Дальше стражники не дали ей говорить. По взмаху руки они набросились на женщину и принялись вязать её. С большим трудом они смогли сломить сопротивление яростно бьющейся в их руках пророчицы, а когда, изловчившись, она плюнула в диктатора, то заткнули ей рот и набросив на голову мешок.

От немедленной расправы на месте, а также от страстного желания отправить свою оскорбительницу на кресте, Луция Эмилия удержало осознание того, что подобные действия могут серьезно навредить его персоне. Поэтому, стряхнув плевок сумасшедшей со своей тоги, он приказал отправить её в тюрьму, дав жестом начальнику стражи только ему понятный приказ. Следуя ему, возмутительница спокойствия была удавлена без суда и следствия, сразу, как только оказалась в тюремных стенах.

Серьезные дела требовали серьезных решений и Скавр, принимал их без колебаний и сомнений.

Глава IV. Победа, обернувшаяся войной.

Луций Лициний Лукулл праздновал заслуженную победу над понтийским царем Митридатом. Сколько лет этот азиатский царек пытался вытеснить римлян из Малой Азии и все безуспешно. Спор за обладаниями этими землями начался ещё в бытность Суллы, когда будущий диктатор командовал римскими войсками на Востоке и продолжился при Лукулле.

Благодаря своим огромным сокровищам, царь Митридат всегда имел армию, в несколько раз превосходящую римлян по своей численности, но каждый раз проигрывал врагу, встретившись с ним на поле боя.

Ценность одержанной победы ныне заключалась в том, что самой как таковой битвы не было, так как Лукулл сознательно избегал её.

Причины, побуждавшие прославленного римского полководца придерживаться подобной тактики, заключались в том, что очередной разгром Митридата мог привести к вступлению в войну зятя понтийского царя, Тиграна. В отличие от Митридата армянский властитель был куда более талантливым полководцем и за короткий срок раздвинул границы своей державы от Гирканского моря до самой Палестины.

Разведчики доносили Лукуллу, Митридат уже обращался к армянскому царю за поддержкой, но тот только недавно закончивший войну с парфянами колебался, но был не против, расширить территорию своего царства за счет понтийского царства.

Единственный выход из создавшейся ситуации был разгром Митридата без генеральной битвы. Тогда у Тиграна не будет веских причин объявить римлянам войну, и Лукулл блестяще справился со столь трудной задачей. Подойдя к Кабирам, где находилась ставка и временная столица понтийского царя, он не стал пытаться вызвать противника на бой или штурмовать крепость.

Полностью доверившись жителю окрестных мест Артемидору, который по ряду причин сильно недолюбливал понтийского владыку, римский полководец, под покровом ночи произвел скрытый маневр и занял возвышенность, что нависала над крепостью. Утром, воины Митридата с изумлением обнаружили, что римляне разбили свой лагерь в новом месте, откуда если они пожелают, могут их атаковать, а если решат сидеть тихо, то будут для них, недосягаемы.

Некоторое время противники не предпринимали никаких попыток к нападению, то тут как часто бывает в жизни, вмешался его величество случай. Не имея в лагере больших запасов продовольствия, Лукулл был вынужден посылать своих солдат по окрестностям на поиски провианта. Одна из таких групп погналась за оленем, но неожиданно на них напали солдаты понтийского царя. Завязалась стычка, во время которой к одной и другой стороне подходила подмога. Понемногу схватка набрала силу и победу в ней одержали воины Митридата.

Сломив сопротивление римлян, они стали их теснить, а потом обратили в бегство. Видя сверху, что их товарищи бегут преследуемые противником, римляне стали требовать от Лукулла, чтобы он подал сигнал к сражению, однако тот отказался. Стоя перед толпой взволнованных легионеров, полководец заявил, что он сам лично остановит врага без дополнительных сил.

В сопровождении небольшого отряда, он спустился вниз и встал на пути беглецов. Смело шагнув вперед, он потребовал от них остановиться и идти с ним на врага. Пристыженные столь смелым поведением, легионеры остановились и стали строиться в боевой порядок. Следуя их примеру, к ним стали примыкать другие беглецы и вскоре римляне обрушились на противника.

Преследовавшие их понтийцы не ожидали такого поворота в сражении и после непродолжительной схватки сами обратились в бегство. Под громкие радостные крики Лукулл вернулся в лагерь, где назначил над солдатами суд. В отличие от Красса, который, если бы не приказал распять часть солдат на крестах, то обязательно подверг бы их телесному наказанию, Лукулл ограничился малой кровью. По его приказу всех беглецов перевели в питании с пшеницы на ячмень, с вина на воду, а также заставили копать ров в одних туниках.

Видя, что неприятель занял выгодное положение, Митридат утратил часть своей смелости и решил действовать против Лукулла хитростью. С этой целью он отправил под видом перебежчика одного из своих командиров — Олтака, приказав ему убить римского полководца. Лукулл с радостью принял беглеца и позволил ему постоянно находиться в своем лагере. Испытав в деле сметливость и храбрость Олтака, Луций Лициний проникся к нему доверием и стал допускать его к своей трапезе и даже на совет с военачальниками.

Столь близко подобравшись к Лукуллу, Олтак решил убить его в палатке во время дневного сна, но случай помешал ему делать это. В самый последний момент, заподозрившие что-то недоброе слуги ворвались в палатку полководца и у Олтака от напряжения сдали нервы. Охваченный страхом он выбежал из палатки Лукулла и прежде чем солдаты подняли тревогу, покинул римский лагерь.

Когда Лукулл узнал о бегстве Олтака, то он поспешил объявить, что он знал о приходе убийцы, ждал его, притворившись спящим и слуги помешали ему самому покарать негодяя. Подобную осведомленность он объяснил тем, что во сне к нему явилась богиня Венера и предупредила о грозящей опасности.

Что видел в своем сне римский полководец неизвестно, но он довольно часто приписывал свои успехи богам, явившимся к нему во сне. Так успех при разгроме войска Митридата у Кизика, Лукулл приписывал богине Афине, чье могучее дыхание изменило направление ветра и обрушило осадные башни неприятеля у самых крепостных стен.

Разгром понтийского флота у Ахейской гавани он одержал благодаря совету Артемиды, предупредившего полководца о действиях противника. Тогда Лукулл вопреки советам моряков повел свои корабли на юг и внезапным ударом разгромил вражеский флот.

Даже разгром киликийских пиратов в Синопе, римский полководец связывал с помощью местного божества Автолика, который явился к нему во сне и призвал незамедлительно штурмовать город.

Возможно, что все это Лукулл делал специально с целью деморализации противника, что ему отлично удалось. Когда слухи о божественном заступничестве достигли ушей Митридата, тот совсем упал духом и полностью отказался от мысли нападения на римское войско. Вместо этого он решил нанести врагу ущерб путем нападения на римские отряды, посланные за продовольствием, но и тут госпожа Фортуна полностью отвернулась от понтийского владыки.

Первым под удар войска Митридата попал легат Сорнатий, что покинул лагерь Лукулла в поисках продовольствия вместе с десятью когортами солдат. Римляне ещё не успели приступить к заготовке провианта, как на них напал Менандр, один из полководцев Митридата. Внезапность и численность были полностью на стороне царского войска, но удача была на стороне римлян. Пока передняя когорта полностью полегла под ударами врага, остальные развернулись в боевой порядок, и смело встретили надвигающегося врага.

Ни у одного из павших в этом бою римских солдат не было ран на спине. Все они встретили смерть в лицо, яростно сражаясь с врагом.

Мужество римских легионеров было столь высоким, что понтийцы не выдержали схватки и трусливо бежали, оставив поле боя врагу. Нагруженные продовольствием солдаты Сорнатия вернулись в лагерь триумфаторами, но из-за понесенных потерь в живой силе и повозок, они не смогли добыть большой запас продовольствия.

Через две недели Лукулл был вынужден отправить за хлебом новый отряд под командованием претора Адриана. Действия римлян не остались незамеченными Митридатом и, стремясь выполнить свой план и заодно поддержать настроение среди своих воинов, царь бросил против римлян значительные силы пехоты и конницы под командованием Менемаха и Мирона.

И вновь противник превосходил римлян в своем количестве, но это не позволило полководцам царя одержать вверх над ними. Помня историю с Сорнатием, Адриан был готов к возможности нападения врага и встретил его во всеоружии. Когорт изначально двигались не походным, а боевым порядком и когда противник атаковал римлян, он встретил перед собой стену щитов и копий.

Когда понтийцы приблизились к легионерам, те дружно забросали их пилумами, от чего передние ряды вражеских воинов если не получили ранение, то лишились своих щитов. Попав в щит противника, длинное копье оттягивал его вниз, открывая незащищенный бок воина под удар копья или меча. Из-за того, что металлический наконечник пилума был очень длинным, его невозможно было обрубить ударом меча и оттого, понтийцы были вынуждены бросать щиты и вступать в схватку незащищенными.

Солдаты Митридата до того испытывавшие страх перед римлянами, даже имея щит сражались не очень охотно, а теперь смелость и отвага покидали их с каждой минутой схватки. Стоит ли удивляться, что напав на легионеров Адриана, они не смогли прорвать даже первую линию когорт, состоявшую из молодых воинов — гастатов. Под ударами мечей легионеров и стрел легкой пехоты, передние ряды понтийцы стали в панике отступать, тесня и сминая стоящих за ними воинов.

Не помогла и кавалерия, на которую так рассчитывал Митридат. Пользуясь отсутствием у римлян конницы, конники Мирона беспрепятственно обошли отряд Адриана с флангов и ударили ему в тыл. Вооруженные копьями всадники Митридата думали, что легко обратят римлян в бегство, но не тут-то было. Строго выполняя приказы командира, третья линия когорт состоявших из ветеранов триариев, быстро развернула свой строй лицом к врагу и когда кавалерия противника приблизилась к римлянам, её тоже ждал стройные ряды копий и щитов.

Несмотря на то, что всадники Мирона были вооружены копьями, они не смогли сходу прорвать ряды римского войска. Завязнув в них, подобно муха в сиропе, они очень быстро превратились из охотников в добычу, так как не имели тяжелых доспехов, а их щиты были малы и не предназначались для отражения удара тяжелого копья.

Прошло около получаса сражения, и чаща весов стала стремительно склоняться в сторону римских воинов. Видя, какое смятение и расстройство причиняют его воины противнику, Адриан пошел на смелый, но довольно рискованный шаг. Сразу после того, как триарии отразили нападение вражеской кавалерии, претор приказал увеличить фронт передних рядов за счет второй линии воинов принципов и атаковать врага.

Столь необычный маневр привел к тому, что римляне сначала смяли прикрывавшие фланги противника соединения, а затем, охватив воинов Митридата с боков, принялись их безжалостно избивать.

Оказавшись в столь трудном и опасном положении, понтийцы уже думали только о том, как спастись от римских мечей, которые им мерещились повсюду. Не раздумывая ни секунды, они обратились в бегство, во время которого многие из них погибли не столько от ударов, сколько были сбиты и затоптаны ногами солдат.

В числе погибших столь позорным способом был и командир понтийцев — полководец Менемах. Попытавшись оставить беглецов, он пошел им навстречу, но солдаты грубо сбили его с ног, а затем лишили жизни. Напрасно лежа на земле, полководец взывал к своим воинам о помощи. Солдатские калиги безжалостно с такой силой втоптали его в землю, что Менемаху не помог прочный панцирь, не раз спасавший жизнь своему хозяину. Единственный раз воины склонились над полководцем, но не для того, чтобы оказать ему помощь, а чтобы содрать с него золотую цепь на шеи и кошелек на поясе.

Примерно такая же участь постигла и командира конников Мирона. Получив ранение в бок стрелой, он был вынужден сойти с лошади, так как от тряски в седле у него возникли сильные боли. Сломать стрелу и наложить повязку для остановки кровотечения, дело было несложным, но начавшаяся паника среди всадников Мирона, оказалась роковой для воителя. Сопровождавшие его воины не только бросили своего командира на произвол судьбы, но ускакав, захватили с собой его лошадь.

Лишенный возможности бежать, Мирон сдался в плен римлянам, но судьба жестоко посмеялась над ним. Вначале захватившие его легионеры очень обрадовались столь ценной добыче, но потом, не захотев обременять себя раненным, а главное, соблазнившись зашитым в его нательном поясе золотом, они просто убили Мирона.

Когда об этом стало известно Адриану, он не особенно об этом горевал. Решив извлечь хоть какую-то пользу, претор приказал отрубить голову Мирона и насалить её на кол. Вместе с головой Менемаха их специально пронесли перед лагерем царя Митридата, когда отряд Адриана возвращался к себе в лагерь с полными телегами провианта.

Вид отрубленных голов обоих полководцев вызвал шок среди солдат понтийского царя. Узнав о гибели Менемаха и Мирона, Митридат приложил максимум усилий, чтобы скрыть этот факт от своих воинов. Было объявлено, что войско царя понесло небольшие потери, тогда как потери врага были неисчислимы. Митридат очень надеялся, что сумеет скрыть правду, но вышло все наоборот. От вида отрубленных голов полководцев и многочисленных повозок, наполненных боевой добычей, среди воинов Митридата поднялся ропот. Он был столь силен и многоголос, что понтийский царь впал в уныние и решил скрытно отступить под защиту стен Кабир.

Узнав о намерении царя, его слуги принялись тайно вывозить из лагеря свое имущество, за что жестоко поплатились. Увидев, как царские повозки одна за другой покидают лагерь, солдаты Митридата пришли в ярость. Потрясая оружием, они столпились у выхода из лагеря и принялись грабить тех, кто пытался покинуть лагерь. Началось страшное бесчинство, в котором не было никакого различия между слугами или помощниками царя.

Слугу, пытавшегося вывезти из лагеря запас царского вина, озверелые воины убили, утопив его в бурдюке с вином.

— Пей! Пей верный пес досыта царское вино! — кричали мучители, крепко держа несчастного вниз головой.

Царского полководца Дорилая выдало пурпурное платье, так некстати вылезшее из-под его походного плаща. Скрутив руки, солдаты бросили его на землю, отрубили голову, а затем стали спорить между собой, кому достанется одежда убитого.

Жреца Гермея, пытавшегося вывезти в мешках золотую и серебряную посуду, разъяренные воины забили кулаками и древками копий, превратив его тело в бесформенную окровавленную массу.

Попадись солдатам сам царь и его несомненна, ждала такая же судьба. Уж слишком злы были на него его солдаты, но боги смилостивились над Митридатом. Узнав, что войско восстало, он облачился в простой солдатский плащ и, смешавшись с толпой, попытался пробраться к конюшням, но здесь его ждала неудача. Слуги и конюхи захватили царских скакунов и бросились в бега.

С огромным трудом он смог выбраться из лагеря сохранив свою жизнь и тут судьба, улыбнулась ему. Евнух Птоломей узнал царя среди беглецов, и спрыгнув с коня, уступил его царю. Сделано это было как нельзя, кстати, поскольку в этот момент беглецов настигли римляне. Вовремя заметив, что в стане противника начался солдатский бунт, Лукулл вывел солдат из лагеря и бросил свое войско на врага.

Не встречая никакого серьезного сопротивления, римляне захватили лагерь Митридата, а затем стали преследовать врага с тем, чтобы раз и навсегда положить конец затянувшейся войне между Римом и Понтом. Казалось, что на этот раз Митридату не удастся избежать плена и участия в триумфе Лукулла на улицах Рима. Тем более, что когда понтийский царь сел на коня и попытался ускользнуть от римлян он был узнан противником.

С громкими криками они принялись окружать Митридата, но в самый последний момент к нему пришло спасение. Отдав своему господину коня, евнух Птоломей продолжил добрые деяния и спас его жизнь и свободу одним быстрым и точным ударом ножа. Его стальное лезвие проворно распороло тяжелый кожаный вьюк на спине одного из царских мулов, из которого на землю хлынул поток золотых монет и украшений.

Блеск золота так прочно приковал к себе взоры и мысли его преследователей, что они застыли в изумлении. Полностью позабыв слова своего полководца, что захват Митридат означает конец войне и их скорое возвращение домой, римляне принялись жадно хватать золотые монеты руками и торопливо запихивать их, кто в кошельки, кто под доспехи, а кто-то ссыпать их в шлемы или щиты.

Естественно, между ними завязалась драка, в которой приняли участие и центурионы. Каждому хотелось получить свой кусочек золотого пирога. Ещё большему усилению страстей способствовало то, что на царском муле был второй тюк и тоже с золотой начинкой. Драка за золото понтийского царя прекратилась с появлением военного трибуна Валерия Постумия, человека жесткого и решительного. Увидев, что царственного беглеца и след простыл, он принялся сначала бранить, а затем и колотить всех, кто попал под его тяжелую руку. Именно сила трибуна, а также имевшаяся с ним охрана, навела относительный порядок среди солдат и не позволила броситься на трибуна с кулаками.

Сбежавший от врагов Митридат был так сильно напуган римлянами, что на все уговоры его советника Каллимаха укрыться в Кабирах, ответил самым решительным отказом. Видя в каждом кусте либо смерть, либо угрозу римского плена, он стремительно ускакал по направлению к Талавру, не забыв при этом, отдать приказ евнуху Бакхиду уничтожить весь свой гарем, что находился в Кабирах.

В числе тех, кто с такой легкостью был отдан в руки смерти, были две сестры царя Роксана и Статира, а также две жены Береника и Монима. Последняя царица была уроженкой города Милета и обладала изумительной красотой. Ради обладания Монимой, Митридат прислал ей в подарок пятнадцать тысяч золотых, а затем добавил к ним ещё десять тысяч, чтобы ускорить процесс женитьбы.

Когда евнух объявил царице волю Митридата, она с достоинством встретила это известие. Сняв с головы царскую диадему, она швырнула её к ногам Бакхида со словами "отдай своему господину этот никчемный предмет вместе с моими проклятиями!" После чего гордо подставила свое горло под нож евнуха.

Другая жена Митридата Береника выбрала в качестве средства сведения счетов с жизнью яд, однако здесь произошла небольшая осечка. Царица поделилась своей порцией яда с матерью и так неудачно, что большая часть досталась старушке, а меньшая ей.

Видя затянувшиеся мучения царицы, и желая полностью выполнить приказ царя, Бакхид поспешил заколоть Беренику и занялся царскими сестрами.

Узнав волю брата, Статира молча, покорилась ей, покорно выпив чашу с отравленным вином. Перед смертью она воздала хвалу своему брату за то, что находясь в смертельной опасности, он не забыл позаботиться, чтобы она умерла свободной и избегла бесчестия.

Другая сестра Роксана, категорически отказалась пить присланный ей яд. Евнуху пришлось сначала ловить её при помощи слуг, затем скрутить руки обрывками одежды и только потом, разжать кинжалом зубы царевны и влить ей в рот смертельное питьё. Лежа в ногах у своего убийцы, Роксана до последнего вздоха проклинала Митридата с его евнухом, и боги услышали её слова. Они отомстили за царицу, если не её брату, то хотя бы Бакхиду.

Преследуя беглецов, римляне на их плечах ворвались в Кабиры, где захватили не только сокровищницу Митридата, но и его многочисленных пленников заточенных в царской темнице. Среди спасенных римлянами оказались не только их соотечественники, но и много знатных греков, которых прежде считали умершими и не чаявшими вновь увидеть дневной свет.

Кроме них, римлянам досталось несколько царских родственников, попавшие в подземелье за какие-то реальные или мнимые прегрешения перед Митридатом. По иронии судьбы стены темницы оказались спасительными для царевны Ниссы, сестры Митридата. Отправившийся на её поиски евнух Бакхид столкнулся у ворот царской темницы с римлянами и был убит ими, оказав легионерам яростное сопротивление.

Когда Лукуллу стало известно, кого захватили в плен его солдаты, он выказал царевне всяческое уважение, окружил её вниманием и сделал все, чтобы она ни в чем не нуждалась. Злые языки стали поговаривать, что полководец не равнодушен к своей высокородной пленнице и вскоре, Лукулл приказал отослать Ниссу в Пергам по требованию Публия Клодия. Он приходился братом супруги Лукулла и по свойству своего характера был гадким и подлым человеком. Именно ему Лукулл был обязан теми волнениями, которые возникли в его лагере вскоре после победы над Митридатом.

Не желая воевать с Тиграном, он решил отправить к нему посольство во главе с Аппием Постумия, а сам намеривался двинуться к городу Амису, что находился на севере понтийского царства. Это был единственный крупный город, что ещё оставался под властью Митридата и без его захвата, нельзя было говорить с Тиграном о выдаче Митридата или заключения мира.

Расчет Лукулла был абсолютно верен, но тут он столкнулся с яростным сопротивлением со стороны своих солдат. Поход к стенам Амиса обозначал, что римским солдата предстояло вторую зиму проводить не в теплых квартирах, а в лагерных палатках.

По приказу Лукулла легионеры уже провели одну зиму под стенами Кизика, после чего многие болели и известие о повторенной зимовке на берегу моря не вызвало у солдат большой радости. Никто из них не хотел слушать слова своих командиров, что крепость не столь хорошо укреплена и осады "второй Трои" не предвидится.

Необходимо сказать, что Луций Лукулл при всей своей доброте и открытости в отношении своих солдат, а также военном таланте и умением одерживать победы, не пользовался большим уважением у своих воинов. Все кто знал его, в один голос говорили, что Лукуллу не хватало харизмы. Под этим словом одни понимали твердость духа, и даже жесткость по отношению к солдатам, подобно той, что проявлял к ним Марк Красс. Другие считали, что у Лукулла не было магнетизма Помпея, который одним своим видом заставлял воинов покоряться его воле. Третьи подразумевали то, что полководец не позволял легионерам грабить захваченные города, как грабили их воины Суллы или его брата Марка Варрона.

Одним словом костер противоречий между полководцем и его солдатами упорно тлел и тут, по воле судьбы в него плеснули масла. В охваченный победной радостью лагерь римского полководца прибыли гонцы от римского сената. В привезенном ими письме сообщалось, что восставшие рабы вместе с киликийскими пиратами осадили Рим и в виду того, что Метелл не может прийти на помощь к Помпею, сенат приказывает Лукуллу отправить часть войск в Италию.

Когда стало известно о содержании письма римского сената среди солдат, немедленно началось брожение. Многие из них были хоть сейчас отправиться домой и причины побуждающие солдат к этому крылись отнюдь не в их любви к родине. За время войны, многие из легионеров скопили хороший запас денег и хотели оставить войну и успеть купить на них землю в Италии или в любой другой римской провинции.

К этому их подталкивал длинный язык Публия Клодия, усердно напоминавший солдатам о том, что Сулла по возвращению в Италию помог своим ветеранам обзавестись недвижимостью, тогда как Лукулл только и знает, что воюет и воюет с врагом, запрещая грабить его города.

Будь на месте Лукулла Марк Красс или его брат Варрон, Публий Клодий жестоко бы поплатился за свои слова и если не жизнью, то точно телом, однако Лукулл был создан из иного теста. Вместо того, чтобы проявить силу, он принялся уговаривать солдат, взывать к их чести и долгу перед Римом.

Не будь к этому моменту разбит Митридат, и солдаты не захватили бы богатую добычу, судьба Лукулла была бы незавидной. Однако противник был разбит малой кровью, в кошелях солдат звенело золото и многие из них не хотели платить своему полководцу черной неблагодарностью измены. Видя это, Лукулл поспешил отправить на родину самых опасных для спокойствия солдат претора Фимбрия.

Это были отъявленные негодяи и убийцы, плохо признававшие над собой, чью либо власть, кроме собственных интересов. Свой дурной нрав эти люди проявили перед самой войной подстрекаемые своим командиром, они убили в Киликии консула Фабия Флака и выбрали Фимбрия своим полководцем.

Впрочем, это дурное дело не осталось долго безнаказанным. Не прошло и двух лет, как сам Фимбрий, стал жертвой своих солдат, убивших его прямо в походной палатке.

Когда в Киликию приехал Лукулл, фимбрийцы подчинились ему и согласились принять участие в войне с Митридатом. Но не столько из-за долга перед римским сенатом за содеянное, сколько из желания пограбить богатые земли понтийского царства. После того, как их пояса основательно потяжелели, они не видели необходимости рисковать своими жизнями в угоду Лукулла.

Узнав о том, что проконсул решил отправить их домой под командованием Публия Клодия, фимбрийцы пришли в восторг. Готовясь к отправке в Италию, они открыто насмехались над остающимися с Лукуллом легионерами, хвалясь перед ними своими скорыми покупками земли и виноградников в Италии.

С большим трудом полководец смог удержать порядок внутри своего войска, пока фимбрийцы не покинули лагерь. Лукулл торжественно пообещал сделать все, чтобы захватить Амис до наступления зимы, а также поклялся, что оставшиеся с ним солдаты получат город на разграбление. О сокровищах Митридата упрятанных за стенами Амиса ходили многочисленные слухи и легенды и римские легионеры не смогли устоять перед духом наживы и соблазна. Золотой мираж вновь ослепил и заворожил солдат Лукулла, но теперь это пошло на пользу полководцу.

Стоял август, когда армия Лукулла разделилась на три части. Первая двинулась через всю Азию к Пергаму, чтобы оттуда перебраться в Италию. Другая двинулась на север к Амису, третья осталась у границы на тот случай, если армянский царь решит напасть на новые заморские владения римской республики.

Глава V. Возвращение долгов.

Как всегда быстро и проворно шло спартаковское войско по направлению юга Италии. По знакомым местам и дорогам шли воины Спартака на восход солнца, но только теперь их не преследовал по пятам неприятель в лице Марка Лициния Красса. Теперь они сами несли ему на крыльях своих знамен страх и ужас, справедливое возмездие и карающую смерть, уверенно попирая своими калигами камни Аппиевой дороги.

Вопреки ожиданиям, города Лации не оказали серьезного сопротивления верховному правителю Италии. Как бы их не сжигала ярость и злость в отношении вождя восставших рабов, инстинкт самосохранения брал вверх. Судьба захваченного и разоренного рабами великого Рима постоянно стояла у них перед глазами, и никто из городов Лации не хотел разделить подобную участь.

Априлия и Формия, Тибура и Пренеста, а также другие города, оказавшиеся на пути войска Спартака, встретили его широко открытыми воротами и покорно склоненными головами, не имея сил и возможности противостоять победителям Рима. Верховный правитель Италии по достоинству оценил проявленную ими смиренность. Он не стал входить ни в один из присягнувших ему городов, приняв их посланцев у себя в лагерной палатке.

Требование Спартака к городам Лацио были просты, понятны и по большому счету не слишком обременительны. В обмен на признание над собой власти верховного правителя, города получали полную самостоятельность в решении внутренних вопросов. Кроме этого, на время ведения боевых действий, они получали право сохранять у себя все собранные налоги и отдавать часть их по первому требованию Спартака. При этом налоги не обязательно могли быть в денежном эквиваленте. Так, желая показать добрый пример для других городов Италии, вождь восставших гладиаторов взял с Априлии и Формии налог продовольствием и кормом для лошадей.

Куда более острым был вопрос об освобождении рабов. Верховный правитель Италии не собирался освобождать всех поголовно, не без основания говоря, что раб рабу рознь. Ведь неизвестно по какой причине человек попал в рабство.

По этой причине, начиная переговоры с посланниками городов, Спартак требовал от них предоставить полное число имеющихся в городе рабов и с обязательным указанием как он лишился своей свободы и обязательно национальность человека.

Последнее требование было обусловлено тем, что в войске Спартака около половины солдат были италики, по тем или иным причинам угодившие в рабство. Торкват самым категорическим образом настаивал, чтобы все они были отпущены на свободу. Верховный правитель Италии считал, что подобная уравниловка недопустима. По его мнению, немедленному освобождению подлежали те италики, что воевали против Суллы как на стороне Мария, так и за независимость Самнии и были проданы в рабство как военные преступники. С остальными следовало разбираться.

Тоже самое Спартак говорил германцам, фракийцам, галлам и грекам, чьи командиры с самого первого дня падения Рима, постоянно ходатайствовали об освобождении своих соплеменников. Одним словом положение было очень сложное и на первых порах, вождя выручал его авторитет среди соратников по борьбе, а также тот факт, что большого количества рабов в небольших городах Лации не было и Спартак, успевал произвести показательные разборы предоставленных ему списков.

Подобные действия вождя были совершенно не по душе Торквату, но он был вынужден подчиняться решению вождя восставших. Подавляющее число рабов Лации получило свободу, за исключением отъявленных негодяев, против освобождения которых выступили почти все командиры. Предчувствуя сопротивление со стороны командира италиков, Спартак проводил разбирательство в присутствии всех командиров и решение по судьбе того или иного раба принималось коллегиально.

Кроме этого, вождь и его товарищи столкнулись с необычным для себя явлением. К Спартаку обратилось небольшое количество рабов работавших в поместьях и виллах римлян, что по мере продвижения на юг, попадались все чаще и чаще. То с чем они пришли к верховному правителю, сильно озадачило и удивило его.

Да и как было не удивиться, если рабы выказывали желание остаться служить у своих хозяев за еду или плату, как свободные поденщики. С точки зрения римского права в этом случае требовалось создавать целый кодекс, который бы регулировал эти новые отношения между хозяином и слугой, но у Спартака не было времени и возможности. Он ограничивался только выражением своего согласия на просьбу рабов и надеждой, что они смогут договориться со своими прежними хозяевами.

Подобное явление было редким, но оно было к удивлению вождя восставших и недовольству Торквата. С момента выступления походом на Капую вождь италиков только и делал, что выказывал недовольства решениями Спартака. И чем дальше войско восставших отдалялось от Рима, тем сильнее проявлялось его несогласие с верховным правителем.

Не желая обострять отношения с италийским претором, Спартак терпел бурчание командира италиков до поры до времени, но когда войско стояло возле города Ферентин, между ними произошел конфликт.

Сначала ничто не предвещало ссору между верховным правителем и Торкватом. Спартак в присутствии своих командиров принял делегацию из Ферентины и так как ранее город согласился признать над собой власть правителя Италии, разговор между двумя сторонами был не особенно длинным. Спартак и старейшины города подтвердили ранее взятые на себя обязательства и скрепили их подписями под договором.

Ферентийцы уже собирались покидать спартаковский лагерь, чтобы на следующий день привезти верховному правителю дань провиантом и фуражом, когда стража привела к вождю Манция Клелия. Тот был зажиточным горожанином Ферентины и имел несколько хлебных лавок.

Стоя перед Спартаком и испытывая сильную робость перед победителем римского сената, Клелия обратился к нему с жалобой на одного из его воинов Плавта. Он, по утверждению хлеботорговца похитил и удерживает силой его единственную дочь Аурелию. Услышав об этом, верховный правитель к удивлению Торквата приказал привести к нему Плавта, а заодно и девушку, если она находилась в лагере.

Исполнение воли вождя восставших не заняло много времени и вскоре дочь Клелия вместе с молодым воином предстали перед ним. Увидев, что девушка жива и на ней нет следов насилия, Спартак обрадовался, а затем потребовал у Плавта ответа за его действия в отношении Аурелии.

— Правда, что ты силой похитил дочь торговца Клелия и против воли её удерживаешь возле себя? — грозно спросил Спартак воина, оставив за скобками вопроса то, что часто случается на войне с молодыми девушками. С самого начала войны с римлянами, вождь строго настрого запретил своим воинам творить насилие над простыми жителями Италии и сурово наказывал за это.

— Нет, консул — это не так. Я и Аурелия, мы давно любим друг друга. Это началось ещё, когда я был рабом у Клелия. Перед тем как я сбежал от него под твои знамена, мы обменялись клятвами любви и верности и вот я вернулся за своей любимой — смело глядя в глаза вождю, ответил Плавт.

— Это правда? — обратился к Аурелии Спартак и она, залившись красной краской смущения, кивнула головой, не смея произнести ни слова. Стоявшие рядом с вождем командиры понимающе заулыбались, однако подобный ответ девушки не удовлетворил Спартака.

— Скажи мне громко и ясно, правду ли говорит Плавт? Говори и ничего не бойся. Если он совершил в отношении тебя насилие, я сурово накажу его — потребовал от девушки вождь и вмиг, красная краска стыда на её лице сменилась белой маской страха.

— Нет, нет, господин. Плавт ни словом, не солгал тебе. Мы действительно друг друга любим, и после нашего свидания я пошла за ним по своей воле и все остальное между нами было по полному согласию — призналась Аурелия, стараясь при этом не смотреть в сторону своего отца.

— А как же Марк!? — в гневе вскричал родитель. — Ведь к Сатурналии ты должна была выйти за него замуж!

— Я никогда не любила Марка, отец и согласилась на брак только ради твоей воли и когда не имела известий от Плавта — произнесла девушка, чем ещё больше привела в негодование своего отца.

— Если ты немедленно не вернешься домой, то из-за твоей прихоти будет обесчещено мое имя и честь нашей фамилии и всего рода!

Услышав эти слова, Аурелия вновь залилась краской стыда. Её голова поникла, плечи опустились, но она не изменила своего решения. Она подошла к Плавту, и влюбленные крепко обнялись на виду разгневанного родителя. Клелия намеривался продолжить увещевание беглянку и тут, в разговор бесцеремонно вмешался Торкват.

— Ты же ясно слышал торговец, что твоя дочь не собирается возвращаться домой и остается с Плавтом! Иди к себе и занимайся своим привычным делом! — командир италиков сопроводил свои слова, повелительным взмахом руки, отсылая Клелия из шатра Спартака.

— А как же свадьба!? — продолжал настаивать разгоряченный отец. — Как мне быть!? Что сказать родителям жениха!?

— Скажи им, что отныне твоя дочь свободный человек и может самостоятельно устраивать свою жизнь с кем хочет, где хочет и как хочет!

— Тогда как отец я требую плату за свою дочь! — гневно выкрикнул Клелий, чем полностью вывел Торквата из себя. Взбешенный он собирался лично броситься на потерявшего страх торговца и, вытолкнув его из шатра отдать на расправу в руки лагерной стражи. Торкват уже сделал шаг в сторону неуемного жалобщика когда заговорил Спартака.

— Сколько должен уплатить тебе Плавт за твою дочь? — голос вождя звучал громко и грозно и в большей степени не для Клелия, сколько для Торквата, который услышав вопрос Спартака, застыл в изумлении.

— Пятьсот динариев! — после короткой заминки выкрикнул отец.

— Да ты смеешься над нами! — взвыл италик, — десять сестерций максимум! так гласит обычай!

Торкват собирался выкрикнуть ещё что-то, но Спартак обжег его требовательным взглядом и властно взмахнул рукой в сторону незваного защитника интересов Плавта.

