Христианский век в Японии (1549-1650). Перевод книги Ч.Р. Боксера. Глава 8. Сакоку, или Закрытая страна

Глава VIII

Сакоку, или Закрытая страна

При изучении причин принятия диктатурой Токугавы в 1633-1640 гг. политики Сакоку, или "закрытой страны", рассмотрение характера сёгуна Иэмицу имеет первостепенное значение. Профессор Мёрдок считает, что его приход к власти в 1623 году не имел большого значения, поскольку его отец, Хидэтада, продолжал обладать реальной властью вплоть до своей смерти девять лет спустя. Это утверждение противоречит свидетельствам современных иезуитских хронистов, по крайней мере, в том, что касается его отношения к христианству. Они прямо заявляют, что Хидэтада полностью предоставил решение о выборе способа наказания непокорных христиан своему сыну; и из японских источников очевидно, что Иэмицу проявлял личный, хотя и садистский интерес к допросам захваченных миссионеров и отступников, чего никогда не выказывали ни его отец, ни его преемники. Обнаружение относительно процветающей христианской общины с иностранными батерен в тени его замка в Эдо в 1623 году стало для него тяжелым ударом. Сёгун, страдающий манией величия с тираническими наклонностями, был особенно взбешен тем, что, в то время как даймё и ведущие самураи повиновались антихристианским указам, смиренные крестьяне и странствующие ронины упрямо отказывались сделать это. "Для него, должно быть, было совершенно непостижимо, как эти люди без власти и богатства могли противостоять воле правителя, если они не были таинственным образом соблазнены и поддерживались иностранной державой. Они явно были предателями, заслуживающими самого сурового наказания", — заявляет японский авторитет Анесаки.

Сансом писал в другой связи, что ранние указы Токугава часто начинаются с преамбулы, "поскольку крестьяне — глупые люди" или "поскольку крестьяне — люди, лишенные здравого смысла или неразумные". Тот же авторитет также отмечает, что бакуфу высоко ценило сельское хозяйство, но не земледельцев. На словах оно утверждало, что стойкое крестьянство было гордостью страны, но на практике "рассматривало крестьянство как машину по производству риса для потребления самураев". Следовательно, феодальному деспоту, должно быть, было тем более досадно обнаружить, что крестьянство таким беспрецедентным образом бросило ему вызов. Некоторое представление о недоумении бакуфу можно получить по следующей реакции одного известного голландского очевидца на стойкость смиренных новообращенных христиан. Их решимость тем более вызывает восхищение, поскольку они так мало знали о Слове Божьем; так что ее можно было бы назвать упрямством, а не стойкостью; потому что (что касается Священного Писания) они мало знали о нем и могли только читать "Патер Ностер" и "Аве Мария", помимо нескольких молитв к святым; католические священники увещевали их не отрекаться от своей религии под угрозой вечной погибели души, сопровождаемой множеством ужасных угроз. Поистине удивительно, что среди них было так много тех, кто оставался стойким до конца и претерпел столько невыносимых мучений, несмотря на их скудное знание Священного Писания".

Современные католические описания характера третьего сёгуна из династии Токугава можно рассматривать как предвзятые; но стоит отметить, что Франсуа Карон и другие голландские протестанты, лично знавшие его, также называют Иэмицу тщеславным, капризным и невротичным, не считая его печально известного пристрастия к пьянству, разврату и педерастии. Обвинение в пьянстве, возможно, можно в некоторой степени сбросить со счетов, если в отчетах говорится, что он имел обыкновение выпивать шестьдесят чашек саке за праздничный вечер. Так как чашка саке примерно эквивалентна глотку ликера, очевидно, что Иэмицу было трудно тягаться с такими вакханальными личностями, как король Дании Кристиан IV, у которого вошло в привычку выпивать тридцать или сорок бокалов вина за один присест, прежде чем его в бессознательном состоянии уносили в постель. Доказательства его садизма подтверждены лучше, поскольку он не только получал значительное удовольствие от перекрестного допроса христиан под пытками, но даже его поклонники не отрицают, что он (инкогнито) предавался ночным прогулкам по улицам с целью испытать остроту своего меча на трупах преступников (тамэси-гири). Его недоброжелатели даже утверждают, что в этих случаях он не обязательно ограничивался телами погибших.

С другой стороны, современные голландские источники подтверждают, что он проявлял незаурядный интерес к внешнему миру в такой степени, что он изучил ряд европейских глобусов, карт и лоций с целью получить некоторое представление об относительных размерах и значении зарубежных стран и констатировал сравнительную незначительность Японии. Также стоит помнить, что его вступление на престол примерно совпало с возвращением в Японию Иби Масаёси, которого Хидэтада отправил за границу для изучения других стран около 1615 года. Я очень сомневаюсь, что Иби когда-либо был в Европе, как это часто утверждается. Странствующий японец был бы такой rara avis (редкостью (лат.)) в западном мире, что я уверен — его предполагаемое посещение дворов европейских монархов было бы обязательно отмечено в современных западных источниках, если бы он действительно совершил столь дальнюю поездку. Но даже если он ограничил свой маршрут Португальской Азией и Филиппинами, что кажется более вероятным, он, должно быть, имел возможность составить достаточно четкое представление о тесной связи между церковью и государством во владениях Католического Короля, чтобы еще больше разжечь подозрения бакуфу по этому поводу. Принимая во внимание близость этой связи, неизбежно следовало, что иберийские торговцы из Макао и Манилы, теоретически действовавшие в рамках монополии короны, также были глубоко вовлечены в распространение ненавистной веры, как и было на самом деле (1).

