Непарад

Как-то незаметно рядом со мной оказался парень лет двадцати двух-двадцати пяти на вид, широкоплечий, с грубыми чертами лица, окаймлённого уже готовой сформироваться в бородку щетиной. Я и сам зарос, как дикобраз: бритвы осуждённым не полагаются и физиономии нашей каторжанской братии приводили в цивильный вид в последний раз в астраханской тюрьме. При этом правилом было и обстригание тупой машинкой половины головы, чтобы нас даже в бане нельзя было принять за 'вольных'. Впрочем, как я узнал на собственном опыте, 'воля' в Российской империи — понятие относительное. Дворяне и священники вольны делать что хотят, естественно, не скатываясь в откровенную уголовщину, и ездить куда заблагорассудится, насколько позволят финансы. Большинство купечества из 'второгильдейцев', как правило, привязаны в своей деятельности к конкретному региону (третья купеческая гильдия, как выяснилось, упразднена ещё при Александре Втором). А все простолюдины жёстко ограничены в перемещениях системой 'временных паспортов', и беспаспортный автоматически считается подозрительным бродягой и подлежит аресту, а дальше — как повезёт: поручится за тебя сельская 'община' — повезло: оштрафуют, может, розгами выдерут, да и отправят на родину. Не окажется поручителей — и загремишь ты на каторгу, руду копать или дороги строить. А с испачканной каторгой биографией судьба твоя в дальнейшем незавидна. Удача — если сумеешь стать чернорабочим или подсобником на фабрике, на иное 'варнаку' рассчитывать не стоит. Можно, конечно, в сибирскую или туркестанскую глушь забраться и существовать там в полном чучхэ, сиречь 'с опорой на собственные силы', но для такой жизни характер нужен специфический. Ну а не повезёт — покатишься, раб божий, по уголовной дорожке. Как в известном фильме: 'украл, выпил, — в тюрьму!'. Только вот это ни разу не комедия...

— Как, товарищ, рёбра-то и мясо целы? — Парень негромко обратился ко мне. — Ить лупцевали тебя нынче с душой... А то, если что, так у меня малость зверобойного отварчику имеется, можно бы и протереть тебе, ежели повредили чего...

— Благодарствую. Били сильно, но аккуратно — процитировал я папановского персонажа. — Так что отварчик попридержи, добрый человек. Мало ли, какие ещё случаи в жизни будут.

— Ну, гляди, товарищ, как скажешь...

Чуть помолчав, ночной гость продолжил беседу:

— Меня Петром зовут. На пять годов присудили, да сюда прямо из-под Петербургу загнали.

— Андрей. В Польше за бродяжничество забрали. Два года каторги.

— Это чего ж они, аспиды, так вызверились-то? Ежели всех босяков сюда загонять примутся, так и Россия пообезлюдит...

— Да вот, Петро, так вышло. Деревню мою следствие сыскать не смогло, чтобы поручительство стребовать. Да то, что бежать пытался при задержании, тоже припомнили, думается. — При воспоминании о первом знакомстве с российскими правоохранителями 'царского образца' я невесело усмехнулся и это, похоже, не укрылось от глаз собеседника.

— Деревню, говоришь? А я гляжу: по повадкам человек ты вроде городской, товарищ Андрей. В деревне разве что твой тятька жил. Ну, да то, видно, мне помстилось. Оно тебе виднее, кто ты родом и откуда.... Только я чего спросить-то хотел? Ты вот нынче песню пел хорошую. Не слыхал такой прежде. А я страсть как песни рабочие люблю, сам рабочий человек. Ты бы мне слова пересказал, как товарищ товарищу. А я тебе другие перескажу: я разные знаю.

— Что, тоже такие, за которые прикладами лупят? — Поинтересовался я.

— Так не без того... Мне вот удивительно, что ты со своей такой песней среди уголовных оказался-то. У этой братии всё больше другие в почёте-то.

— Могу и другие, только не люблю. А эта под настроение тогда пришлась...

— А ещё про рабочих песни знаешь? Которые 'под настроение'?