— Почему такая высокая цена? Объясни и обоснуй мне её! — потребовал от торговца вождь, целенаправленно не глядя на Торквата.

— В неё входят, мои убытки от свадебных приготовлений и возмещение поруганной чести семьи Марка за отказ от свадьбы — понуро произнес Клелия.

— Насколько мне известно, в римских законах нет понятия о возмещения чести при отказе от свадьбы?

— В законах нет, но в наших обычаях есть! — гордо вскинув голову, произнес отец Аурелии.

Услышав подобный аргумент, Торкват от негодования хлопнул себя по бокам руками, явно призывая Спартака выкинуть наглеца из шатра, но вождь вновь обжег его недовольным взглядом.

— У тебя есть такая сумма денег, которую назвал отец Аурелии в качестве выкупа? — требовательно спросил он Плавта.

— Нет, консул. У меня нет пятисот динариев — честно признался юноша и в шатре, наступило напряженное молчание, в котором каждый с тревогой думал о своем. И чем дольше оно длилось, тем грустнее становился воин и тем радостнее становился Клелия. Он уже изготовился шагнуть к Аурелии и увести дочь, как Спартак нарушил это тягостное испытание.

— Не грусти, Плавт, — уверено произнес вождь. — У тебя нет пятисот динариев, для выкупа невесты, но они найдутся у верховного правителя Италии и его командиров. Поможем Плавту, братья! Лично я даю двести динариев.

Спартак быстро подошел к столу и вывалил все содержимое своего кошелька на небольшой поднос.

— Конечно, поможем! — откликнулся Бортарикс. — Пятьдесят динариев от меня и моего любимого брата Арторикса!

— Возьми на такое хорошее дело и мои пятьдесят динариев! — обратился к Спартаку Квартион. — Германцы не привыкли уступать галлам ни в бою, ни в благородстве.

— Ты с нами, Торкват? — спросил италика Серванд взявший на себя роль казначея. — Если у тебя нет собой денег, я могу тебе их занять?

— После того, как мы взяли Рим, стыдно спрашивать воина о деньгах, — многозначительно ответил Торкват и величественным жестом бросил на поднос небольшой туго набитый кошель. — Можешь не пересчитывать, Серванд.

Тот понимающе кивнул в ответ и, освободив мешок от его содержимого, протянул поднос отцу Аурелии: — Здесь ровно столько, сколько ты назначил за свою дочь. Можешь пересчитать, если хочешь — предложил Серванд Клелия, но тот отказался.

— Я верю на слово верховному правителю Италии и его командирам — произнес торговец и с поклоном покинул палатку Спартака, а за ним потянулись и остальные горожане.

Довольные собой спартаковские преторы стали весело подшучивать друг над другом, однако радость недолго пробыла под стенами палатки вождя. На Спартака с упреками набросился Торкват, недовольный его решением.

— Я не понимаю, Спартак, почему ты вместо того, чтобы выгнать торговца в шею, заставил нас победителей Рима платить деньги этой лавочной крысе!!? Разве мы достойны такого публичного унижения!!? — гневно воскликнул италик, набычив от обиды голову. Охваченный праведным гневом он не смотрел в сторону других командиров, что с изумлением смотрели на него. Разгневанный Квартион даже положил руку на рукоятку своего, ибо давно, со времен Крикса, никто из командиров не смел, говорить с вождем в таком тоне.

Кроме претора германцев, недоумение было написано на лице и всех других командиров, не ожидавших от Торквата подобных действий. Командир италиков был напорист, неудержим, но Спартак оказался готов к его выпаду.

Точно следуя хорошо продуманному образу мудрого вождя, он не дал Торквату возможность втянуть себя в перепалку. Со спокойным лицом, он дал возможность италику высказаться, и только увидев, что его бурный запал кончился, стал отвечать.

— Когда после взятия Рима меня провозгласили верховным правителем Италии, все находившиеся при этом командиры поклялись мне в верности и обещали беспрекословно выполнять все мои приказы. Так это было, Торкват? — спросил претора Спартак и его вопрос был сродни ковшу холодной воды выплеснутой в лицо буяну.

— Да, так, но в этом споре ты почему-то встал на сторону не своих боевых товарищей и союзников, а римлянина! Это возмутило меня! — воскликнул Торкват и повернулся к другим командирам, ища у них поддержки, но её не было.

— Я не занял сторону римлянина, а решил серьезный спор. И решил его не как вождь повстанцев против римского гнета, а как верховный правитель Италии, которым вы меня и провозгласили — гордо произнес Спартак и стоявшие за спиной Торквата командира дружно закивали в знак своего согласия с произнесенными словами. Ибо каждый из них в этом момент отчетливо осознали разницу между претором повстанцев и претором верховного правителя, чью власть признало половина городов Италии.

— Но в чем серьезность и важность этого спора, когда наш воин увел дочку у торговца? Я понимаю, если бы её папаша был сенатором, всадником или просто патрицием, но ведь он простой лавочник? — недоумевал Торкват.

— Большее складывается из малого и порой простой лавочник бывает важней сенатора или патриция — наставительно произнес вождь и замолчал. Ловкий риторский прием позволил Спартаку смутить италика, и пока он лихорадочно думал, что сказать, вождь вновь заговорил.

— Как ты думаешь, почему я не отдаю города Лацио нашим воинам на разграбление, а довольствуюсь взятием с них откупа продовольствием, фуражом и освобождением имеющихся у них рабов? Из милосердия к нашим недавним врагам? Нет, исключительно ради сохранения жизни нашим воинам и скорейшего разрушения союза городов с римским гражданством. Мы не сожгли Априлию, не разграбили Формию и как результат — Тибура с Пренестой полностью признали нашу власть над собой. Пренеста, город, который так долго и безуспешно осаждал диктатор Сулла из-за его выгодного расположения и смог сломить его сопротивление только измором, покорно открыл перед нами ворота. Тем самым сохранив сотни жизней наших славных воинов и твоих соплеменников в том числе — специально подчеркнул вождь.

— Извини, но где связь между славной историей Пренесты, жизнью моих воинов и этим жадным торговцев? Неужели этот скряга достоин сочувствия и справедливости?

— Любую возможность следует использовать против своего врага. Именно так мы смогли победить римлян на поле брани и взять Рим. Впереди у нас Капуя и засевший в ней Скавр будет биться до конца. Своего или нашего не важно, главное до конца и чтобы посеять смуту в умах и сердцах капуанцев я как верховный правитель и проявил сочувствие и справедливость к этому лавочнику. Молва об этом быстро доберется до жителей Капуи и солдат противника и многие из них захотят решить дело миром, чем проливать свою кровь по воле с Скавра.

— Да благословят великие боги твой ум и мудрость, Спартак! Пока ты с нами, нам не страшен ни один враг! — громко выкрикнул германец Квартион и другие командиры поддержали его ударами кулаков в грудь и криками "Слава! Слава! Слава Спартаку!"

Они намеривались кричать ещё долго, но верховный правитель требовательно взмахнул рукой и хвалебные выкрики прекратились.

— Я уже говорил раньше и повторю снова, пришла пора, когда мало, отважно разить врагов копьем и мечом, и проявлять к нему неудержимую ярость. Теперь нужно ещё и думать, как отзовется то, или иное слово то, или иное действие, и тебе Торкват, как претору это нужно в первую очередь.

Спартак говорил это, обращаясь к италику не как ментор, просвещающий ум нерадивого подопечного своим лучом познания, а как мудрый учитель, передающий свой опыт ученику. Именно так восприняли все происходящие спартаковские командиры, но только не Торкват. Пояснения вождя его нисколько не удовлетворили, а только обозлили.

— И как долго нам нужно будет думать над каждым своим, словом и действием? — с явным вызовом спросил претор.

— Пока не будут разбиты Метелл и Лукулл. Пока города Италии не откажутся от римского гражданства и признают над собой нашу власть и никак не ранее.

— Хорошие слова. Я обязательно передам их своим воинам, верховный правитель — с плохо скрытым недовольством произнес Торкват и, кивнув головой, покинул шатер вождя, вызвав сильное недовольство у остальных командиров.

— Италики вновь недовольны тобой, Спартак. Неужели трагическая судьба Крикса, Каста и Ганника ничему их так и не научила? — сокрушенно покачал головой Декорат.

— Торкват как командир италиков говорит только свое мнение, но никак не мнение всех воинов. Если надо я готов поставить перед войском вопрос о переизбрании Торквата — предложил Квартион и его тут же поддержали другие командиры.

— Я знаю, что многие италики недовольны Торкватом и согласятся переизбрать его как претора италиков! — воскликнул Серванд, но вождь решительно пресек начавшиеся разговоры.

— Не будь за нашей спиной Метелла и Лукулла, я бы согласился с вами, но сейчас, я самым решительным образом прошу вас воздержаться от подобных действий. Разве вам судьба Крикса и Ганника не доказала, что любой раскол внутри нас губителей и на руку нашим врагам. Даже разгромив Помпея и взяв Рим, мы не до конца избежали этой скрытой угрозы. Поэтому никаких разговоров о смещении Торквата. Выпады его острого языка, я как-нибудь переживу — заверил своих соратников вождь.

Пока войско под командованием Спартака подходили к границам Кампании, легионы Менандра уже вступили на землю Сицилии.

Хорошо помня прошлогодние события, опасаясь возможности вторжения восставших рабов и гладиаторов на остров, его наместник Веррес сосредоточил все свои силы в районе города Мессины. Дабы не позволить армии противника перебраться в Сицилию через узкий пролив, отделяющий остров от Италии.

Помешать этому возможности у наместника имелись. Для борьбы с пиратами он рекрутировал в свое войско множество римских граждан в Сицилии, доведя их общее число до десяти тысяч человек. Кроме этого, природа в районе Мессины больше благоприятствовала для обороны и затрудняла высадку десанта из Регия. Все ожидали врага именно здесь, но он появился на северо-западе Сицилии в районе порта Панорма.

Никто из римлян не предполагал подобного развития событий. Веррес и его помощники недооценили вождя восставших рабов, посчитав, что если он ударит там, где это удобно сделать и не станет рисковать.

Отправляя в Сицилию часть своей армии, Спартак действительно сильно рисковал. Рисковал тем, что будет буря, и корабли киликийских пиратов не смогут подойти к острову. Рисковал тем, что киликийцы могли изменить слову и, пользуясь разобщенностью спартаковских отрядов либо перебить их, либо высадить в другое место. Также он очень опасался, что Менандру не хватит таланта и способности разбить войско римского претора, как это не раз и не два бывало с теми рабами, кто восставали на Сицилии до этого. Однако понимая все это — верховный правитель Италии не отказался от затеи поднять Третье восстание рабов в Сицилии.

Главные причины, побуждавшие Спартака надеяться на успех, заключались в следующем. Во-первых, общее число находившихся на острове рабов составляло около ста тысяч человек, большинство из которых были мужчины. Часть их привезли из Сирии, Греции и Фракии, другие были обращены в рабство указом Суллы и только и ждали момента восстать и убить своих угнетателей.

Во-вторых, Спартак полагал, что в случаи начала боевых действий силы наместника, если и не окажутся между двух огней, то будут вынуждены отвлекаться для борьбы с отрядами восставших рабов.

В целом, расчет вождя восставших рабов оправдался. Несмотря на то, что высадка спартаковцев на остров из-за надвигающегося шторма была проведена из рук вон плохо и воины Менандра лишились почти всех своих припасов и части снаряжения, главное было сделано. Легионы Спартака вступили на землю Сицилии и весть об этом, разлетелась быстрее птицы.

Ветер, что лениво колыхал на берегах Панормы красные знамена легионов с сидевшей на них рысью, в мгновения ока раздул слабо мерцающую искру восстания и с неудержимой легкостью разнес языки этого пламени с западного побережья острова по всей его территории. Спартака в Сицилии ждали, Спартака в Сицилии боготворили и одно его имя, подняло рабов на своих ненавистных хозяев, и пожар восстания за считанные дни охватил весь остров.

Подняв восстание, рабы не смогли сразу захватить главные города Сицилии. Слишком хаотично и не подготовлено они действовали, но в этом не было никакой тактической необходимости. Главное, своим массовым выступлением они сильно напугали находившегося в Мессине претора Верреса и его солдат. Узнав о восстании рабов, легионеры, больше половины из них были местные жители, стали требовать от претора покинуть Мессину и идти защищать от рабов целостность своих угодий, домов и жизни близких. Веррес был вынужден прибегнуть к суровому методу наведения порядка, опираясь на лично преданных ему солдат, что полностью разрушило внутреннее единство в его войске.

Ещё больше масла в огонь подлило то, что отряды восставших рабов перерезали дороги соединяющие друг с другом сицилийские города восточного и южного побережья острова. Это моментально нарушило подвоз продуктов в города из окрестных деревень и плантаций и привело к поднятию на них цен. Жителей Агригента, Катины, Сиракуз, Этны и Тавромнии охватила паника и страх. В каждом облаке пыли на дороге они видели легионы Спартака, каждый корабль на море им казался флотом киликийских пиратов и каждую ночь, они ожидали либо нападения рабов на город снаружи, либо восстания внутри.

Одним словом обстановка с каждым днем в городах накалялась и все ждали помощи от наместника Верреса, который переживал не лучшие минуты своей жизни.

Застигнутый врасплох сообщением о восстании рабов на западе острова, он не мог принять решения. Разум и логика говорили о том, что нужно было оставить Мессину и как можно скорее идти вглубь острова, уничтожая разрозненные очаги восстания, пока они не слились и не сплотились в одно единое, как это было в прежние восстания.

Но при этом, претор не без основания подозревал, что восстание рабов, есть хитрая попытка Спартака заставить его покинуть столь выгодные позиции у Мессины. И пока он будет наводить порядок на острове, рабы смогут переправиться через узкий, но очень сложный и трудный Мессинский пролив.

В этом мнении его убедило сообщение о появлении по ту сторону пролива вооруженного отряда, который он принял за авангард войск Спартака, а также то, что готовясь к отражению набегов киликийцев на берега Сицилии, Веррес создал отряды самообороны, которые могли самостоятельно навести порядок в своих городах и их окрестностях.

В этой мысли претор был столь сильно уверен, что даже когда ему сообщили о высадке вблизи Панорма войск Спартака, он не сразу в это поверил. Посчитав, что люди ошиблись, приняв киликийцев за спартаковцев и только по прошествию двух дней, претор отдал приказ покинуть Мессину. Первоначально Веррес намеривался разгромить Спартака, именно его имя называла людская молва в качестве командира вражеского войска, а затем навести порядок на острове, однако судьба безжалостно перечеркнула его планы. Не успело его войско покинуть Мессину, как пришло сообщение, что в соседнем городе Катана, вспыхнуло восстание рабов. Из обрывочных сведений трудно было судить, полностью захватили рабы город или нет, но и этого было достаточно, чтобы среди, казалось бы, усмиренных воинов сицилийцев вновь не начались волнения.

Волнения приняли столь сильный характер, что боясь окончательно расколоть и потерять войско, Веррес двинул солдат к Катане.

Когда войско претора подошло к городу выяснилось, что местный гарнизон смог самостоятельно подавить выступление рабов, попытавшихся под покровом ночи захватить город. Едва узнав об этом, Веррес незамедлительно отдал приказ ликторам распять на крестах незадачливых гонцов укравших у него столь драгоценное время.

В своем решении претор был непреклонен, несмотря на многочисленные заступничества со стороны местных властей. Дав центурионам два часа на исполнение своего приказа, он терпеливо ждал его исполнения, неторопливо переворачивая время от времени клепсидру.

Когда же центурионы доложили, что не успели выполнить его распоряжение, наместник милостиво добавил им ещё полчаса, сказав, что по истечению этого времени, кресты будут готовить уже для них. Стоит ли говорить, что приказ претора был выполнен точно в срок.

На вопрос эдила Катаны, зачем было нужно казнить несчастных, Веррес холодно ответил, что сделал это для лучшего понимания его воинам личной ответственности за общее дело.

— Ни у кого не должно быть никакой иллюзии, что с него не спросится за невыполнение приказа командира.

Укрепив столь жестко дисциплину среди солдат, претор выступил навстречу Спартаку, но перед этим приказал реквизировать запасы продуктов у местных торговцев на нужды своего войска. Из-за блокады восставшими рабами окрестностей Мессины его воины также остро нуждались в продовольствии, а лошади в фураже. И вот тут вновь случился непредвиденный поворот в планах Верреса. Торговцы Катаны, согласились отдать воинам наместника провиант, но взамен потребовали от него военной помощи.

Город остался в руках римлян, но восставшие рабы по-прежнему перекрывали дороги и чтобы Катана, не умерла с голоду, нужно было навести порядок в её округе. И как не уверял Веррес торговцев, какие слова он им не говорил, они твердо стояли на своем и он был вынужден оставить в городе отряд, под командованием Марка Сабина.

Как не спешил римский полководец не дать возможности незваным гостям проникнуть внутрь Сицилии, он не смог этого сделать. Войско наместника встретились со спартаковцами точно посредине острова, вблизи города Хенна.

Напуганные расправой над гонцами, разведчики претора очень внимательно наблюдали за врагом, считали его отряды и привезли Верресу две важные новости. Оказалось, что силы спартаковцев были примерно равны силам наместника, а также, что войско восставших рабов возглавлял не сам Спартак, а один из его командиров.

Одновременно с разведчиками в палатку претора пришли гаруспики и сказали ему, что согласно гаданию боги обещают римлянам свое расположение. Обрадованный этими известиями, претор приказал атаковать противника, чье войско занимало менее выгодную позицию, чем войско Верреса и не могло использовать часть своих сил.

Все указывало, что наместник одержит над врагом победу, однако в дело вновь вмешался его величество случай. Менандр не обладал и половиной тех талантов, которыми обладал Спартак, но пройдя под его руководством кровавую школу, стал грамотным командиром. И когда местные рабы рассказали ему о том, что можно обойти крутой холм прикрывавший правый фланг римлян, он без колебания отправил туда большой отряд галлов под командованием Амбиорикса. Выросшие в предгорьях Альп, галлы не только смогли быстро пройти по небольшой тропе, но и поднялись по скалам.

По горькой иронии судьбы, спартаковцы вышли точно к ставке наместника, наблюдавшего за ходом битвы с небольшого возвышения. Смелым стремительным ударом, воины Амбиорикса смяли небольшую охрану Верреса, самого наместника и вместе с ним и жрецов давших неверное предсказание об исходе сражения.

Впрочем, несчастных гаруспиков нельзя было в полной мере упрекнуть в непрофессионализме своего дела. Бессмертные боги явил римлянам свое расположение, позволил многим римским легионерам не пасть под мечами спартаковцев на поле боя, а благополучно укрыться за стенами Хенны. Отсрочив тем самым их горестный час, поскольку после смерти наместника уже никто не мог защитить города Сицилии кроме них самих.

Глава VI. И вторые станут первыми.

Сказать, что Терния приняла Юлия Цезаря и его спутников с распростертыми объятиями, значит, не сказать ничего. Благодаря тому, что город был расположен на Флавиевой дороге, гонцы от верховного правителя Италии оказались в нем раньше Гая Юлия и его спутников. И как результат подобной оперативности, было согласие городского совета признать над собой власть Спартака.

Глава совета Гней Сильвий замахал руками на Цезаря когда услышал его слова с призывом бороться против захвативших власть рабов.

— Мы маленький город и мы не хотим быть разменной монетой чьих-то мало чем подкрепленных политических амбиций. Когда был римский сенат, мы признавали над собой его власть, теперь вместо него верховный правитель, и мы вынуждены ему подчиниться.

— Так-то вы отблагодарили Рим за дарованное вашему городу римское гражданство!? Где же ваша совесть и честь?! — взорвался от негодования Юлий. По дороге из Вейи в Тернию он простыл, и недомогание давало о себе знать. Ранее сдержанный и осмотрительный, Цезарь позволил дать волю эмоциям, которые самым пагубным образом сказались на его общении с магистратом.

— Да, кто ты такой!? — в гневе воскликнул Сильвий. Будучи по своей натуре человеком амбициозным, он не мог терпеть, когда ему открыто, перечили и ставили под сомнение его слово. — Грязный, неизвестно откуда взявшийся проходимец, назвавшись начальником римской милиции, будет мне читать мораль!? Уходи отсюда по добру по здорову, пока я не приказал стражникам выгнать тебя вон! Сначала из магистрата, а затем и из самого города!

Угроза, прозвучавшая из уст эдила, представляла собой серьезную угрозу, но перейдя невидимую черту, Цезарь не мог остановиться.

— Напрасно, совсем напрасно, раньше времени вы хороните Рим и республику! Да, город Рим пал, но римская республика продолжает существовать в её городах и их много. Ещё остались и легионы Рима, которыми командуют консулы Метелл и Лукулл. В скором времени они вернуться в Италию, разобьют рабов и тогда каждый, кто предал республику и перешел на сторону врага, ответит за свои действия.

— Когда-нибудь консулы действительно приведут в Италию свои легионы и с благословения великих богов разобьют Спартака, но только это будет не сегодня и не завтра. И пока их здесь нет, мы вынуждены сами заниматься своим спасением, всеми, доступными нам способами. И делаем мы не из любви к верховному правителю Италии, — лицо эдила исказила презрительная гримаса, — нет, мы делаем это из любви к жителям Тернии. Ибо в случае отказа нас всех ждет смерть от рук его воинов. Будь они трижды прокляты!

— Спартак умело играет на страхе, что возник после падения Рима! Они ловко запугивает города Италии угрозой смерти и разорения, но при этом не может выполнить её! Тарент, Брундизий, Капуя, Неаполь, Медиолан, Аквилея и многие другие города не признали власть Спартака, и он ничего им не сделал. Он не может быть повсюду и сразу одновременно, и чем раньше мы изживем из себя страх перед рабами, тем скорее мы сможем разгромить их своими объединенными силами — пытался аргументировать Цезарь, но Сильвий не желал его слышать. На данный момент у эдила была своя, маленькая местечковая правда, дороже всех остальных правд вместе взятых.

— Союз городов большая сила, спору нет. Только все кого ты перечислил от нас далеко, а Спартак близко и у него хватит времени и сил прийти и поголовно уничтожить Тернию. Так, что сейчас каждый сам за себя.

— Но только в единстве римских городов наше спасение! Так было когда галлы взяли Рим, когда к его стенам подошел Ганнибал и когда в Италию вторглись кимвры. Так будет и сейчас. Нельзя начать дело, не разбив яиц! — напомнил эдилу одну из римских пословиц Юлий, но вновь его слова пропали втуне.

— Преторы и проконсулы, Красс, Лукулл и Помпей со своими могучими легионами пытались противостоять Спартаку и где они теперь? Что стало с их телами и телами их солдат? Гниют в земле или их пожрали дикие звери! Я эдил Тернии и я отвечаю за жизнь своих горожан. Я хочу, чтобы они жили в своих домах и своих семьях, а не были убиты рабами и не скитались в поисках приюта — последние слова были намеренно сказаны в адрес Цезаря и его и без того красное лицо стало пунцовым.

— Если не пробовать бороться, а только лишь держаться за свое — Спартак действительно захватит всю Италию и Республике придет конец! — в запальчивости выпалил Гай Юлий и теперь, настала очередь краснеть эдила.

— Ты посмел обвинить меня в трусости!? Меня, Гнея Сильвия!! Человека, который сражался вместе с Луцием Суллой Счастливым у Коллинских ворот! Ты жестоко поплатишься за это! — взревел Сильвий. — Эй, стража, взять его и отвести в тюрьму!

— Господин эдил, разве вы не видите, что Юлий серьезно болен! — воскликнул находившийся во время беседы Лентул Назика. Он был дальним родственником Цезаря и проживал в Тернии. — Его сильно лихорадит, он не в себе и потому говорит всякую чушь! Не отправляйте его в тюрьму, он там умрет!

— Болен и не в себе!? — воскликнул эдил. — Напротив, я считаю, что его рассудок ясен и чист, а речи его не лишены рассудка, хоть и опасны для народа! Такому самое место в нашей тюрьме, где тоже лечат.

— Господин, не лишайте престарелую мать единственного сына, вместе с которым они чудом избегли смерть от рук подлых рабов в Риме! Что скажут жители города, когда узнают об этом.

— Они скажут, что никто не смеет обвинять их эдила в трусости и должен понести справедливое наказание за это.

— Я взываю к вашему милосердию, господин эдил. Нельзя нам в столь трудное время без лишней надобности ожесточать свои сердца.

— Ты взываешь к милосердию моего сердца, Лентул Назика? — насмешливо проговорил Сильвий, скривив рот.

— Да, господин.

— Хорошо, я проявлю его к твоему зарвавшемуся родственнику. Я не отправлю его в темницу, чтобы он там умер в безвестности. Я оставлю ему жизнь, но за нанесенное мне оскорбление он понесет наказание. Тиберий! — обратился эдил к начальнику стражи, что стояла в дверях привлеченные громкими голосами эдила и его посетителей, — выпорите этого красавца розгами перед моими окнами, за оскорбление государственного лица.

— Нельзя ли отложить наказание до тех пор, пока он не выздоровеет!? Ведь он очень слаб и может, не выдержит такого наказания, господин. Может быть, стоит ограничиться штрафом? — предложил Назика, хорошо зная, как обстоят дела в городской казне, но охваченный гневом эдил не поддался коварному соблазну.

— Штраф дело хорошее, но я караю людей не ради денег, а для того, чтобы остудить горячие головы нашего города, которые думают примерно также как и он. Его пример будет другим наука, — эдил важно поднял указательный палец. — Всыпь ему двадцать розог, Тиберий и он полностью свободен. А чтобы его поросячий крик во время экзекуции не пугали добропорядочных горожан нашего города, заткните ему рот!

Сказано — сделано и по кивку головы своего начальника стражники скрутили Цезаря и бесцеремонно вытащили на улицу, предварительно вбив ему тугой кляп в рот.

Для любого римского гражданина публичная порка была тяжким наказанием как телесно, так и духовно. Ибо каждому римскому мальчику с детства вбивалось в голову, что он особенный человек по факту своего рождения в Риме по сравнению со всеми другими жителями Ойкумены. А для патриция, родословность которого велась от самой богини Венеры, и уже шагнувшего во властные структуры римской республики, подобное унижение было просто невыносимым.

Обычно, уже после второго удара розгами провинившийся человек начинал громко причитать, а после пятой молить о милосердии, однако рот у Цезаря был заткнут, и было неизвестно, кричал ли он во время экзекуции или молил о пощаде. Державшие его стражники только видели, что после каждого удара он вскидывал голову и при этом, взгляд его был полон не раскаяния, а ярости и ненависти.

Уже тогда у командовавшего экзекуцией Афрания Бура появилась подспудная мысль засечь оскорбителя эдила до смерти. Жизненный опыт подсказывал ему, что бывший начальник римской милиции может быть опасен как для него лично, так и самого эдила. Однако присутствие рядом с ним во время наказания Лентула Назики не позволила ему это сделать по собственной инициативе.

Мигни ему многозначительно Гней Сильвий в момент отдачи приказа и Афраний сделал бы все как надо, благо опыт у начальника стражи в этом деле имелся. Однако полностью уверенный в своих силах эдил только умыл руки и, отсчитав назначенной количество ударов розгами, Афраний приказал освободить Цезаря.

С окровавленной спиной, униженный и оскорбленный потомок богини Венеры не мог самостоятельно встать со скамьи, на которой его секли. Из глаз его лились слезы, изо рта вырывалось клокочущее дыхание вперемешку с кашлем и слюной. Стоявший рядом Бур очень надеялся, что Цезарь будет ругать и проклинать его или Сильвия. За это его можно было привлечь к новому наказанию, но Юлий не предоставил ему такую возможность и Афраний покинул площадь перед храмом Юноны.

Прикрыв иссеченную розгами спину молодого человека плащом, Назика вместе с родственниками и друзьями, осторожно понесли Цезаря в дом на наскоро сооруженных носилках. Стоит ли говорить, что каждый шаг носильщиков отдавался сильной болью в измученном теле и мужественно державшийся во время экзекуции Цезарь, от постоянной тряски потерял сознание по дороге домой.

При встрече с Назикой, жители Тернии как один отворачивали свои взгляды от окровавленного тела человека посмевшего спорить с эдилом Гнеем Сильвием. От его безвольно свесившихся с носилок рук, по которым скатывались вниз и равномерно падали на мостовую капли крови.

Тайные шпионы эдила доносили ему потом, что показательная порка его оскорбителя нагнала страх на всех несогласных с ним жителей города, но они выдавали желаемое за действительное. Люди действительно испугались, но вместе с тем у них появилось уважение к человеку, посмевшему спорить со скорым на расправу эдилом и принявшего муку за свою истину.

Неизвестно во чтобы это все вылилось, если бы в городе не появился Марк Антоний чудесным образом спасшийся от мечей восставших рабов. Именно он, не дал погаснуть той искре недовольства среди горожан и за короткое время сумел раздуть её до небольшого пламени, цель которого было устранение от власти Сильвия.

Пока Гай Юлий залечивал свои раны, Антоний вел тихую, но очень грамотную агитацию и пропаганду против эдила Сильвия. При этом он не заговаривал с каждым кто в той или иной мере был недоволен методами правления первого лица города и высказывал свои сочувствия и сожаления в адрес Цезаря. Марк интуитивно выбирал среди горожан тех, кто был готов бороться с эдилом не только словом, но и делом, и при этом горел страстным желанием принять в нем самое активное участие.

Поначалу, предполагалось устранить эдила путем ареста и заключения его в тюрьму, но нашлись такие люди, что требовали его физического устранения.

— Вы не знаете, что это за человек наш эдил! — возбужденно говорил Цезарю Децим Теренций Тарп, близкий друг Лентула Назики. — Сам Сулла прислал его к нам, и он верой и правдой служил ему все это время подобно цепному псу. Он бы с радостью казнил бы тебя, если бы не твое римское гражданство, а также из-за твоей жены, которая внучка Суллы. Месяц назад, он приказал распять на кресте двух пришедших в город самнитов, объявив их дезертирами Помпея.

— Такому зверю Сильвий не место не только у власти, но и в жизни — решительно поддерживал Тарпа Марк Антоний, но Цезарь не торопился присоединяться к этим радикалам. Будучи чужим среди горожан он, терпеливо выжидая момента, когда заговорщики сами потребуют от него незамедлительных действий, но тот не торопился наступать.

Желая подтолкнуть местных заговорщиков к решительным и бескомпромиссным действиям, Юлий подговорил Марка Антония и Квинта Фульвия ускорить их. Объявив, что Гней Сильвий про них что-то узнал и не сегодня — завтра намерен отдать приказ об их аресте.

— Страх смерти заставит их проявить свою сущность и поможет нам отделить трусов от храбрецов, краснобаев и истинных патриотов. Придаст людям решимости идти до победного конца — заявил Цезарь, и Антоний с Фульвием с ним полностью согласились. Третьим человеком кому было решено посвятить в эти тайные намерения, был Децим Тарп. Однако это было сделано совсем не по причине его ненависти к эдилу Сильвию. Его дядя Октавиан имел небольшую оружейную мастерскую, и заговорщики сильно надеялись использовать её в своих целях.

Впрочем, был ещё один человек знавший, или точнее сказать догадывавшийся о тайных намерениях Цезаря. Этим человеком была его мать Аврелия Котта. В отличие от жены, Гай Юлий многим с ней делился и к тому же, много пережившая и повидавшая за годы правления Суллы, пожилая матрона научилась предчувствовать или предопределять появление опасности, в отличие от легкомысленной простушки Помпеи.

Все время, что семья находилась в Тернии, она была занята тем, что думала как бы хорошо поесть и достойно одеться. Дорога из Вейи сильно её утомила и от постоянного недоедания Помпея заметно похудела, а платье её пришло в негодность.

— Неужели ты намерен бороться за власть в этом богами забытом городишке, сын мой? — спросила мать Гая Юлия, когда он расстался с Марком Антонием и Децимом Тарпом и подошел к ней пожелать спокойной ночи.

— Да, мама, — честно и без утайки признался ей Цезарь. — Я всегда говорил, что лучше быть первым в маленьком городе, чем вторым в Риме.

— Неужели оно того стоит? Ведь то, что ты задумал очень опасное дело, и ты можешь погибнуть — попыталась отговорить сына Котта, но тот только покачал головой.

— Для себя я уже все решил. В ближайшее дни я либо получу власть в этом захолустье и тем самым попытаюсь спасти республику, либо меня просто не будет в этой жизни. Третьего не дано — заявил Юлий и Аврелия, благословила его слабым поцелуем в лоб. Бегство из Рима и дальнейшие скитания серьезно она подорвали здоровье и теперь, с трудом передвигалась по дому.

На очередной тайной встрече заговорщиков, что произошла следующим вечером, все вышло именно так, как и ожидал Цезарь. Три человека откровенно испугались, услышав слова об угрозе разоблачения, зато все остальные, не сговариваясь, заговорили о необходимости нанесения упреждающего удара Сильвию. После бурных, но недолгих обсуждений было решено выступить против эдила этой ночью, чтобы немедленно отстранить магистрат Тернии от власти.

Сам Цезарь из-за своего телесного увечья, к сожалению, не мог принять участие в этом деле и потому, его заменил Марк Антоний. Именно он возглавил группу, что под покровом ночи предстояло устранить эдила Сильвия.

Пользуясь тем, что среди заговорщиков был сын секретаря магистрата, они смогли выманить эдила из дома сообщением о том, что в город якобы прибыл гонец от верховного правителя Италии и срочно требует к себе. Заговорщики рассчитывали, что услышав о гонце от грозного Спартака, поднятый посреди ночи Сильвий будет торопиться и не возьмет с собой стражу. Её снаряжение отнимет время, да и появляться перед гонцом в сопровождении охраны, было откровенно не на пользу эдила.

Расчет заговорщиков оказался полностью верен. Сильвий не стал ждать охрану и отправился навстречу своей смерти только с двумя слугами. Один из них освещал эдилу дорогу факелом, другой нес зонт и тубус с какими-то бумагами. Все торопились и потому не заметили притаившихся в тени закоулка заговорщиков, что напали на них со спины из мрака ночи.

Первым, удар мечом Сильвию нанес Марк Антоний. Опасаясь, что под одеждой эдила, может быть надет холщевый панцирь или какая иная защита, он ударил его, не мудрствуя лукаво прямо по непокрытой голове.

Застигнутый врасплох и не ожидавший никакого нападения, эдил рухнул как подкошенный на пыльную и грязную дорогу, не издав ни малейшего звука. Видя, что из головы Гнея Сильвия ручьем бежит кровь, и он не пытается встать, Марк Антоний набросился на слуг. Стремительным и хорошо поставленным ударом меча, он сразил того, что нес зонт и обратил в бегство факелоносца. Испуганный внезапным нападением, он бросил факел под ноги Марку Антонию и со всех ног бросился бежать.

