Непарад

"ТЕАТР И МУЗЫКА

Возобновление "Псковитянки", данной вчера для абонементного спектакля с г-ном. Шаляпиным в роли Иоанна Грозного, прошло с огромным успехом. Как и прежде, немая сцена въезда Государя во Псков — вызвала бурю аплодисментов; публика заставила поднять занавес — картина, так сказать, была "биссирована". "

Никогда не понимал, почему эти русские так любят своих тиранов? Иван Грозный, Пётр Первый, Сталин, наконец? Все угнетали и уничтожали самых достойных и богатых подданных, все вели долгие кровавые войны против цивилизованных стран Европы, все всячески стремились расширить границы своего варварского государства — и тем не менее кого ни спроси — восемь из десяти русских их ценит и уважает! Нет, в голове европейского либерала, к которым я себя с гордостью причисляю, такое не укладывается!!!

Ладно... Что там в местных газетах?

"Наказным атаманом воспрещена постановка "Дачников" Горького и отменено постановление таганрогского местного градоначальника о постановке "Дона-Карлоса" Шиллера, а также отменено постановление городской думы ходатайствовать о созыве съезда городских деятелей..."

Проснулся я среди ночи и несколько секунд пытался понять, где нахожусь и почему тут оказался.

Сняв с лица накрывавший его лист "Донской речи", сел на пружинящей панцирной сеткой старинной кровати, спросонья тупо осматривая освещённый слабосильной электролампочкой гостиничный номер. Выходит, днём набрался столько впечатлений во время пешего моциона по центру дореволюционного Ростова, что не заметил, как заснул, читая местные газеты. А вот теперь желудок настойчиво напоминает, что неплохо бы и покушать. Говорят, питаться после заката вредно, но, думаю, если не впадать в излишества, то иногда можно. Как сейчас, например, поскольку излишков продуктов у меня нет.

Поднявшись, ополоснул лицо у закреплённого за ширмой у двери умывальника, достал из саквояжа свёрток с бубликами и согревшуюся в протапливаемом номере бутылку пива, отыскав на этажерке прилагающийся к графину с питьевой водой стакан, быстро его протёр и наполнил тёплым пенящимся напитком. Жить, господа, можно! Даже в начале двадцатого века. Были бы денежки!

АНТИПИРАТИН.

БОРИС

У русских есть очень верная поговорка: 'трудно жить в деревне без 'нагана''. Согласен, это такие люди, что и револьвер не всегда помогает. Германцы вон даже на танках по их деревням ездили — и чем в конце концов это для них закончилось? Вот именно. Тем не менее, без денег жить здесь ещё сложнее. Без них ты никто и зовут тебя 'Эй ты!', пусть даже твой культурно-образовательный уровень более, чем на столетие превосходит здешнее 'ретро'. Именно поэтому весь первый год моего пребывания в дореволюционном Ростове-на-Дону был посвящён сравнительно честному зарабатыванию 'первоначального капитала'.

С грустью приходится вспоминать, что серьёзно подняться финансово благодаря газетной журналистике мне не удалось. В крупнейшем городе Нижнего Дона издавалось всего три газеты (ранее были ещё несколько, но что-то закрыли, кто-то из издателей-дилетантов разорился из-за нерентабельности и закрыл проект). И материалы у меня они, в первую очередь, 'Донская речь', брали в печать. Вот только платить огромные гонорары приезжему репортёру никто из редакторов отнюдь не стремился. Восемь-девять рублей ассигнациями за статью на целый 'подвал' — вот максимум, на который может рассчитывать обычный журналист даже в благополучной провинции в годы Первой русской революции.

