Хуан Пуэбло, был ли ты так счастлив?

Хуан Пуэбло, был ли ты так счастлив?

Андрей Алексеев

Раннее-раннее утро хоть одного дня в неделе бесцеремонно выдёргивает тебя из сумасшествия дня и ночи, в такое утро приходит забавное ощущение, даже убеждение в том, что дня, собственно, сегодня и не будет, как не будет и вечера, а затем ночи — только утро, всегда будет утро.

Ведь ясно же видна, из окна вровень с крышами, предрассветная пелена, может быть даже и рассвет, но... солнца нет ещё. Трепетный, шёлковый рассвет, тихий брат закатных сумерек, без слепящего азарта, без колеблющегося жара.

Вот так, иногда, проснёшься в этой предрассветности... впечатление потрясающее!

Сигареты, кофе — литры кофе — пара литров, это уж точно. Прослушивание вчерашней репетиции ''Страйд бразэрс'' — только в наушниках! Тогда слышны все огрехи, все малейшие оттенки фальши. Не более трёх страниц рукописной маеты, на кухне, " что хранит", потом за комп и набор вышеупомянутых не более трёх страниц — ах, как мила Лосевска метода, а затем в душик, затем можно и одеться: сегодня им предстоит быть на ночной вечеринке, так... галстук возьмём джазовый.

Приветствовались утренние встречи на нейтральной территории: в ''Каире'' это уж завсегда.

Стрелки часов неумолимо подкрадываются к вест-весту, и, значит, за оставшиеся пятнадцать минут надо совершить переход от хандры — к джазу; от водки с тоником — к свингу; от сентиментальности — к блюзу. Всё это только от капризничанья: и хандра, и водка, и сентименты — ведь рок это рок, а джаз — это судьба. И суть в том, что позволяешь себе судить других. Но ты весёлый и радостный судья, щедрый судья, и, если немного грустный, то это всё от лёгкой влюблённости. ''Свежесть женского дыхания, прелесть обладания её телом — ничто не сравнимо с радостью первого утреннего вдоха сигаретным дымом...'' Ведь позволяем же мы себе кофе: ''в нём масса всяческих микроэлементов!'' — ''Без кофе — как без мозгов''.

Новый Орлеан — искажённое отражение Парижа — все-ж-таки не перестаёт оставаться родиной джаза... ''Господь, пошли мне хоть пять монет, и я уеду из Нового Орлеана!''

Как чудесно ранним утром заглянуть в ''Каир''.

Атмосфера сибаритства и неги, легко встревоженная звоном дверного колокольчика... эффект присутствия и ненавязчивая пропаганда эпохи серебряного свинга: вот они! Вот — матовые белые шары светят тускло в клубах табачного дыма, и подвешены они — естественно, модерн — на разной высоте от пола. Каждое утро, закончив уборку после ночного заседания Клуба, Алекс вооружается флаконом дешёвой французской туалетной воды для мужчин, и тщательно, морщась, спрыскивает все уголки помещения. В кафе, после этой процедуры, проводимой обычно в семь утра, рискуют зайти только случайные посетители, да ещё студенты, подрабатывающие на мойке посуды. А вот и семь столиков, с обязательными салфетницами и пепельницами... невысокий, в семь дюймов, подиум со скучающей ударной установкой и парой колонок... аппарат негромко фонит...

Этим утром тихо намурлыкивалась одна из кассет Алексеева: Лина Хорн пережёвывала ''Sometimes I feel like a motherlesschild''. Раздолбанное пиано, раскрыв клавиши, словно шлюха, ожидало своего клиента. Алекс, в какой уже раз, глянул на циферблат старых часов и облегчённо выдохнул, после чего включил вентиляцию. Стало легче дышать. Но не намного... с улицы затягивало тяжёлый, уже раскалённый маревом, городской смог — пропитанный потом горожан, выхлопными газами авто, пыль и вонь... Звон.

