Непарад

— Эт точно. Как моя бабушка говорила: 'кому война, а кому мать родна'. А она была мудрая женщина, отец её, а мой прадед, многому научил, хоть в ссылке гимназий не кончала.

Наш гостеприимный хозяин насторожился:

— В ссылке? А за что его сослали?

— Бабушка говорила: за повстанне. Он из дворян вроде бы был, но когда судили — разжаловали, или как это правильно называется. А в ссылке женился, дети появились. Так что я вроде как тоже шляхетскую кровь имею. Видать, потому и дурной такой, со всеми задираюсь, вон, Стас подтвердит, в скольких драках мы с ним были.

Станислав только кивнул, дескать: 'было дело!'. Он в прошлые времена тоже большой любитель помахаться был, не то, что Будка. Тот до последнего норовил обойтись без кулаков, впрочем, если уж припирало — не тушевался. Но Борька — он вообще такой... метис купчины с дипломатом из старых советских фильмов 'про царизм'. Но товарищ хороший.

Пан Томаш встал из-за стола:

— За повстанне сослали? Славный у тебя, пан Анджей, пращур.

Подойдя к стене, снял с нее ту самую фотографию в бело-красной рамочке, бережно смахнув со стеклышка пыль невесть как оказавшимся в руках клетчатым платком, вновь вернулся на своё место:

— Мой дзядек, отец и двое вуйков теж повстанцы. В осемьсет шестьдесет тшетем дрались у славного пана Романа Рогиньского. В тем повстанне дзядек и вуйко так и згинелы. Ось лишь картка осталась. Поглядайте: то отец, то дзядек, а с краю — вуйки. А то, посредине — сам пан Рогиньский! Славный был пан!

Борис

Сидели мы за столом у пана Томаша довольно долго, уж точно — за полночь. Слушали больше, чем говорили: оказывается, у Лучицкого был, как у многих поляков, свой 'пунктик' на почве национальной гордости: больно любил дядька повествования о геройском участии своих родичей в Январском восстании поляков против царя. А поскольку жил одиноко, то найдя в нашем лице 'свежие уши', оторвался по полной. Наконец, обходчик уложил нас ночевать, сам же ушёл, по его словам, 'проверять путь'. Да, по зимнему времени вдоль рельсов ходить, на насыпи, где самый ветер — удовольствие маленькое. Но раз уж человек себе такую работу выбрал, никто не виноват.

Как только хозяин нас оставил, Трошицинский 'обрадовал' новостью, что мы втроём имеем редкую возможность стать свидетелями грандиозных исторических событий начала двадцатого века. И не только свидетелями, но и участниками. Оказывается, на дворе — не то девятьсот четвёртый, не то девятьсот пятый год со всеми 'прелестями' вроде первой революции, реакции и поражением в русско-японской. А через недолгое время предстоит Первая Мировая, ещё пара революций, гражданская, голод, НЭП, коллективизация-индустриализация-оккупация, Вторая Мировая и прочее-прочее-прочее... В общем, мы ещё не старые и до смерти Сталина, теоретически, имеем возможность дожить. Но ввиду всех этих перпетий — возможность далеко не стопроцентную. И даже не тридцати... А оно нам надо? Как мне, так не очень.

В первый момент я Стасу не поверил, но Дрей Ю подтвердил, что тоже склонялся к подобному мнению: по крайней мере мы никак не можем быть в нашем столетии по целому 'букету' признаков. А Андрюха у нас — признанный спец по истории, в локальном, конечно, масштабе. Вот же не было печали! И что теперь делать? У меня через неделю зарплата с премией должна быть, хотел отложить на отпуск в июне. А теперь кто мои денежки получит? Да и в Пальма-де-Майорка во времена царизма самолёты не летали!

И вообще: что мы тут делать будем: без работы, документов, денег? Вагоны разгружать? Не согласен. Да и начнётся революция — всяких там грузчиков-катальщиков первых будут казаки нагайками пороть, и разбираться не станут, тот-не тот. Да и в свете предстоящих войн что-то мне не хочется здесь находится. Как я понял, мы сейчас в польских землях России, а тут с четырнадцатого до двадцатого всяческий народ будет шляться довольно активно. С кавалерией, пушками и танками. И активно же это всё друг по дружке применять. Я уже видел такое: АТО называется. Но тогда повезло находиться в защищённом месте и на достаточном удалении от передовых позиций ВСУ. А до тылов группировки русские то ли не доставали, то ли не считали нужным стрелять. Нет уж, господа, возвращайте меня обратно!