Кстати сказать, революции как таковой здесь почему-то нет! Нельзя сказать, что я когда-нибудь углублённо интересовался этой темой, но ещё со школьных времён в памяти отложилось, что в январе пятого года царские войска в Петербурге расстреляли шедших с петицией к Николаю Второму рабочих, из-за чего всё и началось. Потом восстали матросы крейсера 'Потёмкин' и эмигрировали за границу, царь издал манифест о свободе и создал Государственную Думу, но недовольные русские устроили восстание в Москве на Пресне и ещё каких-то городах, а мужики стали захватывать землю и сжигать усадьбы помещиков. Причём в нашей Прибалтике и вроде бы где-то на Кавказе появились целые отряды 'Зелёных братьев' (кое-где их называли 'лесными братьями', но не в Литве точно), которые развернули настоящую партизанскую войну. А потом 'пришёл Медведь, сел на теремок и всех раздавил': разбитая, но не добитая окончательно японцами царская армия вернулась с Дальнего Востока и быстро справилась со всеми бунтовщиками. *

[* Будкис компилирует некогда читанное в учебнике и прочно забытое после школы с высказываниями из некоторых пропагандистских передач литовского телевидения, предназначенных для ничего не знающих об истории обывателей — и даже в этом сильно путается. Впрочем... Автор лично знает некоторых выпускников российских школ, которые о Первой русской революции не знали даже того, что таковая в истории была. Так что Борис — ещё не худший образчик.]

Своим метким выстрелом по изолятору высоковольтной линии я год назад способствовал нашему переносу в зиму тысяча девятьсот пятого года. Сам виноват: нельзя пить с русским поляком и русским-русским, пусть даже они и бывшие однокашники. Цивилизованный европеец не в состоянии перепить дикого славянина, а тем более сразу двух! Но, как выяснилось, наша троица оказалась вовсе не в той исторической реальности, в которой мы родились и выросли. Здесь нет Николая Второго, — он убит незадолго до того, как мы тут очутились. Не произошло расстрела рабочих в столице, ставшего поводом для революции.

То есть некоторые волнения и аграрные беспорядки в нынешней Российской Империи, безусловно, случаются. Но ни массовых расстрелов на площадях, ни матросских восстаний за истекший год не произошло. На троне сидит царь-мальчик Алексей Второй, а на деле имперским кораблём рулит регент Николай Николаевич Романов, человек жёсткий и заметно более толковый, чем погибший император.

Не понимаю, как русским это удалось, но они умудрились провести контрнаступление до самого Порт-Артура и фактически свести войну с Японией к 'ничьей', и даже стребовать какие-то компенсации. Но это не главное. А главное то, что регент Николай не стал дожидаться, пока господа революционеры начнут поднимать восстания, а применил классический метод кнута и пряника. В качестве последнего он либерализовал — правда, только в экономической части — действующее рабочее законодательство, тем самым снизив недовольство самой озлобленной на власть части городского населения. Ну а 'кнутом' стали массовые, но максимально не публичные аресты и 'посадки' как революционеров-подпольщиков всякого толка, от сепаратистов до большевиков и анархистов, так и излишне 'расхрабрившихся' и слишком много болтавших господ, ни к каким партийным течениям не принадлежавших, но к властям оппозиционных. Большинство последних, впрочем, отделалось только несколькими месяцами пребывания под стражей и солидными денежными штрафами, в самом худшем случае — запретом на преподавание, выступления или публикации. Как правило, этого хватало, чтобы былой 'оппозиционер' или болтун-студентик из приличного семейства засовывал язык глубоко в прямую кишку и сидел тихо, как пресловутая мышь под веником. А вот всяческим пролетарско-мужицким быдлом ещё в первые месяцы регентства Николая Николаевича оказались забиты все тюрьмы и арестантские роты: ибо нечего всякие листовочки почитывать да забастовки учинять! А уж разных пропагандистов и 'дружинников' из революционных партий набралось столько, что, по сообщениям прессы, властям пришлось открыть вчетверо больше каторг, чем при прежнем императоре: не только в Сибири или в 'централах', но и на Севере, и в Закавказье, и в Закаспии. Ну и что? Эта страна всегда была страной рабов, не мне о них сожалеть! Я-то здесь временно, и постараюсь всеми силами убраться в Америку ещё до семнадцатого года: уж там-то человек с деньгами не пропадёт!