Пока римлянин чертыхался от боли в обожженных ногах, потом пытался разглядеть беглеца в ночи, тот забился в темный проулок и просидел там до наступления рассвета, боясь звуком или движением выдать свое присутствие.

Все это время Гней Сильвий неподвижно лежал на дороге и по его парадной тоге, специально надетой для встречи с гонцом Спартака, неудержимо расползалась кровь. Эдил наверняка был мертв или готовился отойти в мир Плутона, однако это не удержало Квинта Фульвия от нанесения удара по его распростертому телу охотничьей рогатиной. Будучи заядлым охотником и, готовясь к нападению на эдила, он выбрал именно это оружие, с которым управлялся лучше, чем мечом или копьем.

Охваченный гневом и злостью на своего обидчика, мститель буквально пригвоздил Гнея Сильвия к мостовой своим молодецким ударом. Это позволило ему потом в приватных разговорах, с гордостью приписывать именно себе заслугу в устранении ненавистного эдила сулланца.

Другие группы заговорщиков в это время в это время обходили дома других членов магистрата Тернии и под предлогом, что их срочно вызывает в магистрат Гней Сильвий, принимались арестовывать, но с этим у них вдруг начались проблемы.

Два самых главных помощника эдила, по словам заговорщиков, вдруг не с того ни с чего принялись оказывать активное сопротивление их задержанию. При этом делали это они, находясь на улице и не имея при себе никакого оружия. Сопротивление было столь активно, что пришедшие их арестовывать заговорщики были вынуждены применить против них свое оружие. Эти рассказы вызвали усмешку на лице Цезаря, но не более того. Молодой Юлий прекрасно понимал, что у каждого есть свои кровные счеты или серьезные причины, вынудившие заговорщиков действовать так, а не иначе.

Один из помощников Гнея Сильвия был убит, как только тот прошел несколько шагов по улице, следуя за мнимым посланцем. Другого смерть настигла буквально у порога собственного дома, возле которого он упал сраженный мечом Децима Тарпа.

Третий помощник Сильвия вовремя заметил мечи под одеждой ждущих его заговорщиков и успел захлопнуть тяжелую дверь дома перед самым их носом. Единственный члена магистрата, которого заговорщики смогли арестовать и доставить в магистрат к Цезарю, был мелкой сошкой, отвечавшей за торговым порядком на базарных площадях Тернии.

Впрочем, этот малый пост нисколько не помешал ему легитимировать захват заговорщикам власти в Тернии. Стоя в окружении вооруженных сторонников Цезаря, он обратился к горожанам с призывом поддержать действий патриотов избавивших город от тирании сулланца Гнея Сильвия.

Изрядно уставшие от крепкой руки эдила, а также хорошо помня историю борьбы за власть между сторонниками Мария и Суллы, жители Тернии, смиренно приняли выпавший им жребий. Среди них не оказалось ни одного человека, рискнувшего открыто противостоять тому, кто столь решительно устранил своего обидчика и политического противника. Стоя на форуме, горожане осторожно переглядывались друг с другом, слушая речи человека обещавшего положить свою жизнь на алтарь отечества ради его скорейшего спасения.

Так, проявив волю и настойчивость, Цезарь одержал свою первую значимую победу на политическом поприще, а тем временем у стен Капуи разворачивались ничуть не меньше драматические события. Узнав о приближении армии Спартака к границам Кампании, Эмилий Скавр объявил среди горожан полную мобилизацию для защиты Капуи. Одновременно с этим, он ввел налог на содержание создаваемого войска в виде одной трети с имущества жителей.

Несмотря на страшные потрясения, что пережила Капуя в связи с восстанием рабов, она оставалась богатым и зажиточным городом, где нашли убежище владельцы сельских вилл и поселений. Требование Скавра не вызвало у них понимания, но поохав и поахав они полезли в свои сундуки и выдали претору нужную сумму для защиты города.

Желая обезопасить свой тыл от того, что случилось в Риме, претор Эмилий Скавр приказал начальнику стражи и местной милиции самым внимательнейшим образом следить за рабами, неблагонадежным плебсом, а также всеми кто с недавних пор прибыл в Капую под видом беженца. Справедлив полагая, что Спартак обязательно попытается заслать в город своих лазутчиков.

Действия претора были абсолютно правильными и своевременными, но полностью сосредоточившись на возможном заговоре против его власти, он просмотрел заговор реальный. В его состав входили не рабы и плебс, а вполне состоятельные люди, пользующиеся доверием у простых горожан.

Они не имели никакой связи с новоявленным верховным правителем Италии, ибо тот не стремился её завязать. Вместо тайных гонцов Спартака, в Капую приходило множество людей, рассказывавших о милости Спартака к тем, кто принял его власть и горе тем, кто её отверг. В качестве примера первого они естественно приводили случай с дочерью торговца Клелия, а во втором случае говорили о трагической судьбе альбанского городка Немии. Отказавшись склонить голову перед армией восставшего гладиатора, он был полностью разрушен за один день и одну ночь.

Естественно, Скавр энергично боролся и с этими говорунами, но с чем большим усердием он это делал, тем больше зажиточные горожане приходили к мысли, что со Спартаком можно попытаться договориться. За неделю до появления у стен Капуи авангарда армии рабов, Сервий Бебий Див решил поговорить с Эмилием Скавром по этому поводу, за что и жестоко поплатился. Взбешенный претор приказал арестовать капуанца, подверг его жесткой пытке требуя назвать имена тех, кто разделял его взгляды.

Сервий Бебий не был героем и под страхом пыток назвал всех, с кем он обсуждал возможность заключения договора со Спартаком. В тот же день по указанным Бебием адресам была отправлена стража, которая произвела среди горожан аресты подозреваемых в заговоре против претора Скавра и римской республики.

Всего было арестовано двенадцать человек, которых претор приказал подвергнуть публичной порке, а затем обезглавить на глазах у сотен капуанцев заполнивших форум. Военное положение и статус претора позволял ему отправить на казнь людей заподозренных в измене республике.

От дальнейших активных розысков заговорщиков, претора удержало известие о приближении к Капуи Спартака, а также донесения начальника тайной стражи Аврелиана, что местный нобилитет до смерти запуган казнью Бебия и его подельников.

Посчитав, что он достаточно крепко и надолго вразумил невесть, что возомнивших о себе толстосумов, Скавр полностью сосредоточился на борьбе с внешним противником. И в этом была его трагическая ошибка, ибо недобитый внутренний враг вдвое опаснее любого другого противника.

Первыми к стенам Капуи подошел небольшой отряд спартаковцев под командованием квестора галла Акихора. Подойдя к стенам Капуи на пролет стрелы, они принялись осыпать едкими насмешками стоявших на стенах солдат. Кроме этих оскорблений, воины Акихора делали различные неприличные жесты в адрес защитников Капуи, обнажая части своего тела.

Видя небольшое количество солдат противника, легат Муций попросил у Скавра разрешение атаковать наглецов, но тот не стал этого делать.

— Дай залп из баллисты и скорпионов и эти бешеные псы разбегутся от страха — скомандовал претор.

— Может, все же совершим вылазку? Здесь их чуть больше когорты — продолжал настаивать легат, но Скавр был не приклонен.

— Ты уверен, что вон за теми холмами не притаились главные силы Спартака, что только и ждут нашей вылазки против этих...?

— Холмы далеко и если все как ты говоришь, рабы никак не успеют перехватить нас во время вылазки.

Муций выжидательно смотрел на претора в ожидании одобрения его слов, но его не последовало.

— Пусть ударят по ним из скорпионов — приказал Скавр и легат повиновался. На стенах Капуи завозились солдаты и вскоре в сторону неприятеля полетели тяжелые стрелы и копья. Метательные машины дали один залп, другой, третий, но желаемый результат не был достигнут. Оскорбители чести и достоинства римлян вытянулись неровной линией и как только в их сторону полетели стрелы и копья, они, как и предсказывал Скавр стали дружно разбегаться. Разбегаться с тем, чтобы тут же вернуться назад и подвергнуть действия капуанцев новым поруганиям и оскорблениям. Зажав в руках выдернутые из земли стрелы и копья, галлы Акихора буквально приплясывали и выли во весь голос, насмехаясь над меткостью римских воинов.

Конечно, метательные снаряды нет-нет да попадали в спартаковцев, но это были единичные случаи, которые тонули в гвалте криков и свиста несущихся в адрес солдат Скавра. Муций дал ещё пару выстрелов в сторону галлов, после чего с чистой совестью доложил претору, что обстрел противник не принес желаемого результата.

— Их слишком мало для наших машин, претор. С таким же успехом можно стрелять по птицам или зайцам, однако если вы прикажите, мы продолжим тратить свои метательные снаряды.

В ответ Скавр обжег легата гневным взглядом. С какой бы радостью он добавил бы к нему ряд громких эпитетов но, к сожалению, не мог себе их позволить. Ругаться с военными, когда враг стоит у ворот Капуи и за спиной пусть присмиревший, но смертельно обозленный нобилитет было неразумно.

— Ты говорил о вылазке? — с холодной злостью уточнил претор. — Хорошо, я согласен. Пусть две когорты выйдут из города, и уничтожать этих шутов. Я также не против, если когорты возглавишь лично ты, Муций

Скавр впился хищным взглядом в лицо легата, но к своему сожалению не увидел на нем и намека на страх. Наоборот, Муций очень обрадовался подобному решению претора.

— Клянусь Минервой, мы научим рабов уважать своих хозяев! — обрадовано воскликнул легат, решительно положив руку на рукоять меча.

— Иди, да поможет тебе богиня, — сдержанно произнес претор, — но помни, я запрещаю тебе далеко отходить от стен Капуи. Ибо если вдруг часовые заметят опасность, я отдам приказ закрыть ворота Капуи, и никто не заставит меня изменить это решение. Надеюсь, что ты меня хорошо понял.

— Я хорошо понял тебя, претор Скавр — гордо кивнул головой Муций и радостно бросился к стоявшим внизу стены солдатам.

Потом, Скавр очень жалел, что позволил гневу взять вверх над разумом, но ничего уже нельзя было изменить. А пока глядя со стены, он вместе с другими защитниками Капуи радовался, глядя как, покинув пределы города, стройные ряды римских когорт двинулись на спартаковцев с грозным кличем. Радовался, видя, как воины противника засуетились, забегали, стали торопливо выстраивать боевой порядок, а когда легионеры Муция сошлись с ними врукопашную стали отступать под их натиском.

Охваченный охотничьим азартом, претор вместе со всеми зрителями принялся кричать, как обычно кричал, наблюдая в цирке бои гладиаторов: — Дави их! Бей! Режь! И когда начальник караула дернул его за руку, был очень недоволен тем, что ему мешают наслаждаться столь ярким зрелищем. Однако когда он посмотрел туда, куда ему указывал центурион, весь азарт его разом прошел и в животе неприятно засосало.

Не из-за холмов, а из рощи, в тыл и фланг когорт Муция двигался отряд кавалерии, под красным знаменем Спартака. Двигался не так быстро как движется легкая кавалерия, но все равно, он успевал отрезать отряд Муция от городских ворот.

Напрасно по приказу Скавра взвыли трубы и загромыхали литавры, пытаясь предупредить увлекшихся боем римлян о нависшей над ними смертельной угрозе. Слишком далеко отошли они от спасительных стен Капуи охваченные азартом преследования.

Все, что успел сделать Муций — это развернуть задние ряды когорт и встретить атаку врага лицом к лицу. Вооруженные легкими копьями и небольшими щитами, всадники Декората не могли прорвать строй римлян, да этого от них и не требовалось. Главное было отрезать врага от ворот, задержать до прихода главных сил армии Спартака, что уже начала свое движение из-за холмов, как и опасался Скавр.

Положение было критическим, но претор был не из робкого десятка. Не желая просто так наблюдать со стен, как будут убивать его солдат, он предпринял попытку спасти Муция.

— Глабр! — вскричал он, обращаясь к своему трибуну. — Возьми две когорты и атакуй конницу неприятеля. Спартаку нужно время, чтобы дойти к месту боя, и ты успеешь помочь Муцию.

— Господин! — обратился к Скавру, префект Фабий Ициллий. — Еще две когорты это почти

половина всех наших сил. Стоит ли так рисковать?! Не лучше отправить нашу конницу?

Капуанцы общими усилиями смогли создать конный отряд общей численностью в двести пятьдесят человек, но боевого опыта у них совершенно не было.

— Вашу славную конницу я лучше отправлю на стены, чем доверю подобное дело! — разгневанно прокричал Скавр обозленный попыткой гражданского лица оспорить его приказ и, повернувшись к Глабру, приказал — Выполнять!

Вновь взревели боевые трубы, но теперь посылая зажатым между двух огней когортам Муция не тревогу и печаль, а надежду на спасение.

Действия претора Капуи были абсолютно правильными и своевременными, но и противостоящий ему противник, хорошо знал свое дело. Когорты Глабра ещё не успели отойти от городских ворот и пары шагов, как роща вновь ожила, и из неё выехал новый конный отряд врага.

На этот раз это была легкая кавалерия. Вооруженная одними луками, она смогла быстро достигнуть, место боя и, развернувшись, принялась яростно осыпать римлян градом стрел.

Для умевших строиться "черепахой" легионеров летящие стрелы не были смертельной опасностью. Только малая часть выпущенных противником стрел смогла ранить или убить римских солдат. Однако такое построение серьезно снижало темп продвижения когорт. Серьезно страдала целостность рядов, а самое главное снижала шансы на спасение отряда Муция.

Знамена когорт и манипул противника становились все ближе и ближе, но Глабр продолжал свое наступление. Укрытый щитами, он упрямо гнал своих воинов вперед, твердо веря, что выполняет свой святой долг — спасти из беды товарищей.

Не обращая внимания на вражеские стрелы, теряя раненых и убитых, его когорты смогли преодолеть расстояние, отделяющее их от врага, и напали на него. Теперь конники Декората оказались между двух огней и у находившихся на стенах людей, появилась надежда на благополучный исход, но она быстро пропала.

К месту боя подошла тяжелая конница Спартака. Отправляя Декората в засаду, Спартак оставил отряд Бортарикса вместе с главными силами, но едва начался бой, он без раздумья отправил их на помощь пылкому греку.

Глабр уже начал теснить конницу Декората, когда на его фланг обрушился новый конный отряд враг. Он был небольшим, но тяжелых копий одетых в броню всадников Бортарикса было достаточно, чтобы прорвать строй римских солдат. Галл опытным взглядом оценил положение и направил удар своего отряда в самое слабое место Глабра, туда, где имелся разрыв рядом когорт.

В один миг все перемешалось. Единый строй, благодаря которому римские когорты одерживали вверх над врагом, пропал, и образовалась свалка, где каждый был сам за себя. Трагизм положения не смог исправить даже успех, одержанный манипулой центурия Веспасиана. Его солдаты прорвали строй наседавших на них галлов Акихора и смогли вырваться из вражеского кольца. Обрадованные, они принялись теснить врага стремясь помочь спастись остальным товарищам, но развить успех они не успели. К месту боя подбежали солдаты Спартака, завязалась новая схватка, в которой из манипулы Веспасиана мало кто уцелел.

Столь удачно начавшаяся вылазка, обернулась для Скавра полным разгромом. Из отряда Муция в Капую вернулось чуть больше десяти человек. Все остальные погибли или сдались в плен вместе со своим командиром.

Глабр недосчитался больше половины своего отряда и это, случилось благодаря милости вождя восставших рабов. Спартак не предпринял попытки на плечах отступающих легионеров ворваться в Капую. Бортарикс лишь только отбросил солдат Глабра от конников Декората и не стал преследовать.

Наблюдая за ходом сражения, Скавр заподозрил сначала в действиях врага какую-то хитрость и поначалу не торопился отдать команду открыть ворота беглецам. Однако громкие крики, как по ту сторону стен, а затем и по эту, пробудили в его душе сострадание, и он отдал спасительный для солдат Глабра приказ.

У стоявшего на верхушке стены претора сердце обливалось кровью при виде измученных и окровавленных воинов, что столпились возле ворот Капуи. Многие из них побросали свое оружие и упали прямо на мостовую, не до конца веря в свое благополучное спасение от неминуемой смерти. Скавр собрался спуститься к ним, чтобы приободрить их, а заодно напомнить о воинской дисциплине. Он уже сделал несколько шагов, чтобы спуститься со стены по ступеням лестницы, как в этот момент его окликнул префект Ициллий.

Вид погибающих под ударами врага солдат снаружи Капуи и вид деморализованных беглецов сильно потряс его и, позабыв всякую осторожность, он заговорил со Скавром.

— Все пропало! Все пропало! Как мы теперь сможем противостоять Спартаку при таких потерях?! Ведь у нас не хватит сил отбить штурм, если он пойдет на приступ! Может, настало время поговорить о судьбе Капуи? — говоря эти слова, префект подразумевал разговор претора с нобилитетом Капуи, но на его беду Скавр понял его в ином, превратном для себя смысле.

— Настало время поговорить о судьбе Капуи?! — возмущенно вскричал претор, испепеляя Ициллия ненавидящим взглядом. — В этом городе только я один решаю, настало время или нет говорить о судьбе Капуи!

— Но Капуя погибнет от промедления! — продолжал настаивать префект, не ведая, что в этот момент широко шагает навстречу своей смерти.

— И поэтому мы должны распахнуть ворота, сдаться на милость рабам и признать их самозваного вожака над собой!? Взять его! Взять!! — взревел Скавр, обращаясь к солдатам и в голосе его и взгляде было столько ненависти и ярости, что никто из них не посмел ослушаться претора.

Все стоявшие на стене полагали, что Скавр прикажет отвести Ициллия в тюрьму и отдать в руки начальнику тайной стражи, но Фортуна вытащила префекту иной жребий. Весь кумачовый от охватившего его праведного гнева претор подскочил к несчастному Ициллию, и властно вскинув руку, заговорил.

— Я Луций Эмилий Скавр, первый претор Капуи и Кампании, властью данной мне богами и народом приговариваю изменника Сергия Ициллия к смерти! Сбросить его со стены к его друзьям рабам!! — и Скавр указал рукой солдатам, державшим префекта, куда следует сбросить приговоренного.

— Ты меня неправильно понял, благородный Скавр!! Я говорил совершенно о другом! О том, что Капую надо спасть! — отчаянно заверещал префект, увидев нависший над собой лик смерти.

— Трус!! Думал, что я испугаюсь и пойду на поводу у тебя и всей твоей шайки трусов!? Нет, Луций Скавр не такой как вы! Взявшись за дело, я никогда не отступлю! Никогда!!

Префект попытался что-то ему возразить, но кулак Скавра со смаком впечатался в его мясистые пухлые губы. Охваченный порывом ярости претор принялся избивать Ициллия, безжалостно уродуя его лицо массивным перстнем, что украшал его правую руку.

Вслед за лицом от ударов Скавра пострадали ребра, живот и даже гениталии префекта, отчего несчастный буквально кулем повис на руках державших его солдат. Испытывая определенную жалость к префекту, они решили, что если опустят Ициллия на землю и тем самым избавят его от дальнейших надругательств со стороны Скавра и жестоко просчитались.

Вид распростертого противника только ещё больше подлил масло в пламя ненависти бушевавшей в этот момент в душе у Скавра. Позабыв обо всем, он принялся яростно избивать тело Ициллия ногами и топтать его. Когда же силы оставили претора, то он повторил свой приказ, сбросить приговоренного со стены.

Стоявшие рядом с претором солдаты несколько замешкались, на что незамедлительно последовал громкий возглас: — Ну!!! После которого мешкать было крайне опасно для собственной жизни и подхватит безвольное тело префекта, солдаты перебросили его через наружный гребень стены.

— Вот так будет с каждым предателем, кто посмеет заговорить о переговорах со Спартаком! С каждым!! — пригрозил Скавр и, запахнув на груди плащ, покинул стены Капуи, громко топая по ступням своими окровавленными калигами.

Глава VII. Трудности возвращения.

Никогда прежде выступая в поход на врага Луций Лициний Лукулл не находился в столь стесненных обстоятельствах как ныне. С одной стороны на него давило требование римского сената как можно скорее завершить войну с Митридатом и привести свои победоносные легионы в Италию и спасти многострадальное отечество от ужаса по имени Спартак.

С другой стороны на полководца наваливалась проблема денег, без скорейшего разрешения которой все его славное воинство грозило разбежаться, бросив своего полководца в одиночестве. Причина подобной проблемы заключалась в банальной человеческой жадности, достигшей в войске Лукулла небывалой высоты.

Насмотревшись на безумную роскошь понтийского царя Митридата, доставшуюся им в качестве трофея, римские солдаты позабыли не только про еду и сон, но и про свою родину и свой долг перед ней. Главная мысль, что подобно занозе засела у них в головах, была мысль — обогащение.

Каждый римский солдат в той или иной мере думал о том, как бы поплотней набить свои поясные сумки золотыми и серебряными монетами, свои походные мешки дорогой одеждой, посудой и прочими предметами, которые можно будет потом продать купцам перекупщикам.

И чем больше подобные мысли гостили в их головах, тем больше злости и недовольства появлялось у них в отношении своего полководца Лукулла. Которому согласно обычаям войны доставалась большая часть сокровищ и прочей военной добычи.

— Знаем, знаем, чем набиты мешки в его повозках, — зло ворчали легионеры, шагая под жарким солнцем, по каменистым дорогам Анатолии. — Нашей кровью, нашим потом и нашими слезами. Он на своем столе имеет фазанов и перепелов, а мы должны довольствоваться ржаным хлебом и простой водой, которая не всегда бывает свежей.

Естественно, нужные люди доносили проконсулу о настроениях среди его воинов, но тот никак не мог переломить столь опасную для себя тенденцию. Несколько раз Лукулл публично отказывался от своей доли в пользу воинов, но это только ещё больше будоражило солдатские умы.

— Если он с такой легкостью отказался от такой кучи денег, значит у него их видимо-невидимо — делали свои выводы легионеры, — или он намерен вернуть себе все с лихвой потом, а нам сейчас бросает крохи.

Одним словом, чем больше проконсул старался, тем становилось только хуже и, не обладая харизмой подлинного повелителя масс, он ничего не мог сделать. Единственный выход их создавшегося положения, Лукулл видел в скорейшем взятии Амисы, последнего оплота Митридата в Анатолии. Падение этой крепости означало полный разгром и покорении Понтийского царства, а также позволяло полностью решить проблему с деньгами.

Перед тем как объявить поход на Амису, Лукулл торжественно объявил перед войском, что вся добыча, захваченная в этом городе, будет полностью отдана солдатам.

Столь неожиданный ход крепко накрепко заткнул рот всевозможным говорунам и многочисленным недругам полководца. Все знали, что Амиса богатый город, и каждый надеялся пополнить и укрепить свое личное благосостояние. Конечно, отъявленные скептики и тайные сторонники Мурены продолжали ворчать, что дело тут явно нечисто, но их уже не слушали столь внимательно как прежде. Блеск золота Амисы и прочих сокровищ прочно заворожил умы и души легионеров. Каждый из них стремился как можно скорее дойти до Амисы, взять её штурмом и начать грабить. Завороженные этим сказочным мороком, солдаты с нетерпением ждали начала похода на Амису, а когда это случилось, радостно построились в походный порядок и дружно двинулись навстречу своей мечте. Вопреки опасениям проконсула, никого из легионеров не пришлось гнать или уговаривать идти в поход.

Обрадованный столь удачным разрешением одной из своих проблем, Лукулл приступил к решению другой — заключения мира с Митридатом, а точнее сказать с его зятем, Тиграном. Так как именно у него разгромленный в пух и прах понтийский царь и нашел убежище.

Прекрасно понимая, что властитель Армении представлял собой серьезную силу и вступать с ним в открытый конфликт, означало затянуть Восточную войну минимум на несколько лет, Лукулл решил разрешить возникшую проблему сугубо мирным путем. С этой целью, он отправил к Тиграну посольство во главе с Клодием Аппием, который приходился братом жене римского полководца. Ему было поручено уговорить армянского владыку выдать Митридата и заключить мир с Римской Республикой в лице проконсула Лукулла.

В сопровождении небольшой свиты, Аппий благополучно преодолел горы Малой Армении и благополучно добрался до берегов Евфрата, пересек его и оказался в Антиохи. В этом недавно покоренном Тиграном греческом городе находилась походная ставка армянского царя. Самого владыки в городе не было, он покорял финикийские города на побережье Средиземного моря, и царские сановники предложили Аппию, дожидаться в Антиохи возвращения своего правителя.

Об этом, Клодий известил Лукулла письмом, а сам тем временем стал налаживать контакты с местными греками. Оказавшись под властью армянского царя, они очень страдали от его деспотичного правления. Под влиянием своих многочисленных побед Тигран преисполнился дерзостью и высокомерием к своим новым подданным, считая, что только силой и строгостью он сможет удержать их в повиновении.

Стремясь как можно прочнее и крепче привязать к себе завоеванные земли, Тигран принялся активно переселять греков в Месопотамию из Каппадокии и Киликии, заменяя их армянскими переселенцами. Кроме этого, он требовал от греков, чтобы они постоянно восхищались своим новым властителем, так как их в его владение отдали сами великие боги.

Кроме греков, Тигран переселил в Месопотамии многих арабов из кочевых племен проникших и осевших на землях Палестины и Сирии. В его ближайшем окружении было несколько местных царей и правителей, которых армянский царь превратил в слуг. Когда он ехал на коне, им приказывалось бежать рядом с ним, а когда Тигран отдыхал, они стояли поодаль в ожидании царского поручения подать или принести что-либо повелителю.

Чтобы ни у кого из них не оставалось иллюзий в отношении своей дальнейшей судьбы, Тигран придумал для них специальную позу, со скрещенными на груди руками. По мнению царя, она наилучшим образом выражала их признание своего нынешнего рабского положения. Принимая её, они как бы отдавали в полное и безраздельное распоряжения господина свою душу, свое тело и свободу, и были готовы выполнить безропотно любой его приказ.

Слушая эти жалостливые речи греков и арабов, Аппий выражал им сочувствие, обещал поддержку со стороны Лукулла и Римской Республики, но при этом советовал грекам воздержаться от открытого выступления против Тиграна.

— Время этому пока ещё не пришло — хитро говорил римский посол, не рискуя переходить черту, которая разделяет обязанности посла и лазутчика.

Пока Аппий ловко балансировал у этой черты, Лукулл подходил к Амисе, которая представляла собой хорошо укрепленную крепость. Командовавший гарнизоном грек Каллимах был искусным военачальником, и приход римских легионов не застал его врасплох. Многочисленные запасы крепости позволяли ей выдержать длительную осаду, питьевые цистерны были полны водой, а крепостные стены укреплены и обновлены. Мало того, на стенах в большом количестве находились многочисленные виды боевых машин, готовых обрушить на врага град стрел, камней и копий.

Силу их римляне ощутили на себе во время своего первого штурма Амису. Когда, не ведая, что скрыто на стенах неприятеля попытались взять крепость лихим приступом. Тогда град стрел и копий, выпущенных по атакующим римлянам, хорошо проредил их ряды, а тяжелые камни и бревна, сброшенные вниз при помощи поворотных механизмов, уничтожил их штурмовые лестницы, по которым они пытались ворваться в Амису.

Но и это было не все, что приготовил им Каллимах. Когда по приказу Лукулла римляне построили две деревянные осадные башни, с которых они собирались обстреливать стены крепости, мастера Каллимаха смогли поджечь их, при помощи катапульт, что метали во врага обмотанные горящей паклей тяжелые копья. Выпущенные могучими машинами, они с легкостью пробивали все облитые водой шкуры, которыми римляне пытались защитить свои башни от вражеских снарядов.

Напрасно находящиеся в башнях воины пытались бороться с огнем и тем самым спасти свои осадные сооружения. Все они погибли либо от стрел и копий, что неудержимым ливнем летели в их сторону, либо от дыма и пламени, что неудержимо охватывало их деревянные конструкции.

Башни горели весь день, весь вечер и были прекрасно видны в наступившей ночи. Казалось, ничто не могло помочь римлянам сломить упорное сопротивление противника, но не зря Лукулл говорил всем и вся, что сами боги помогают ему в этом походе. Взять Амису ему помог его величество Случай, в лице перебежчика.

На допросе, который учинил ему сам Лукулл, он ничего секретного и тайного сообщить не мог. Будучи простым воином наемником, он не знал ни потайных ходов внутрь крепости, ни того, где находятся питьевые цистерны, в которые с гор сбегает в город вода. Даже примерное количество метательных машин и их месторасположение на стенах он не мог назвать Лукуллу. Единственное, что он знал точно, так это час, в который Каллимах отпускал своих солдат на отдых, а также указал место на стене, где недавно нес службу.

Именно туда и нанес свой внезапный удар Лукулл и удача ему сопутствовала. Несший службу малочисленный караул не смог остановить римлян и потрясая мечами, легионеры сначала поднялись на стену, а затем захватили весь её участок между двумя башнями.

Когда поднятые со сна воины Каллимаха, разрозненными отрядами вступили в бой с римлянами, они не смогли противостоять врагу. Одно дело храбро защищать крепостные стены и совсем иное бороться на маленьких улочках с потоком легионеров, хлынувших через стену.

Страх и оторопь при виде ворвавшихся в крепость римлян взяла не только воинов, но самого Каллимаха. Не поверив в то, что Амису можно отстоять, он малодушно бежал на корабле, приказав предварительно поджечь город, дабы затруднить свое преследование.

Будь исполнители его приказа храбры и верны своему командиру, наверняка римлянам достались бы одни обгорелые головешки, но те, кому Каллимах отдал приказ, были также сильно напуганы, как и он сам. Потому, зажженный ими огонь охватил только часть стен и небольшую часть города. Кроме этого, вскоре пошел сильный дождь и не дал пламени набрать полную силу, на которую рассчитывали поджигатели.

Увидев, что в городе начался пожар, Лукулл стал требовать от солдат, чтобы те боролись с пламенем и спасали мирных жителей Амису, но легионеры ничего не хотели слышать. Ворвавшись в город, они принялись яростно грабить его, не обращая внимания ни на приказы своих командиров, ни на мольбы горожан, ни на языки огня охватившие дома. Потом, уцелевшие жители со скорбью говорили, что неизвестно, что было меньшим из двух обрушившихся на них зол в этот день, пожар устроенный Каллимахом или грабеж солдат Лукулла.

Тронутый их отчаянным видом, вступивший в город на следующий день Лукулл постарался помочь Амисе оправиться, насколько это было возможно. Большую часть домов, что пострадали от пожара, он велел отстроить в своем присутствии, а тем, кто лишился всего своего имущества в результате грабежа солдат, выдал по двести драхм денег из личных средств вместе с одеждой, если у них её не было.

Также, желая сохранить Амису как полноценный город, Лукулл разрешил всем грекам из окрестностей или других мест Понта селиться в нем. Кроме этого, он прирезал к землям города сто двадцать стадиев и раздал их переселенцам и пострадавшим в вечное пользование.

За этим благопристойным занятием и застали проконсула страшные вести из Италии о падении Рима. Узнав об этом, Лукулл немедленно объявил в лагере трехдневный траур, после которого собрал большой военный совет. В него вошли не только преторы, легаты и трибуны войска, но даже большая часть центурионов. Следуя примеру своего наставника Суллы, Лукулл провозгласил себя диктатором, и это его решение поддержало подавляющее число приглашенных на совет людей. Многие из них откровенно не любили Лукулла, но оказавшись перед трагическим фактом гибели высшей власти Римской Республики, предпочли поддержать удачливого в войне полководца, сочтя его временной фигурой на вершине властного поприща.

Получив одобрение со стороны войска, Лукулл тут же приступил к формированию Сената, в состав которого ввел многих из своих военных помощников. Все ожидали, что первые указы новоявленного органа будут направлены на укрепления личного положения Лукулла, но оказалось иначе. С первых дней своего диктаторства, Лукулл начал бороться с произволом ростовщиков и откупщиков в Азиатской провинции Рима и вновь завоеванных земель. Сначала он запретил брать за ссуду больше одного процента, затем ограничил общую сумму процентов размером одной ссуды и наконец предоставил право заимодавцу право лишь на четвертую часть доходов должника. Ростовщик, включая проценты в сумму первоначального долга, терял все.

Подобные действия незамедлительно превратили Лукулла в злейшего врага ростовщиков, но придали диктатору любовь и поддержку со стороны простых людей. Вся римская Азия только и делала, что хвалила своего диктатора.

Желая ещё больше добиться их расположения, Лукулл приказал провести игры, которым скромно дал собственное имя. На них было разыграно множество призов и наград, так как по воле учредителя в соревнованиях награждались все, и победивший и проигравший.

Игры подходили к концу, когда бессмертные боги вновь явили к диктатору свою великую милость. Узнав о падении Амисы, сын Митридата Махар, правивший по ту сторону моря в Боспорском царстве прислал Лукуллу золотой венец стоимостью в тысячу золотых монет с просьбой признать его другом и союзником римского народа.

Об этой радостной вести глашатаи немедленно объявили народу, что вызвало бурю радости и ликования, так как это были первые радостные вести после известия о падения Рима.

Сумев, таким образом, навести порядок и спокойствие среди населения провинций, и заручиться поддержкой своих солдат за счет Амисы, Лукулл приступил к решению последней из своих задач — заключения мира на Востоке. Без этого, скорое возвращение в Италию было невозможно, а письма, приходившие от Аппия, не сулили римлянам ничего хорошего. Ибо гордыня и тщеславие армянского царя превосходила вершины Арарата.

Узнав, что его ждет римский посол, Тигран решил устроить торжественное возвращение в Антиохию из палестинского похода со сказочным размахом. Все воины и всадники, участвующие в этом шествии, были одеты в богатые одежды специально для этого им выданные. Слуги, сопровождавшие царя, также не уступали своими нарядами иным царским вельможам.

Специально для этого случая Тигран пересел в позолоченную колесницу, чьих лошадей под уздцы вели пленные цари и правители. В отличие от разодетых слуг, на них были надеты короткие простые хитоны и сандалии, что сильно выделяло их из общей картины.

Сам Тигран с высокой тиарой на голове был одет в легкий доспех, украшенный драгоценными камнями, а плечи его были покрыты золотистым плащом. Специально назначенный слуга нес за колесницей царское знамя, где на красном фоне расположились два орла, а между ними находилось солнце.