— Парни, так вы это серьёзно, что ли? И про перенос во времени, и про царские всякие дела?

— Куда уж серьёзнее... — Трошицинский был мрачен, как дух подземелья. — Нужно решать, чего делать будем.

— А обратно, в наше время, никак?

Андрей криво ухмыльнулся:

— Не скажу, что мы столько не выпьем: опыт показывает, что выпить в три горла мы можем достаточно. Вот только в Российской Империи, да, думаю, и во всём остальном цивилизованном, а также колониальном мире, пока что на текущий момент истории не построены высоковольтные ЛЭП, по которым некоторые профессионалы микрофона и видеокамеры имеют возможность вести столь меткий снайперский огонь. Да и ружью стаськиному пришла мататумба, как все мы знаем? Это теперь не оружие для древних охотничьих забав, а прикрученный к обугленной деревяхе стальной предмет, полностью лишенный функционала, зато покрытый прекрасными радужными разводами в стиле столь нелюбимого Кукурузником абстракционизма!

— А чего сразу я? Чуть что — сразу Будкис, Будкис!

— Ну, не мы тогда стреляли, это есть факт, месье Дюк!

Да, тут Андрей, конечно, прав... Но я же не нарочно!

— Ладно, хлопцы, проехали! — Станислав припечатал ладонью к столешнице ту самую купюру с царём Петром. — Сейчас мы здесь и переиграть ничего не можем. А если и можем, то сами об этом не подозреваем. Великих физиков, занимающихся хроноэкспериментами, как я понимаю, среди нас нет, так?

— Ну...

— Значит, надо как-то вживаться в существующую реальность.

— И выживать! Тут целая куча революций с войнами намечается, а оно нам не надо! — Нет, ну действительно: жизнь человеческая и так бренна, и торчать в 'зоне рискованного обитания', которой через какое-то время станет вся Европа, что-то не хочется.

— Верно, Борь, оно нам не надо, но отменить войны мы вряд ли сможем. Не цари и не министры. Поэтому предлагаю вживаться в роль мирных обывателей. Или есть желающие дойти до государя-императора, как пишут в книжках и поднять ему веки? В смысле — открыть глаза на предстоящие в России безобразия? Сразу скажу: я пас! Поскольку кончится это, в лучшем случае комнатой с мягкими стенами и рубашкой с длинными рукавами. В худшем — Петропавловкой, а то и стенкой. Больше болтаешь — меньше живёшь. Есть возражения по сути вопроса?

Стас уставился на меня. А я что? Я ничего... Я за консенсус.

А вот третий наш однокашник, оказывается, имел несколько иной взгляд на перспективы нашего здесь пребывания.

Андрей, нервно поигрывая в пальцах самодельной трубкой, в которую так и не набил табак из своего сшитого 'под старину' кисета, бросил Трошицинскому:

— Возражения есть!

Это что же получается: мы тут сидим, рассуждения рассуждаем, а вокруг Россия хоть погибай, пока мы 'обывателями' становиться будем? Хренушки, не дадут нам прожить обывателями! Вот сейчас война, допустим, с Японцами. Допустим. И мы все втроём знаем, что войну эту мы, в смысле, Империя наша, продуем всухую. Вот никто не знает — а мы знаем! Порт-Артур самураи уже взяли, скоро раздолбают сволочь Куропаткина, а там и Цусима. А мы, выходит, должны сидеть, как мышь под веником? А потом Мировая, Февраль, Октябрь, Гражданская: это сколько ж миллионов русских ляжет? В смысле — россиян, поляков с прибалтами я тоже считаю за русских.

— Вот уж спасибо! А мы, литови, себя русскими почему-то не считаем, у нас своё государство. — Нет, ну а что он, в самом деле? Шовинизм какой-то!

