Непарад

Борис

Если вам будут рассказывать, что Российская Империя была идеальной страной, где благоденствовал народ-богоносец — плюньте в их наглые морды! За несколько суток, проведённых в тряске на обшарпанной жёсткой скамье вагона третьего класса я насмотрелся на этих мужичков-богоносцев и их баб с чадами. Перестукивая колёсами на стыках рельсов, зелёный вагон с наляпанным снаружи краской силуэтом двухголового птицАна, катился с северо-запада на юго-восток, из уезда в уезд, из губернии в губернию. На станциях одни пассажиры уходили, другие вваливались на их места, разворачивали узелки с простой едой: кашей, хлебом, картошкой в мундире, луковицами, квашенной по зимнему времени капустой, иногда — варёными яйцами, совсем редкими шматочками сала. Городские поляки в заношенных пальто, деревенские порой в невообразимых жупанах, похоже, заставших ещё гренадёров Бонапарта, белорусские мужики в серых свитках, хохлы в перешитых солдатских шинелях, русские рабочие и мелкие торговцы... Кто бубнит, переговариваясь с соседями, кто храпит, откинувшись на спинку скамьи и источая из пасти вонь сырого лука и нечищеных зубов, кто-то в дальнем конце вагона тоскливо воет то ли песню, то ли иудейскую молитву: каждый привносит в атмосферу вагона свою вонь, вплетал в многоязыкий гул свой голос.

Не-на-ви-жу всё это азиатское быдло! Ну почему, почему после моего выстрела мы попали в эту проклятую Россию, а не в гуманную и цивилизованную Европу. Нет, в Европе скоро будет война, голод, эпидемии... Лучше было бы попасть в Штаты! Там ценят таланты журналистов и любой образованный человек может подняться из низов до миллионера-сенатора. А что? Английский я знаю достаточно, произношение только подправить — и ноу проблем! А главное, у меня же опыт развития журналистики за целый век вперёд! Могу хоть белым, хоть чёрным пиаром заниматься, любого политика выставив хоть ангелом Господним, хоть демоном во плоти! Пресса — величайшее достижение цивилизации, выдающиеся журналисты при демократии востребованы всегда! В цивилизованном мире внимательно относятся к печатному слову.

Спросите: почему же я решил купить билет в вагон третьего класса, а не во второй, хотя бы, чтобы путешествовать в более приличном обществе? В конце концов, поезд-то тянет один паровоз, все прибудут одновременно. Так в том-то и дело! Быстрее я бы всё равно не доехал: самолётов-то пассажирских здесь пока что не придуманы. А так — э-ко-но-мия! От Станислава мне достались всего сто рублей. Это хотя и большие деньги для большинства российского мужичья, но, пока мне не удастся устроится репортёром, рубли будут один за другим, копеечка по копеечке, только утекать меж пальцев. Если бы в поезде был вагон четвёртого класса — сел бы в него... А может быть, и не сел... Всё-таки в зелёных вагонах публика несколько поприличнее выглядит, чем в сером: среди толпы попадаются относительно интеллигентные лица, вон, даже какой-то церковный служащий, если судить по выглядывавшему из-под пальто подряснику, несколько станций проехал. То ли дьякон, то ли поп, толи ещё какой-нибудь скимонах: я в этих религиозных чинах не разбираюсь. Я — за европейскую толерантность. Тем более, что я заранее решил, что в Харькове я не задержусь дольше, чем потребуется для пересадки на поезд в любом другом направлении, лишь бы до крупного города с развитой инфраструктурой. Москва, Нижний Новгород, Казань, Ростов-на-Дону — мне абсолютно всё равно! Заработаю себе имя и некоторое состояние в провинции — а там можно и охмурить какую-нибудь дурёху из семейства местных нуворишей и через женитьбу войти в торгово-финансовые круги. Нет, в Петербург я не собираюсь: в столице, конечно же, печально знаменитые российские спецслужбы должны проявлять особую бдительность и смогут легко 'пропалить' мою шаткую 'легенду внедрения'. Заинтересуется какой-нибудь ротмистр охранки, что за такой Борис Гележин объявился в семействе купца-промышленника-банкира Василия Васильевича Пупкина, да и пошлёт запрос по месту выдачи докУмента означенного Бориса. Тут же ответ: так и так, приехал с Киева, получил ксиву и пропал из виду. Запросят киевлян — а те ни сном ни духом. И что тогда? 'Здравствуй, чёрный воронок'? Нет, дурных нема, как говорят хохлы Тарапунька и Штепсель.