Колыхнула медь колокольчика над входом, полумрак взрезала полоса яркого и тяжёлого света, в кафе зашла парочка. Девушка улыбнулась? На этом расстоянии Алексу лица её не было видно. Она прошла через зал и, каким-то хитрым образом, как бы сползла с самой себя, оказалась уже сидящей в самом дальнем углу барной стойки. Парень подошёл лениво и неторопко, и принялся мямлить заказ: ''Два чая. Персиково нету? А причём тут персиковый?.. а-а-а, понятно. Мне стакан лёгкого белого... ага, пойдёт. И...'' — он поморщился, виноватым взглядом задержался на лице Алекса. ''Моей подружке... сто коньяка''. Бросив на стойку купюру, он обернулся и, пошатываясь, как матрос вдали от палубы, прошёл к одному из столиков, сел. Девушка фыркнула и присела к нему. Алекс уже бросил пакетики с чаем в чашечки, наливая кипяток, автоматически поправил: ''Коньяку''. Чуть выждав, пробежался по кнопочкам кассового аппарата, назвал стоимость заказа, и достал из холодильника стакан для вина. Парень расплатился небрежно, и Алексу это не так чтоб очень понравилось. Наполнив стакан вином, а бокал коньяком, он удержал обязательные десять процентов от стоимости заказа в свою пользу и положил сдачу рядом с чашечками ароматного, английского чая.

Хорошо! Какая прелесть! Невозмутимо наблюдать за этим типом... ему было приятно и хорошо сейчас, когда он напевал, свингуя негромко: ''У нас-са-само-об-обслужива-ние-е-е-е''. Похоже, парочку за столом что-то там из Маллигана не интересовало, началась тихая перебранка: девица втолковывала своему приятелю правила заведения. Чуть-чуть Алекс её помнил, ну на одну капельку, на один банальный перепихончик, не более того.

Заказ взяла девушка, подмигнув ему: ''Бонжур, Алекс!'' Он мяукнул в ответ и достал из холодильника первую за день бутылочку швейцарской воды — всякую дрянь он не пил.

''Рождались под звездой Странника... он был из их числа: всегда готов уйти, только-только обжившись на новом месте. Романтика дороги, философия Пути — дорогие по нынешним временам удовольствия''.

'' Блондинка подошла вплотную к саксофону и потянулась к нему рукой: это был редчайший по исполнению жест — уже обладая, и испытывая робость от этого прикосновения, пред прикосновением — так губы матери приближаются ко лбу умирающего от чумы ребёнка... её... родного ребёнка.

Девушка нежно и медленно провела по изгибам и всем этим клапанам, крючочкам, штучкам саксофона, а сам Паркер словно опешил от подобного поведения. Она стояла слишком близко.

— И все-ж-таки, порода. Слышишь, брат? Порода! — невозмутимо и негромко заметил Сэнди, разглядывая незнакомку.

Паркер посмотрел ему в лицо и чуть не расхохотался, когда приятель подмигнул — в любом случае, это подействовало отрезвляюще:

— Ну, почему... стиль тоже имеет значение.

После этого глубокомысленного заявления он позволил себе поинтересоваться именем незнакомки''.

Из рукописей Алексеева.

Ровно в полдень — старые часы ещё звонко гудели последним ударом — ровно в полдень, любивший мелочи и детали, вежлив и спокоен, Паркер зашёл в ''Каир'', взял бутылку пива и бокал, сел попивать пивко, пока Алекс выносил ему из складского закутка ''ящичек''. В ''ящичке'' жил паркеровский тенор-саксофон.

Не любил нарушать традиции Паркер — и ведь давал же на теноре! Даже не на альтушке! Но, застенчиво по природе глубинной своей, был признаваем и узнаваем ценителями того самого, с пятьдесят второго стрита, би-бопа — поколдовал с тростью, после чего пристроился к маллигановской ''Розовой комнате'', лёгким штрихом свингуя лишь корус композиции. Алекс улыбнулся и убавил громкость аппарата, наведя лёгкий утренний баланс звучания.

Вполне размявшийся саксофонист вернулся к столику, выкурил сигарету, допил пиво и вышел на улицу. Саксофон поблёскивал золотом и серебром в углу подиума, на бархате ''ящичка''. Алекс фыркнул: ''Проблем прибавилось''. Паркер, должно быть, отправился отыскать кого-нибудь на предмет поиграться. Справившись с очередным заказом, Алекс набрал номер Шаламова:

— Аллоу. Это Алекс.

— Привет, босс. Какие дела?

— С добрым утром, Вьетнам. Саня, ты чем занят? Тут наше благородие Паркер скучает.