— Фиг вам! Нету у тебя, Борька, сейчас отдельного государства. Не отчекрыжили пока немцы ваши лимитрофы. Государство для тебя, Будка, здесь и сейчас — Российская Империя. Великая, прошу заметить, держава. Есть, чем гордится. Вот у Стаса Царство Польское есть, не спорю. Оно же — Привисленский край. Мы, собственно, в этой автономии сейчас и находимся. Хотя поляки в Германии и Австро-Венгрии и такой автономии не имеют. Правильно я говорю? — Обратился он к Трошицинскому.

— Ну, в целом да... Хотя автономия какая-то неполная. — Кивнул Станислав.

Я решил не спорить: перепалки с русскими по вопросу национальной гордости и чувства патриотизма приводят зачастую к выбитым зубам, а в глобальном масштабе — и к аннексиям. Немцы в сорок первом уже пробовали подискутировать, и Киев в две тысячи четырнадцатом. В результате русские танки потом лет сорок по всей Германии катались на полигонах, да и свидомым тоже крупно не подфартило. Так что лучше промолчать. Для здоровья.

А Воробьёв тем временем развивал свою мысль:

— Ну да ладно, не о том речь. Хотя, когда мировая война началась, полякам после победы обещали независимость и я уверен: дали бы!

— Ну-ну... И без этого обошлись. — Наш русский поляк выглядел не слишком довольным.

— Всё, проехали. Тем более — пока что ничего не случилось, не забыли? Так вот я к чему веду: как правильно ты, Стас, сказал, мы не цари и не министры и отменить предстоящую войну вряд ли сумеем. Но глядите сами: из стран Антанты Россия единственная оказалась на положении проигравшей стороны, хотя и воевала за блок победителей. То есть по факту страна потеряла свои окраины, дважды менялся государственный строй, в ходе Первой Мировой и Гражданской погибло русских людей больше, чем во всех остальных воюющих государствах. Ну, или около того, сейчас точно не помню — это и не суть важно: там счёт на миллионы будет идти. И это ещё не считая эмиграции и разных большевистских 'ликвидаций как класса'. Нет, что потом Сталин с большевиками страну подняли с нуля, войну какую одолели, Империю воссоздали — это да, это я как и любой патриот признаю. Вы, думаю, тоже? — Воробьёв обвёл нас взглядом. Что ж, по факту он прав. Мы с Троцким поочерёдно подтверждающе кивнули. — Вот! Но ведь сколько это всё жизней стоило! Хорошо янкерсам за двумя океанами отсиживаться, они вообще на своей земле крайний раз при Линкольне воевали, и то, кажись, тыщ четыреста с обеих сторон потеряли и до сих пор воют, что это колоссальные потери. И ведь правильно воют: на войне солдата не одного убивает: семью его убивает с ним вместе, детей-внуков не рождённых. Это ж какой геноцид мы сами себе устроили? Никакого Гитлера не нужно, мать его через коромысло! — Андрей хряпнул по столу так, что звякнули ложечки в кружках с остатками остывшего чая.

— Александр Македонский, конечно, великий полководец, но зачем же табуретки ломать? — Выдал в своей чуть ироничной манере Станислав. — Ты, дорогой товарищ реконструктор, заканчивай мебель крушить, и толком своё резюме излагай. Что война это плохо, мы и так догадываемся.

— А? Ну да, правильно. Так вот: если бы удалось, раз уж не получается у нас войну предотвратить, попробовать как-то облегчить ей технически участие в войне. Вот смотрите: в шестнадцатом году во всей русской армии, по всем фронтам и авиашколам было раскидано меньше шестисот самолётов, а у одной только Германии — больше тысячи. Плюс к тому сколько-то самолётов у австрияков и у турок: правда, у этих весь аэропланный парк был импортным, производства тех же фрицев — но, тем не менее, четверть тыщи 'этажерок' они имели. У болгар тоже чего-то было, но против России они авиацию вроде бы не применяли.

— А что, Болгария с Россией воевала? — Я был реально удивлён. Бывал я в своё время в командировке там, и никаких проблем с общением не испытывал: абсолютное большинство болгар вполне нормально по-русски говорило. 'Братушки'.