А имея завязки в торгово-финансовых кругах, думаю, не очень сложно будет купить себе 'белый билет'. 'Патриотический порыв', который будет необходимо показать с началом Первой мировой войны, можно проявлять не только с винтовкой на фронте. Война — прожорливый зверь, которого нужно кормить не только человеческими и конскими тушками, но и униформой, боеприпасами, оружием, продовольствием, фуражом для лошадей, медикаментами и многим-многим-многим, начиная от иконок для солдат и штампованных кокард и заканчивая броненосцами. Военные поставки — это же золотое дно, Клондайк и Эльдорадо! И если удастся присосаться хотя бы к тоненькому ручейку этого многомиллиардного потока, то к моменту свержения царя можно будет хоть серебряный унитаз себе поставить с позолотой. Чтоб микробы и вампиры дохли.

Ну, а с первыми признаками надвигающейся революции, разумеется, как обеспеченный и цивилизованный человек, я переберусь в Америку. Да, тащиться чуть не месяц поездом через всю Сибирь до Владивостока, а оттуда пароходом в Соединённые Штаты утомительно и некомфортно, но зато — безопасно. А в Америке деньги решают всё. Так что путь к моему сенаторскому креслу в Конгрессе США начинается от этой обшарпанной деревянной скамьи в вагоне третьего класса. Ради этого можно и протерпеть рядом русское быдло.

Чтобы не терять даром время в дороге, я вспомнил студенческие годы и принялся заносить в записную книжку свои путевые заметки, вернее, наброски к ним: характеристики разномастных попутчиков, в которых постарался выпукло показать для будущего европейского читателя всё мерзостное состояние того, что русские оккупанты гордо кличут 'народом-богоносцем', описания железнодорожных станций и убогих заснеженных селений, виднеющихся вдали за окнами проносящегося поезда.

Периодически новые пассажиры норовили завязать со мною дорожные разговоры, но я отделывался общими малозначащими фразами. Чему может научиться человек из цивилизованного компьютеризированного общества у тех, кто, может, и электролампочку-то видал пару раз в жизни, и то во второй раз — в этом самом вагоне? Лампочки, к слову сказать, зажигались проводником только вечером: они висели у вагонных дверей и светили довольно тускло, свечей в двадцать пять от силы, постоянно помаргивая. На перегонах их снова гасили и тьма рассеивалась только редкими свечками, припасёнными пассажирами, да огоньками цигарок и папирос. А мне попутчикам и вовсе нечего рассказать: ну не поймёт какой-нибудь сельский учителишка в протёртом форменном пальто или пролетарий с заскорузлыми ладонями, ни специфики работы телерепортёра, ни преимуществ 'Тойоты' перед совдеповским 'Трабантом'. При взгляде на этих заводских мастеров, или кто они там, в моей голове всё время всплывала фраза из какого-то слышанного ещё в детстве стиха: 'у них мозги с таким мозолем, как их мозолистый рука!'.