Впереди колесницы шли женщины, в чьих руках были большие подносы наполненные лепестками алых роз. Они разбрасывали их на пути следования армянского владыки и призывали толпу зевак кричать: — Слава царю царей Тиграну Великому!

Для любого жителя Востока подобное шествие отрада души и наслаждение сердца, но на молодого римлянина, она не произвела большого впечатления. Единственный вопрос, который он задал стоявшему рядом с ним греку Метродору, касался стоимости роз разбросанных перед Тиграном. Когда же тот назвал цену, то изумленный Клодий только развел руками от изумления от столь варварского расточения денежными ресурсами.

— Я бы понял царя, если бы он эти деньги потратил бы на обеденное застолье с многочисленными изысками как соловьиные языки или фазаньи мозги, египетскими финиками и жареными павлинами, самосской камбалой и фалернское вино. Полученное удовольствие и приобретенная слава стоят денег, но чтобы деньги без всякой нужды бросать под ноги толпе — это мне непонятно.

Грек, естественно, не преминул передать слова Аппия Тиграну, чем очень удивил и озадачил своего владыку. Впервые за все время пока он царствовал, а точнее сказать глумился над народами, он услышал прямую и открытую критику в свой адрес.

Сумев скрыть свои чувства под маской холодного величия, Тигран приказал на следующий день привести к нему римского посла, что вызвало удивление у придворных. Ранее, желая показать свою значимость и величие, Тигран заставлял послов месяцами ждать аудиенции с ним.

Видя, какую реакцию, произвели его слова на придворное окружение, государь милостиво пояснил им причины, которые побудили его сделать это.

— Посланник Лукулла уже истомился в стенах Антиохи, ожидая моего возвращения. Думаю, что не стоит выделять его из общего числа ждущих встречи со мной послов, увеличивая срок его ожидания — говоря так, Тигран делал вид, что оказывает милость Клодию, хотя двигал им сильнейший интерес к личности римского посла.

В назначенный час, Аппий предстал перед сидящим на троне царем, одетый в богатую одежду, но без каких-либо излишеств. Это сильно отличало его от разряженных в золото и парчу царских придворных и самого Тиграна, который во все глаза смотрел на Клодия.

Первое, что его поразило, так это молодость посла. Обычно столь важную миссию как переговоры отправляли мужей мудреных жизненным опытом, достигших определенных высот и имевших, что терять от неудачи в переговорах. Здесь же, перед царем стоял молодой человек, который только оглашал полученное от Лукулла послание и больше ничего.

Ровным и спокойным голосом, Клодий прямо и просто заявил, что пришел к царю армян Тиграну для того, чтобы либо получить Митридата для того, чтобы он был проведен в триумфальном шествии Лукулла, либо объявить Тиграну войну.

Услышав подобные речи, все придворные как один обратили свои взоры на царя, ожидая, что тот скажет в ответ. Признает слова Клодия оскорблением своего величия и прикажет выпороть его, как это было с послом Антропогены, что подобно Аппию оговорившись по ошибке, назвал Тиграна просто царем, а не титулом "царем царей" как то того требовал придворный этикет. Или же не желая портить отношения с Римом в лице Лукулла, просто выставит посла прочь из города до захода солнца, однако деспот вновь их удивил.

Выслушав перевод речи Аппия с невозмутимым лицом и деланной улыбкой, Тигран сказал, что Митридат его близкий родственник, царь и он не может решать его судьбу без его участия.

— Сначала мне надо услышать, что скажет на твои слова сам Митридат и только тогда, я объявлю тебе свое решение — торжественно изрек Тигран, пытаясь заметить реакцию посла на свои слова. Правильно её понять, чтобы потом определиться, что делать с римским послом, но полное спокойствие и явная уверенность в себе путала Тиграну все его привычные расчеты в дипломатии.

Своим поведением Клодий одновременно притягивал к себе внимание армянского царя и одновременно вызывал злость и раздражение, тем, что не укладывался поведенческие шаблоны, которые царь считал для себя незыблемыми.

По этой причине Тигран прервал аудиенцию с послом, не став расспрашивать его о Лукулле, о Сенате и о нем самом, считая, что тем самым он сильно озадачил и даже напугал Аппия. Но одновременно с этим армянский властелин велел отослать Клодию богатейшие подарки, послать которые было незазорным и царям. Когда же тот отказался принимать присланные Тиграном дары, добавил к ним новые.

Не желая, чтобы армянский царь думал, что будто римский посол отвергает его подарки сугубо из вражды к нему, о чем Клодию услужливо намекнул приставленный к нему Метродор, он был вынужден уступить настойчивости Тиграна. Из всех вновь присланных ему подарков Аппий взял только одну золотую чашу, а все остальное отправил обратно дарителю. При этом посланник Лукулла не преминул добавить, что делает это исключительно из уважения к царю Тиграну.

Неизвестно чем бы дальше закончились эти переговоры, но тут в Антиохи появился посланец Спартака Миртилл. Узнав, что разбитый римлянами Митридат нашел приют у своего зятя, Миртилл давший вождю обещание найти понтийского царя любой ценой, решил обратиться во дворец в поисках своего адресата.

Когда начальник стражи доложил царю царей, что какой-то там грек с посланием из Италии ищет Митридата, Тигран очень обрадовался. Дела проигравшегося тестя с восставшими против Рима рабами его совершенно не интересовали. Иное дело были колхи, албаны, парфы и египтяне или на худой конец киликийские пираты, на которых Тигран имел собственный взгляд.

Миртилл привлек внимание царя как человек, принимавший непосредственное участие во взятии Рима и его разграблении. Тигран страстно захотел столкнуть лицом к лицу Клодия и Миртилла и увидеть какую реакцию вызовет у римлянина эта неожиданная встреча.

— Интересно, как он себя поведет, встретившись с человеком, который возможно принимал участие в разорении его родного дома и убийстве его близких? Схватится за меч, потребует от меня его головы или проглотит оскорбление и как ни в чем не бывало, будет требовать выдачи Митридата? Завтра мы посмотрим, что ты за человек, римский посол Аппий — говорил восточный деспот в предвкушении яркого зрелища. Считая себя непревзойденным знатоком греческой драматургии и разрешая постановки в царском дворце творений Софокла и Еврипида, Тигран решил накалить обстановку в предстоящей встрече и представить Миртилла как посланника Спартака именно к нему, армянскому царю, а не в пух и прах разбитому Митридату.

Когда Клодий пришел к царю, за ответом, тот величественным жестом приказал впустить в зал Миртилла, что вот уже добрый час томился в ожидании в одной из комнат дворца.

— Погляди на этого человека, посол Аппий, — указал своим унизанным кольцами пальцем на Миртилла царь Тигран, — это посол верховного правителя Италии Спартака и прибыл, как это не странно звучит из Рима. Он привез мне от него письмо с просьбой стать другом и союзником Спартака в борьбе с римлянами вообще и проконсулом Лукуллом в частности.

Деспот выразительно поднял бровь, как бы ожидая от Клодия реакции на свои слова, но римлянин гордо молчал, не унижая собственное достоинство бурными выкриками и прочим негодованием к тайной радости царя. Аппий терпеливо дожидался вопроса, что он думает по этому поводу. Это позволяло сохранять лицо перед варварами, а также давало время разобраться во всем происходившем и дать достойный ответ.

Из-за дальнего расстояния и саботажа проводников Аппий к этому моменту еще не получил от Лукулла сообщения о падении Рима. По этой причине он посчитал слова Тиграна хитрым ходом, провокацией направленной на срыв переговоров. Кроме того, от него не укрылось то, с какой гадкой сладостью в голосе говорил царь.

— Очень может быть, а я в этом просто уверен, что этот человек либо самозванец и откровенно лжет из страха перед тобой великий царь. Либо его специально подослали враги Рима, желая рассорить наши великие страны. Нет, и никогда не было верховного правителя Италии по имени Спартак! Есть только жалкая кучка рабов, которая пытается всеми силами отсрочить свой бесславный конец, пользуясь временными трудностями Римской Республики. К Риму идут легионы Квинта Цециллия Метелла, проконсул Лукулл отправил часть своих сил в Италию и совместными усилиями они наведут порядок и предадут верховного правителя Спартака казни! — презрительно воскликнул Аппий. — Многие племена и государства пытались уничтожить Римскую Республику и Римский Сенат, но из этого ничего не вышло! Сам Ганнибал и Бренн стояли у ворот Рима и ничего не смогли ему сделать. Рим стоял, стоит и будет стоять, пока его граждане не навлекут на себя гнев бессмертных богов и отвернуться от нас!

Говоря это, Клодий все время смотрел прямо в лицо сидевшему на троне Тиграну, на лице которого играла снисходительная улыбка. Поначалу, римлянин воспринял это как ловкий ход призванный вызвать у него раздражение, однако заглянув в черные маслянистые глаза армянского владыки, он заподозрил недоброе.

Его предчувствия усилились, когда Тигран повернул голову не к нему, а к переводчику и с наигранным сожалением заговорил.

— Клянусь богами, я не желал, слышать никакой иной речи, если бы дело касалось чести моего царства, моей родины, но вынужден сказать, что посланец Спартака прав. Рим пал, и многие города Италии признали над собой власть верховного правителя. И в качестве доказательства он прислал золотые кольца, снятые с пальцев убитых сенаторов — царь подал знак и один из слуг поднес к трону внушительного вида мешок. Тигран властно двинул бровью и на мраморные плиты дворца с глухим стуком посыпались золотые перстни и кольца.

Ради правды следует сказать, что Спартак отослал Митридату в подарок всего лишь с два десятка колец и перстней убитых сенаторов. Все остальное было специально добавлено Тиграном для усиления эффекта, и чтобы больнее ударить по самолюбию Клодия.

— Согласно заверению верховного правителя здесь кольца сенаторов Квинта Катулла, Публия Ватия, Квинта Гортензия, Кассия Регула, Луция Флака и принцепса Сената Публия Элия — неторопливо перечислял Тигран имена погибших в Риме сенаторов, стараясь при этом не заглядывать в пергамент. Деспот очень надеялся, что вид лежавших на полу в большом множестве колец смутит и сломает Аппия, но молодой посол мужественно встретил этот коварный удар судьбы.

— Может быть, Рим действительно пал, и все эти кольца действительно принадлежат римским сенаторам и всадникам, — Аппий с гневом указал на мерцающую золотую кучу у трона царя. — Однако с падением Рима не погибла Римская Республика! Она жива и её законный представитель ответственно заявляю, что она никогда не признает над собой диктата восставших рабов!

Как бы, не был взволнован и потрясен Клодий, но он сумел ударить Тиграна в самое больное место. Одно дело, когда один властелин борется с другим властелином и использует при этом различные средства, но говорить почти на равных с восставшими рабами, дело опасное и недостойное владык.

— Верховный правитель пишет, что большинство городов Италии признали его власть над собой — как бы оправдывая присутствие Миртилла, произнес Тигран.

— Это ложь, и не пристало великому царю верить этому гнусному измышлению. Города Римской Республики никогда не признают власть Спартака, ибо это недостойно, так же как вид его посланника у твоего трона!

Аппий замолчал и требовательно посмотрел на Тиграна, всем своим видом показывая, что он не намерен продолжать беседу в присутствии Миртилла и царь сделал знак спартаковцу удалиться. Посланец сыграл свою роль и теперь был ему совершенно не нужен.

— Если хочешь, то можешь забрать все эти кольца, — учтиво предложил Тигран римлянину, но то решительно отказался.

— Спартак тебе прислал этот кровавый подарок, ты им и распоряжайся, великий царь. А я хотел бы услышать от тебя ответ относительно судьбы Митридата. Готов ли ты выдать его проконсулу Лукуллу и тем самым подтвердить мир с Римской Республикой или нет?

— Мне кажется, что в нынешних условиях у проконсула Лукулла, есть куда более важные дела, чем требовать от меня выдачи царя Митридата? — насмешливо произнес Тигран и все стоящие рядом с троном вельможи дружно закивали головой в знак согласия со словами царя.

— Возможно, что так, — согласился Клодий, — но проконсул Лукулл послал меня к тебе с конкретным поручением и я должен привести ему ответ.

— Может быть, тебе следует отправить гонца к проконсулу и уточнить цель твоей мисси в связи с последними известиями? — милостивым тоном предложил Тигран.

— Благодарю тебя за совет, великий царь. Скорее всего, я именно так и поступлю, но не думаю, что проконсул Лукулл изменит свои требования — с достоинством молвил Аппий и, попрощавшись с Тиграном одним лишь кивком головы, посол удалился.

Позиция Лукулла, как и предсказывал Аппий, действительно не изменилась. Диктатор прекрасно понимал, что только выдача Митридата и заключения прочного мира с Арменией позволит ему покинуть эти земли со спокойным сердцем. В противном случае его уход будет воспринят как слабость и тогда под угрозой окажется не только Азиатская провинция Рима, но и Пергам, Вифиния и даже Фракия.

Кроме этого, Лукулл очень надеялся, что Публий Клодий доведет свое войско до Эпира и вместе с остатками армии Марка Варрона переправится в Италию на помощь Квинту Метеллу. Исходя из всего этого, Лукулл направил письмо Аппию с требование получить от Тиграна ясный и быстрый ответ в отношении дальнейшей судьбы понтийского царя.

Когда Клодий получил это письмо, он стал настойчиво требовать встречи с Тиграном и вскоре получил от царя согласие на аудиенцию.

К этому времени общий настрой царя заметно изменился. Благодаря слезам дочери Митридата и наговорам своего окружения, Тигран утратил интерес к римскому послу. Он принял решение в пользу войны с, казалось бы, не представляющим серьезной военной силы Лукуллом. Однако деспот не был бы самим собой, если бы, не разыграл ещё одну трагическую сцену, написанную по его сценарию.

Для этого он приказал доставить во дворец Митридата, которого приказал держать в одной из горных крепостей. Мягко говоря, содержание тестя там было далеко не царским, но понтийский правитель стойко переносил все эти унижения со стороны зятя. И когда за ним приехали гонцы, он поначалу обрадовался, но когда дочь рассказала о требовании римлян, Митридат упал духом. Отправляясь на аудиенцию к Тиграну, он сильно волновался, так как не знал, что у того на уме. Властитель Армении умел хорошо скрывать свои замыслы, но его опасения оказались напрасными.

Поставив Митридата по правую сторону своего трона, он сначала отказал в выдачи тестя римлянам, а затем потребовал от Лукулла очистить земли Понтийского царства, так как теперь этого его земли. Изумленный Митридат не смел, проронить ни слова, так как боялся, что в случае отказа Тигран откажет ему в заступничестве и отдаст римлянам.

Клодий Аппий также не был многословен. Услышав решение Тиграна, он коротко молвил: — Значит война! — и, поклонившись, царю, покинул дворец, а затем и Антиохию. К чести армянского правителя с головы посла не упал ни единый волос.

Глава VIII. Успехи и неудачи диадохов Республики.

К удивлению пришедших вместе с Юлием Цезарем беженцев и горожан Тернии, он оказался прирожденным организатором и устроителем города. Едва только жители, а затем и вновь созданный магистра утвердили его военным префектом, как тот незамедлительно приступил к действиям.

Первым дело Юлий нанес визит к богатым горожанам и попросил у каждого из них денег на нужды обороны города. При этом он их не требовал и не вымогал подобно своему предшественнику, а скромно просил в долг. Сначала он брал деньги в долг под залог родовых ценностей, несмотря на протесты матери и Помпеи. Затем под свои сельские владения в Этрурии и наконец, перешел к долговым обязательствам от имени "римского народа".

Некоторые мудрые головы предлагали Гаю Юлию, не мудрствуя лукаво обложить население Тернии десяти процентным военным налогом на имущество, однако префект на это решительно не пошел. Общаясь с людьми, Цезарь старался убедить своего собеседника в своей кредитоспособности исключительно мирным путем, при помощи ласки и внимания, красноречия и аргументов.

Возможно, некоторые из отцов города и соглашались с его доводами, но большинство, встречаясь с ним, было подавлено тем, с какой легкостью римлянин устранил тех, кто не был с ним согласен. И давая деньги военному префекту, они боязливо косились глазом в сторону двери, за которой стояла вооруженная охрана Цезаря.

Получив власть в Тернии, Гай Юлий первым делом объявил о создании городской милиции. В её состав вошли не только те, кто в "ночь длинных ножей" показал свой вооруженный патриотизм, но и те горожане, что были готовы примкнуть к военному префекту ради спасения родного города, а спасать его было от кого.

Терния нуждалась в защите не только от победоносных войск верховного правителя, но и от дезертиров, что в большом количестве двигались по дорогам Италии. Они нет-нет, да и появлялись в окрестностях Тернии, нападая на виллы и селения, и в своей жестокости к их обитателям превосходили восставших рабов.

Ужасы гражданской войны, когда все были против всех и все, что было за чертой провинции, округа или города становилось чужим и его, можно было без оглядки грабить, возвращались на земли Римской Республики семимильными шагами. Испания, Нарбонская и Цизальпийская Галлия ещё сохраняли верность и покорность Риму благодаря присутствию легионов Метелла. Африка заняла выжидательную позицию, готовая при удобном случае вспомнить свои былые вольности. В Азии был Лукулл, в Греции также присутствовали римские войска, а вот Иллирия и Фракия были полностью предоставлены самим себе.

Природа власти не терпит пустоты и, узнав о падении Рима, эти две провинции немедленно попытались вернуть себе независимость. Тут и там, словно грибы после дождя появились потомки или отпрыски местных царских династий, громко заявившие о своем праве на верховную власть. Как правило, они появлялись не в столицах провинций, где местной власти было легче их арестовать и уничтожить, а в небольших городках. Там влияние римских властей было куда меньше, и претенденты легко захватывали в них власть.

В былое время эти царьки сто раз подумали, прежде чем вступать в конфликт с властями провинций. Встреча с римскими легионами, а затем жесткое наказание смутьянов была гарантирована, однако теперь, все было можно. Особенно после гибели Помпея и падения Рима. Казалось, что власть валяется на земле и нужно только нагнуться и её поднять.

Начиная свою борьбу с дезертирами, Цезарь не собирался гоняться за ними по прилегающим к городу окрестностям и сражаться с ними в бою. Гай Юлий применил куда более простой и действенный метод, он их покупал, а точнее сказать нанимал, обещая двойное жалование против жалования простого легионера.

Весть о необычном предложении префекта Тернии быстро разнеслась по городам и весям округа и вскоре первые соискатели осторожно постучались в ворота города.

Если кто из них думал, что переступив линию ворот, будет встречен с распростертыми объятиями и радостными криками, то они сильно ошибались. Предлагая двойное жалование, Цезарь не собирался бросать деньги на ветер и брать в свое войско первого встречного. Как подобает хорошему хозяину, он устраивал соискателю настоящий экзамен и если тот по каким-то причинам его не выдерживал, то решительно гнал его прочь без всякого сожаления.

Общаясь с воинами, если претендент был ему лично неизвестен, префект просил того показать свою силу и ловкость, а также продемонстрировать умение обращения с оружием. Если это был лучник, его просили сбить стрелой яблоко, а если воин, то при помощи специального деревянного меча. Очень часто, Юлий ставил одного претендента против другого и смотрел, как они дерутся.

Однако не только чистая физическая сила или умение драться оценивалось Цезарем. Большое внимание он придавал внутреннему настрою солдата, определить степень его трусости и храбрости. Для этого у него было припасено одно средство, которое он позаимствовал у одного из главарей киликийских пиратов, когда вынужденно находился у него в гостях.

Разговаривая с человеком он намеренно ставил того в непривычную ситуацию при помощи провокации. Если в этот момент воин бледнел, он получал от Цезаря жирный минус, а вот, если заливался краской гнева и был готов с кулаками кинуться на нанимателя, с ним было все в порядке. Юлий не раздумывая, брал такого человека, справедливо полагая, что силу и умение сражаться он доберет потом.

Впрочем, те, кто не проходил отбор "цезаринского сита" не оставался внакладе. Исповедуя лозунг, что каждого человека может пригодиться, нужно только правильно его использовать, Цезарь брал неудачников соискателей либо в караульные, либо в агитаторы, справедливо полагая, что такому человеку дезертиры легче поверят, чем совершенно постороннему человеку. Одним словом в дело шли все, за исключением откровенных убийц и садистов.

После того как договор был заключен и деньги наемнику были выплачены, Гай Юлий строго следил за тем, как тот их отрабатывал. Поначалу префект часто посещал казармы, где расположилась милиция, и внимательно следил за упражнениями воинов. Однако если в отношении легионеров все претензии с его стороны не шли дальше упреков и требований, то к караульным Цезарь был гораздо суровее.

Справедливо говоря, что от бдительности часовых зависит покой и сон горожан и милиционеров, Юлий жестоко спрашивал с тех, кто во время его проверки либо спал на посту, либо оставлял его. Несколько провинившихся были подвергнуты порке или иным наказаниям, принятым в римской армии. Тех же, кто пытался дерзить префекту или всяческими отговорками не желал признавать свою вину, он отдавал в руки палача. Исполняя приказ, тот либо удавливал провинившегося специальной удавкой, либо вершил правосудие ударом меча.

С трепетом и ужасом проснувшись поутру, жители города обнаруживали на центральной площади тела казненных Цезарем часовых со специальными табличками на груди. Делалось это как для укрепления строгой дисциплины в рядах милиции Тернии, так и для соблюдения законности и порядка среди граждан.

После этого с каждым наступлением темноты караульные с тревогой вглядывались во мрак ночи, опасаясь внезапного появления опасности в лице Юлия Цезаря, но как оказалось, опасность кружила не только возле них. С самого первого дня, смерть в лице Афрания Бура, на мягких лапах кралась за самим префектом. Укрывшись у одного из отпущенников и умело распустив слух, что он уехал в Нарнию, Бур затаился, готовясь нанести ответный удар.

Поначалу, начальник стражи хотел только отомстить Цезарю за свою порушенную жизнь, но видя с какой легкостью, он получил власть над городом, в тайне подумывал занять его место.

Полностью повторяя действия "римской выскочки" — так Афраний именовал Гая Юлия, Бур собрал отряд сторонников, которым деятельность Цезаря вызывала бурные нарекания и массу претензий. Одновременно с этим, доверенные люди бывшего начальника стражи постоянно следили за Цезарем и Марком Антонием, видя в них главные источники бед обрушившихся на Тернию.

Выяснив, основные привычки префекта и время когда он возвращается домой, Афраний Бур решил действовать. Справедливо полагая, чем раньше он уберет со своей дороги Цезаря, тем ему будет легче захватить власть над городом.

В один из дней, когда ночная мгла уже безраздельно господствовала над городом, два отряда заговорщиков напали на дома, где жил Цезарь и Антоний. Не мудрствуя лукаво, они также представлялись посланниками магистрата, собравшегося из-за приближения к городу большого отряда дезертиров — мародеров. Его появление действительно ждали и потому ночной стук в дверь и торопливо сказанные слова не вызывали подозрения.

Отрядом который ворвался в дом Лентула Назики командовал сам Афраний Бур. Подобно небольшому, но яростному смерч пронесся он по временному жилищу Гая Юлия, круша и уничтожая все и всех на своем пути. От мечей заговорщиков пали сам хозяин дома и его жена Постумия, мать Цезаря Аврелия Котта и его жена Помпея. Погибли слуги и служанки Лентула Назики, но вот только префекта в доме не оказалось.

Взбешенный Афраний обшарил весь дом, но своего главного врага так и не нашел, несмотря на клятвенные заверения следившего за Цезарем шпиона, что тот не покидал жилище Назики.

Потом, более внимательно осматривая дом, Бур обнаружил калитку, предназначенную для рабов, выносивших из дома нечистоты. Терния не могла похвастаться наличием развитой канализацией по типу римской клоаки и нечистоты сливались в определенные места. Именно через эту дней Цезарь и вышел на улицу, отправившись проверять караулы.

Причины, побудившие его сделать это, были до банальности просты. Слежки устроенной Афранием он не заметил, но желая сохранить инкогнито свой выход в город, он покинул дом через калитку в стене, чем спас себе жизнь.

В отличие от Цезаря, Марк Антоний дом Теренция Тарпа не покидал и встретил вломившуюся к нему смерть как подобает настоящему солдату. Застигнутый врасплох без оружия, он не растерялся и метнул в голову, нападавшего на него человека дубовым табуретом. Бросок был столь удачен, что убийца рухнул как подкошенный, подарив Марку Антонию свой меч. Именно им тот убил ещё одного из людей Афрания Бура, тяжело ранил другого и обратил в бегство оставшихся двух убийц.

Считая Цезаря своей главной целью, Бур поскупился на людей для второго отряда, взяв с собой семерых человек, за что в конечном итоге поплатился своей жизнью. Удачно избежав смерти, Марк Антоний смело бросился по ночи в казарму милиции, поднял тревогу и отправил часть солдат к воротам, с приказом никого не выпускать за пределы города.

По той же причине были усилены караулы на стенах, и ещё до наступления первого рассвета, из города не могла выскользнуть ни одна повозка, ни один человек.

Когда Цезарь узнал о гибели матери, он пришел в ярость. Потеря для него Помпеи, не шло ни в какое сравнение со смертью Аврелии Котты. Упав на колени пред бездыханным телом матери, он со слезами на глазах целовал её окоченелые руки и стискивал окровавленную голову.

Имена убийц матери и жены Цезаря не остались тайной. Перебив всех рабов и слуг, нападавшие, не нашли раба привратника впустившего их в дом. Он спрятался от убийц в собачью будку и тем самым спас свою жизнь. На вопрос префекта кто это сделал, он, не колеблясь, назвал Афрания Бура и ещё одного горожанина, участвовавшего в ночном нападении.

Узнав от Марка Антония, что все выходы из города полностью блокированы, Цезарь отдал приказ о тотальном прочесывании города. От осмотра милиции не был освобожден ни один дом Тернии, ни одно жилище или постройка. Все тщательно проверялось и обыскивалось.

Ведомые Цезарем и Антонием отряды подобно рыбацкому бредню прочищали город с востока на запад, с севера на юг. Все делалось с той фанатичной тщательностью, что у заговорщиков от напряжения сдавали нервы. Четверо заговорщиков включая самого Афрания Бура, попытались с оружием в руках пробиться через караулы и погибли.

Ещё у одного сдали нервы при обыске, и он тоже напал на милиционеров, но был обезоружен и схвачен ими. Под пытками он рассказал обо всем, что только знал, но это не спасло его от смерти. Вместе с остальными злоумышленниками он был распят на кресте, перед главными воротами города, на всеобщем обозрении.

Столь быстрые и действенные меры со стороны префекта по наведению порядка, заметно укрепили его авторитет среди горожан, но не прошло и недели, как судьба вновь проверила потомка богини Венеры на прочность. Дело заключалось в том, что в окрестностях Тернии, появился большой отряд дезертиров. По рассказам одних очевидцев их было, чуть ли не пятьсот человек и они собирались со дня на день напасть на город. По другим сведениям их численность ограничивались цифрой сто, и они не помышляли ни о каком нападении.

Недооценка врага также опасна, как и его переоценка, этот постулат Цезарю был хорошо известен и он всеми силами старался получить относительно правдивую картину об этих дезертирах. Ради этого он обратился за помощью к мелким торговцам, доставляющим в город продовольствие из округи, но результата от этих действий не было. Они либо сильно боялись дезертиров, либо те не оставляли в живых тех кто с ними встретился.

Наконец, Фортуна криво улыбнулась префекту. Рано утром в город прибежал раб с одной из вилл находившейся неподалеку о Тернии. Весь в крови, он успел сообщить о нападении дезертиров, которые перебили всех обитателей виллы и занялись её грабежом.

Точное количество напавших грабителей беглец не мог сказать, ибо в момент их нападения спал, а потом смог сбежать, получив удар камнем по голове, выпущенной ему вдогонку из пращи. Одно он мог сказать точно, что это были не просто грабители, а те самые дезертиры, о которых так много говорили и руководил ими бывший центурион Марций Коклес.

Нужно было принимать решение, что делать, выступать или изготовиться к обороне и тут мнения разделились. Осторожных, готовых предоставить дезертирам возможность испытать крепость стен Тернии, оказалось столь много, что Цезарь и Марк Антоний остались в гордом одиночестве.

Единственный кто поддержал Цезаря из числа горожан, был помощник начальника милиции Лукреций Тулл.

— Лучше напасть на Коклекса сейчас, пока он и его люди не пришли в себя после вчерашних дел — авторитетно заявил колеблющимся ветеран, но его слова не были услышаны. Ибо очень трудно заставить вчерашних мирных людей мыслить категориями бывалого воина. Многим казалось, что проще подождать, когда дезертиры пойдут на приступ города или лучше совсем пройдут мимо него.

— Скажи, Лукреций Тулл, мы сможем разбить дезертиров, напавших на виллу благородного Олимпия или нет?! — воскликнул Цезарь, которого совершенно не устраивала подобная мудрая осторожность.

— Разобьем, без сомнения, если ударим именно сейчас, а не часом позже. Я в этом полностью уверен!

— Тогда решено! Я с Туллом вместе с манипулой солдат иду против дезертиров, а Марк Антоний останется с остальной частью воинов защищать стены Тернии — решительно заявил Юлий, опасаясь, что магистрат вновь начнет призывать к благоразумию и сорвет выступление. Подобно Туллию он был уверен в силах своего войска и к тому же, ему как воздух был нужен военный успех. Одно дело громить внутреннего врага и совсем другое отбивать агрессию внешнего противника.

Предположение былого ветерана полностью оправдалось. Когда воины Цезаря подошли к стенам виллы, дезертиры только просыпались и приводили себя в порядок. Как оказалось потом, они почти в два с половиной раза превосходили отряд Цезаря по своей численности, однако застигнутые врасплох не смогли оказать достойного сопротивления.

Перед атакой, Туллий приказал обстрелять из походной катапульты главный дом виллы где, по словам беглеца, расположились грабители. Обернутые в промасленную паклю, и подожженные каменные снаряды вызвали панику и страх в рядах дезертиров. Сильно напуганные, они в панике выбегали из здания наружу, где их уже ждала милиция Тернии.

Построившись в боевой порядок, закрывшись щитами, солдаты под командованием Лукреция Туллия смело встретили врага. Сам старый воин стоял за спиной милиционеров и громким голосом управлял действиями своих подопечных.

— Бей! Руби! Коли! Не спи! — то и дело вырывались из его груди, придавая воинам силы и уверенности в своих действиях.

Выступая в поход, Тулл настоял, чтобы солдаты взяли с собой щиты.

— Один на один они, может быть, и не выстоят против ребят Коклеса, а вот когда они будут сражаться бок обок со щитами, я за них полностью спокоен — заверил ветеран Цезаря и оказался абсолютно прав. Уверенно отражая удары противника щитами, милиционеры наносили врагу разящие удары, сами оставаясь невредимыми.

Свою лепту в сражение вносил и отряд лучников, что под командованием Цезаря вели обстрел врага со стороны. Мудро отдав командование отрядом в руки профессионала, Гай Юлий не оставался сторонним наблюдателем. Его отряд умело наносил удары по врагу и грамотно перемещался в ходе боя.

Один раз, когда на лучников напал десяток солдат, Цезарь вместе со своей охраной смело вступили в бой. Эта маленькая заминка помогла стрелкам прийти в себя и, сориентировавшись перестрелять нападавших.

Порядок и умение всегда бьют число. Так и случилось и на этот раз. Пока Коклес сумел выстроить своих людей для боя, его отряд понес серьезные потери. Когда же он попытался раздавить врага при помощи своего численного превосходства, сделать ему это не удалось. Милиционеры храбро отразили все наскоки дезертиров, которым сильно досаждали лучники Цезаря.

Кроме этого, сумятицу в ряды дезертиров вносил глашатай, что своим громким голосом призывал дезертиров сдаться и обещал им за это жизнь. Напрасно Коклес взывал к своим товарищам, требуя от них скорейшего разгрома малочисленного врага. Одно дело избивать беззащитных людей и совсем иное, биться с хорошо вооруженным противником, поймавшего кураж и с каждой минутой боя чувствовавшего себя хозяином положения.

Сам бой был непродолжителен и скоротечен, хотя он Цезарю показался длинною в целую вечность. И когда под натиском воинов Туллия враг дрогнул и побежал, Юлий никак не мог поверить в то, что это свершилось. Меньше половины дезертиров погибло под мечами милиционеров, около половины бежало и только маленькая горстка, была взята в плен.

Следуя римской традиции, их прогнали по улицам и площадям города впереди вернувшегося с победой войска. Первым, как и полагалось по рангу, шел Лукреций Тулл, которому рукоплескал весь город. Что касается Цезаря, то Гай Юлий шел последним и с гордым видом выслушивал насмешливые выкрики своих легионеров. Что поделать, традиция и её следовало неукоснительно придерживаться.

Этот день можно было назвать днем единения жителей Тернии, ибо каждый из них с гордостью говорил друг другу: — Мы одержали большую победу в сражении над врагами Республики, хотя по своей сути бой на вилле Олимпия никак не мог именоваться сражением.

Радость и горе всегда ходят друг с другом и порой могут прочно слиться в одно единое. Так было и с Юлием Цезарем. Вернувшись в город, он сильно радовался одержанному его воинством успеху, но вместе с этим, его сердце горевало от того, что эту радость не может разделить с ним Аврелия Котта. Вечером того же дня её сожгли на поле за городскими воротами, а собранный в мраморную урну прах, с почтением вручили убитому горем сыну.

Трудно было определить, чего было больше в этот день в стенах Тернии радости или горя, а вот стены Генуи охватил терновый венок. Ибо римское войско и сенат лишились своего главного лидера и вождя Цециллия Метелла.

Находящиеся в Генуе сенаторы республики долго уговаривали полководца идти в поход на Публитора, чья армия стояла по ту сторону реки Арно. Говоря ему, что силы у рабов меньше, что Испания, Нарбонская Галлия и Цизпаданская Италия полностью верны устоям Римской Республики и не собираются объявлять независимость, как Иллирия и Фракия.

Цециллий Метелл по давней привычке долго присматривался к противнику, ждал письма от Лукулла и благоволение богов. Когда же письма из Алии были получены, а разведка донесла, что Спартак покинул Рим и осадил Капую, Квинт решился. Оставалось только совершить жертвоприношение и с благословения гаруспиков выйти в поход.

Дабы выступление не сорвалось, несколько сенаторов обстоятельно переговорили со жрецами гадателями, дабы боги дали свое благословение, но неблагодарное и опасное дело лезть в божий промысел. Гаруспики согласились с доводами сенаторов, но в дело вмешался его величество случай, наглядно показав, что человек предполагает, а верховный бог располагает.