Денежки же более-менее полноводным ручейком потекли ко мне только тогда, когда газетные фельетоны стали для меня делом отнюдь не первостепенным. Конечно, как человек, родившийся и выросший на рубеже второго и третьего тысячелетий, я сперва надеялся использовать такие проверенные схемы обогащения, как финансовая пирамида и лотерея. Но прежде чем развивать активность в этом направлении хватило ума поинтересоваться, как обстоят дела с такими проектами в дореволюционной реальности. И очень хорошо сделал, что поинтересовался. Выяснилось, что схема вытягивания денег с простаков через ничем не обеспеченную 'пирамиду' здесь вовсе не новость и, в отличие от будущих времён, организатор такой операции рискует попасться очень быстро. Свободные средства, в отличие от девяностых-двухтысячных годов сейчас есть только у весьма небедных, серьёзных людей, а поскольку в провинции все всех знают, по крайней мере, среди имущих классов, попытка сорвать куш и сбежать будет пресечена практически мгновенно. И откупиться от полиции или суда не получится: не тот случай. Большие люди огорчены! А таких огорчать вредно для здоровья. Что же касается организации лотереи, то, как выяснилось, проводятся они в России достаточно редко и исключительно в благотворительных целях, например, для поддержки жителей голодающих губерний или в помощь раненым на войне. И при этом для организации самой паршивой лотереи требуется личное разрешение целого губернатора! А те, что помасштабнее, — визируются не менее как министром финансов. Связываться с генералом Одоевским-Масловым, наказным атаманом Войска Донского, в подчинении которого находился Ростов-на-Дону мне, с моими-то липовыми документами, не хотелось.

Тем не менее деньги были нужны, а я никак не мог придумать безопасную схему их получения. Лезть в откровенный криминал — риск, а связи в здешних влиятельных кругах тоже отсутствуют. Я пока почти никому не известный репортёришка на фрилансе, перебивающийся с заметки на фельетон, с рублёвки на трёшку. Зарабатываемого хватало на съём половины комнаты 'со столом', то есть приготовленным кухаркой квартирохозяев обедом, в одном из домов Солдатской слободы, примерно посередине между синагогой и старообрядческим собором, чай с баранками во второразрядном трактире, где основными посетителями были ростовские извозчики и мелкие торговцы-разносчики и услуги прачки: восемь копеек раз в неделю. Сэкономить удавалось сущие гроши, и это страшно огорчало.

Озарение пришло внезапно, в том самом трактире, когда в приоткрытом коробе торговца всяким бэушно-восстановленным хламом я увидел знакомый с детсадовского возраста жестяной волчок. Эти игрушки, по словам 'офени', в России не производились, а данный экземпляр попал сюда из Германии как игрушка какого-то 'барчука'. Мальчик подрос, а ставшая ненужной вещица вместо помойки была продана старьёвщику.

Сколько себя помню, мой отец всегда был почитателем телевизионной игры 'Что, где, когда' и 'Брейн ринг' и активным телевизионным болельщиком. Не удивительно, что и я с дошкольного возраста тоже усаживался на ковре перед телевизором рядом с отцовским креслом. И уж что-что, а плавно 'скачущего' по кругу игрушечного жокея внутри прозрачной полусферы-колпака я вряд ли когда-нибудь смогу забыть. Этот волчок с жокеем вспомнился мне сразу, как только я увидел у игрушку у разносчика — и я понял, что передо мной — прекрасный инструмент 'сравнительно честного отъёма денег'.

Приобретя волчок, я аккуратно, насколько сумел, перекрасил его в сине-оранжевые цвета, с ярко-красной стрелкой. У пробавляющегося столярным ремеслом отставного солдата — инвалида Китайской кампании — заказал лёгкий переносной столик круглой формы, крышка которого, разделённая на семь секторов, была слегка вогнута и снабжена бортиком. На секторах нарисовал карты достоинством от валета до туза, а на оставшихся незаполненными жирно вывел чёрные 'нолики'.