— Здравствуйте вам! — Андрюха издевательски поклонился, широко разведя руками. — И в Первую Мировую они в союзе с немчурой были, и во Вторую. Впрочем, в сорок четвёртом-сорок пятом, когда там красные победили, и советские войска вошли в страну, болгары повоевали и вместе с нами, в той же Венгрии у Балатона. Грех хаять: держались они там достойно против эсэсов с мадьярами. Хотя без наших им там ловить было бы нечего, факт.

Но ты, Борька, меня с мысли не сбивай. А мысль у меня такая: раз мы тут волей-неволей очутились — давайте-ка сгарбузуем для России собственные ВВС! Я в этом деле малость понимаю, сколько лет модели всяких 'ньюпоров' с 'фарманами' собирал, вот этими вот ручками. — Воробьёв продемонстрировал нам свои лапы с сохранившейся местами под ногтями грязью следующего столетия и приплюснутыми, из-за многочисленный былых драк, костяшками.

Нет, не нравится мне это, совсем не нравится. Моё дело — сторона, и вообще моему здоровью и вихри враждебные противопоказаны, и залпы 'Авроры' вкупе с 'Большой Бертой'.

— Не пойдёт! Я считаю, что незачем нам тут в это всё влазить. Лучше эмигрировать куда-нибудь, в ту же Америку или, хотя бы, в Швецию, она постоянно в нейтралитете. А если тебе так загорелось в русского Вилли Боинга поиграть и самолёты мастерить, то никто не мешает их и из другой страны поставлять. До Сталина всё равно в России вся авиация была импортная.

— И вовсе не вся! Были прекрасные русские конструкторы: Сикорский, Ульянин, Григорович, братья Касьяненки...

— Тихо, панове, тихо! — Трошицинский вмешался в наш разгорающийся спор. — Успокойтесь, горячие русские парни!

На 'русского' я решил не обижаться: не до того. Судьба решается.

— Вы вот мне скажите, братцы, — продолжил Станислав, — а на какие, пшепрашам, пенёндзы вы собираетесь осуществлять свои планы? Один, понимаешь, в Америку собрался, второй — КБ открывать с авиазаводом вместе имени себя любимого. Нет, ничего не скажу, дело, конечно, достойное: помочь Родине, хотя до нашего рождения ещё у-у-у сколько. Вот только заводы — штука такая, что вложений требуют и вложений солидных. И тут вариант продать что-нибудь ненужное — не проханже. Сами знаете, ненужного у нас нету и клад искать, как тот дядя Фёдор, мы не можем. Что касается твоей мысли, Борь, — так она тоже того... не аллё. Ну сам скажи: кому ты на хрен нужен в той Америке или даже в Швеции с голой задницей и пустыми карманами? Правильно: никому. Там таких горе-эмигрантов двенадцать на дюжину. Прав я или не прав?

Пришлось согласиться, что наш рассудительный товарищ, как обычно, глаголит истину.

— Так вот, хлопцы, что я вам имею сказать. Раз мы все согласны, что находимся в далёком прошлом и что для того, чтобы как-то здесь прижиться, необходимы пенёндзы, а также документы. Поскольку без них ни открыть завод, ни уехать в Америку, ни просто банально снять номер в гостинице, чтобы помыться-выспаться, абсолютно нереально.

Рад, однако, сообщить, что и то, и другое у нас всё-таки имеется. Но!... Увы, ни того, ни другого не хватает. Так вышло, что перед тем, как мы устроили наш междусобойчик со стрельбой по проводам ЛЭП, я показывал бумаги своего прапрадеда и вот эту самую купюру. И на автомате сунул в карман, когда садились за стол. Бывает: рассеянность. Но тут моя рассеянность нам помогает. Поскольку здесь и сейчас эти вот пятьсот рублей — это реально большие деньги. Завод на них, правда, не построить. Но привести себя в принятый здесь вид вполне можно. А то увидят нашу одежду и хорошо, если примут за какую-то шпану или, например, футуристов: могут и за шпионов посчитать: сами знаете, когда идёт война, подозрительность у людей зашкаливает.