Командующий спартаковских легионов Публитор не просто сидел в своем походном шатре и ожидал, когда Метелл выступит против него в поход. Несмотря на свою длительно незаживающую рану, полученную в сражении с римлянами в Умбрии, он самым внимательным образом следил за Метеллом. Посланные им разведчики не только доносили о силе и численности легионов римского полководца, они смогли найти подход и к его близкому окружению, в лице слуг и рабов Метелла.

Все они за малым исключением давно, без всяких нареканий служили Квинту Метеллу и потому не вызывали никакого подозрения. Тех же, кто пришел в их число в Генуе, было мало и им не поручали никаких важных дел в плане подачи на стол еды и питья, а также нахождения вблизи господина в ночное время.

Все было отлажено и проверено, но так случилось, что в день жертвоприношения старый слуга заболел, и его заменили одним из испанцев, который ранее был слугой Сертория. За все время пребывания возле Цециллия Метелла, он ни разу не дал повода заподозрить его в дурных намерениях. Возможно, что он бы служил так и дальше, но вышедший на него агент Публитора сумел перевернуть ему душу.

Сделано это было так умело и точно, что испанец воспылал ненавистью к Метеллу и во время жертвоприношения выхватил спрятанный в одежде нож и заколол им римского полководца. Удар был нанесен столь точно, что новоявленный спаситель Рима рухнул как подкошенный, и кровь из его раны обильно залила жертвенник.

Убийцу немедленно схватили, подвергли жесточайшим пыткам, а затем казнили, распяв на кресте, но это никак не могло исправить то, что он сделал. Квинт Цециллий Метелл умер и освободительный поход на Рим откладывался, чем поспешил воспользоваться Публитор.

Генуя только со всеми почестями похоронила Квинта Метелла, когда гонцы сообщили сенату в изгнании другую страшную весть. Узнав об убийстве Метелла, Публитор переправил свое войско через Арно и двинулся на север.

Это известие вызвало сильное волнение, как среди сенаторов, так и среди военных. И с каждым новым днем, оно неудержимо перерастало в панику, благо причины к этому имелись. Сразу после смерти Метелла среди военных началась неприкрытая грызня за власть над легионами. Пропретор Лигурии Публий Валерий Кантор не желал признавать над собой власть легата Клода Пульхра Меммия, близкого соратника и помощника погибшего Метелла и у каждого из них были свои сторонники и противника.

За Кантора была вся местная лигурийская знать и набранные на севере Италии подразделения. Сторону Пульхра держали солдаты и командиры, которых Метелл привез из Испании, хорошо знавшие Меммия по прежним делам и сражениям.

Подобная тяжба за власть была понятна и предсказуема и её, можно было устранить путем переговоров сенаторов с претендентами. Благо покойный Квинт Цециллий изначально поставил Сенат над армией, но к огромному несчастью для лигурийцев и всей Римской Республике, среди сенаторов также не было единства. В мгновения ока Сенат раскололся на две половины, так как у заседавших в нем людей не было опыта управления государства. Которое подразумевало наличие у сенаторов мудрости и дальновидности, что и отличало их от торговок на базаре.

Дни и ночи проходили в бурных прениях, тогда как отпущенное им богами время, стремительно утекало прочь. Известие о том, город Лука признал над собой власть верховного правителя Италии Спартака, не охладило горячие головы спорщиков, а только подлило масло в огонь их спора.

В пылу разговора легат Меммий упрекнул магистрат Луки в переменчивости взглядов, ещё недавно клявшегося в вечной верности власти Римской Республики и это разом накалило обстановку до предела. Дошло до того, что идя на очередную встречу, сенаторы и их военные сторонники надевали под туники панцири, а за поясами прятали кинжалы.

Отрезвление пришло, когда Публитор наголову разбил попытавшегося заступить ему дорогу гарнизон города Луни. Командовавший им трибун Клавдий Дион Катулл решил из засады атаковать авангард Публитора, а затем отойти к Генуе, однако ему не повезло. Местные пастухи выдали спартаковскому авангарду место римлян засады, и они обошли её стороной. Когда же Катулл напал на идущие по Аврелиевой дороге главные силы Публитора, исход битвы был предрешен. Вначале римлянам удалось потеснить противника, но очень быстро они оказались зажатыми с двух сторон и были наголову разбиты.

Стремясь усилить панику среди римлян и тем самым разложить их войско, Публитор распустил слухи о том, что на Геную идет сам Спартак. Что вождь восставших рабов отправил к стенам Капуи только небольшую часть своего войска, а сам с главными силами двинулся на север.

Прием был старым и избитым, но он послужил спартаковцам хорошую службу. Когда сенаторы спросили Меммия, будет ли он драться со Спартаком, если Сенат поручит ему командование над легионами, тот ответил отрицательно. Легат также сказал, что в нынешних условиях не видит возможности защищать Геную вообще и нужно не мешкая отступать в Нарбонскую Галлию.

— Только там, мы сможем дать рабам генеральное сражение и разгромим их — заявил трибун и, не дожидаясь, когда сенаторы согласятся с ним, заявил, что намерен со своими сторонниками отплыть из Генуи в Массилию. Его слова предопределили судьбу Лигурии.

Когда Публитор подошел к Генуе, его ждала делегация горожан, которая смиренно сообщила ему, что город согласен признать над собой власть верховного правителя Италии.

Глава IX. Устранение помех на пути к славе.

В полях Кампании наступила поздняя осень. Дарующее всему живому жизнь летнее тепло уступило место темным тучам, из которых нет-нет, да и лил холодный дождь. Нагоняя у граждан Капуи, что со всех сторон была окружена кордонами Спартака, грустные мысли. Желая разогнать их и придать горожанам бодрости, Эмилий Скавр на большом городском совете неизменно твердил, что хлебных припасов в городе достаточно для долгой осады, а вот чем будет кормить свое войско проклятый гладиатор, большой вопрос.

— Его рабы полностью разорили все селения вокруг Капуи и в скором времени у них обязательно возникнут проблемы с провиантом. В ближайшее время между его солдат начнутся яростные драки за кусок хлеба и горсти зерен, и Спартак будет вынужден отступить от Капуи, ради сохранения своей власти над рабами.

— Или пойти на штурм и тем самым решить проблему питания своих воинов — разумно возражали Скавру, но тот презрительно улыбался в ответ.

— Рабы не умеют брать штурмом города. Они их либо захватывают внезапной атакой, либо пытаются принудить сдаться при помощи осады и голода. И то и другое Капуи не угрожает.

— Однако они все же смогли прорваться через стену и вал, возведенный и обороняемый легионами Марка Красса. Им что, просто повезло или солдаты диктатора проспали нападение врага? — ехидно уточняли у Скавра оппоненты, но тот твердо стоял на своем.

— Подобные примеры недопустимы для сравнения! — восклицал претор, возмущенный их невежеством. — Спартак хитро обманул внимание караульных. Расположив лагерь в одном месте, он под прикрытием метели напал на стену в другом, слабо охраняемом месте. Силы защищавших его легионеров были неравны с силами напавших на них рабов. Они храбро бились с коварным врагом, заставив его завалить ров своими трупами, чтобы взойти на вал. А что касается "проспали", то проклятая метель, помешала часовым разглядеть сигналы тревоги. Иначе бы Марк Красс, с главными силами, наверняка загнал бы рабов обратно!

У оппонентов было свое толкование этой "героической" страницы истории войны со Спартаком, однако помня трагическую судьбу префекта Ициллия, они не спешили его озвучивать и благоразумно молчали.

— Возможно, вы захотите напомнить мне о горестной судьбе Рима, но и здесь подобные сравнения недопустимы, так как он пал исключительно из-за коварного мятежа городских рабов, — не имея точных сведений как пал Рим, Скавр придерживался точки зрения бытовавшей среди простого народа. Что по большому счету была не так далека от истины.

— Чтобы подобное не произошла здесь в Капуи, мною закрыты все школы гладиаторов. Их ученики находятся в казарме, под неусыпным надсмотром, а имевшееся в школах оружие передать в арсенал. Также городская стража получила строжайший приказ ни под каким предлогом не подпускать рабов к стенам и воротам города, а тех, кто его нарушит немедленно убивать на месте, не зависимо от того какому хозяину принадлежал раб. Самим хозяевам городских рабов, ни под каким видом запрещено вооружать своих рабов, будь то охрана дома или свита сопровождения.

— Помниться Спартак смог вырваться из Капуи при помощи ножей, вертелов, камней и факелов — угрюмо бурчал в ответ владелец одной гладиаторских школ Илитий Немерий, лишившийся по воле Скавра своего основного дохода.

— Взять город и вырваться из него разные вещи. Пусть попробует штурмовать стены Капуи, и мы посмотрим, сколько людей у него останется после этого — гордо отвечал ланисте претор, в словах которого была своя правда. Все его внимание было направлено за контролем внешнего и внутреннего врага в лице мятежных гладиаторов и рабов. Не оставались в стороне и богатые люди Капуи, интересам которых диктатура Скавра приносила существенные убытки. Все они также были под негласным наблюдением людей претора, однако не все можно было предусмотреть.

Ещё до того, как спартаковцы полностью блокировали Капую, в город проникли тайные агенты вождя восставших. Одних задержала стража и как подозрительных лиц бросила в тюрьму, другие не смогли встретиться с нужными людьми или им было отказано в приеме и они ограничились лишь сбором информации.

Среди тех, кто встретил и поговорил с посланниками Спартака, был Вибий Виррен. Он не являлся тайным сторонником повстанцев и даже не являлся сочувствовавшим восставшим. Будучи простым обывателем прагматиком, он внимательно следил за положением дел в республике, блюдя сугубо личные интересы.

Слова, переданные ему агентом Спартака, упали на благополучную почву и дали свои губительные всходы. Вибий Виррен предпочел пугающей диктатуре Скавра разумный компромисс с верховным правителем Италии и по этой причине он составил заговор против претора Капуи. Опасаясь доносов и тайной слежки, Вибий решил действовать самостоятельно, не посвящая никого из влиятельных лиц в свои планы и это было залогом его успеха.

Под видом того, что хочет примерить отцов города с претором Скавром, Вибий затеял приготовления пира в своем доме. Для этого, не имея больших средств, он залез в долги, отдав в залог загородный дом, своих рабов и даже украшения жены.

Претор и отцы города усмотрели в действиях Вибия примитивный подхалимаж и потому не придали этому серьезного внимания. Почему не отдохнуть и не поговорить, не попить вина и хорошо поесть на пиру в осажденном городе, где, несмотря на все заверения Скавра цены на продукты медленно, но росли.

Одним словом все стороны с удовольствием приняли приглашение Виррена, видя в его пиру неплохую возможность, решить собственные вопросы за чужой счет.

Вопреки уверениям и надеждам претора Капуи, осадившее город войско Спартака, серьезных проблем с провиантом не испытывало. Да, окрестности Капуи были серьезно разорены, но идя к столице Кампании, верховный вождь не брал их в свой расчет как базовую основу питания своих солдат.

В этом вопросе верховный правитель сделал ставку на соседние города Капуей города Кампании и оказался прав. Все они согласились прислать его армии провиант, спеша убрать из-под топора свою голову, подставив другую. Провиант медленно, но верно поступал в лагерь Спартака, однако подобная зависимость от кампанских городов вызывало опасение у Торквата. Время от времен командир италиков принимался на все лады обсуждать в палатке Спартака целесообразность осады Капуи.

— Разумно ли стоять у стен Капуи и при этом находиться в постоянной зависимости от того пришлют ли кампанцы к нам в лагерь продовольствие или нет? — озабочено вопрошал он вождя. — Ведь стоит им прекратить свои поставки, и мы окажемся в трудном положении.

— На сегодняшний день никакой угрозы голода для наших воинов нет. Запасов провианта и фуража в лагере хватит почти на месяц осады, — спокойно отвечал ему Спартак. — Что касается кампанцев, то у меня нет причин упрекнуть их в невыполнении заключенных с нами договоров. Даже Кумы и Неаполь, относительно честности, которых у тебя были большие сомнения, прислали нам в лагерь рыбу и маслины.

— Сегодня — прислали, а завтра могут и отказаться присылать. Что тогда? — сварливо продолжал Торкват.

— Тогда тот, кто откажется исполнять договор, испытает силу мечей моих воинов и в полной мере испьют чашу горести! — воскликнул грозно Декорат, и ни у одного из находящихся в палатке Спартака командиров не возникло сомнения в том, что так и будет.

— Не думаю, что из-за нашего стояния у стен Капуи у кампанцев возникнет желание нарушить договор. Мы уже показали всей Италии, как умеем карать и миловать, и они вряд ли захотят дернуть Рысь за усы — усмехнулся Спартак.

— Но какой смысл стоять всей армией у стен Капуи? Разве у нас нет неотложных дел в Самнии? Разве признали твою власть города Апулии и Лукании? Разве Тарент и Брундизий открыли свои ворота перед тобой? Может, есть смыл оставить здесь часть войска в ожидании, когда сработает твой план и заняться наведением порядка на юге Италии?

— Признать нашу — власть и открыть ворота перед нами, а не передо мной, — немедленно отреагировал вождь на слова италика. — А что касается разделения войска, то хочу напомнить, что мы одолели римлян только благодаря тому, что били их легионы по частям. В этом была наша сила, а теперь ты предлагаешь отказаться от нашей победной тактики и разделиться?

— Эта тактика была оправдана, когда нам противостояли Красс, Лукулл и Помпей. Теперь их нет, Рим взят и от неё, можно отступить.

— Я не вижу никаких причин отказываться от того, что привело нас к победе.

— Неужели претор Скавр равен по своим способностям и талантам с Крассом и Помпеем, и потому ты не решаешься изменить тактику? — ехидным тоном удивился Торкват. Его слова моментально задели остальных сподвижников Спартака. Они разом повернули к обидчику свои головы и впились в него недовольными взглядами, ибо задевая вождя, Торкват задевал и их.

— Мы и так уже отступили от своей тактики, отправив Менандра на Сицилию и оставив Астропея в Риме. Новое деление армии может привести к трагедии подобно той, что случилась с нами у горы Гарган и в Этрурии. И я не намерен дать возможность претору Скавру именовать себя победителем спартаковцев.

— А может все дело в том, что ты не хочешь выполнять обещания данные Самнии и потому под различными предлогами всячески оттягиваешь решение этого вопроса?! Боишься, что Самния потребует себе полной свободы и не захочет признавать власть Красного Змея?! — выпалил италик. Взбешенные его словами Квартион и Бортарикс вскочили на ноги и были готовы с кулаками броситься на порядком поднадоевшего им Торквата, но Спартак громким голосом остановил их.

— Стойте! Не хватало, чтобы мои командиры передрались между собой на радость нашим общим врагам! Стыдитесь, этим самым вы играете на руку римской гидре, которая спит и видит, чтобы рассорить, разделить, а затем и погубить нас всех! — грозный голос вождя заставил обозленных командиров вернуться на свои места с пылающими от гнева лицами.

Только после этого Спартак повернулся к Торквату и заговорил спокойным и решительным голосом.

— Согласно принятому всеми нами плану, — с нажимом на "всеми нами" произнес полководец, — наше войско будет находиться в Кампании до тех пор, пока Капуя, её столица не откроет перед нами свои ворота и не признает над собой нашу власть. И только тогда, мы двинемся в Самнию и Апулию, не раньше, так как нельзя оставлять за своей спиной недобитого врага.

Услышав вердикт вождя, Торкват покрылся красными пятнами и его лицо, искривила судорога.

— Верховный вождь сказал свое слово, так пусть он услышит слово представителя Самнии, — начал Торкват, но Дион тотчас перебил его. — Ты не можешь говорить как представитель Самнии. У тебя нет полномочий от её вождей и городов.

Италик одарил помощника Спартака гневным взглядом, но не стал с ним спорить, так как тот был абсолютно прав.

— Тогда пусть верховный вождь услышит слово от командира италиков или кто-то из присутствующих сомневается в этом? — Торкват с вызовом окинул вождя и его соратников. Квартион попытался что-то сказать возмутителю спокойствия, но по требовательному взгляду Спартака не стал этого делать.

— Говори, Торкват. Мы тебя внимательно слушаем — произнес Спартак, скрестив руки на груди. Он всегда так поступал, когда обсуждался важный вопрос.

— Благодарю, вождь — язвительно сказал италик. — Так вот. Как командир италиков я объявляют, что наши отряды не намерены сидеть у стен Капуи и ждать её капитуляции. Если через месяц город не откроет свои ворота и не сдастся на милость победителей, мы покинем лагерь и уйдем в Самнию, которая нуждается в нашей помощи. Таково мое решение и оно окончательно. Я все сказал.

Как вождь и ожидал, слова италика вызвали новые негодования среди командиров, но уже с большей силы. Все они принялись на разные голоса переговариваться, но Спартак вновь сумел погасить опасные искры раздора. Не вступая в разговор с Торкватом, он властно поднял руку, требуя слова и командиры, послушно замолчали.

— Командир италиков сказал свое слово, и я его услышал. У нас есть месяц, чтобы заставить Капую сдаться. Будем над этим работать — вождь выразительно посмотрел на командиров и не неохотно стали покидать палатку Спартака. При этом пылкий Бортарикс ухитрился задеть плечом Торквата, но тот предпочел не заметить его вольности.

В палатке остался только помощник Спартака Дион, который заговорил с вождем, когда остался с ним один на один.

— Я говорил со многими командирами из легиона Торквата. Многие не согласны с ним и готовы потребовать его замены на военном собрании.

— Многие, но не все, а это неизбежно приведет к расколу, — покачал головой Спартак. — Так было с Криксом, с Ветилием, Кастом и Гаником, так будет и с Торкватом, а мне этого не надо, Дион. Раздоры ослабят нас и сделают легкой добычей для Метелла или Лукулла.

— Раскол расколу рознь, — возражал вождю Дион. — До взятия Рима ты был первый среди равных, а сегодня, ты на голову выше всех и все командиры признают это за исключением Торквата.

— Что делать, у италиков есть все основания требовать к себе особого отношения, ведь по сути дела мы находимся на их земле.

— Рим так основательно вычистил их племена, привил свои законы и обычаи, что теперь они только называются италиками, а по своей сути римские граждане. В своем стремлении вернуть Самнии независимость, Торкват не видит главного, былой вольной Самнии уже нет, а есть римская провинция, с римскими гражданами.

— Ты говоришь опасные слова. Если Торкват услышит твои речи, он будет требовать твоей жизни и по-своему будет прав.

— Я, говорю правду, Спартак. Италийский Телец растоптал Капитолийскую Волчицу, но она смертельно ранила его. Все кто хотел независимости и свободы для Самнии либо погибли, либо находятся в твоем войске, остальные остались сидеть дома и ждут, чем все закончится. Ты согласен?

— Нет. Телец ещё силен — уверенно возразил Диону вождь. — Его ещё рано хоронить. Он себя ещё покажет.

— Тогда почему, Торкват до сих пор не получил поддержку со стороны городов Самнии? С того момента как он отправил туда гонца прошло уже много времени.

— У меня нет ответа на твой вопрос, Дион. Гиерон доносит, что в Самнии между городами нет единства слишком много там римских граждан, что мешает им прейти к одному мнению. Не удивлюсь, если словесные споры перейдут к активным действиям и город пойдет на город, селение на селение.

— В таком случае Торквату никогда не дождаться права представлять Самнию в большом совете — обрадовался Дион, но Спартак покачал головой.

— Боюсь, что если такие вести придут в наш лагерь из Самнии, то он покинет нас, не дожидаясь окончания назначенного им срока.

— И вновь раскол армии и вновь по вине италиков, которые снова не хотят ждать. У тебя не другого выхода как сместить Торквата с поста претора. Сама Судьба принуждает тебе к этому шагу!

— В своем нетерпении отстранить Торквата от власти, ты мало чем отличаешься от него, Дион — упрекнул помощника Спартак. Даже если я последую твоему совету, остается Публитор, остается Амулий и Вольсин. Нет, отстранением Торквата эту проблему не решить.

— И что ты намерен делать? В твоем распоряжении всего лишь один месяц — с тревогой в голосе спросил Дион.

— Ошибаешься, у меня в запасе целый месяц — многозначительно ответил вождь и на этом разговор закончился.

Каждый из собеседников остался при своем мнении, но им не пришлось ждать окончания объявленного Торкватом срока. Через полторы недели гонцы принесли в лагерь Спартака радостную весть от Публитора. Тот сообщал, что Генуя и вся Лигурия признала над собой власть верховного правителя Италии. Что проконсул Квинт Метелл убит, в его легионах началось дезертирство, а преданные республике войска отплыли в Нарбонскую Галлию. Для полного подчинения Транспаденской Галлии власти Спартака, Публитор двинулся по Постумиевой дороге на Плацентию и Медиолану. После чего собирался повернуть на юг и по Эмилиевой и Фламиниевой дороге и дойти до Рима.

Известия о неожиданном успехе Публитора взбудоражили и обрадовали весь лагерь Спартака, но больше остальных радовался Торкват. С возвращением Публитора менялся расклад сил в военном совете, где Торкват находился в одиночестве.

С этого дня, у претора италиков расправились плечи. Сам он стал важным, а голос его приобрел твердость и уверенность. Во взгляде Торквата появилась легкая заносчивость и, просыпаясь утром каждого дня, он все больше и больше убеждал себя в правильности принятого им решения.

Одним словом претор италиков переживал маленький триумф или овацию, но это счастливое для него время продолжалось не долго. Не прошло и недели как ворота Капуи неожиданно для всех распахнулись и из них в лагерь Спартака, направилась делегация, состоявшая из первых отцов города.

Допущенные в палатку верховного правителя Италии, они почтительно склонились перед сидевшим в кресле Спартаком, заявили, что Капуя хочет заключить с ним договор, подобно другим городам Кампании. Вместе с этим, они сказали вождю восставших рабов, что кровавая тирания претора Скавра была сброшена ими вчера вечером на пиру Вибия Вирена.

Приняв приглашение патриция, Скавр пришел на пир с небольшой охраной, дабы не выказывать перед знатными горожанами Капуи свой страх.

— Чем больше я приведу с собой людей, тем меньше страха будет в их сердцах в отношении моей персоны. Они должны бояться одного моего вида, одного моего голоса и даже упоминание моего имени должно вгонять страх в их души — наставительно говорил претор своему начальнику тайной стражи. Однако прежде чем явиться на пир в сопровождении десяти человек, Скавр приказал ему все тщательно осмотреть, проверить и перепробовать. Претор опасался, что патриции задумали его отравить и приказал заменить всех виночерпиев и половину поваров своими людьми.

Каждое блюдо, каждый кувшин вина был проверен специальным человеком — дегустатором, который остался жив после этой процедуры. Количество домашних рабов было сокращено до минимума, а из числа тех, кто остался, были удалены крепкие и сильные слуги.

Казалось, что Скавр полностью предусмотрел и нейтрализовал всё, что представляло угрозу для его жизни, но как оказалось, претор ошибался. В средине пира, когда рабы убирали холодные блюда и салаты, заменяя их жаркое, один из рабов напал на Скавра.

Худенький и щупленький с виду, он убил претора, вонзив в его грудь, вертел, на котором минуту назад была нанизана жареная птица. Сделано это было так быстро и так умело, что пирующие патриции вначале ничего не заметили, а когда заметили, претор был уже мертв.

Вместе со Скавром рабы Вибия Виррена убили двоих охранников претора, что находились во время пиршества в зале и запоздало бросились к нему на помощь. Один из них получил удар вертелом в пах, когда бежал к упавшему с ложа претору. Другого охранника сразил топор для разделки мясо, угодив ему точно в шею и полностью её перерубивший с одного удара.

Находившиеся снаружи воины бросились в зал сразу, как только в нем раздались крики, но они не смогли туда попасть, так как по тайному знаку Вибия, рабы закрыли двери зала тяжелыми засовами. Как не стучали охранники по дверям, им их так и не удалось открыть, да к тому же, на них напали рабы, ранее скрывавшиеся от постороннего взгляда в женской половине дома. Вооруженные ножами, топорами и рыбными сетями, они сломили сопротивление малочисленной охраны.

Только после этого, Вибий разрешил рабам открыть двери зала и выпустить часть гостей. Патриций оставил у себя самых состоятельных людей, которые сильно натерпелись от жесткого правления Скавра. Именно с ними Вибий заговорил о капитуляции Капуи, обещая отцам города жизнь и приемлемые условия мира, и после недолгих споров, было принято решение послать к Спартаку делегацию для переговоров.

Начальник гарнизона, узнав о гибели Скавра, недолго горевал и быстро признал над собой власть отцов города.

Так закончился заговор Вибия Виррена в Капуи, развязавший руки Спартаку в его противостоянии с Торкватом, но не только он один случился в это время на итальянской земле. Были и другие заговоры, по воле Судьбы, возникшие в одно время и в одном месте и потому, один из них был продолжением другого.

Некоторые историки времен гражданской войны Мария и Суллы, описывая эти страшные события, горестно восклицали о нравственном перерождении римлян. Из чьих душ и сердец восточное золото изгнало любовь к отечеству и благородные порывы самопожертвования ради идеалов Республики, заменив их алчностью и страстью к наживе, и были неправы.

Даже после разграбления и разорения Рима, бегства из него части населения и полной оккупации города спартаковскими войсками, нашлись люди составившие заговор против Астропея. Главным вдохновителем его был Квинт Фульвий Нобилиор, которого активно поддержал поэт Сервий Порций Лукиан. Вдвоем они быстро сколотили вокруг себя группу римских патриотов, горевших желанием любой ценой отомстить врагу за кровь и слезы своих близких.

Общее число заговорщиков составляло двадцать с лишним человек, и они хотели напасть на ставку спартаковского наместника в Риме Астропея. Главные силы фракийского претора находились за стенами Рима, на Марсовом поле. Там был разбит по всем правилам военного искусства лагерь, а вот в самом Риме находилась одна когорта занимавшая Капитолий. Именно там, в храме Чести и Доблести расположил свою ставку Астропей, чем серьезно облегчил задачу для заговорщиков.

Капитолий давно перестал быть той крепостью, что устояла под натиском галлов Бренна. К его подножью примыкало много храмов и домов и потому, незаметно проникнуть ночью на холм со стороны легендарной Тарпейской скалы было не сложно, благо имелся тайный ход.

Раздобыть оружие для заговорщиков также не составляло большого труда. Гораздо труднее было сохранить заговор в тайне, от спартаковских оккупантов. Предателей, желающих выслужиться перед врагом, в покоренном городе или стране всегда было предостаточно.

По этой причине Луций Муммий Вибулан настоял на ограничение числа заговорщиков тридцатью человеками и на скорейшем претворении заговора в жизнь. Вибулан был уверен, что внезапным нападением на спящих врагов им удастся уничтожить Астропея и его солдат.

— Враги полностью уверены, что сломили нас и наш дух и потому, чувствуют себя в полной безопасности. Как сообщил мне один доверенный человек, Астропей приказал доставить себе в ставку лучшего вина и различных дорогих угощений. Варвары наверняка собираются что-то праздновать и, судя по заказанному ими количеству вина, намерены им упиться. Пир намечен на вечер и к средине ночи, они наверняка будут пьяны так, что не смогут оказать нам сопротивление. Наша задача напасть на врагов, перебить их и захватить городские ворота. Лишившись своего командира рабы, отступят от Рима, и мы обретем утраченную свободу — уверенно говорил Луций Вибулан и все заговорщики были согласны с ним.

Трудно сказать насколько жизнеспособным был этот план или он был откровенной авантюрой, но нашлись люди согласные заплатить своей жизнью ради освобождения родного города. Римский дух ещё полностью не угас.

Доверенный человек Вибулана не обманул его. Астропей действительно в срочном порядке свез в свою ставку большое количество вина и дорогого угощения, так как ему предстояло принять дорогих гостей в лице киликийских пиратов.

Это не был Бардия, с которым вождь восставших рабов полностью расплатился за все оказанные им и его капитанами услуги. В гости к Астропею пожаловал вождь Таркондимот со своими молодцами. Под его командованием находилось восемнадцать быстроходных кораблей с хорошо обученной и вооруженной командой. Вместе с другими пиратами, он дружно грабил побережье Италии и Сицилии, захватив при этом неплохую добычу.

Когда Бардия объявил, что покидает воды Тирренского моря и возвращается к прежним местам, Таркондимот решил последовать его примеру, но при этом "громко хлопнуть дверью". Узнав, что Спартака нет в Риме, он внезапно появился в Остии и потребовал от Астропея триста талантов золотом за свой уход.

Пират хорошо знал, какими силами располагал фракиец, что он неопытен в переговорах и под его охраной, в Риме находилась часть казны верховного правителя Италии. Пусть небольшая, но казна, а если у претора нет нужной суммы или он не может её предоставить, пусть позволит пиратам пограбить сам Рим и его окрестности. Таркондимот был уверен, что ему легко удастся, тем или иным способом получить у Астропея нужную, ему и его воинам сумму денег. Спартак с главными силами далеко, а блокада Остии с её припасами вызовет голод, как в городе, так и среди воинов Астропея.

Одним словом пират играл, что называется "в верную" и богатые дары, что прислал Астропей вождю и его капитанам, ясно говорили, что он действует в верном направлении. Вслед за дарами, Таркондимоту и его окружению от претора пришло приглашение на пир. При этом Астропей не ограничивал киликийца в количестве человек, говоря, что с радостью примет всех, кого он с собой приведет.

Пират благосклонно принял приглашение фракийца, сказав, что приведет с собой пятьдесят два человека. В число которых, вошли не только близкие киликийцу люди, но и капитаны кораблей, их помощники, а также командиры абордажных команд. Единственное с чем не согласился Таркондимот, это с тем, чтобы пир прошел в лагере спартаковцев на Марсовом поле. Пират пожелал попировать в Капитолии и Астропей согласился с этим требованием.

Желающих принять участие в пиршестве было так много, что киликиец увеличил число своей свиты ещё на пятнадцать человек и претор согласился и с этим желанием пирата. Равно как и присутствие на пиру двадцати с лишним девиц легкого поведения, которых пираты решили взять с собой из Остии.

Готовность Астропея выполнить любое желание Таркондимота, убеждало вождя, что претор находится у него в кулаке. По этой причине, он потребовал вина оставшимся на кораблях воинам и матросам, дабы восстановить справедливость и незамедлительно его получил.

Такого веселого пира ещё никогда не было в стенах храма Чести и Доблести. Столы ломились от угощения, вино лилось рекой, озорные девицы всячески развлекали гостей, которых в разы было больше чем хозяев. Ради удобства гостей Астропей был вынужден сократить число своих товарищей у пиршественных столов, чем вызвал понимающую улыбку у Таркондимота.

Все было хорошо и прекрасно. Время весело летело вперед час за часом, не останавливаясь, ни на мгновение, но всему хорошему есть предел. Когда поглощенная еда делает тело не столь проворным и подвижным, а выпитое вино уже не бодрит ум, а притупляет рассудок. Именно тогда, коварный Астропей подал условный знак и в пиршественный зал ворвались воины, все это время прятавшиеся в соседнем помещении.

Подобно голодной саранче они набросились на пиратов и принялись безжалостно разить их мечами и копьями направо и налево. Вместе с ними в зал ворвались лучники, которые обрушили на пиратов град смертоносных стрел.

Попавшего в коварную ловушку Таркондимота и его людей никак нельзя было назвать легкой добычей для спартаковцев. Привыкшие к тому, что смерть каждую минуту ходят за их спиной, пираты попытались оказать нападавшим сопротивление, тем более, что все они пришли на пир с оружием. Однако выпитое вино и то, что по ходу пира все мечи оказались под скамьями, а одна из выпущенных стрел сразила наповал предводителя, обернулось для киликийцев трагедией.

Воины Астропея были разбиты на отряды по пять-шесть человек, и нападали на заранее отобранных пиратов за пиршественным столом. Те, кто смог увернуться от мечей спартаковцев или отбить удар копья, сражали стрелы и дротики, а кого не удалось убить с первого раза, погибали под натиском превосходящего противника.

Самым стойким и сильным среди киликийцев был помощник Таркондимота — ликиец Метродон. Не раз и не два водил он своих воинов на корабли врагов, добывая своему командиру победу, а себе славу и деньги. Вот и на этот раз не найдя рядом с собой оружия, схватил он скамью и одним ударом смел напавших на него воинов Астропея. Затем, не обращая внимания на летевшие в него стрелы и дротики, бросился он, на претора фракийцев намериваясь размозжить ему голову своим страшным оружием.

Грозен и ужасен был в этот момент Метродон, подобно вырвавшемуся из мрачного царства Аида великану Капанею. Смерть заглянула в лицо Астропею, но выручил его верный товарищ Ресс. Не раздумывая ни секунды, бросился он в ноги Метродону и тот, запнувшись об него, упал во весь свой могучий рост прямо к ногам фракийского претора. Который не растерялся и тотчас вонзил рухнувшему пирату кинжал в затылок.

Громко заревел ликиец от боли, попытался подняться с пола, но сильный удар в висок отправил его в царство Аида.

Быстро закончилась схватка, никто включая девиц, не ушел живым из зала, где пировали пираты. Таков был приказ претора, и его воины выполнили его. Сначала они добивали раненых и тех, кто притворялся мертвыми, затем они стали срывать с пиратов доспехи и складывать их оружие. Дело шло слаженно и неторопливо, и в этот момент в зал ворвался Квинт Нобилиор с товарищами.

Внезапным нападением они застали отложивших свое оружие спартаковцев врасплох. Вновь под сводами храма Чести и Достоинства зазвенела сталь, раздались крики брани. Охваченные яростным порывом римляне стали теснить изумленного противника но, ненадолго. В отличие от пиратов воины Астропея хоть и устали, но не были пьяны и потому смогли дать отпор Вибулану и ведомым им заговорщикам. К тому же на шум схватки в зал прибежали другие воины, которые находились неподалеку и результат боя был предрешен. Все заговорщики были убиты, а головы их утром следующего дня были насажены на пиках у римских ворот.

Что касается высадившихся у Остии пиратов, то участь их также была незавидна. Следующей ночью, Астропей напал на них под прикрытием двух баллист и катапульты из римского арсенала. Переброшенные по Тибру на плотах, эти спартаковские трофеи дружно ударили по вытащенным на берег кораблям огненными зарядами, от чего на них возникли пожары.

Больше половины кораблей Таркондимота сгорело на берегу, были повреждены ударами камней или их захватили воины Астропея после жаркой схватки. Остальные суда, пираты смогли спустить на воду и в панике отчалили от негостеприимного берега Остии. Проклиная коварного претора фракийцев и своего вождя сулившего им легкую добычу, что обернулась для них смертельной ловушкой.