С горем пополам я, наконец, добрался до Харькова, где купил неподалёку от вокзала компактный, но вместительный саквояж, пару сменных сорочек, бритвенно-умывальные принадлежности и потратил гривенник на баню, где целый час отскребался от въевшегося, кажется, прямо под кожу запаха этого russischen Volkes. Хоть убей, не понимаю, как ближайшие потомки таких людей, как мои дорожные попутчики, сумели победить силы объединённой цивилизованной Европы, а потом ещё и первыми запустить в космос своего Гагарина? Отмывшись, наконец и опорожнив бутылочку, как ни странно, весьма хорошего пива, я вновь вернулся на станцию, приобретя по дороге несколько ватрушек, бутыль молока, головку твёрдого сыра и раскладной однолезвийный нож: не ломать же сыр руками. Как оказалось, успел я вовремя: через десять минут от перрона отходил поезд на Владикавказ. Рассудив, что там живут осетины, по определению ещё более дикие, чем русские, которые совершенно не понимают европейских ценностей, я приобрёл билет только до Ростова. Как я слышал, город этот построен на перекрёстке водных и сухопутных путей, да и море от него довольно-таки близко. Полагаю, этого довольно для активного развития торговли и производства. А где есть торговля и производство — там должны водиться деньги, и деньги немалые. Так что такой умный человек, как Борис Будкис, то есть теперь, конечно же, Борис Гележин, в таком месте без куска хлеба не останется. С толстым слоем чёрной икры.

Станислав

Я уехал в Польшу из майданутого Киева в две тысячи четырнадцатом, резонно предполагая, что останусь навсегда на родине предков. И вот я снова вернулся в 'коренную' Европейскую Россию спустя всего пять лет после отъезда. Вернее сказать, за сто десять годиков до него. Ну, тут уж, как говорил мой отец, 'лучше прийти на час раньше, чем опоздать на полминуты'. Нельзя сказать, что после того, как я с бывшими одноклассниками очутился вместо апреля девятнадцатого года двадцать первого века в конце января пятого года века двадцатого, я не собирался перебраться поближе к центру Российской Империи. Напротив, именно у меня зародилась мысль о необходимости основать в одном из губернских центров предприятие по производству автомобилей. Однако я вовсе не собирался излишне спешить: думалось, что сперва надо промониторить прессу, узнать, так сказать, 'что где почём', покрепче вжиться в этот мир. Но человек предполагает, а получается — как получится.

А началось всё с девушки...

Покинув галантерейный магазин Бунши вместе с новой знакомой, я подозвал честно ожидавшего извозчика. Приглашающе откинул полсть:

— Прошу пани Домбровскую садиться!

Реакция на моё 'джентльменство' последовала неожиданная: в голубых глазах Барбары мелькнули удивление и обида, она фыркнула и, резко повернувшись, решительно зашагала прочь. Не понял...

Сгрузив покупки, за исключением фотопринадлежностей, в санки, я распорядился, чтобы извозчик ехал за нами, а сам двинулся вдогонку юной шляхтянке. Судя по еле сдерживающему усмешку 'водителю кобылы', видок у меня был как у того товарища Саахова с гвоздикой на башке, который 'Слушай, обидно, клянусь, обидно! Ну ничего не сделал, да, только вошёл!'. Вот чего она так? Я же со всей душой...

Мысленно возблагодарив моду начала двадцатого века, предписывающую дамам, в отличие от простолюдинок, дефилировать в длинных узких юбках и узких же пальто, я в одну минуту нагнал девушку.

— Прошу прощения, прекрасная пани! Искренне раскаиваюсь, если невольно вас чем-то обидел! Миллион извинений! Виной всему — моя неотёсанность и неумение вести себя в обществе! Но сами посудите: откуда взяться манерам на заснеженной Аляске, где кроме эскимосок и белых медведиц других дам не встречается, и ещё вопрос: кто из них страшнее?!

Шутка удалась: неприступное выражение оскорблённой невинности на бледном лице девушки сменилась заинтересованностью:

— А что пан Трошицинский делал на Аляске? Пан добывал золото?