— Ничем я не занят. Алекс, нам же играть сегодня, мы уж прямо у тебя вживую репетнём... нэс'па? Тут какой-то бардак происходит! К часу Венька подтянется к тебе.

И в этот момент связь оборвалась. Алекс спокойно положил трубку. ''И твои глаза на портрете лгали, потому что не ведали слёз''. У Шаламова дрянная привычка: решив, что разговор закончен, он бросает трубку, даже не предупреждая о том. Алекс хмыкнул и сделал маленький глоточек из пластиковой бутылочки. Водичка ещё не успела согреться... хм, ''репетнуть!''

К стойке подошёл один из завсегдатаев:

— Здравствуй, Алекс. Сегодня джаз будет?

— Тебе не мешало бы научиться читать на досуге, — Алекс подвинул ему лист меню на сегодняшний день.

Выступающие в кафе музыканты давно свыклись с тем, что проходили в качестве ''Горячих блюд'', благо, что это давало им определённое преимущество в вопросе одалживания наличности у хозяина заведения. Впрочем, Алекс прекрасно знал ''Куда уходит детство'', поэтому одалживался натуральными способами: кого подкормить, кого напоить, кого оделить работой по хозяйству в случае крайней нужды в деньгах.

Пока интересующийся вычитывал информацию, Алекс уже всё придумал:

— Вот что, друг мой, я тебе плесну сегодня вечером за счёт заведения, а ты... ты, брат, сейчас найди Паркера. Из ''Страйд бразэрсов''... у них сегодня часиков в ... в обед они здесь репетнут. Он где-то рядом, в округе бродит.

— Я бренди пью, — нагло заметил юноша.

Алекс вздохнул и сделал вывод:

— Ты и водки выпьешь... или не выпьешь. Такие дела.

— Понял. Они ведь сегодня на ночной дискотеке играют.

— Это не дискотека будет, а бал-маскарад. Так что... тебе костюм не понадобится — вылитый тормоз. Ты идёшь или нет?

Подошла недавняя подружка Вени, окончательно всё решив на счёт сегодняшнего времяпровождения:

— Привет, Алекс! Мне для начала кофе с коньяком.

— Привет, солнышко. Кофе с коньяком, — на паренька он уже внимания не обращал. — Тут у Паркера какая-то дрянь приключилась, взял и ушёл. Они что, вчера с Брамсом надрались до упора? Где, кстати, Венька?

— Не знаю. У них сегодня чёткая работа. Ты пойдёшь на эту вечеринку?

— Загляну попозже, — улыбнулся ей Алекс и подлил коньяку в чашечку.

— Мерси.

— Авэк'плезир. Вот и наши клоуны! Твоему Веньке галстук надо сменить, — отметил Алекс появление парочки джазменов.

''И ветер небесный плясал на наших плечах. И торжество обращалось в торг — в обряд — когда мы доставали из пропыленных, заплечных, джинсовых рюкзачков: старинные баллады и немецкие флейты, романы собственного сочинения и новые заветы, медные монетки и бисерные нити, стопники и кожаные мешочки с чаем... что забыл? Пожалуй, головную боль и жажду.

Были чисты. Лица были честью чисты. Над бессонными, кухонными ночами маячили и колыхались сплетённые страстью, обнажённые тела свободно-влюблённых: сплетение волос, рук, ног, губ, первичных и вторичных — на полу, на простынях, на столах и подоконниках, в даблах, на тех же кухнях, на опавшей листве ночных парков, в подъездах, в умопомрачительных позах всамделишной, с санскрита переведённой, ''кому с утра?''

Если я и сам был влюблён, то только раз... только раз двести''.

Из рукописей Алексеева.

Саня (Сэнди) Шаламов и Веньямин Брамс сидели в ''Каире'', крутили в руках стаканы с тем коктейлем, который им выставил в баре Алекс: водка с мартини! С ума сойти!

— Водки ему жалко было? Чего зря мартини на нас переводить?!

— За любой вещью мира нам слаще гнаться, чем иметь её.

— Если ты думаешь, что я не знаю, что это Шекспир, то ты, вообще, не понятно о чём там думаешь. Вот.

Паркера и Костеньки всё не было. Они жили в домах-соседях. На дальней окраине города.