— Кое-что знаю... Только сейчас и за песню, оказывается, бьют. — Тут я припомнил прочитанную ещё в школе историю из жизни. — Вот, к примеру, построили французы в девятьсот первом году у себя броненосец 'Цесаревич', для русского флота заказанный. Всё, как полагается, французское: броня, машины, пушки. Золотом уплачено было столько, что иную губернию год прокормить можно, и ещё бы осталось. Ну, это и понятно: дело военное, денег не пожалели. Авось не всё чиновники разворуют, сколько-то останется, так что хватило. Вот только французы команду на броненосец свою сажать не стали: моряков туда из России привезли. Встречали их и провожали обратно — уже с кораблём — торжественно: речи всякие говорили, оркестры гимны играли — и наш, и тамошний, по праздничному случаю и винную порцию матросам двойную выдавали. Красота! Долго ли, коротко ли, а приплыл броненосец в Россию. Моряков на сушу начали пускать. И тут началось: флотские же народ такой, от чарочки никогда не отказывается. Вот и стали братишки, как в кабаке водочки накушаются, тот французский гимн горланить, очень он на память хорошо ложиться. А полиция их из-за этого хватать принялась, да в политике всяческой обвинять, чуть ли не в покушении на устои. Вот так вот и бывает: иную песню-то надо знать, где петь, а где и промолчать. Я вот сегодня не подумал, да и огрёб прикладами, так-то...

— Это что ж за гимн такой? С французами вроде как приятельство сейчас... — Усомнился Пётр.

— Гимн-то хороший. Только у нас его с другими словами перевели, за которые раз-два — и в тюрьму могут.

Я придвинулся чуть ближе и тихонько просвистел несколько тактов 'Марсельезы'.

Даже в сумраке теплушки, лишь слегка разгоняемой огоньком висящего под потолком свечного фонаря, стала видна, широкая улыбка, появившаяся на лице собеседника.

— Знакомая песенка! Значит, не ошибся я... ТОВАРИЩ Андрей.

— В чём не ошибся-то?

— А что ты товарищ сознательный. И босячество твоё беспаспортное — это так, не пришей кобыле хвост.

Пётр на секунду запнулся, но тут же задал вопрос, старательно пытаясь заглянуть в глаза:

— К какой партии относишься-то? И чего политическим себя не объявил, с уголовными якшаешься?

— Да какой из меня политик? Я человек малограмотный, во всяких 'ятях', 'ерах' и 'херах' путаюсь. Что до партийности... Вот есть такой матрос — Алексеем звать, ты его вряд ли знаешь. Так он говорит: 'я, дескать, в партии собственного критического рассудка'. Ну так и я в точно такой же состою: своя голова есть. Раньше по молодости да по глупости думал, что Российская Империя — это то, что нужно. А теперь жизнь поумнеть заставила, так что мне что белые, что красные, что серо-буро-малиновые — одинаковы. Нигде нет полной справедливости и вряд ли будет. Вон, про Францию вспоминали. Так там сперва король парламент разрешил, потом революционеры и его с королевой обезглавили, и страну гильотинами позастроили, бошки рубя и монархистам, и своим, и вообще непричастным. Через несколько лет из тех республиканцев, кто в революцию наворовал, контрреволюционеры образовались — и уже самым красным якобинцам головы посносили. А потом генерал Наполеон всех поприжал и себя в императоры произвёл. Меньше ста лет с тех пор прошло. Так тот Наполеон, полководец долбанный, до того наполководствовал, что когда его всё-таки свергли, объединившись, несколько королей, включая русского царя, во Франции здоровых мужиков старше пятнадцати и младше пятидесяти почти не оставалось, если калек с больными не считать. Так что ну его ко псам, не хочу в такую политику лезть. А другой без большой крови не построить. Слишком уж прогнило всё у нас...