Глава X. Устранение помех на пути домой.

Лучший способ обороны — нападение. Именно этого принципа придерживался полководец Лукулл, когда судьба столкнула его с таким грозным противником как армянский царь Тигран. В этот момент он находился в зените своей воинской славы. Его армия по своей численности в несколько раз превосходила войско римского полководца. Держава армянского правителя раскинулась от моря до моря, а его материальные возможности не шли ни в какие сравнения с тем, чем располагал Лукулл. Казалось, все было против Луция Лициния, но тот не собирался отступать перед Тиграном.

Едва только Клодий привез ему известие о начале войны между римлянами и Армянским царством, Лукулл без долгого промедления выступил в поход. Тигран ещё сладко почивал на своих лаврах и только собирался собрать войско для войны с Лукуллом, а тот уже подошел к переправе через Евфрат.

Многие легионеры были недовольны тем что, не успев разбить одного врага, их полководец ввязался в новую, по их мнению, авантюру. Бурные воды разлившегося Евфрата были удобным поводом для них, чтобы поднять бунт, но тут на помощь Лукуллу пришли боги, о покровительстве которых он так много говорил.

Не успели римляне разбить лагерь и приступить к сооружению плотов, как вода в реке стала стремительно убывать. К вечеру её разлив сократился вдвое, всю ночь вода продолжала уходить, и когда настало утро, Евфрат так обмелел, что Лукулл спокойно перевел свое войско на противоположный берег вброд.

После этого все разговоры среди римских солдат, отличавшихся большим суеверием, разом прекратились. Трудно бунтовать против человека, за спиной которого стоят бессмертные боги.

Ободренный этим успехом, Лукулл продолжил поход, перешел Тигр и вторгся на земли Армении.

Когда Тиграну донесли о вторжении Лукулла, он не поверил и приказал отрубить вестнику голову. Напуганные таким поведением своего правителя, приближенные боялись заговаривать с царем, благодаря чему римское войско спокойно продвигалось к столице армянского царства, не встречая никакого сопротивления.

Когда же правду о Лукулле стало скрывать невозможно, придворные поручили сделать это Митробарзану, человеку храброму и отважному, не раз водил армии против врагов армянского владыки. Все думали, что он сумеет достучаться до Тиграна, сказав тому правду, но тот остался верен себе.

Высокое положение Митробарзана не позволило царю отдать его в руки палача, с той легкостью как он это сделал в отношении простого вестника. Гнев царь проявился в приказе полководцу лично выступить против Лукулла, получив под свое командование три тысячи конницы и огромное множество пехоты, а также в строго наказе привести римского полководца живым и здоровым. Тигран хотел провести его по улицам своей столицы Тигранокерту, а затем оставить в качестве разменной монеты. Знатные заложники всегда имеют ту или иную ценность в большой политике.

Та легкость и беспечность, которую армянский царь проявил при извести о вторжении Лукулла в его владения, говорила о том, что он не извлек никаких уроков из горестной судьбы своего тестя Митридата.

Митробарзан, в отличие от своего владыки отнесся к римскому полководцу с большим вниманием и осторожностью. Не решаясь встретиться лицом к лицу с главными силами Лукулла, он решил напасть на его авангард под командованием легата Секстилия. Из-за сложности горных дорог, армия римлян была вынуждена двигаться несколькими отрядами. Поджидая прихода основных сил, Секстилий со своими воинами приступил к разбивке лагеря, когда на него внезапно обрушились воины Митробарзана.

На момент столкновения, под командованием легата было около полутора тысячи конницы, а также имелась тяжелая и легкая пехота. Численный перевес был на стороне противника, однако римляне не только смогли устоять под натиском врага, но и благодаря храбрости и мастерству нанесли ему поражение.

Все решилось в самом начале сражения, когда царская кавалерия ведомая самим военачальником напала на римских конников. Благодаря численному превосходству и внезапности всадники Митробарзана стали теснить противника, угрожая опрокинуть кавалеристов Секстилия. Видя отчаянное положение своих товарищей, на помощь коннице пришла легкая пехота, обрушившая на врагов град стрел, камней и дротиков.

Один из дротиков римлян попал в Митробарзана, ранив его в нижнюю челюсть. Сама рана была не смертельной, но удар дротика вызвал у полководца сильную боль. Ведя бой, он не смог удержаться в седле, упал с лошади и от удара о землю сломал себе шею.

Столь нелепая и нелогичная гибель военачальника окруженного могучими телохранителями моментально подорвала боевой дух царских солдат, породила панику в их рядах и римлянам, не составило большого труда обратить их в бегство. Когда к месту боя с основными силами подошел Лукулл, все было кончено. Сотни тел устилали подступы к римскому лагерю, тогда как потери римлян не превышали сотни человек.

Только после того как пришло известие о гибели Митробарзана, армянский царь в полной мере осознал свое незавидное положение. Римляне оказались непохожими на всех его прежних противников, а в его распоряжении не было того количества солдат, с помощью которых можно было рассчитывать на победу. Поэтому, он в спешке покинул Тигранокерт и направился к Тавру, отдав приказ собирать отовсюду войска для борьбы с Лукуллом.

Чтобы помешать врагу, собрать свое войско, римский полководец решил действовать на опережение. Он послал на север Мурену, приказав ему нападать на все идущие к армянскому царю силы и не допустить их соединения. Легат Секстилий был отправлен на юг, чтобы тот преградил дорогу огромному отряду арабов, также шедших на соединение с Тиграном.

Повторяя действия Митробарзана, легат напал на арабов, когда те спешились со своих горбатых скакунов и принялись разбивать лагерь. Внезапность нападения и неподготовленность к бою, сыграло свою роль в этой схватке. Римляне перебили большую часть врагов, а остальные в панике бежали, бросив обоз и раненных.

Успех сопутствовал и той части войска, что командовал Мурена. Не сумев перехватить идущее к Тиграну подкрепление, римлянин решил атаковать самого армянского владыку. Идя за ним по пятам, он выждал, когда противник проходил через узкое и тесное ущелье и напал на его арьергард.

Результат боя превзошел все ожидания Мурены. Попав под внезапный удар, Тигран в страхе бежал, бросив весь свой обоз. Погибло много армянских воинов, и ещё больше было взято в плен.

Ободренный столь впечатляющим успехом, Лукулл подошел к столице армянского царства и взял её в осаду.

Тигранокерт был очень дорог армянскому царю. В нем находилась не только сокровищница царя, но и было много красивых и богато украшенных дворцов, храмов и строений. Захватив богатую добычу расширяя границу своей державы, царь не жалел денег и средств на украшение и благоустройство любимого города.

Кроме этого, Тигранокерт имел мину замедленного действия. По приказу царя в город были насильственно переселены греки, ассирийцы, каппадокийцы, гордиенцы, адиабенцы. Все они ненавидели Тиграна и ждали только удобного момента поднять в городе восстание.

Зная об этом от Клодия, Лукулл очень надеялся, что армянский царь броситься на спасение своего любимого детища, и он сможет дать ему генеральное сражение.

Тактика римского полководца была проста и бесхитростна, и многие приближенные Тиграна включая его тестя Митридата, советовали царю уклониться от сражения с "неодолимым" римским войском. Вместо этого они предлагали владыке силами конницы нарушить подвоз продовольствия и вызвать голод в рядах армии Лукулла.

Совет был вполне разумен, но высокая гордыня сыграла с Тиграном злую шутку. От вида того огромного войска, что подошло к царю с востока и севера его державы по первому его требованию. От их льстивых и хвастливых речей, что неудержимым потоком потекли в царские уши, пошатнувшаяся было уверенность, вернулась обратно и как это часто случается, приняла уродливые формы. Мстя всем и вся за собственные недавние страхи, Тигран под страхом смертной казни запретил кому-либо давать ему советы, воздержаться от битвы с Лукуллом.

Охваченный самонадеянностью, двигаясь навстречу Лукуллу, он говорил своим друзьям, что ему досадно от того, что ему придется сражаться только с одним Лукуллом, а не со всеми римскими силами сразу.

— У меня двадцать тысяч лучников и пращников. Пятьдесят пять тысяч всадников, из которых пятнадцать тысяч закованы в броню вместе с лошадьми. Сто пятьдесят тысяч воинов и кроме них тридцать пять тысяч слуг, что способны прокладывать дорогу, строить мосты, возводить дамбы и плотины, рубить леса и заниматься прочей работой. Есть ли нечто подобное у Лукулла? — хвастливо вопрошал армянский царь и сам себе отвечал, — нет! И тогда зачем я буду уклоняться от решительной битвы, как мне тут советовали некоторые осторожные люди?

Когда царь со своим огромным войском перебрался через Тавр и приблизился к стенам Тигранокерта, все население города бросилось его встречать. Сотни и сотни людей высыпали на стены города и принялись кричать здравницы армянскому царю, хотя он, естественно, не мог их услышать.

Дождавшись прихода своего главного противника, Лукулл созвал военный совет, на котором мнения разделились. Одни предлагали снять осаду Тигранокерта и идти на армянского царя, другие говорили, что нельзя оставлять за своей спиной такое большое количество неприятелей и значит нужно продолжить осаду вражеской твердыни.

Каждая из сторон считала правильной только свою точку зрения и при этом именовала аргументы своих оппонентов "откровенной глупостью". Споры на военном совете достигли столь высоких точек кипения, что Лукулл поневоле был вынужден принять соломоново решение. Он оставил под стенами вражеской столицы Мурену с шестью тысячами пехоты, а сам, вместе с десяти тысячным отрядом тяжелой пехоты, конницы и тысячью лучников и пращников, двинулся навстречу противнику.

Как это часто бывает, противоборствующие стороны разделила река. При этом тыл армянского войска расположился на возвышенности горы, откуда как на ладони был виден весь римский лагерь.

Увидев, какое малое количество солдат находится под командованием Лукулла, Тигран и его свита затряслись от смеха. Тотчас в адрес римлян неудержимым градом посыпались колкости и злые шутки. Все в один голос признали армию противника ничтожнейшей, из всех с кем им приходилось сражаться. Одни ради потехи принялись метать жребий относительно будущей добычи. Другие принялись наперебой упрашивать Тиграна разрешить им в одиночку управиться с этим делом, а самому сидеть и смотреть на сражение в качестве зрителя.

Ободренный лестью и открывшимся видом на римское войско, царь Тигран многозначительно произнес: — Для посольства их слишком много, а для войска мало — после чего приказал устроить пир в честь завтрашней победы.

Утром следующего дня, Лукулл покинул лагерь и двинулся к реке, за которой расположилась армия Тиграна. Выбирая удобное место для переправы, римляне были вынуждены совершать маневры, которые армянский царь принял за отступление. Он немедленно позвал к себе военачальника Таксила, что в свое время не советовал Тиграну сражаться с Лукуллом.

— Посмотри, посмотри — громко кричал Тигран, гневно брызгая слюною в сторону Таксила. — Посмотри, как проворно бегут от меня твои "неодолимые" римские легионеры! Не их, ли ты советовал мне опасаться!?

— Именно их, государь — смиренно молвил ему в ответ воитель. — Блеск их щитов и вынутых из мешков шлемов говорят мне, что они не бегут, а идут в бой против всей твоей огромной армии.

В этот момент римляне нашли удобное место для переправы и стали переходить реку вброд. Поначалу, Тигран не поверил своим глазам. Он стал яростно протирать глаза, а когда убедился, что видит все не во сне, а наяву воскликнул: — Они пошли на нас!? Безумцы! — после чего приказал строить войско.

Свое левое крыло он доверил албанскому царю. Средину взял под свое командование, а правый край, где находилась тяжелая кавалерия, поручил руководить мидийскому владыке.

Перед тем как покинуть лагерь, Лукулл получил предостережение от жрецов. Гадатели напомнили полководцу, что этот день был несчастливым для римского оружия, так как в этот день германские варвары разгромили римское войско под командованием Цепиона.

Суеверный к датам римлянин много подумал бы перед тем, как принять ответственное решение, но прижатому к стене Лукуллу некуда было отступать. Внимательно выслушав речь жрецов, он тяжко вздохнул и, подняв к небу руки, горестно произнес: — Видимо, мне предначертано самой судьбой переделать это день из несчастливой для римлян даты в счастливую дату!

После чего надел на голову шлем и встал во главе войска рядом с главным орлом легионов, чтобы ни у кого не было сомнения, что полководец намерен отсиживаться за спинами своих солдат.

Перейдя через реку, он уверенно повел воинов на холм с плоской и широкой вершиной, на котором расположилась броненосная кавалерия Тиграна. Чтобы удержать конницу врага на месте до подхода римских когорт, Лукулл приказал бывшим в его распоряжении фракийским и галатским всадникам атаковать противостоявшим им мидийцев с боку.

Весь его расчет строился на то, что главное вооружение катафрактов состояло из тяжелых копей, которыми можно было действовать при атаке в лоб. При ударе в бок эти копья были бесполезны и закованные в тяжелые латы всадники были беззащитны перед ударами мечей кавалерии римлян.

Перед холмом, где находились мидийские конники, расположилась легкая пехота Тиграна. Едва две когорты под командованием Лукулла перебрались на неприятельский берег, они дружно принялись метать в римлян стрелы и камни.

К счастью для Лукулла, легкой пехоты врага в этом месте было мало, но и в малом числе, она могла нанести его когортам урон. Единственный способ свести эти потери к минимуму была стремительная атака врага, что и предпринял Луций Лициний. Закрывшись от вражеских стрел и камней щитами, римские легионеры быстро пробежали отделяющее их от врага пространство и обрушили свои коники на лучников и пращников царя Тиграна.

Увидев, что их стрелы и камни не смогли остановить противника, легкая пехота армянского царя в страхе разбежалась, благодаря чему когорты Лукулла, достигшие подножье холма смогли спокойно подняться по его склонам и атаковали катафрактов врага.

Все это время, полководец находился в первых рядах своих воинов, и едва поднявшись на холм, он встал на такое место, откуда его было, хорошо видно и закричал, обращаясь к солдатам: — Победа, римляне! Победа наша! После чего кинулся на врага, яростно разя всадников противника в бедра и голени — единственные части тела, которые не были закрыты броней.

Попавшие под двойной удар римской пехоты и кавалерии мидийские катафракты не выдержали их стремительного натиска и позорно бежали с поля боя. Из-за того, что мидийцы стояли на холме плотным строем и из-за своих тяжелых доспехов не могли быстро развернуться, при отступлении среди них возникла давка, немедленно переросшая в панику. Но даже те, кто смог отступить и покинуть холм не были свободны в своих действиях. За кавалерией расположились плотные ряды пехоты, которая спокойно ожидала, когда до неё дойдет очередь участвовать в сражении. И когда с холма на них поскакали тяжеловооруженные мидийцы, воины были застигнуты врасплох подобным развитием боя.

Вместо того чтобы разбежаться и дать дорогу бегущей кавалерии, они до последней минуты стояли как вкопанные, на своих местах и как зачарованные смотрели на катафрактов. Только когда кавалеристы врезались на полном скаку в их ряды и принялись безжалостно топтать собственных солдат, пехотинцы пришли в движение, но было уже поздно. С каждой минутой, с каждой секундой этого страшного побоища, армия Тиграна несла огромные потери, а противник при этом не наносил ни одного удара мечом или копьем.

Паника очень опасное явление, особенно для войск азиатских владык со слабой дисциплиной. Возникнув в одном месте, она подобно цунами, на все войско, сметая всех и вся со своего пути.

Нечто подобное произошло и с войском Тиграна, охваченное паникой оно позорно бежало с поля боя. При этом из-за густоты и тесноты рядов воинов, среди них началась страшная резня, остановить которую было невозможно никому из смертных.

Подобно своему тестю царю Митридату, армянский владыка бежал в числе первых, бросив свою огромную армию на произвол судьбы. В сопровождении нескольких спутников он скакал прочь от того, над кем ещё недавно так неосмотрительно смеялся.

Потом, после битвы, позабыв свои страхи и опасения, римляне гордо говорили, что им стыдно, от того, что они скрестили оружие с подобным сбродом. Столь горькое название было обусловлено из-за потерь, понесенных Тиграном в этом сражении. Со стороны армянского деспота ущерб исчислялся тысячами и тысячами, тогда как Лукулл потерял около трехсот человек.

Победители ещё только покинули поле битвы вместе с огромными трофеями, в числе которых оказалась царская диадема Тиграна, а вести о разгроме царя уже докатились до его столицы. Известие о победе Лукулла вызвало уныние и горе среди армян и тайную радость среди переселенных в Тигранокерт греков. Их было так много, что они подняли восстание, успев предупредить об этом Мурену.

В назначенное заговорщиками время римляне пошли на приступ стен армянской столицы и благодаря тому, что все внимание армян было сосредоточено на подавление бунта греков, легко взошли на крепостные стены, не встретив при этом какого-либо сопротивления. Желая как можно быстрее подавить выступление инородцев, командир гарнизона полностью оголили стены города.

За оказанную помощь при взятии Тигранокерта, Лукулл по-царски расплатился с греками и примкнувшими к ним арабами, ассирийцами и гордиенцами. Всем им была дарована свобода, сохранено их имущество, а также разрешено вернуться на родину. Кроме этого полководец снабдил их на дорогу деньгами из той части добычи, что была захвачена в царском дворце.

Этот ход снискал римскому полководцу не только любовь среди простого местного населения, но и среди царей, числившихся в союзниках Тиграна. Сразу после взятия Тигранокерта от него откололись арабы. Явившись в лагерь Лукулла, их предводители заявили себя друзьями римского полководца и предоставили в его распоряжение всю свою конницу.

Также на сторону Лукулла перешли и гордиенцы, чей царь Зарбиен давно находился в тайной переписке с Аппием. В знак своей признательности он прислал римлянам два миллиона медимов зерна, что было очень кстати для войска Лукулла.

Третьим царством отпала от Тиграна Адиабена, что находилась в Северной Месопотамии. Её правитель Монобаз поблагодарил Лукулла за освобождение его подданных и попросил помощи от парфян. Они недавно захватили Месопотамию с её двумя столицами Селевкией и Ктесифоном и теперь устремляли свои алчные взгляды на север.

Предложение Монобаза очень потешило самолюбие Лукулла. В душе он был не прочь совершить поход на парфов и подобно Александру Македонскому занять Вавилон, Сузы и Персию. Возникшая между парфянами междоусобица очень способствовала этому, но наличие за спиной недобитого и незамиренного Тиграна и Митридата, а также бедственное положение Рима, вынуждало полководца отказаться от этого.

Пока Лукулл раздавал подарки, восстанавливал справедливость и наслаждался искусством собранных Тиграном в своей столице актеров, армянский владыка вновь отошел от страха и горел желанием реванша.

Собрав под свои знамена в Артаксате иберийских копейщиков, мардийских лучников и мечников албанцев, Тигран намеривался напасть на Лукулла, который стоял лагерем под стенами Тигранокерта. Над римлянами нависла серьезная опасность, и её следовало немедленно устранить.

В отличие от своего противника, что усиленно накапливал силы и бездействовал, Лукулл немедленно выступил в поход, имея за своей спиной только славу и благосклонность бессмертных богов. Вкусившие сладость роскоши и богатства, его воины не горели желанием вновь идти в бой и рисковать своими жизнями. И только угроза потерять все эти блага, а также рассказы о тех сокровищах, что хранились в "Армянском Карфагене" — Артаксате, заставили солдат повиноваться своему полководцу.

И вновь два могучих войска встретились на берегах реки Арсании, чьи мутные воды разделили их друг от друга. И вновь численное превосходство было на стороне Тиграна, но теперь он не надсмехался над римлянами, а усиленно молился богам, прося их даровать ему победу.

Главную надежду армянский властелин возлагал на каппадокийскую конницу, по праву считавшуюся лучшей среди тех земель, что находились под властью Тиграна. Именно её царь выставил против римлян, что по приказу Лукулла начали переправляться на вражеский берег.

Перед началом битвы Лукулл велел принести жертвы богам и гаруспики дали благополучное предсказание для римлян. Немедленно слова жрецов стали достоянием всего римского войска, придав уверенности легионерам.

Из-за того, что воды реки местами доходили римлянам до уровня груди и быстрая переправа была невозможна, Лукулл был вынужден разбить свое и без того не очень большое войско на две части. Вместе с двенадцатью когортами он начал переправу, тогда как Мурена с остальными силами прикрывал его тыл. Из-за огромного числа врагов, Лукулл не исключал возможности удара в спину.

Возможно, такой маневр и мог даровать Тиграну победу, но армянский воитель почему-то позволил противнику спокойно перейти реку и построиться в боевой порядок. Скорее всего, это было связано с тем, что для каппадокийской конницы у реки было мало места, но подобное решение оказалось роковым для Тиграна. Едва когорты выстроили свои боевые ряды, они бросились в атаку на врага и, сойдясь с каппадокийскими всадниками, принялись крушить их.

Правды ради необходимо отметить, что чуть раньше каппадокийцев атаковала римская кавалерия, и они по сути дела оказались между двух огней. Видя повторение сценария предыдущей битвы, Тигран поспешил передать приказ иберийцам и албанцам атаковать римлян, используя свое численное превосходство. Однако низкая дисциплина, а также долгая передача приказа нарушила планы армянского царя.

Не успели гонцы донести приказ владыки до его солдат, как каппадокийцы обратились в бегство и принялись сметать с ног и топтать плотно стоявшие за ними ряды пехоты. Среди солдат возникла безудержная паника, и все войско армянского царя обратилось в бегство. Напуганные воины Тиграна бежали от одного вида и крика противника, даже не думая скрестить с ним свои мечи.

Преследование бегущего противника шло весь день и всю ночь. Римляне беспощадно рубили врагов до тех пор, пока руки их уже не могли держать оружие. Когда наступившее утро позволило увидеть и оценить всю картину прошедшей битвы, Лукулл и его окружение сильно удивились. Если в предыдущем сражением под ударами мечей римлян погибли и попали в плен в основном простые воины, то теперь среди погибших и пленных было много знатных и важных персон.

Так было опознано тело царя Атропатены Артоваза и двоих его сыновей, брата правителя Каппадокии Ариарата и знатного албанского вельможи Шарукна. Не менее знатные люди были и среди пленных, приведенных в палатку Лукулла его воинами. К одним римский полководец проявлял милость и отпускал на все четыре стороны, других приказывал держать в оковах, но первых было много, а вторых очень мало.

Одержав столь блистательную победу, Лукулл двинул свою армию к стенам Артаксата. При этом он вел воинов не столько из военной необходимости, сколько подталкиваемый своими солдатами. Несмотря на то, что после взятия Тигранокерта и разделения трофеев взятых на полях сражений каждый из солдат Лукулла получил почти две тысячи драхм, воины считали себя обделенными. И перед тем как покинуть лагерь, они взяли с Лукулла обещание отдать им на разграбление вторую столицу армянского царства.

Когда римляне подошли к Артаксате, армянского владыки там не было. По совету Митридата он ушел на север, где собирался отсидеться в надежде, что наступившая зима затруднит римлянам его преследование.

Узнав, что Тиграна в столице нет, Лукулл послал в город парламентеров с предложением сдаться, однако руководящий обороной брат Тиграна Гур и помогающий ему грек Каллимах ответили отказом. И если царский брат был уверен в неприступности стен Артаксата, то Каллимах боялся встречи с Лукуллом из страха за уничтожение Амисы.

Подавляющее большинство жителей второй столицы составляли армяне, и надеяться на восстание в крепости подобно восстанию в Тигранокерте не приходилось. По этой причине, Лукулл с самого первого дня приказал строить осадные башни, которые и помогли римлянам взять Артаксат.

Согласно местным легендам, выбрал место крепости и руководил её постройкой, злейший враг римского народа и республики Ганнибал Барка, отчего Артаксат получил прозвище "Армянский Карфаген". Так ли это или нет, но мало построить неприступную крепость, в ней должен быть и грамотный гарнизон, чего нельзя было сказать о защитниках Артаксата. Их профессионализм и военные навыки в значительной мере уступали римлянам, блестяще владевшим осадным искусством.

Придвинув к стенам крепости две осадные башни, они сначала забросали их защитников стрелами из скорпионов и катапульт, а потом, по перекидному мосту взошли на них и добили тех, кто ещё мог оказать им сопротивление. После этого римляне спустились со стен и открыли городские ворота, несмотря на яростное сопротивление армян.

Упрекая в плохих воинских качествах солдат царя Тиграна, следовало упрекнуть и их командиров. Растерявшись при виде осадных башен атакующих стены крепости, Гур и Каллимах не решились в этот критический момент, когда решалась судьба Артаксата снять и перебросит против римлян воинов с других участков обороны.

Выполняя ранее данное солдатам слово, Лукулл три дня не вступал в Артаксат, отдав город на разграбление своим воинам. Три дня римские легионеры грабили столицу армянского царства, набивая свои кошели и походные сумки деньгами, драгоценностями, богатой одеждой и ценной утварью.

Только на четвертый день Лукулл попал в разграбленный его воинами царский дворец и по своей привычке стал творить справедливость. Первым делом он захотел помочь грекам и другим народам, насильственно переселенных со своих родных мест Тиграном, но таких людей в Артаксат не оказалось. Опасаясь восстания инородцев, Гур приказал отправить в тюрьму и там убить всех переселенцев, что составляли малое число от населения столицы.

Когда Лукуллу доложили об этом, его охватил сильный гнев, но вся тяжесть его упала не на Гура, а на Каллимаха. Он справедливо полагал, что именно по его совету было совершено это преступление, и оказался прав. По этой причине, он сурово поговорил с царским братом, после чего милостиво отпустил его, сказав, что хочет мира между Римом и царем Тиграном.

Что касается Каллимаха, то диктатор приказал распять его на позорном кресте, несмотря на то, что грек клятвенно обещал показать Лукуллу место, где были спрятаны несметные сокровища.

Отпустив Гура, Лукулл полагал, что Тигран либо захочет прекратить войну и заключит мир, вернув себе все земли и обе столицы царства в обмен на голову Митридата, либо решит в третий раз испытать воинское счастье. Ради этого, следовало зимовать в Артаксат, но тут римский полководец получил коварный удар в спину от своих солдат.

Не проходило и дня, чтобы днем на сходках и вечером в своих палатках они не кричали бы, что не собираются зимовать в местах, где густые леса и ущелья, а также много болот и постоянная сырость. Ропот достиг таких высот, что воины кричали военным трибунам и самому полководцу, что их терпение на исходе, и они намерены уйти, оставив Лукулла одного вместе с его сокровищами.

Как не пытался Лукулл образумить своих воинов, говоря, что вместе с ними разделяет все невзгоды, что нужно потерпеть ещё чуть-чуть и война кончиться почетным миром, все было напрасно. Заевшиеся солдаты не желали ничего слышать и подобно Александру Великому, Лукулл был вынужден уступить.

Не дождавшись ответа Тиграна, он покинул Артаксат и через ещё не закрытый снегами перевал, увел войско через Тавр, в Мигдонию. В этой теплой и плодородной восточной части Месопотамии, у стен города Насибина, что в страхе сдался на милость несокрушимым римским легионам, Лукуллу решил перезимовать. Ветер удачи, что дул все время в его паруса пропал, и полководец был вынужден взять паузу.

Глава XI. Последние иды осени.

После разгрома отряда дезертиров, авторитет Юлия Цезаря поднялся не только среди жителей Тернии. Теперь они уже с большей охотой и уважением поглядывали в сторону молодого политика, прислушивались к его речам, читали его послания, чем несказанно радовали потомка Энея. Одно дело, когда люди соглашаются с тобой под страхом силы и совсем иное дело, когда они разделяют твои мысли и убеждения.

Добившись важных успехов в борьбе с дезертирами и создании собственного войска, Цезарь активно укреплял свои позиции среди простых горожан. Зрелища в виде гладиаторских боев на период войны были неуместны, а вот хлеб новый префект Тернии раздавал народу регулярно. Ради этого он пожертвовал причитающуюся ему часть добычи захваченной у дезертиров и влез в новые долги.

Не будучи откровенным альтруистом, Цезарь одной рукой кормя народ за свой счет, другой наполнял карман, из которой он черпал блага. По его распоряжению в городе был создан комитет, принимавший пожертвования для борьбы с противниками Тернии и Республики. В этот комитет средства поступали не только от горожан, но и от соседних поселений. Почувствовав крепкую руку нового префекта, они спешили заручиться его поддержкой на тот случай, если вдруг им понадобиться военная защита от дезертиров или разбойников.

Пользовался Цезарь уважением и в ближайших от Тернии городах Фламиниевой дороги. Известия о его победе породили городских магистратах бурные споры о продолжении признания над городами власти верховного правителя Италии. Ни один из городов, где проходили эти дебаты, местные власти не решились разорвать заключенные ранее договора, но сам факт подобных обсуждений говорил о многом.

Цезарь прекрасно видел, что своими смелыми действиями смог зародить сомнения в души людей и это давало неплохие шансы на продолжение борьбы. Однако для этого нужна было ещё одна громкая военная победа, которая доказывала, что победа Юлия над дезертирами — это не случайный успех, а логическая закономерность, порожденная правильными действиями нового префекта маленького городка. Что в Италии появилась сила способная наносить удары противникам римской республики, а не покорно склонять голову перед ними в отличие от других.

Божественный потомок жаждал новых возможностей укрепить свой авторитет и свое положение в Умбрии, но при этом он понимал, что в этом деле должен быть предельно осторожен. Должен выверить силу и точность своего удара, иначе в противном случае он мог легко превратиться из охотника в жертву.

Избежать этого, Цезарь мог при помощи двух факторов; крепкого, профессионального войска и хорошо поставленной разведки. После разгрома дезертиров Коклекса, проблема с войском худо-бедно решалась. Многие из тех, кто по тем или иным причинам покинули ряды римского войска, потянулись к Гаю Юлию, посчитав, что гарантированная синица в руках лучше журавлиной вольности, которая неизвестно чем могла закончиться.

Остро нуждаясь в мечах профессиональных воинов, Цезарь приказал принимать в свое воинство всех желающих, не задавая вопросы об их прошлом.

— Мне не интересно кем они были прежде и по каким причинам покинули ряды наших легионов. Мне важно, чтобы они смогли защитить Тернию от врага и помогли возродить республику — говорил Цезарь своим агитаторам, на чьи плечи была возложена вербовка солдат в создаваемую армию. — Обещайте им кров и стол, женщин и деньги. Все это они получат сразу, но в разумных пределах. Если будите обещать много, люди вам попросту не поверят и не пойдут за вами. Тем, кто не является римским гражданином, можете обещать гражданство. Тем, у кого нет земли, обещайте земельный надел в Италии или любой провинции Республики, но сразу оговаривайтесь, что землю и гражданство они получат после разгрома Спартака, не раньше. Обещайте многое, но не увлекайтесь и не впадайте в крайности, чтобы я потом не краснел за вас перед людьми.

Что касается разведки, она тоже налаживалась, но этот процесс имел свою специфику. Все те города, что располагались на Фламиневой дороге к югу от Тернии не очень охотно поддерживали контакты с мятежным городом, опасаясь карательных действий со стороны сидящих в Риме Астропея. Те же города, что находились к северу, занимали либо нейтральную позицию, либо охотно помогали Цезарю всем, чем могли, видя в нем надежду на возрождение Республики.

Именно они известили префекта о том, что по Фламиниевой дороги по направлению к Риму движется большой отряд медиоланских галлов под командованием Дукария. Это был один из галльских вождей, что появился в лагере Спартака сразу после падения Рима и признал власть верховного правителя Италии. Собрав отряд в две с половиной тысячи человек, он направлялся в Рим, а оттуда в Кампанию к Спартаку.

Наступила глубокая осень. День становился короче, и италийское солнце уже не согревало, потому отряд Дукария старался останавливаться на ночлег в городках и селениях. Только в исключительных случаях, галлы разбивали нечто подобие походного лагеря и всю ночь проводили у костров на своих походных тюках, так как не имели палаток.

Узнав о том, что префект Тернии отказывается признавать над собой власть верховного правителя, Дукарий пообещал вразумить неразумных жителей города, а голову бунтовщика и подстрекателя насадить на кол перед городскими воротами.

Численный перевес был на стороне вождя галлов, к тому же по дороге к нему прибилось около сотни дезертиров и жители городов горестно вздыхали, предвидя мучительную кончину Юлия Цезаря. Единственное, что они могли сделать, так это отправить к храброму префекту гонцов с предупреждением о грядущей опасности.

Узнав о приближении врага, Цезарь собрал воинский совет, на котором выступил Луций Постумий. Будучи центурионом, он сражался под знаменами Помпея ещё в Испании, а теперь возглавив войско Цезаря, стал легатом.

— Не может быть и речи о том, чтобы встретить врага в чистом поле у стен Тернии. Как бы, не были храбры и смелы наши воины, они не смогут противостоять тем тысячам, что ведет с собой Дукарий. Единственный способ разбить и уничтожить врага, напасть на него ночью, когда он встанет лагерем. Копать ров и сооружать вал галлы не будут, это не в их военных правилах и обычаях. Встав лагерем на ночлег, они обычно ставят палатки, разводят костры и выставляют усиленные караулы. За день галлы наверняка устанут и будут спать как убитые, и если внезапно напасть на них ночью, ударив с двух сторон, то мы сможем победить их — уверенно заявил Постумий и от его слов у собравшихся на совет людей радостно заблестели глаза и оживились лица.

— Но возле города нет удобных мест для внезапного нападения. Местность открытая и вражеские караулы наверняка заметят нас и поднимут тревогу — возразил Постумию Марк Антоний.

— Возле нашей Тернии действительно нет места для засады, однако оно есть в двух днях пути от города. Там есть удобное место для лагерной стоянки, и есть, где укрыться всему нашему отряду.

— Но почему ты считаешь, что галлы остановятся именно там, а не в другом месте? — резонно спросил легата Цезарь. — Мы не в том положении, чтобы строить свои боевые планы на предположениях и домыслах, которые могут привести нас к трагическому концу.

— Посуди сам, — откликнулся Постумий. — Кумия последнее место, где галлы смогут переночевать под крышей. Дальше им обязательно придется ночевать в открытом поле и лучшего места перед броском к Тернии им не найти.

— Два дня пути — это расстояние в случае неудачи лишит нас возможности укрыться за стенами города — подал голос военный трибун Гай Клавдий Теренций.

— Я считаю, что это к лучшему. Оказавшись в этих условиях, каждый солдат и центурион будет знать, что только от его твердости и отваги будет зависеть, его жизнь и его будущее! — решительно воскликнул Постумий и цезарь с ним согласился.

— Не сумев одержать победу за два дня пути от города, мы не сможем достойно защитить его под его стенами.