Ну а дальше: 'ловкость рук и никакого мошенничества'. Воспользовавшись образовавшимися, как и у каждого хорошего репортёра этого времени, связями в околокриминальной среде, я быстро нанял группу 'подсадных' и дал взятку полицейским, чтобы они не слишком проявляли внимание к толпе, образовывающейся вокруг новой уличной забавы. Разместившись в заранее присмотренном людном месте, я крутил волчок, стрелка указывала на один из секторов игрового поля, и в случае выпадения карты, на которую игрок ставил свои деньги, он получал заметно большую сумму. Так, рискнувший гривенником 'на валета' при удаче получал двадцать копеек, 'любитель дамы' — тридцать, 'поклонник королей' — полтинник, и целый рубль доставался счастливчику, поставившему на туза. Если же красная стрелка упиралась в ноль, все ставки смахивались в специально приспособленный железный ящик.

Может быть, кто-то презрительно скривится, цедя сквозь зубы: 'копейки!'. Так-то оно так, вот только упорные тренировки по вечерам, когда мой сосед по комнате ещё был на работе и постоянная практика позволили так набить руку и научиться чувствовать свой маленький аттракцион, что к сентябрю девятьсот пятого года в моей личной заначке и на банковском счёте уже скопилась солидная сумма в тысячу двести рублей: больше, чем было у нашей троицы в момент попадания в прошлое! И это, прошу заметить, без учёта взяток полиции, отстёгиваний бандюкам и прочих расходов.

К этому месяцу я, наконец, решился на создание своей игровой 'микро-сети' и перемены своего состояния 'и жнец, и швец и на дуде игрец'. Приобретя по почте немецкий каталог игрушек, выписал из-за кордона ещё две дюжины волчков, я обучил некоторых сумевших заслужить некоторое доверие 'подставных' тонкостям управления аттракционом и поставил их во главе новых групп 'любимцев Фортуны' (ну любят в начале двадцатого века пышные названия!). Теперь четыре группы зарабатывали на человеческом азарте в Ростове и Нахичеване-на-Дону, две отправились в Таганрог и по одной — в Екатеринослав и Екатеринодар. Ничего не поделаешь, с риском, что ушедшие 'в автономию' начнут приворовывать не по чину или вовсе исчезнут с моими денежками, пришлось смириться, установив своего рода 'оброк' в пятьдесят рублей ассигнациями в будний день и в восемьдесят — по праздникам. Заработают больше? Да бога ради! А для душевного спокойствия 'снимать кассу' ездили двое занесённых судьбой в многоязычный Ростов латышей — кузены Урмас и Густав Лиелманисы. Высокие, за метр девяносто, с резкими, но пропорциональными, как у статуй, чертами лица и здоровенными кулаками, они при этом вовсе не были глупы, как порой бывает у чересчур сильных людей. Парни вовсе не желали возвращаться к былой хуторской жизни — пусть и не бедной, но ограниченной в амбициях высшей ступенькой волостного старосты и заставляющей при этом много и тяжело физически работать. Во мне же они почувствовали ту самую 'серую лошадку', которая и сама того и гляди вырвется вперёд, и сподвижников потащит за собой. К тому же сыграло свою роль и моё знание языка: я, конечно, не раскрывал перед ними своё происхождение, но, согласитесь: встреча вдали от родины с земляком весьма способствует сближению. Да и работа у кузенов была далека от прежнего крестьянского труда: знай себе, езди через день по городам, с кастетами и револьверами в карманах пиджаков, наблюдай за подопечными да доставляй полученные от них денежки хозяину, который при этом неплохо платит за работу и связанные с ней издержки вроде постоянной тряски в поездах или наказание обнаглевшей местной блатоты.