Да, похоже, про 'золотую лихорадку' в Америке в Царстве Польском народ наслышан... А почему, собственно, и нет? Всё-таки цивилизация, хоть и паропанковская в основе: работает телеграф, выходят газеты, через Атлантику туда-сюда пароходы шастают. 'Титаник' пока что не утонул, но Джек Лондон, по-моему, уже вовсю печатается. Ну что же, вспомнить одного из любимых в подростковые годы писателей мне не сложно:

— Так уж получилось, пани Домбровская! Я, как вы знаете, инженер, а хорошие инженеры нужны везде, даже на Клондайке и в Фэрбанксе. Да, какое-то время довелось походить и с золотоискателями, но быстро понял, что гораздо выгоднее работать по специальности. Так что в основном я работал в небольшой компании, выпускающей паровые двигатели и бензиновые моторы для мотопомп и драг старателей, а также золотодобывающие ловушки. Так что пришлось поездить по разным местам для установки наших агрегатов.

— Так неужели же пан Трошицинский так и не сумел найти золото?

Барбара смотрела такими огорчёнными глазами, что я не стал огорчать красавицу и продолжил 'концерт художественного свиста':

— Нашёл, конечно. И даже несколько раз находил! Но так уж сложилось, что расходы мои были весьма велики: пришлось часть золота отдать в качестве возврата кредитов, другую же — вкладывать в производство. А учитывая, что в тех краях даже за простую яичницу приходится платить золотым песком по весу — такая там дороговизна — то доход мой был скромнее, чем хотелось бы.

Прямо неудобно как-то: настолько доверчивая девушка, что верит, судя по глазам, каждому слову моих баек... Ну да ладно, временно назначаю себя Штирлицем, а байки — легендой внедрения.

'Легенда внедрения', похоже, работает: за болтовнёй Барбара сменила гнев на милость и мы неспешно — а куда спешить в маленьком городишке? — продолжили путь втроём: юная шляхтянка, я, старающийся приноровиться и избежать ударов по ноге довольно громоздким ящиком, и следующий чуть в отдалении предок таксистов на своём транспортном средстве мощностью в одну лошажью силу. Вероятно, со стороны наша группа смотрелась довольно забавно, но не мог же я развернуться и оставить даму посреди улицы с тяжёлым сундучком, набитым фотопринадлежностями, под ногами? И насильно в санки не посадишь: времена такие, что не поймут-с. И правильно сделают!

Так, пересказывая — весьма далеко от оригинала — разные случаи из жизни американского Севера, почерпнутые в подростковом возрасте из новелл Лондона и индейских повестей Сат-Ока, я допровожал девушку несколько улиц, пока она не замедлила шаг у невысокой деревянной ограды, за калиткой которой в глубине двора виднелся довольно большой одноэтажный дом. Не то, чтобы особняк, однако и не безликая 'коробочка': довольно давно белёное здание одновременно несло в себе и старые германские, и западноукраинские — вернее, в данный исторический момент австро-венгерские — архитектурные черты.

Гладко выбритый блондин в зелёной венгерке с бордовыми витыми шнурами, лет двадцати пяти, может, немного старше на вид, вооружившись железным печным совком для выгребания угля, как раз посыпал золой дорожку от крыльца к калитке, мурлыча под нос какую-то французскую песенку. Заслышав скрип снега под нашими шагами, он отвлёкся от своего полезного занятия, чтобы взглянуть, кто пришёл. И без того довольное лицо парня озарила радостная улыбка:

— А, Бащенька, наконец-то! Что-то ты задержалась: скоро время обеда, а тебя всё нет! — с этими словами он поставил ведро с совком рядом с дорожкой и, стянув двумя быстрыми движениями полотняные рукавицы, кинул их туда же. В несколько энергичных шагов он достиг калитки и, стукнув щеколдой, распахнул её перед девушкой.

— А кто этот пан? — Молодой человек взглянул мне в лицо изучающее, но вполне дружелюбно.

— Это пан Станислав из Америки. — Барбара отчего-то запнулась, но тут же продолжила. — Пан Трошицинский, я хотела сказать. Он... помог мне с выбором подарка для дяди Ежи и любезно помог донести... А это — обратилась девушка уже ко мне, — Ярослав Желиковский, мой кузен.