— Весь расчет строиться на том, что галлы обязательно остановятся в указанном тобой месте и, ударив по ним с двух сторон, мы разобьем врага. Но, что будет, если они не станут лагерем и продолжат движение, несмотря на наступающую ночь? Что мы будем делать в этом случае? — спросил Марк Антоний.

— Тогда мы нападем на них из засады и сделаем все, чтобы разгромить врага. Галлы будут усталые, и у нас будет возможность их разгромить.

— А, если нет? — откликнулся Теренций.

— Я верю в своих воинов — с достоинством ответил Постумий, но его слова не придали твердости военному трибуну.

— Надо обратиться за советом к жрецам — предложил Теренций и Цезарь с неохотой, последовал его совету, так как ни гаруспиков, ни авгуров в зарождаемом им войске не было. Не было даже священных кур и специально приставленного к ним жреца. По этой причине префект был вынужден обратиться за помощью к храмовым жрецам, отношения с которыми у него были откровенно натянутыми.

Стоит ли удивляться, что Цезарь получил от них предостерегающий ответ относительно своих военных планов. Не имея явных предзнаменований, которые можно было трактовать как отрицательную волю богов, жрецы сослались на приметы, записанные в специальные храмовые книги.

— Грядут последние осенние иды, которые никогда не были благоприятны для римского оружия. Никогда ни один из римских консулов, императоров и диктаторов не одерживали победы над врагами в это время года — предостерег Цезаря жрец Юноны, чем вызвал у него откровенную улыбку.

— Значит, следует изменить эту традицию и одержать победу над врагом — произнес Цезарь и утвердил план Постумия.

Получив одобрения предложенных им действий, легат не стал откладывать дело в долгий ящик и вечером того же дня воины покинули город, оставив в нем только одну манипулу.

Готовясь дать бой галлам, Луций Постумий к предстоящему сражению со всей тщательностью и основательностью. Прибыв к месту засады, он отвел воинов далеко от дороги, чтобы никто проходящий по ней мог заметить их присутствие. Расположив отряды за холмами, благо местность к этому располагала, легат строго настрого запретил солдатам разводить костры, дабы дым и огонь от них не выдали их врагу.

Двое суток просидели в засаде римляне, кутаясь в теплые плащи и питаясь хлебом, бобами и водой, в ожидании появления галлов. Сколько "теплых слов" было сказано в полголоса сначала в адрес противника, затем самого Постумия, особенно с наступлением ночей, но все это можно было смело отнести к желанию воинов поскорее решить дело битвой. Открытого ропота в войске не было и в этом, в определенной мере была заслуга и Юлия Цезаря. Префект не только вместе со всеми шел в походном строю, но и спал на земле, завернувшись в плащ и подложив под голову тюк с вещами.

Чтобы противник не смог застать засаду врасплох своим появлением, Постумий отправил в Кумию нескольких разведчиков, дав им для быстрого передвижения лошадей. Прошли ещё одни сутки и к началу следующего дня, в лагерь Цезаря прискакал сначала один, а потому и другой разведчик. Оба они выехали из Кумии на закате и скакали к цезарю всю ночь, чтобы сообщить о том, что к городу подошло войско галлов.

Городские власти приняли решение не оказывать им сопротивления, и предоставить союзникам верховного правителя кров и провиант. Решение было вполне разумным, учитывая численность незваных гостей, тогда как гарнизон города едва насчитывал ста человек.

Галл спокойно переночевали в Кумии, а после восхода солнца покинули город, не нанеся ему разрушений или каких-либо бесчинств. Дукарий четко придерживался наказов полученных от Спартака, а местные власти с легкостью списали убытки от постоя галлов в налоги, которые город должен был выплачивать верховному правителю.

За полчаса, перед тем как отряд галлов ступил на Фламиниеву дорогу, из города выехал ещё один разведчик Постумия. Отъехав от города и убедившись, что противник покинул Кумию, он резво поскакал во весь опор в лагерь Цезаря с известием, что враг на подходе.

Все трудности и мучения, что римляне перенесли в ожидания противника, окупились им сторицей. Галлы остановились именно там, где и предвидел Постумий и не стали возводить вал и строить частокол. Разведя костры, они расположились возле них и принялись жарить на огне мясо и согреваться вином.

С какой жадностью смотрели оголодавшие римляне на то, как едят и пьют их враги. У многих из них сводило желудки, но опытный легат Постумий сумел перевести слабость своих воинов в их силу.

— Смотрите, как пируют наши противники, не подозревая, что делают это в последний раз в своей жизни. Я молю богов, чтобы они как можно плотнее набили свои желудки, выпили как можно больше вина и заснули сладким сном. Потому что когда мы нападем на них, они не будут в состоянии защитить свои жизни, и мы перережем их как баранов — вещал легат и солдаты охотно его слушали и сразу вырастали в собственных глазах и теряя страх перед врагом.

Дождавшись появления противника, Постумий не спешил ударить по нему. Подобно опытному ловцу, он дождался, пока солдаты врага отойдут ко сну и в их лагере наступит относительная тишина, но и тогда легат не отдал приказа к атаке. Только когда выставленные у наружных костров часовые принялись клевать носом, воитель отдал приказ к нападению на вражеский лагерь.

Все произошло точно, так как и предсказывал легат. Ударив разом с двух сторон, римляне породили страшную панику в стане врага. Привыкшие чувствовать себя победителями и не опасавшиеся нападения, галлы были полностью захвачены врасплох. Оглушенные торжествующими криками, теряя в отсветах, разлетающихся во все стороны костров одного за другим товарищей, они никак не могли собраться и дать врагу достойный отпор.

Случись это днем, воины Дукария, несомненно, проявили бы все свои лучшие боевые качества, и победа наверняка была бы на их стороне. Однако этой ночью все было против них. Напавший противник яростно разил галлов направо и налево, энергично теснил ещё не проснувшихся от сна и отяжелевших от принятой пищи воинов. От этого один римский воин казался им десятком, а десятка — сотней.

Вождь галлов Дукарий не был сильным полководцем. Поднятый со своего походного ложа, он не раздумывая, бросился в бой, желая показать всем свою храбрость и отвагу, вместо того, чтобы сзывать к себе воинов. Создать из них крепкое ядро, опираясь на которое он смог бы переломить исход боя в свою пользу.

Голый по пояс, с легким щитом и длинным галльским мечом он бросился на врагов и стал отважно биться с ними. Могуч и прекрасен был Дукарий в своем последнем бою. Почти после каждого его удара мечом падал сраженный им противник. После каждого удара щитом, вражеский солдат отлетал от него на десяток шагов и долго ещё не мог подняться на ноги. Так силен был удар галльского вождя, но против метко брошенного в спину копья он оказался бессилен. Охваченный азартом боя, с удивлением смотрел он на острие копья вдруг вылезшего из его крепкой груди, а потом рухнул, успев перед этим сразить ещё одного римского воина.

Смерть вождя всегда приводит к панике и разгрому войска. Случилось это и с галлами. С громкими криками: — Дукарий мертв! Дукария убили! — бросились они в рассыпную, в ночную тьму кто куда, стремясь спасти свою жизнь от неизвестно чьих клинков и копий.

С радостью и ликованием встретил город победное возвращение Цезаря. Исполняя наказ своего легата, сказавшего — "чем больше мы их убьем, тем будет лучше" римляне не стремились взять в плен своих врагов. По этой причине префект Тернии не смог провести свой триумф, но он к этому и не стремился. С него было довольно головы Дукария, что была насажена на кол и воткнута перед воротами города, что были обращены на север.

Наступившие осенние иды укрепили и усилили авторитет Цезаря в Умбрии, чего нельзя было сказать о Торквате, чье племя гирпины вели свое происхождение от Ясона. Его в отличие от потомка Венеры, неудачи и горести преследовали с момента падения Капуи.

Когда столица Кампании сдалась на милость Спартака, претор италиков не пожелал находиться у стен Капуи ни одного дня, хотя назначенный им срок ещё не вышел.

— К чему ждать четыре дня, когда нас ждут в Самнии! — восклицал он в праведном гневе. — Может быть, именно эти дни станут поворотными в истории моего народа, кровью своих лучших представителей оплативших свое право на свободу!

Напрасно Спартак и другие командиры пытались доказать Торквату, что войску повстанцев ещё нужно пару или тройку дней пробыть в Капуи. Дабы довести начатое дело до конца и подписать союзный договор. Торкват ничего не хотел слушать и через день после сдачи Капуи он покинул лагерь повстанцев.

Покинул зло, нехорошо и при этом многие воины не хотели выполнять его приказ об уходе в Самнию, пока его не подтвердит сам Спартак. Столь высок был к этому моменту авторитет вождя восставших и вновь он проявил такт и удивительное терпение к очередной выходке Торквата, не желая допустить раскол среди своих соратников. Выйдя из своей палатки на главную площадь лагеря, он громко объявил италикам, что отправляет их вместе с претором в Самнию.

— Идите и принесите Самнии свободу и спокойствие. Освобождайте от рабства, но не допускайте при этом ненужного насилия и беззакония. Помните, что вы солдаты Спартака, врага всех угнетенных и обездоленных. Идите, мы присоединимся к вам через несколько дней.

С гордо поднятой головой покидал Торкват лагерь Спартак, радостный от того, что твердо следует идеям Крикса, Каста и Ганника о независимости Самнии. Полностью забыв при этом, как трагически заканчивались для вождей их уход. Словно какой-то рок неотвратимо наказывал раскольников за их гордыню и спешность. Не избежал этой трагической участи и Торкват, твердо веря в то, что к этому моменту ему уже ничего не может угрожать. Рок продолжал уверенно карать смутьянов италиков, даже в отсутствие римских легионов.

Получив "вольную" от Спартака, Торкват поспешил в Самнию, что переживала трудные дни разлада и раздоров.

Среди самнитских племен и раньше не было единства, благодаря чему римляне и смогли покорить столь воинственные и свободолюбивые племена. Среди городов и земель Самнитского союза всегда находились те, кто были недовольны остальными своими сородичами, готовые принять помощь римлян, чтобы возвыситься над другими. Подобное поведение всегда заканчивалось плачевно для италиков, но они упрямо не хотели делать нужных выводов из полученных уроков.

Последний кровавый урок им преподнес диктатор Сулла, когда вся Самния выступила против него с оружием в руках. Умело сыграв на разногласиях и недовольством части племенных вождей, Сулла пообещал полное прощение и почетный мир одним, если те уничтожат других. Поверив словам римского диктатора, самниты принялись яростно уничтожать друг друга, спеша жизнями своих соплеменников спасти свои жизни.

Итог этой трагедии был ясен и предсказуем. Когда оставшиеся в живых воины и вожди пришли к Сулле с кровавыми доказательствами своего предательства, тот приказал солдатам их разоружить и отправить в Рим. Там, все они были загнаны в цирк возле храма богини Беллоны, а затем в количестве семи тысяч были перерезаны как бараны на бойне.

Крик гибнущих под мечами людей стоял ужасно дикий. Заседавшие в храме сенаторы вскакивали с мест от страха, но это не помешало Сулле держать перед ними речь по поводу одержания победы над мерзавцами италиками.

После столь кровавого "прореживания" Самнии, местные города стали подобны селам, а села и вовсе пропали с лица земли. Этот факт позволил диктатору решить вопрос с земельными наделами для своих ветеранов, и он же стал камнем преткновением, когда встал вопрос о независимости Самнии. В некоторых местах этой мятежной провинции сулланские колонисты составляли большинство, в других около половины и только в Телесии их было большинство из-за заболоченности вокруг города земель.

Именно туда и двинул своих солдат Торкват, покинув окрестности Капуи. Он был полностью уверен, что местные жители встретят его с распростертыми объятиями и ошибся. Колонистов ветеранов там было мало, а те, кто был, уже прочно срослись с местными жителями благодаря римскому гражданству.

При появлении новоявленного освободителя, местные самниты выдали ему на суд наиболее одиозных переселенцев и этим ограничились, никаких переделов не произошло. Торкват простоял в Телесии три дня, после чего недовольный малым объемом "справедливости" покинул город и двинулся дальше. Впереди его ждали другие "угнетенные" города, а сзади поджимал Спартак. Подписав договор с Капуей и прочими городами Кампании союзный договор, он бросился вдогонку за Торкватом. Справедливо опасаясь, что тот может натворить громких дел.

Опасения Спартака полностью подтвердились, когда претор италиков пришел в городок Понину. Там переселенцев было подавляющее большинство и естественно, никто не спешил требовать у Торквата законной справедливости. Тогда, обозленный претор решил сам свершить правосудие, не дожидаясь, когда его об этом попросят угнетенные и обобранные самниты.

Рано утром, посланные им воины начали врываться в дома горожан и выгонять на улицу всех тех, кто не был самнитом. Когда все это было завершено, Торкват приказал им под страхом немедленной смерти покинуть город, а все имущество изгнанников было передано оставшимся самнитам.

Чтобы никто не мог нарушить его приказ, претор расставил возле городка посты, наказав солдатам убивать любого изгнанника, что попытаются тайно проникнуть обратно в город. Крик и плач стоял в окрестностях Понины, доставляя удовольствие Торквату, который называл их "справедливым воздаянием".

К огромному своему сожалению, претор не смог долго наслаждаться сотворенной справедливостью и через два дня он направился к столице Самнии Беневенту.

Там также как и в Понине было много переселенцев, но это не помешало горожанам бурно встретить Торквата у стен своего города. Подобная реакция очень обрадовала претора, посчитавшего, что все это время ему попадались "неправильные" самнитские города и поселения. На радостях Торкват провозгласил возрождение свободы и независимости Самнии и пригласил всех нуждающихся в справедливости к себе в лагерь. Несмотря на наступление эры свободы, претор чувствовал себя спокойнее в окружении своих солдат, а не в стенах Беневента.

К огромной радости Торквата, на следующий день, к нему в палатку пришло много людей жаждущих скорой справедливости. Среди них были старейшины племен, одетых в длинные самнитские плащи, как того требовал обычай для идущего искать справедливость человека. Волосы их были тщательно уложены и подвязаны специальными лентами. Каждого из старейшин сопровождало по одному юноши, чей плащ соответствовал своим цветом цвету ленты старейшины. Торкват наслаждался всей душой от подобной картины, но эта радость длилась не долго.

Очень быстро выяснилось, что главная причина справедливости земли, окружавшие Беневент, и каждый из старейшин заявлял, что его племя являются их исконным владельцем.

В начале, Торквату удавалось худо-бедно решать эти земельные вопросы, стараясь сделать это так, чтобы не обидеть никого из истцов. Однако чем значимее становились обращения, тем труднее ему приходилось и любое его решение порождало глухой ропот и неудовольствие среди тех, кто пришел за объявленной справедливостью.

Трудясь как пчела, ради благого дела претор италиков пропустил обед, а ряды истцов уменьшались как назло медленно. Солнце уже начало движение к горизонту, когда Торкват начал решать вопрос, кому следует отдать во владение одно богатое пастбище, на которое претендовали сразу трое соискателей правды.

Выслушав все стороны, Торкват объявил победителем в этом споре Турула, который по происхождению был гирпином. Хотел ли потомок Ясона помочь своему соплеменнику или это вышло чисто случайно, но этот факт не укрылся от внимания старейшины Пелитора относившегося к племени кавдинов. Недовольный решением Торквата он развязал свою головную ленту и громко заявил, что не признает над собой власти претора.

— Мы, потомки великого воителя Диомеда, всегда стояли выше любого племени самнитов и ты, Торкват, нам не указ! — воскликнул Пелитор, гневно потрясая руками.

Естественно почтенный старейшина Турул не мог спокойно пройти мимо прозвучавшего в сторону его рода оскорбления.

— Вы кавдины, всегда были предателями нашего союза, и первые покорились сначала этрускам, потом римлянам! Мы, потомки великого героя Ясона, убившего дракона и похитившего золотое руно выше вас и решение Торквата — единственно верное решение!

Видя, что дело приняло нежелательный оборот, Торкват приказал старейшинам покинуть его палатку. Турул, довольный принятым претором решением, покорился его приказу, тогда как Пелитор продолжал настаивать на своем, чем разозлил претора. Завязалась перебранка и тогда взбешенный "судья" приказал воинам выкинуть истца из палатки.

Несмотря на то, что старейшина по причине своего возраста уступал солдатам, он оказал им яростное сопротивление. Началась драка, в результате которой, получив удар тупым концом копья по голове, Пелитор упал на землю, обливаясь кровью. Старейшина был жив, но вид хлынувшей крови и жестокое обращение с ним воинов, побудило сопровождавшего его юношу к действию.

Принимая просителей, Торкват заставлял всех их входить к нему в палатку без оружия. Пелитор и его спутник полностью выполнили это условие, и у юноши не было ни меча, ни кинжала или прочего холодного оружия. Единственное, что могло сойти за него, был небольшой костяной шар, висевший на груди у молодого человека в качестве украшения. Не раздумывая ни секунды, в порыве гнева защитник родовой чести сорвал его с ленты и стремительным броском метнул его в Торквата.

Часто бывает так, что брошенный наугад камень или иной метательный снаряд летит точнее и лучше, чем, если бы его бросили тщательно прицелившись. Так было и на этот раз. Костяной шар угодил Торквату точно в висок и сраженный ударом претор рухнул как подкошенный.

Бросившиеся на юношу телохранители Торквата изрубили его мечами, но дело было уже сделано. От удара височная кость глубоко вдавилась внутрь головы неудачного творца справедливости. Он прожил три дня и умер за несколько часов до того, как к Беневенту подошла армия верховного правителя Италии Спартака. Таковы были последние иды осени, принесшие одним славу и победу, а другим внезапную смерть не на поле брани, а в судейском кресле.

Глава XII. Бегство к дальнему краю Республики.

Любой успех неизменно подвигает человека к тому, чтобы он развил и продолжил столь удачно начатое им дело. В след за этим просыпается законный аппетит и начинается построение далеко идущих планов. Нередко, все это приводит к возникновению головокружения от одержанного успеха, что легко может привести к пагубным последствиям как для начинателя, так и для его планов.

После разгрома войска Дукария, у Гая Юлия Цезаря этого опасного симптома не возникло. Прагматик до мозга костей, он не преувеличивал значимость одержанной победы, но при этом старался использовать её с максимальной для себя выгодой.

В этот момент он был подобен Спартаку, что в самом начале своего славного боевого пути разгромил войско претора Валерия Мессалы, после чего численность его воинства увеличилась в разы. Разбив Дукария, Цезарь также надеялся, что за короткое время ряды его войска пополняться новыми солдатами, но даровав успех в одном деле, госпожа Фортуна не торопилась помогать ему в другом.

Если после сражения у подножья Везувия, рабы и простые италики бежали к Спартаку днем и ночью со всех окраин Кампании и Апулии, благодаря чему он смог за короткие сроки создать целые легионы, то число добровольцев пришедших в стан Цезаря исчислялось десятками человек за неделю.

Агитаторы и вербовщики в армию защитников Республики старались изо всех сил по увеличению её рядов. Днем и ночью, в городах и селениях Умбрии и Этрурии они своими речами превозносили смелость и храбрость воинов Постумия победивших полчище дезертиров и галлов, но повторить успех Спартака им никак не удавалось. Их охотно слушали, поддерживали громкими криками и после каждого выступления ораторов находились люди изъявлявшие желание встать под знамена Цезаря, но все это не было так массово, как это было у Спартака.

При этом, необходимо упомянуть, что местные власти нисколько не запрещали агитаторам Цезаря вести свою работу в их городах и селениях. Не решаясь открыто перейти на сторону Гая Юлия, они закрывали глаза на действия его посланников, ловко маневрируя, таким образом, между двумя силами.

Одним словом движение вперед было, но не таким как того хотелось Цезарю и его окружению и это, решительным образом его не устраивало. В сопровождении вооруженной охраны игравших своеобразную роль ликторов, защитник Республики посетил несколько соседних от Тернии городов. Отправляясь в свой краткосрочный вояж, молодой префект очень жалел, что легат Постумий приказал своим воинам не брать пленных. Ах, как бы они сейчас пригодились Юлию Цезарю, пусть даже хотя бы два десятка человек. Их должно было прогнать под конвоем стражи перед конем префекта триумфатора и тем самым всколыхнуть в умах и душах римлян фантомные боли по недавнему славному могуществу.

Да, пленные были нужны, но за неимением их, Цезаря был вынужден уповать на свой талант оратора и на благосклонность великих богов, но к его огромному разочарованию, небожители были заняты иными делами, на необъятных просторах Ойкумены. Вернувшись, домой и, оценивая результаты своей поездки, Гай Юлий мрачно шутил, обращаясь к своей правой руке Марку Антонию: — Слава богам, что слушали, а не побили и не схватили.

— Ты, не прав, Цезарь — не соглашался с ним тот, — Люди радовались и ликовали от одержанной нами победы.

— Тогда почему они не присоединились к нам и вместе с нами не пошли в Тернию!? — сварливо интересовался обиженный префект. — Боятся нас объесть или не хотят признать нашу власть?

— Тебе прекрасны, известны причины их такого поведения — страх перед Спартаком и собственные мелкие интересы. Галлов Дукария для преодоления всего этого им мало.

— Значит для его преодоления, мы должны сначала разбить Публитора, потом Астропея, потом Спартака и только тогда они согласятся осчастливить нас своей компанией. Не слишком ли спокойная и главное беспроигрышная позиция, ты не находишь?

— Страх порожденный падением Рима — сильный страх. Для его преодоления нужно время, ибо разрушить легко и быстро, а создать долго и трудно. Главное люди поверили в твое дело и идут к нам. Думаю, за зиму мы наберем легион другой добровольцев, и тогда магистраты будут сговорчивее.

— Такой прогноз меня радует, но вот кто будет содержать на время зимы эти легионы? Я уже в таких долгах у знати Тернии, что больше денег в долг мне никто не даст, ни под какие проценты, а соседи не хотят помочь нам деньгами. Они, видите ли, издержались, снабжая галлов, а также откупаясь от дезертиров! — сокрушенно воскликнул Цезарь. — И говоря это, они смотрят мне в лицо честнейшими глазами! Какое лицемерие!!

— Ты можешь взять деньги в храмах Тернии — прервал его стенания Антоний. — Их там не так много, но они есть и наверняка помогут решить проблему содержания армии.

— И тем самым окончательно перессориться с местными жрецами? Нет. Они сейчас не самого лучшего о нас мнения, а когда мы запустим руку в их храмовые кладовые, то сразу станем для них злом, что равно рабам и Спартаку. Боюсь, идя по этому пути мы придем либо к новому заговору против нас, либо к всеобщему восстанию — горько пошутил Цезарь. — В любом случае жрецы не простят нам этого.

— Будет сила, простят — заверил Антоний Гая Юлия. — Жрецы хорошо плетут заговоры, но они полностью бессильны, когда им к горлу приставлен меч. Вспомни Суллу. Как были злы на него римские жрецы, когда он привел свои легионы к стенам Рима. Какие проклятья и угрозы сыпали они на его голову, а когда он захватил столицу, жрецы были вынуждены замолчать. А после того как Сулла вернулся из Азии и перебил всех несогласных с ним в Большом цирке, они языки проглотили, боясь попасть в проскрипционные списки — напомнил Антоний Цезарю не столь давние события из их жизни. — Будет сила, будет армия и значит, решать проблему с деньгами будет намного легче.

Гай Юлий замолчал, обдумывая слова своего боевого товарища, а когда вновь заговорил, то говорил он о деньгах как о решенном вопросе.

— Думаю, что лучше всего будет потрясти сундуки жрецов на праздновании Сатурналий. В городе будет много народа, особенно из окрестностей, где хорошо поработали дезертиры и прочие грабители. Приведем на праздник, своих воинов и мы и тогда жрецы будут очень сговорчивы.

— Полностью с тобой согласен, — живо откликнулся на его слова Антоний. — И поручи это дело Постумию, пусть на него обрушится главный гнев служителей божьих.

— И не стыдно тебе подставлять под это своего боевого товарища и командира? — засмеялся Цезарь.

— Не бойся, свою часть проклятий мы обязательно получим — успокоил его Антоний.

Так строили свои планы два беглеца из Рима, две неординарные личности, которым ещё много предстояло сделать в этой жизни. Однако всемогущая судьба безжалостной рукой внесла свои жесткие коррективы во все их намерения и приготовления.

Одержав победу над галлами Дукария, и Юлий Цезарь и его военный помощник Луций Постумий справедливо полагали, что у них в запасе есть два-три месяца зимы. В этот период в Италии, как правило, не воевали. Даже самый свирепый и непримиримый враг Рима Ганнибал уводил свое войско на "зимние квартиры". Стоять лагерем в поле было хлопотным и рискованным делом, но все расчеты защитников республики были перечеркнуты досадным стечением обстоятельств.

Первое обстоятельство в лице претора Публитора энергично приближалось к повороту с Эмилиевой дороги на Фламиниеву дорогу. Гордость толкала "усмирителя Севера" к тому, чтобы провести эту зимовку в Риме, пусть даже, если он наполовину разорен и разграблен. У Публитора были свои неоплаченные счета в отношении столицы бывшей римской республики.

Вторым обстоятельством, перешедшим дорогу планам Цезаря, был Астропей. Прошедший хорошую школу войны под знаменами Спартака, уроженец Фракии навсегда усвоил заповеди своего командира, который считал главным залогом успеха в войне — быстроту и разведку. Именно благодаря разведке, Астропей узнал о проворном и удачливом противнике осевшим в тихом провинциальном городке на Фламиниевой дороге. О его военных удачах в борьбе с дезертирами и галлами Дукария.

Не нужно было обладать особым военным талантом, чтобы понять, что за зиму префект Тернии окрепнет и превратиться в опасного противника. По этой причине Астропей решил как можно быстрее идти в поход против Цезаря, несмотря на приближающуюся зиму, с её снегами и морозами.

Чтобы усыпить бдительность противника, фракиец принялся распускать слухи о том, что он опасается нового нападения пиратов на Остию. Из-за чего перебросил на побережье большое число метательных машин захваченных в Риме и расположил в городке крепкий гарнизон. Для того чтобы нападение пиратов не застало Астропея врасплох, претор приказал дважды в день отправлять из Остии в Рим гонцов с докладами о положении дел в гавани.

С разведкой южного направления у защитников республики дело обстояло далеко не так хорошо как того им хотелось, и разгадать коварные намерения врага, они не смогли. Успокоенные известиями о том, что Астропей ждет нападения пиратов, они с головой ушли в решение проблем по созданию армии.

После того, как следуя совету Антония, Гай Юлий конфисковал храмовую казну в Тернии и нескольких соседних городков, опираясь на мечи своих воинов, дела префекта заметно пошли в гору. Имея на руках нужное количество денег, он немедленно загрузил работой местные кузни и мастерские, которые усиленно принялись ковать мечи, наконечники копий, стрел и прочее вооружение.

Вместе с этим на помощь Юлию Цезарю пришла природа. Многие из дезертиров до поры до времени скрывавшиеся в лесах и селениях в связи с наступлением зимы решили встать под знамена защитников Республики.

— К чему испытывать Фортуну и ждать милости от селян и их хозяев, когда у Цезаря платят жалование, кормят и дают кров? Пойдем, переждем зиму, а там посмотрим. Уйти мы всегда сможем — так рассуждали бывшие легионеры, и ноги сами несли их по направлению к Тернии.

Сочетание денег и зимних холодов позволило Цезарю и Постумию довести численность своего войска почти до легиона.

— Все прекрасно, — говорил Постумий префекту. — К Сатурналии, у нас точно будет легион, а к мартовским идам наверняка появиться и второй. Нужно только не снижать активность по вербовке новобранцев из-за зимних холодов и не давать легионерам засиживаться в казармах, тренируя их до седьмого пота.

Цезарь был полностью согласен с мнением своего легата. Два легиона — это серьезная сила, опираясь на которую можно было многое сделать в следующем году в деле восстановления Республики. На военном совете шло активное обсуждение стратегии будущего лета. Постумий стоял на том, что с наступлением тепла их армии придется покинуть Тернию из-за опасной близости Рима.

— Терния сыграла свою роль как точка опоры в деле создания армии. Дальше оставаться в ней бессмысленно и даже опасно. Во второй половине марта мы должны покинуть город и двинуться в Умбрию, Этрурию и Цизпаданскую Галлию, где осталось много сторонников Республики. Города вряд ли захотят открыто примкнуть к нам, но по большому счету это нам и не особо нужно. Главное люди и деньги на борьбу со Спартаком.

— И скорейшего освобождения Рима! — эмоционально добавил Гай Юлий. — Пусть он будет разорен и разрушен, но его значение в деле восстановления Республики трудно представить. Столица нашего государства как можно быстрее должна быть очищена от восставших рабов и гладиаторов!

— Рим обязательно будет освобожден, но не раньше, чем для этого будут созданы все необходимые условия. В противном случае, мы рискуем все потерять в двух шагах от победы.

— Значит, ты не намерен давать Спартаку генерального сражения? — моментально уточнил Марк Антоний.

— Армия Метелла рассеяна, Лукулл прочно завяз в Азии и неизвестно когда из неё вернется. Митридат и Тигран, серьезные соперники и для победы над ними нужно время.

Я также как и все вы, молю бессмертных богов о том, чтобы это случилось как можно скорее, но раньше следующего лета ждать Лукулла не придется. Поэтому нам придется рассчитывать только на свои силы, а это исключает решающего сражения со Спартаком.

— Предлагаешь бегать от него по горам и пытаться бить его армию по частям. Я тебя правильно понимаю? — спросил новоиспеченный претор. Желая иметь в зарождающейся армии весомый противовес Постумию, Цезарь присвоил Антонию это звание сразу после побед над галлами, в знак того, что он принимал личное участие в сражении.

— Правильно, — подтвердил легат, — и я не вижу в этом ничего зазорного для римлян. Спартак, благодаря этой тактике, одержал победу над превосходящим его по силе Помпеем, почему и нам не прибегнуть к её помощи.

— И терпеть его власть в Италии неизвестно, сколько времени? Я считаю, что нам следует генеральное сражение Спартаку сразу, как это станет возможно, не откладывая это дело в долгий ящик — потребовал Цезарь.

— Чтобы это время как можно быстрее настало, одну из вас придется отправиться в Нарбонскую Галлию и убедить засевший в Массилии сенат отправить к нам в помощь легионы Метелла. Думаю, что ехать нужно тебе, Цезарь.

— Почему именно мне, а не Марку Антонию или Лукреция Тулла? Чтобы меньше доставал тебя своими замечаниями? — открыто спросил легата Юлий.

— Антоний и Тулл хорошие командиры и лучших кандидатов на должности командиров легионов я не вижу, да и толку от них в Массалии будет мало. Там своих преторов и легатов хватает с избытком. Ты в отличие от них политик и тебе легче будет найти общий язык с сенаторами и убедить их помочь нам.

— Ты мягко стелешь, хваля мои политические способности, Луций Постумий и это мне подозрительно — покачал головой префект.

— У тебя практически на пустом месте получилось в Тернии, почему не должно получиться в Массалии, куда ты поедешь с солидным багажом дел? — резонно спросил Постумий. — Если ты отправишься сразу после Сатурналий, у тебя будет масса времени убедить сенаторов действовать, а если они откажут, то ты успеешь вернуться с добровольцами. Таких наверняка будет много.

— Я смотрю, ты все за нас продумал и не оставляешь нам выбора.

— Кто может принудить тебя ехать за море? — легат с лукавым удивлением поднял вверх руки. — Если не хочешь, пошли туда кого-нибудь другого или совсем никого не посылай. Ты в праве, принять любое решение.

— Хитрый, ход. Сначала показал всю важность возвращения в Италию легионов Метелла, а потом, великодушно позволяешь отдать это дело, кому угодно, подразумевая под этим его провал.

— Решать тебе и только тебе.

— Вопрос важный и потому не стоит с ним торопиться, до Сатурналий — отрезал Цезарь и триумвиры перешли к обсуждению иных дел и вопросов.

Таковы были их планы и надежды, когда в Тернию на взмыленном коне прискакал тревожный гонец с севера и сообщил, что с Эмилиевой дороги на дорогу Фламиния повернуло большое войско под знаменами Спартака. Командует ими галл Брадон и все говорит о том, что они откололись от армии Публитора. Прошло два дня, но вслед за ними никто не прошел, значит — это не авангард.

Расколы между соратниками Спартака были и прежде и не один раз. Поэтому Цезарь и Постумий охотно согласились с подобным предположением, и сразу возникло предложение напасть и уничтожить бунтовщиков.

— Сами бессмертные боги посылают их под наши мечи, — уверенно заявил Антоний, — гонец уверяет, что их меньше легиона и значит численный перевес на нашей стороне.

— Не следует забывать о том, что они могут превосходить наших воинов выучкой и опытом — осадил претора Постумий.

— Значит, ты советуешь нам их пропустить!? — в один голос воскликнули римляне.

— Нет. Бить их нам надо однозначно, но бить там, где это будет выгодно нам и невыгодно им — легат быстро прикинул в уме, а затем радостно сообщил, — есть одно подходящее место, но чтобы успеть, мы должны завтра выступить в поход.

Утром следующего дня, войска покидали Тернию. Покидали весело и радостно, в приподнятом настроении, грустя только о том, что из-за столь неожиданно появившегося врага, они не смогут принять участие в Сатурналии.

Мало кто воинов, подозревал о том, что почти всем им не суждено, будет вернуться обратно. Вновь обнять друзей и близких, что с торжественными лицами провожали их на борьбу с врагом, выкрикивая различные напутствия, что обычно кричат солдатам идущим защищать свое отечество.

Полностью сосредоточенные на проводах и скорой битвой армии Цезаря и Постумия с проклятой рабской напастью, горожане Тернии и думать не могли, что ровно через сутки, эта напасть в лице Астропея появиться у южных городских ворот.

Умело усыпив бдительность противника, фракийский претор обрушился ему на голову как снег на голову, совершив стремительный марш-бросок. Изумленные тернийцы во все глаза смотрели на огромное войско спартаковцев, что огромным морем разлилось вокруг стен маленького городка. Были в нем и пешие и конные, и каждому было понятно, что противостоять этой силе, городская манипула никак не сможет.

Единственная надежда была на то чтобы послать гонца в след ушедшим из города войскам, но конные разъезды спартаковцев, что прочными клещами охватили город, делало это невозможным.

Не желая зря терять время, Астропей незамедлительно направил к стенам города глашатая с требованием сдаться открыть ворота. Взамен претор обещал горожанам полное прощение прежних грехов и соглашался подписать от имени верховного правителя союзный договор с Терни. В противном случае, Астропей грозился разрушить город, а жителей продать в рабство и давал горожанам сроку до заката.