В течение всего этого времени торговля в Макао все еще оставалась мирской опорой и оплотом преследуемой Церкви в Японии. Валиньяно писал на рубеже веков, в своей обычной резкой манере, некоторым коллегам в Гоа после гибели джонки из Макао, которая везла припасы для миссии в Японии:

"Пока наш Господь Бог не оказывает нам никакой другой помощи, я не вижу причин, почему капитал, который обычно направляется в Японию, не следует вкладывать в Индию в те годы, когда это плавание не совершается, поскольку у Японии нет других ресурсов. Это будет тем легче, если мы сможем найти некоторое количество золота или шелка через какого-нибудь надежного нашего друга, таким образом, чтобы никто не узнал об этом в Индии; и, без сомнения, если никто из наших людей не будет поднимать шум по этому поводу, никто другой вряд ли будет возражать против этого. По милости Бога я не родился сыном купца и сам никогда им не был, но я рад, что сделал то, что сделал ради блага Японии, и я верю, что наш Господь тоже считает это благим деянием и что Он дает и даст мне за это много наград. Потому что, если бы Его Божественное Величество не побудил меня сделать то, что я сделал для Японии, вполне могло случиться так, что Япония сейчас находилась бы в агонии более серьезного кризиса, без надежды на исцеление. Поэтому я считаю, что тот, кто находится не здесь, а в месте, где он ни в чем не нуждается, не может хорошо разбираться в трудностях, с которыми сталкиваются те, кто умирает от голода в большой нужде. И если бы кто-нибудь из Ваших Преподобий мог приехать сюда и увидеть эти провинции в непосредственной близости с их огромными расходами, их ничтожно малыми доходами и капиталом, полученными таким опасным и ненадежным образом, я могу заверить вас, что вы не станете мирно спать все время, но поступили бы так же, как падре Франсиско Кабрал, когда он был здесь, поэтому ваше преподобие и отец-визитатор должны благосклонно относиться к нам в этом вопросе, а не спорить с нами перед Его Святейшеством".

"Если так обстояло дело в хорошие времена, что же будет, когда настанут времена трудные?" (Парафраз Евангелия от Луки 23:31. — Aspar) Хотя эта конкретная попытка Валиньяно уклониться от духа и буквы закона, запрещающего участие религиозных орденов в торговле, не нашла одобрения как в Гоа, так и в Риме, он и его преемники на Дальнем Востоке вынуждены были продолжать свои коммерческие операции, будь то тайные или нет, чтобы изыскать средства на покрытие расходов японской миссии. Папские и коронные взносы, как обычно, приходили с безнадежным опозданием, и опасность того, что голландцы и англичане перехватят иберийские суда в море, с каждым годом возрастала. В этих обстоятельствах святой иезуит отец Карло Спинола, предводитель Великого мученичества 1622 года, действовал так, как, по предсказанию Валиньяно, действовал бы каждый на его месте. В документе из библиотеки Ажуда в Лиссабоне, озаглавленном "Список груза, принадлежащего иезуитам Макао, погруженного на шесть галиотов, которыми командовал капитан-майор Антонио де Оливейра Мораес в июле 1618 года", говорится, что во время этого конкретного плавания в Японию иезуиты перевезли шелковые и текстильные изделия на общую сумму 11 573 таэля. Вероятно, это было немного выше их среднегодовых инвестиций в следующие два десятилетия, но ясно, что иезуиты были так же глубоко заинтересованы в ежегодных грузах галиотов, как и в грузах "большого корабля", и что их изгнание ничего не изменило в этом отношении.

Из этого списка и других документов в архивах Лиссабона и Макао также ясно, что иезуиты, как и светские купцы, через которых они якобы торговали, брали значительные количества серебра для инвестиций в китайский рынок шелка. Можно привести множество других примеров, показывающих, как миряне Макао и Манилы поддерживали тайную деятельность миссионеров в Японии.

В 1617 году капитан-майор Макао Лопо Сарменто де Карвальо попросил у Хидэтада разрешения на строительство в Нагасаки таможни под португальским контролем, якобы для облегчения хранения их непроданных товаров после отплытия кораблей во время северо-восточного муссона, но на самом деле, чтобы облегчить тайную доставку падре в Нагасаки под видом служащих. Просьба была отклонена, вероятно, потому, что бакуфу заподозрило ее истинную цель, но португальцы продолжали привозить миссионеров, замаскированных под торговцев или солдат.