— Ты с Паркером слишком уж круто, — Венька допил свою порцию и начал оглядываться по сторонам в поисках спонсора.

— Нормал. Пошли сразу бутылку возьмём.

— Водочки? Не-е-е-е... Алекс не даст. Перед выступлением — не даст.

— Да ладно тебе! А с джазом у нас всё сегодня будет ''страйд'', брат. Погоди-ка, да то ж Макс! Брамсов, мы спасены.

Поэт и столп местной богемы, Макс умел улыбаться так приветливо, как умеют улыбаться, радуясь жизни, только поэты — именно, поэты — да ещё, пожалуй, джазманьяки.

— Здравствуйте, Веня и Сэнди. Вам водки купить?

— А-а-а-а-а! Ты знал, ты знал! Здравствуй, Макс.

— Макс, выручай, брат. Нам сегодня, правда, выступление ещё лабать.

— Макс, нам только по стольничку, — Шаламов уже давал задний ход.

— Хорошо. По сто водки, — счастливо улыбнулся поэт.

— Сэнди, ты что... совсем...

Когда на столике красовалась пачка ''Камеля'', в окружении гвардейской дюжины, запотевшего от холода ''Портера'', вот тогда все булькнули себе в бокалы пива и сделались счастливы и довольны, во всяком случае, вполне обладали ''истиной'', так что на отсутствие вина никто и не вздумал жаловаться. ''Некогда, Платон с вершины своего мира идей видел безбрежное море красоты. Восхождение на эту вершину сопровождалось неизбежным пресечением границы обыденного мировосприятия. И надо быть отъявленным мерзавцем, чтобы приписывать таковому созерцанию черту ''потустороннего''. С тем же успехом можно обвинять в бесовстве человека, который видит сны''.

Сэнди ушёл звонить Викулину. Скоро обернулся.

— Вышел уже. Скоро будет. Мимо ''Каира'' не пройдёт. Знаете, что меня ещё цепляет в нашем джазе? У нас ведь нет ничего... почти ничего нет в записи. Всё — как сквозь пальцы песок.

— Брамс, ты же философию проходил? Ну, переведи мне вот это, — Макс полез в карман и вынул затрёпанную записку.

— ''То, что придаёт качество, — мысль, единое упорядочивающее разнообразие''. А! Круто?!

— Там точно ''упорядочивающее''?.. не ''упорядоченное''?

— Сам посмотри.

— Да ладно, не надо. Это неоплатонизм явно, но вот мысль... я точно не могу сейчас. Смотри Спинозу, Лосева и... не знаю я.

— Макс, а ты где это достал?

— Ладно, ребята, мне на работу пора.

— Макс! Пиво же...

— Макс, сегодня будет классная суаринка, точнее, нуаринка. Там билеты по полтишку. Тебя протащить?

— Конечно! Где встретимся?

— У входа в театр. Ты нас там упомянешь, и вперёд. В восемь часов. Подойдёшь?

— Здорово!

— Бон вояж!

— Помнишь, я ещё без улыбки пел?

— В августе? — Брамс пил прямо из бутылки.

— Да ты что, брат! Я и всю осень ещё не пел, а так... бормотал. Искал. После нашего второго выступления здесь, я всё понял окончательно. Знаешь, давай этим скунсам по бутылке оставим.

— Как скажешь, — Тот, кто делает свинг на барабанах, облизнулся.

— Ты бы уж выдал мне ''силь'те'пле'', братец. Очень мне не нравится, когда вы потребляете это своё ''Как скажешь''. Словно на плантациях.

— В пекло! — Веньямин приподнял бутылку.

— Ага. Запоминай: ''Силь!те!пле!'' — то бишь, ''как тебе угодно'', сказал Будда и опрокинул чашечку сомы.

Чашечки были опрокинуты. Бомонд... Высший свет... где-то рядом звенит и шепчет, в одном из ушей: ''Ладно, хоть не Тот Свет, мондра ты, окаянная!''

Три бутылки, оставшиеся в живых, открыли за столом, но забрали с собой на сцену. На гитарном комбике пришлось задрать все низа, даже реверс пришлось подключать, ну как работать без бас гитары?! Тяжело это — хоть даже и в блюзе.