Учитывая, что зимний вечер наступает очень рано, время на раздумье у отцов города было не очень много и тут, в полной красе проявилась их человеческая сущность, а точнее сказать слабость. Для многих знатных горожан Тернии Юлий Цезарь был чужим, как и его идеи о возрождении Римской Республики. Нет, они были совсем не против, вернуться под сильную и твердую руку Рима, благо это сулило им спокойствие и защиту, но они хотели, чтобы "черную работу" за них сделал кто-то другой.

По этой причине разумное благоразумие взяло вверх и подавляющим большинством, магистрат проголосовал за капитуляцию, мотивируя принятое им решение заботой о жизнях горожан. Не обошлось, конечно, без досадных накладок. Два десятка солдат, что несли караул на южных воротах, отказались выполнять решение магистрата.

— У нас один командир, Луций Постумий и он приказал нам защищать ворота от врага, а не открывать их перед ним — кричали караульные глашатаю, что был прислан к ним магистратом. Решение солдат поддержали простые горожане и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в дело не вмешался Гай Юлий Пизон. Тайный сторонник Афрания Бура он, не раздумывая, приказал применить силу к взбунтовавшимся караульным, заставив их кровью заплатить за свои принципы.

Под гневное улюлюканье толпы солдаты Пизона торопливо открыли ворота Тернии перед спартаковцами, терпеливо дожидавшимися окончания срока ультиматума.

Отправляя глашатая с требованием о сдачи, Астропей испытывал подлое чувство нарушить данное слово и предать мятежный город огню и мечу. Мало ли было подобных прецедентов, когда победители не сдерживали своих обещаний? Поди докажи потом свою правоту, но видя, с какой торопливостью, открывают солдаты противника ворота своего города перед его войском. С каким страхом они смотрят на горожан, он решительно отказался от лукавой мысли и удержал своих центурионов рвущихся в бой.

— На никак нельзя упускать такой удачный момент предательства идеалов республики мужами этой самой республики. Надо сделать так, чтобы вся Италия узнала о правильном выборе магистрата Тернии между смертью за идеалы и спокойной жизнью. Тогда в каждом таком мятежном городке будут те, кто откроет нам ворота своего города — участливо пояснил Астропей своему помощнику Драго.

— Смотрю я на тебя, претор и вижу, что ты из командира начинаешь превращаться в политика — вздохнул старый центурион, для которого "политика" была ругательным словом.

— Что делать? я выполняю наказ Спартака и только — лукаво ответил Астропей, не желая признавать правоту помощника.

А тем временем, Цезарь, Антоний и Постумий быстро и решительно шли навстречу своей смерти. Брадон действительно в пух, и прах разругался с Публитором, чье самомнение и болезнь окончательно испортило его характер. Италик считал, что замирение севера Италии и устранение Метелла уравнивало его со Спартаком. По этой причине заключая союзные договора с городами Италии, он приказывал писать не одного верховного правителя, а двух; себя и Спартака.

Из-за долго незаживающей раны, Публитор не мог ехать верхом на коне, и был вынужден передвигаться на повозке. И как бы, не были хороши римские дороги, тряска давала о себе знать. Именно этим и объяснялся трехдневный разрыв в движении между войском Брадона и армией Публитора.

Полностью положившись на опыт и талант Постумия, Цезарь не стал давать легату советы, где лучше встретить врагов.

— Он лучше нас всех знает всю дорогу до Арминии, и я верю, что он выберет лучшее место для битвы — говорил он Марку Антонию, когда тот принимался высказывать свои соображения по этому поводу. Видя, как уверенно расставляет легат свои когорты, как разбивает войска на правый и левый фланг, Цезарь был полностью уверен, что римляне обязательно разобьют врага в грядущем сражении.

Постумий не оплошал с выбором засады против Дукария, не ошибся он и с выбором места для боя с Брадоном. Когда римляне и спартаковцы сошлись лицом к лицу, все преимущества были на стороне защитников республики. Воины противника шли походной колонной, тогда как римляне ждали их в развернутых боевых порядках.

Первыми под удар воинов Постумия попала головная когорта. Попав под удар превосходящих сил римлян, она полностью полегла под их ударами, что вызвало бурю радости среди воинов Постумия. Охваченные азартом боя они в куски изрубили воинов противника и, не останавливаясь ни на минуту, навалились на следующую спартаковскую когорту.

Находясь на правом краю легиона, Цезарь и Антоний бурно радовались успехам своих воинов и приободряли их громкими криками. Увлеченные радостью первой победы, они не видели того, что видел командовавший левым краем легат Постумий. С первых минут боя ему стало ясно, что противостоящий римлянам враг опытен и силен. Попавшая под сокрушительный удар римлян когорта не обратилась в бегство, до последнего билась в невыгодных для себя условиях. Командовавшие ею центурионы сделали все, чтобы дать идущим за ними воинам возможность развернуться в боевой порядок.

Как римляне не наседали на вторую когорту, они так и не сумели обратить её в бегство или уничтожить также как первую. Потрепанная, поредевшая, она влилась в общий строй спартаковцев и уверенно продолжила битву.

Сделав столь неприятные для себя открытия, легат не утратил присутствия духа и веру в победу. Численное превосходство было на стороне римлян, и они могли произвести фланговый охват противника, связав боем его центр. Подобное действие напрашивалось само собой и, убедившись, что за спиной неприятеля нет резервов, Постумий начал перестроение войск.

Передача команд у римлян была хорошо отлажена и потому, передача приказа не заняло много времени. Задние ряды когорт пришли в движение и, увеличив ширину передних рядов, римляне приступили к охвату противника. Наблюдателю со стороны могло показаться, что спартаковцы обречены на поражение. Уж слишком слажено действовали правые и левые крылья, но сидевшего на коне Постумия все это не радовало. Имевшим численный перевес над врагом римлянам явно не хватало умения и опыта, чем в полной мере обладал противник. Скованные железной дисциплиной, спартаковцы уверенно бились с врагом в невыгодных для себя условиях и не собирались отступать.

Минута шла за минутой, но римляне никак не могли переломить ход сражения в свою пользу. Противник также как и Постумий увидел их слабое место и всеми силами сопротивлялся, надеясь, что понесенные потери заставят легата отступить.

Расчет Брадона оказался верным. Не добившись успеха, Постумий действительно приказал отступить, но только затем, чтобы перегруппировав войска вновь ударить по врагу. Сократив глубину построения когорт, легат добился двойного превосходства на своем левом фланге и стал яростно теснить спартаковцев.

Как бы опытны не были воины Брадона, как бы, не подбадривали их центурионы и сам вождь, пришедший лично биться с врагом, они не могли остановить натиск римлян. Ведомые Постумием они давили и давили на противника и призрак победы, уже все отчетливее вставал за их спинами.

— Победа! — кричал Лукреций Тулл, ведя в бой правое крыло римского войска.

— Победа! — вторил ему Марк Антоний, чье высокое положение не позволяло лично принять участие в схватке.

Радовался с ними и Цезарь, и эта радость отгоняла прочь тяжелые думы вызванные сном, что приснился ему перед битвой. Ему привиделась его мать, которая истекая кровью из многочисленных ран, пыталась защитить своего сына от мечей невидимых убийц. Проснувшись, Гай Юлий счел свой сон дурным предзнаменованием, но в войске по-прежнему не было настоящих жрецов. Гаруспик, которого прислали из соседнего города, дал откровенно размытое толкование внутренностям принесенных в жертву животных, на что Марк Антоний с солдатской прямотой сказал, что смог бы гадать ничуть не хуже жреца.

Предчувствия не обманули Гая Юлия. Когда всем казалось, что до победы уже рукой подать, как за спиной римлян взревели боевые трубы, а вслед за ними по ним ударила кавалерия под знаменами Спартака.

Одной стремительной и быстрой атаки хватило для того, чтобы остановить наступление левого края римского войска. Пронесясь подобно смерчу или урагану, спартаковская кавалерия ударила точно в то место, где находился Постумий. Один из всадников противника ранил легата копьем в бедро, отчего тот должен был покинуть коня и драться пешим.

Общими усилиями римлянам удалось отбить атаку кавалерии противника, потеснить её, но вслед за ней в бой вступила пехота Астропея и защитники республики оказались прочно зажатыми между молотом и наковальней. Ничто не могло спасти римлян от разгрома и все зависело от того, как быстро спартаковцы сомкнут свои ряды с воинами Брадона.

У Юлия Цезаря и Марка Антония были хорошие кони, которые и спасли римлян от гибели. Подобно ветру несли они своих всадников прочь с поля боя, где под мечами спартаковцев погибли все, кто поверил им и пошел защищать павшую Республику. Погиб Постумий, погиб Тулл, что до последнего вздоха бился с врагами и пал пронзенный копьями врагов.

Славные кони унесли своих всадников и от погони, что бросилась им вослед и принялась яростно колоть и рубить пеших беглецов, застилавших им путь. Сколько было убито и затоптано в тот день римлян знают только боги, но вернувшиеся из погони всадники были забрызганы кровью с ног до головы.

Резвые и выносливые кони помогли беглецам быстро затеряться среди горных отрогов и склонов Апеннин, и благополучно миновать Тернию, где их ждали многочисленные недоброжелатели. Заочно вынесшие римским бунтарям, свергнувшим законную власть города смертный приговор, с отсечением головы.

Благодаря тому, что к седлу коня Марка Антония была прилажена поклажа с походной казной, беглецам и их немногочисленные спутники не сильно бедствовали все то время, что пробирались на запад. Стараясь держаться в стороне от больших дорог, не останавливаясь на ночлег в селениях или дорожных тавернах, они благополучно достигли берега Тирренского моря в районе небольшого этрусского городка Тарквинии.

Усталые и измученные они мало походили на тех людей, что ещё недавно вели за собой в бой воинов, но трудности и невзгоды не сломили дух римских беглецов. Ещё в первый день скитания по горам, оба они дали клятву верховному властителю небес Юпитеру продолжить борьбу со Спартаком, несмотря на постигшую их неудачу.

— Нужно пробираться в Галлию и поднимать осевшие там легионы Метелла. Другого выхода у нас просто нет. Только опираясь на них, можно будет одолеть врага — говорил Антоний, проводя рукой по отросшей за время скитания бороде. Она здорово изменила его вид, не позволяя постороннему лицу узнать во всаднике префекта Терни, за голову которого была назначена награда.

— Согласен, — вторил ему Цезарь. — Когда вернется Лукулл неизвестно и вся надежда на Галлию. Главное суметь убедить местный сенат начать действовать, а не ждать когда к ним придет Спартак.

Богиня Венера вновь охранила своего потомка. Беглецам удалось найти корабль, капитан которого согласился доставить их до берегов Корсики. Желая набить цену, он принялся рассказывать о трудностях плавания в зимнее время, но эта уловка не сработала. Могучий Марк Антоний покровительственно хлопнул моряка по плечу и покровительственно изрек: — Не бойся, с тобой будет плыть сам Цезарь!

Глава XIII. Время ожиданий.

Сатурналии был самым любимым и радостным праздником в Римской Республике. За время его проведения, а шел он ровно неделю, начиная с 17 декабря, всякое деление между теми, кто принимал участие в празднике, отменялось. Богатые накрывали праздничные столы для бедных, рабы подобно свободным людям надевали на себя тоги и покрывали головы войлочными шапками. Кроме этого, они имели право садиться за один стол со своими хозяевами, а те прислужничали им, подавая праздничное угощение.

Города Республики в эти дни так сильно наполнялись веселием и разгульной радостью, что любившие тишину люди старались на это время уехать загород, где впрочем, тоже гуляли, но не с тем размахом. Одним словом вся Италия с большим нетерпением ждали Сатурналии целый год, чтобы утопить в его праздном веселье все накопившиеся за это время невзгоды и печали.

Находившийся в столице Самнии Спартак давно мог покинуть Беневент и двинуться в Апулию, чтобы привести к присяге верности верховному правителю Италии последние очаги сопротивления республики — Тарент и Брундизий. Однако по ряду причин вождь восставших не спешил этого делать.

Во-первых, со стороны Калабрии на север победным маршем шли войска ведомые галлом Амбиориксом. Неукротимый галл, переправившись через Мессинский пролив, уверенно продвигался от города к городу, заставляя местные власти присягать на верность своему вождю. После триумфального успеха спартаковского десанта на Сицилию, ни один город Калабрии и Лукании не рискнул открыто выступить против победителя претора Вереса. Едва только воины Амбиорикса появлялись у городских ворот, там их уже ждали торжественные делегации, состоящие из "отцов города", готовые стать союзниками великого Спартака.

Что касается претора Менандра, то с частью войск он остался в Этне, дабы помочь местным рабам создать полноценную армию на случай появления легионов Луция Лукулла, Квинта Метелла или африканского проконсула Квинта Юния Блеза. Последний, сумел полностью подчинить себе не только Карфаген, но и Нумедию и, учитывая, то расстояние, что отделяло Африку от Сицилии, являлся серьезным противником.

С первых дней после победы над римским наместником, у Менандра сложились хорошие отношения с предводителем сицилийских рабов Гигином, с радостью, признавшим себя союзником верховного правителя Италии. Менандр прилагал героические усилия, чтобы превратить отряды рабов в армию по римскому подобию, но на все требовалось время.

Второй причиной сидения Спартака в столице Самнии заключалась в необходимости нивелировать все те проблемы, что создал за свое короткое, но бурное правление покойный Торкват. Умелый и осторожный политик, верховный правитель Италии постарался найти приемлемое для всех вовлеченных в конфликт сторон решение, сохранив при этом собственное лицо.

Спартак не заискивал и не стремился угодить вождям и старейшинам самнитов, а также тем кто представлял интересы того или иного города и поселения. Придя к стенам Беневента, Спартак заявил, что двери его лагеря открыты для всех и каждого жителя Самнии, желающего обрести справедливость. Независимо от того какое у него дело: личное или общественное. Ведь именно ради этого он и пришел сюда.

Верховный правитель Италии действительно радушно принимал любого просителя. Он был добр и внимателен к каждому. Кто переступил порог его палатки. Он внимательно слушал человека, спрашивал и уточнял, желая лучше понять представленную на его суд проблему. Голос его звучал уважительно, но при этом человек четко ощущал дистанцию между собой и верховным правителем, прекрасно понимая, перед кем он находится.

Сделано это было столь хорошо и грамотно, что когда Спартак объявлял свое решение, этот момент мало кто хотел спорить с ним, даже если проситель получал не все то, о чем он просил. Столь убедителен был вид вождя и непререкаем его голос.

Пользуясь тем, что Самния так и не представила ему единых вождей, верховный правитель мог лавировать и пытаться решить важные вопросы в удобной для себя форме разумного компромисса.

Так согласившись на то, чтобы местные власти сами определяли, кто из осужденных в рабство достоин свободы, а кто нет, Спартак твердо стоял на том, чтобы убийцы, разбойники и насильники продолжали числиться рабами.

— Подобные люди не достойны свободы, независимо от своей национальной принадлежности. Мои воины не поймут меня, если я соглашусь уравнять эту категорию лиц с теми честными людьми, за свободу которых они с оружием в руках боролись против римских легионов. Это обесценит и опорочит пролитую ими кровь — говорил Спартак, и никто не смог найти достойный контраргумент.

В отношении хозяев и их рабов, то верховный правитель подтвердил, что каждый живущий в Италии человек свободен, но при этом, он категорически запретил убивать хозяев, если тот достойно обращался со своими рабами. Оставив на потом, юридическое оформление отношений хозяев и рабов, Спартак предложил такую форму их сосуществования, по которой, обретя свободу, бывший раб продолжал трудиться у бывшего господина за еду или деньги.

Во многих случаях подобный компромисс не в полной мере отвечал чаяниям и надеждам обоих сторон, но они соглашались подождать наступления мира в Италии. Понимая, что в нынешних условиях худой мир лучше доброй ссоры.

Что касалось земельного вопроса между самнитами и римскими переселенцам, то он также был отложен до лучших времен. Спартак предложил до окончания военных действий оставить все как есть, за исключением тех случаев, когда конфликт интересов зашел слишком далеко и требовал своего скорейшего разрешения. Здесь вождь старался руководствоваться логикой и смыслом, а не чувствами и предпочтениями.

Таким образом, большинство принятых Спартаком решений зиждились на разумном компромиссе, подкрепленным его личным присутствием. И вот, чтобы этот компромисс был как можно крепче и прочнее, Спартак решил подольше задержаться в столице Самнии и наступление Сатурналии были как нельзя кстати.

При проведении праздников, часто знатные люди брали на себя часть денежных расходов. Следуя этому благородному примеру, вождь восставших рабов и гладиаторов не остался в стороне. Узнав у магистрата Беневента общую сумму расходов необходимых для организации и проведения праздника, он вызвал себе казначея Диона и приказал покрыть большую часть этих расходов. Чем вызвал бурную радость у членов магистрата, усиленно ломающих голову над вопросом, где достать нужное количество денег.

Стоит ли говорить, что праздник удался на славу. Удался не потому, что благодаря щедрости Спартака, местные власти обильно заставили едой и питьем все праздничное столы, что расположились на городских улицах и площадях у храмов. Удался потому, что впервые за долгие три года в этих измученных и обескровленных войной местах наконец-то воцарился мир. Точнее сказать это некое подобие мира, но уставшие от постоянной угрозы смерти и разорения люди были рады и этому.

По лугам и лесам Самнии не маршировали враждующие между собой армии. Не гремели битвы, в которых сотни и тысяч людей гибли, яростно уничтожая друг друга. Рабы не составляли заговор, не жгли поместья своих хозяев и не убивали виноватого и безвинного.

Конечно, до полного спокойствия Самнии, как и всей Италии было далеко. То там, то тут появлялись отряды разбойников и дезертиров, грабивших простых людей по праву сильного, но с приходом Спартака они разом присмирели и затаились. Впервые у людей появилась хрупкая надежда на мир и лучшую долю и эти ожидания они хотели укрепить во время празднования Сатурналий.

Ничто человеческое не было чуждо и верховному правителю Италии. Вместе со своими командирами, он принял активное участие в последнем празднике уходящего года, даровавшего спартаковцам победу над своим главным врагом — рабовладельческим Римом. Честно отстояв официальную часть праздника, состоящую из песнопений в честь бога Сатурна, молитвами и приношением искупительной жертвы в храме Согласия ради дарования Самнии и Италии мира и спокойствия, он отправился по улицам Беневента уставленным праздничными столами.

Сменив праздничные тоги на простые одеяния, Спартак вместе с преторами и телохранителями смело окунулся в праздное веселье, на время которого все были равны между собой.

Вместе со Спартаком приняла участие в празднике и римлянка Фабия, получившая к этому моменту статус жены верховного вождя. Сама женщина не требовала от своего высокого покровителя никакого официального титула, но он сам предложил ей узаконить их длительные близкие отношения. Будучи человеком строгих правил, Спартак считал недопустимым держать мать своего будущего ребенка на положении бесправной наложницы.

Не желая создавать большой шумихи и ажиотажа вокруг своего брака с Фабией, он решил заключить его во время похода на Капую. В небольшом придорожном храме богине Минервы, когда его войско пересекало один из живописных уголков Альбанских гор. В качестве свидетелей заключения брачного союза с Фабией, Спартак выбрал галла Амика и германца Квартиона, своих давних и верных боевых товарищей.

Что касается невесты, то она попросила стать свидетелем с её стороны, никому, неизвестного старика. Спеша по своим делам он проходил мимо храма, когда Фабия обратилась к нему с подобной просьбой, ведь все её близкие были либо мертвы, либо неизвестно, где находились и не могли помочь ей в этом деле.

Напуганные появлением столь важных гостей, жрецы храма не посмели отказать им ни в чем и поспешили как можно быстрей связать Спартака и Фабию узами законного брака. О чем сделали соответствующую запись в храмовых анналах.

Следуя давним традициям, власти Беневента приготовили для Спартака, его супруги и его командиров специальный стол, заставленный всевозможными мясными блюдами, начиная от окороков и колбас и кончая жареными курами и перепелами. Над ними трудились лучшие повара города, но к удивлению организаторов, верховный правитель решительно перечеркнул все их планы.

— На Сатурналии все равны, так пусть за этот стол сядут простые люди, а мы с товарищами отведаем угощения с других столов — заявил вождь и, взяв за руку Фабию, зашагал прочь от "царского" стола.

Потом, злые языки по-разному объясняли столь необычное решение Спартака. Одни говорили, что таким поведением он хотел расположить к себе простых горожан Беневента. Другие, поговаривали об опасении Спартака быть отравленным своими многочисленными недоброжелателями, третьи уверяли, что таким образом вождь восставших исполнял взятый в честь праздника тайный обет. Следуя традициям Сатурналии, перед наступлением Нового года люди давали богам всевозможные обеты и обещания, в обмен на их помощь и поддержку.

Так это или нет, осталось тайной, но двигаясь вдоль уличных столов, верховный правитель и его жена с радостью пробовали все то, что находилось на них. Радушные хозяева не догадываясь, кто пришел к ним, радостно подавали "молодоженам" деревянные подносы с маслинами и каштанами, яблоками и яйцами, а также глиняные горшки с салатами из свеклы, бобов и лука и прочие нехитрые блюда.

Спартак пробовал предложенные ему угощения со сдержанной улыбкой, явно думая при этом об иных вещах. Зато в отличие от него, Фабия хвалила все предложенные ей угощения к радости их хозяев. Особенно ей понравилась каша из полбы с кусочками тыквы, приправленная маслом и соусом.

— Никогда в жизни не ела кашу аппетитнее, чем эта, — восторженно говорила Фабия, с аппетитом отправляя в рот одну ложку за другой. — Человек, приготовивший такую вкуснятину, наверняка знает особый способ её приготовления.

— Каша действительно вкусна и аппетитна, но в своей жизни я знал кашу, с которой не может сравниться, ни какая другая каша — усмехнулся Спартак, вспомнив как загнанные на Везувий гладиаторы, варили на костре кашу, вывернув наизнанку все свои походные котомки. Во время процесса варки, по недосмотру горе повара державшие котелок палки упали и вывалившуюся на землю кашу, пришлось соскребать руками. Зрелище было не очень аппетитная, но для измученных голодом людей, это была самая вкусная каша в мире.

— Расскажи — попросила мужа Фабия, но тот не был расположен делиться с ней подобными подробностями своей жизни.

— В другой раз, — пообещал гладиатор и, отойдя к соседнему столу, где ему был предложен сыр, красиво разложенный на блюде мелко порезанными кусочками.

— Не обманул, Поликрат, — обратился Спартак к хозяину стола. — Этот сыр действительно не стыдно подавать на стол самим бессмертным богам.

Потом дождавшись пока жена попробует тающий во рту желтый ломтик, он кивнул греку и тот пододвинул Фабии небольшой горшочек, доверху наполненный творогом снежной белизны. — А это специально для тебя. В твоем положении он очень полезен.

— В моем положении мне все полезно — заявила Фабия и потянулась за аппетитно пахнущей рыбой, но Спартак решительно отвел в сторону её тонкую руку. — Махаон сказал, что острые соусы тебе нежелательны.

— Этот Махаон только и знает, что запрещать — обиженно фыркнула женщина, но все же покорно взяла ложку и стала, есть творог.

— Махаон это делает, потому что ответственен предо мной за здоровье тебя и нашего не рожденного ребенка — вождь приобнял Фабию и нисколько не стесняясь посторонних глаз, ласково провел огрубевшим пальцем по упругой коже щеки пальцем, отчего та сразу зарделась.

— Надеюсь, хлеб и печенье мне в моем положении можно?

— Можно. На это эскулап запрета не наложил — улыбнулся Спартак и милостиво пододвинул женщине блюдо с зажаренными хлебцами и медовым печеньем, до которого Фабия большая любительница.

— Спасибо за стол и пусть он не будет прощальным — произнесла ритуальную фразу Фабия, закончив дегустацию чужого труда, и взяв мужа за руку, пошла к тому месту улицы, где находились торговые столы. На них, местные умельцы разложили большое количество всевозможных талисманов и оберегов, которые после еды были на Сатурналии самым ходовым товаром. На празднике было мало людей, кто не хотел бы его приобрести.

— Что будем покупать? Талисман на удачу или оберег от дурного глаза? — весело спросил продавец, широким жестом окидывая лежавший перед ним товар. Видя, как оживленно забегали глаза Фабии, он ловко выхватил из общего числа серебряный круглый талисман с изображением богини Весты, он почтительно протянул его Фабии.

— Не смотри госпожа, что не из золота сделан и нет на нем камней драгоценных, зато как он своим видом приятен глазу и телу — принялся нахваливать торговец свой товар. — Самой жене верховного правителя не стыдно его предложить. Бери госпожа не сомневайся.

Торговец явно не знал Спартака и его жену в лицо, но сразу определил в них чужаков и ради красного словца допустил подобное сравнение. В ответ Фабия недоверчиво хмыкнула, однако взяв в руки медальон и, поднеся его к глазам, была вынуждена признать правоту слов торговца.

Талисман был сделан очень изящно и хорошо смотрелся. Каждый его завиток, каждая черта была сделана с мастерством и любовью. Всем своим видом он притягивал к себе взгляд, и его не хотелось выпускать из рук.

— Бери красавица, — уверенно вещал торговец, почувствовав колебания в душе у покупательницы. — Возьму не дорого, а в силе его для защиты от недоброго глаза не сомневайся. Сама Куманская сивилла, которую бояться, и почитают не только простые люди, но и бессмертные боги, не далее как месяц назад его благословила.

Фабия как истинная римская матрона вопросительно посмотрела на мужа, спрашивая его одобрения на покупку, и тот одобрительно кивнул головой.

— Возьмем, чем мы хуже верховного правителя.

— Тогда давай купим тебе талисман от самой богини Минервы, — острый глаз женщины давно заметил бронзовый кругляш с изображение богини воинственно потрясающей копьем. Художник, сотворивший талисман был явно этруском. Из одежды на Минервы был только один шлем, что позволяло зрителю любоваться её красивым стройным телом.

— Давно мечтал иметь такую покровительницу, — откликнулся на предложение жены Спартак и щедро заплатил торговцу за его товар.

Повесив талисман мужу на шею, довольная собой Фабия двинулась дальше, но к удивлению торговцев больше ничего не стала покупать. Её оставили равнодушной костяные и деревянные гребни, ожерелья и натертые до солнечного блеска бронзовые зеркала, с гордостью разложенные на столах торговцами. Не заметила она великолепия всевозможных отрезов ткани, горшочков с белилами и прочими красками. Не слушая зазывных слов торговцев, Фабия неторопливо шла вперед, ища кого-то глазами.

Неожиданно дорогу ей заступил уличный гадатель. В руках его на уровне груди находился широкий с глиняными табличками. Все они были перевернуты вверх своей тыльной стороной, скрывая, таким образом, написанные на них предсказания. Как правило, они имели шутливую форму, но верящие в судьбу люди охотно покупали их по несколько асов за штуку, ради приличия торгуясь с продавцом.

На владельце лотка, как и было, положено для гадателя была поношенная тряпичная маска с прорезью для глаз, оставляя открытым рот. Едва завидев Спартака и Фабию, торговец сразу бросился к ним, решительно потеснив также метнувшегося к ним торговца разноцветными платками.

— Господин, госпожа, хотят узнать свою ближайшую судьбу? Старина Фавст охотно поможет вам в этом занятии. Учитывая, что госпожа ждет пополнения, возьму с вас только по паре асов и только — бойко заговорил гадатель, решительно тесня лоток продавца платков. — Вставай в очередь, дорогой. Красота красотой, но почтенные господа хотят в первую очередь узнать свое будущее, а потом займутся своим нынешним.

Обиженный продавец хотел, что-то сказать своему нахальному собрату, но потом решил не ругаться, так как тот все верно сказал. Купят у гадателя, купят и у него, тем более что ждать приходилось не долго. Фабия быстро отсчитала медяки, и торговец, с благодарностью приняв их, бросил в поясной кошель.

— Госпожа сама возьмет свой счастливый жребий или доверит это почтенное дело моей легкой руке? Клянусь великим Юпитером Дапалисом никто из моих приобретателей не остался недоволен.

Обычно Фабия сама выбирала таблички с предсказаниями, но на этот раз она не стала этого делать. Возможно, её смутила сама постановка вопрос, возможно, удивили глаза человека, что буквально блеснули, синим огнем в прорези маски. Она не протянула руку к лотку и гадатель, сам проворно взял с лотка две таблички и с почтением протянул их.

— Госпожа, держите крепче будущее ваше и вашего славного мужа — шутливо произнес гадатель. Склонив голову в легком поклоне, он уступил место торговцу платков и, отойдя в сторону, смешался с веселящейся толпой. Занявший его место продавец платков стал бурно нахваливать товар, разложенный на лотке, но Фабия не слушала его. Перевернув табличку, что держала в правой руке, она с нетерпением прочитала надпись, аккуратно выведенную стилом на обожженной глине: — "Не доверяй тому, кто стоит за твоей спиной".

Ничего не поняв, женщина, со словами: — Это твое, — передала пророческое предсказание своему спутнику, а сама стала изучать оставшееся предсказание, искренне считая, что на этот раз все будет хорошо. Однако к огромному её разочарованию, по своему содержанию, новое послание мало чем отличалось от предыдущего. Оно загадочно гласило: "Берегись змеееда".

— Ничего не понимаю, кто это змееед? — с тревогой спросила Фабия, показав мужу вторую табличку.

— Наверно орел, что питается змеями — коротко ответил Спартак, энергично вертя головой пытаясь отыскать в толпе гадателя, но того уже и след простыл.

— Будешь брать платки? Смотри, какие они красивые — сказал вождь, пытаясь отвлечь жену от дурных дум, но это у него не получилось.

— Нет, не буду — решительно заявила Фабия, чье праздничное настроение разом улетучилось.

— Тогда пойдем домой — Спартак обнял Фабию за плечо и они неторопливо двинулись обратно по веселящейся улице. Рука гладиатора была легка и невесома, но при этом он своим волчьим взглядом прощупывал окружающую их толпу, готовый в любой момент защитить свою жену и себя.

— Как ты думаешь, что это все может означать? — с опасением спросила Фабия, тревожно смотря на супруга снизу вверх.

— Ничего, — ровным голосом произнес Спартак. — Обычная мелкая гадость от людей, желающих испортить хорошее настроение мне и особенно тебе.

— Гадость?

— Конечно. Разве ты не поняла, что гадатель специально подсунул тебе таблички с этими якобы предсказаниями? Змееед — это конечно "предсказание" для меня. Ведь я Красный Змей и должен опасаться орлов римских легионов. Второе "предсказание" для тебя, напоминание о судьбе Риме.

-Ты в этом уверен?

— Конечно, и мне для этого не нужен толкователь. Все ясно и понятно как светлый день — пояснил вождь и нежно поцеловал жену в голову.

— И кто это написал? — продолжала допытываться Фабия.

— Может местные оски недовольные принятыми мною решениями. Может беглые римляне, что никак не могут свыкнуться с мыслью, что их замечательная республика пала. Какая разница? Предсказания писал враг и это главное.

— Враг — повторила Фабия и рефлекторно оглянулась себе за спину. Взгляд её был тревожен, но никого кроме телохранителя Каликара, что неотступно ходил за ней попятам, она не увидела.

— Все будет — хорошо, дорогая — заверил жену Спартак, и Фабии стало немного легче.

Когда верховный правитель вернулся к себе в лагерь, первым делом он приказал усилить караулы и тщательно проверять всех посторонних, пытавшихся войти в лагерь и попасть к нему на аудиенцию.

— Всех, — наставлял вождь начальника лагерной стражи Расену. — Кузнеца, повара, слесаря, торговца, одним словом кого угодно. Возможно, мне просто кажется, но таково мое решение.

Спартак посмотрел на Расену в ожидании вопросов, но тот только кивнул головой и вскоре, лагерь верховного правителя Италии перешел на особый режим.

В том, что за действиями лже-гадателя стоят местные самниты, Спартак нисколько не сомневался. Разум и логика подсказывало ему, что для римлян подобный спектакль с предсказаниями был совершенно не нужен. Они бы наверняка попытались напасть на Спартака и Фабию в толпе, стремясь свести с ними свои кровные счеты.

Для самнитов, подобное действие было очень выгодно. В случае если все пойдет по плану, верховный правитель наверняка хорошо подумает, правильно ли он поступает, принимая то или иное решение. Ведь однажды вместо гадателя к нему и Фабии может подойти и кто-то другой, примеров тому много.

Если же гадателя схватят, то в этом нет ничего страшного. Ведь никто от действий гадателя не пострадал. Подумаешь, продал за пару асов какие-то глупые, двусмысленные предсказания. Стоит ли на это обращать внимания? Ведь сделал он это на празднике, где все между собой равны. Простой уличный торговец и сам верховный правитель Италии.

Получив столь неожиданное послание, Спартак хотел собрать старейшин Самнии и хорошо с ними поговорив расставить все точки, но судьба изменила все его планы. Не прошло и дня с момента происшествия, как из Апулии к вождю прискакал гонец с тревожными вестями. Верные люди сообщали Спартаку, что в Брундизий из Эпира приплыли римские корабли с солдатами на борту. Пока их было мало, но, по разговорам воинов было ясно, что вслед за ними в Италию приплывут и другие и не только в Брундизий, но и Тарент.

Сколько их находится по ту сторону моря, несмотря на все усилия разведчиков выяснить не удалось, но было ясно, что римляне торопились. Они хотели перебросить в Италию как можно больше солдат до наступления зимних штормов или появления киликийских пиратов. Командовал прибывшими солдатами претор Публий Клодий и на его личном щите был изображен орел змееед.

Было это простым совпадением или уличный гадатель каким-то образом действительно сумел заглянуть в будущее, это Спартака мало интересовало. Появился враг и, следовательно, нужно было спешить.

В тот же день вождь приказал сворачивать лагерь и выступать из Беневента. Предстоял долгий и трудный поход с неясным концом и потому, Спартак решил оставить Фабию в столице Самнии под присмотром Серванда.

Одновременно с этим, он отправил гонца к Амбиориксу с приказом идти к Таренту и попытаться занять город до появления в нем римских кораблей. Если это удастся, галл должен оставить в крепости сильный гарнизон, а сам идти на соединение со Спартаком, шедшим на Брундизий. Если нет, то оставив часть войска для блокады города, Амбиорикс также должен был следовать на соединение с главными силами. В любом случае, следовало создать крепкий кулак для скорейшего удаления "брундийской" занозы.

Наступало не очень весело время, время ожидания.

Конец второй части.