Падре Мигель де Карвальо "по назначению своего начальства был отправлен в светской одежде в Японию вместе с некоторыми другими португальцами, и ему было разрешено выдавать себя за индийского солдата. По прибытии в Нангасачи их всех подвергли строгому досмотру, за исключением его одного. Так что, сойдя на сушу, он нашел некоего португальца, в доме которого он поселился до тех пор, пока не был отправлен на остров Амакуса, чтобы изучать язык". Это был обычный способ, которым миссионеров ввозили в Японию в то время; и до тех пор, пока новоприбывшие могли находить приют у тех из их соотечественников, которые женились и поселились в Нагасаки, ожидая благоприятной возможности для их отправки во внутренние районы, доступ в Японию, хотя и опасный, не был непреодолимо трудным. Таким образом в 1615-1618 гг. в страну прибыло около двадцати миссионеров (2).

По природе вещей этот способ становился все более опасным, и в конце концов от него пришлось вообще отказаться из-за опасения фатально поставить под угрозу торговлю в Макао. Японцы с самого начала были подозрительны, но миссионерам повезло в том, что ответственный местный чиновник, Хасэгава Гонроку, закрывал глаза на их переезды, когда это было для него возможно. Но открытие, что капитан-майор Жеронимо де Мачедо был замешан в попытках спасти Флореса и Зунигу из тюрьмы в Хирадо в 1621-1622 годах, привело к тому, что он и четверо других иберийцев были "брошены в тюрьму и осуждены, и все их имущество конфисковано, и ежечасно ожидали, когда их поведут на казнь". Предчувствия Кокса, к счастью, оказались преувеличенными, но Мачедо оставался в тюрьме Омуры до его смерти там десять лет спустя. Между тем, похоже, ему вернули часть его имущества и даже разрешили торговать в Макао через агента из Нагасаки.

Обвиняющие документы, найденные при Флоресе и Зуниге, когда их зафрахтованное японцами судно было захвачено "Елизаветой", хотя Хасэгава Гонроку в течение нескольких месяцев не обращал внимания на них, должно быть, в конечном итоге убедили бакуфу, что власти Манилы никогда не откажутся от активной поддержки монахов. Во всяком случае, как только два монаха были опознаны и сожжены на костре, было принято решение прервать все отношения с Манилой. Сделать это было тем легче, поскольку они едва теплились после провала попыток Иэясу наладить торговлю с Мексикой десять лет назад. Именно в этот неблагоприятный момент с Лусона прибыло испанское посольство с внешней целью придать дипломатическим и торговым отношениям более дружественную основу. Источники расходятся относительно того, завернули ли испанцев обратно в Сацуме, в Нагасаки или на пути в Киото, но они более единодушны в отношении смысла ответа бакуфу, который современный хронист подытожил следующим образом:

"... что такие посольства приезжали не сами по себе, а были инспирированы лицами духовного сана, живущими на этих [Филиппинских] островах; и что шогун, господин Японии, не будет принимать посольств из мест, оглашающих самый лживый, дьявольский и крамольный закон, переворачивающий государство вверх дном и обманывающий подданных. Что он уже был обманут подобным образом, и что под прикрытием торговли были введены в Японии этот пагубный закон и его создатели, которых он теперь изгнал из страны под страхом суровых наказаний и больше не будет принимать".

Очевидно, торговля между Макао и Нагасаки все еще считалась слишком важной для применения таких решительных мер против португальцев, но условия, при которых разрешалась их торговля, становились все более обременительными. Ричард Кокс писал своему начальству в сентябре 1622 года: "Также говорят, что Император изгонит всех испанцев и португальцев из Японии и не потерпит, чтобы там оставался кто-нибудь, кроме тех, кто прибывает туда на своих кораблях, чтобы не допустить появления падре". Испанцам (за исключением нескольких местных ренегатов, принявших буддизм) в 1624 году был официально запрещен въезд в страну, но поселившиеся в Японии португальцы были изгнаны лишь несколько лет спустя. В то время, когда губернатором в Нагасаки был Мизуно Кавачи (1626-1629), японским христианам запрещалось давать приют иностранцам в своих домах; это постановление перекрыло один из каналов их нелегального въезда. Точно так же торговцам из Макао больше не разрешалось останавливаться в домах их соотечественников, проживающих в Нагасаки, даже до того, как эти люди были окончательно изгнаны из Японии, а велено было останавливаться у домовладельцев-буддистов, хотя многие из последних на самом деле были криптохристианами. Неумолимое ужесточение этого процесса повлекло за собой депортацию всех евразийских детей в Макао в 1636 году и строительство искусственного островка Дедзима, соединенного мостом с береговой линией, на котором торговцы и моряки из Макао находились под строгим контролем после того, как их тщательно обыскивали по прибытии из Китая. Тем временем голландцы в Хирадо могли свободно передвигаться в пределах маленького рыбацкого городка и его ближайших окрестностей, но в остальном с ними обращались едва ли лучше, чем с португальцами. Китайцы теперь (1636 г.) были ограничены торговлей в порту Нагасаки, в то время как прежде их джонки заходили также в ряд других портов Кюсю.