С Петром Сагаевым мы проспорили почти до утра. Семнадцатилетний рабочий парень, как оказалось, ещё с 1904-го года активно работал в партии социалистов-революционеров, идейно примыкая к левацкому её крылу. Моё заявление о неприсоединении ни к 'охранителям', ни к революционерам, с учётом уже имеющегося вполне реального каторжного срока, приводило его в изумление. Как я понял, Петя не слишком-то поверил в то, что я простой беспаспортный бродяга: слишком сильно бросалась в глаза разница в образовательном уровне между нами. Всё-таки начальная школа до революции и полные одиннадцать классов плюс 'бурса' моего времени — это сильно разный объём знаний. А с учётом того, что я с детства 'фанател' от истории и перечитал множество 'внепрограммной' литературы и исторических документов — разрыв этот ещё больше. Так что юный эсер, похоже, решил, что 'товарищ Андрей' просто 'взял на себя' чужое имя и не слишком длинный каторжный срок, чтобы избежать наказания за что-то гораздо более серьёзное, чем банальное бродяжничество.

Уж не знаю, кем он меня вообразил? Может быть и вовсе организатором событий Петербургского Крещения, когда при артиллерийском салюте одна из пушек оказалась заряженной не холостым, а картечью, в результате чего был смертельно ранен присутствовавший на церемонии водосвятия император Николай Второй и ещё немало попавших под орудийный выстрел высокопоставленных лиц было убито и ранено. Конечно, ни меня, ни моих одноклассников тогда не было не то, что в Петербурге, но и вообще в этом времени... Но разве это объяснишь молодому романтику, мечтающему с помощью бомб и браунингов заставить власть предержащих передать ту самую власть в руки трудящегося народа? Со времён Петра Первого одних императоров в России поубивали пять штук, не считая ещё двоих, скончавшихся при весьма подозрительных обстоятельствах, а уж сколько князей, чиновников и просто 'бар' — никто, похоже, не посчитал. И чем это помогло народу? Убитого правителя тут же замещает наследник, который только крепче 'закручивает гайки'. Правда, молодой Володя Ульянов уже решил, что 'пойдёт другим путём', и в нашей истории ему с соратниками удалось сломать порочную систему, а Иосифу Джугашвили — построить гораздо лучшую, хоть далеко не идеальную... Но люди не вечны и вслед за умершими титанами пришли политические карлики, умудрившиеся за тридцать лет загнать Союз в ту же пучину великой несправедливости, в какую Империю загоняли лет триста...

'Путешествие' наше в качестве сухопутных бурлаков продолжалось недели три, пока в один далеко не прекрасный день этап не добрался, наконец, до места отбывания каторжных работ. Пригнали нас на строительство железной дороги от Улуханлы до Джульфы. Об обоих этих городишках в своём времени я и не слышал, а оказалось, что в 1900-е годы возможность возить грузы поездами прямо к персидской границе является чуть ли не стратегической задачей. Как говорится, 'на халву и уксус сладкий', так что железнодорожные подрядчики добились выделения для стройки каторжан. Им наш труд ничего не стоил, в отличие от оплаты 'вольных' артелей: кормёжку, конвой, тачки, кайла, лопаты и даже серые халаты и кандалы — всё оплачивала казна. Сильно подозреваю, что всё это удовольствие потребовало лишь малюсенького 'отката' в чиновничий карман. 'Вольняги' на строительстве трассы, конечно, тоже были, но им досталась работа на относительно удобных, равнинных участках пути. Нам же пришлось практически вручную пробивать тоннели в горах, чтобы сократить будущий железнодорожный путь. По слухам, другие каторжане строили капитальные мосты по пути, где должны будут лечь рельсы.

Ввиду отсутствия на перегоне каторжной тюрьмы, разместили нас в своеобразном 'эрзаце', отдалённо напоминающем узилище из старого советского фильма 'Не бойся, я с тобой'. На территории заброшенного аула несколько каменно-глинобитных домиков занимала охрана, длинный барак был поделен между конюшней и складом инструмента, в каменном амбаре хранилось продовольствие. К моменту нашего прибытия там располагалось почти три сотни каторжан, ютящихся в разнообразных палатках и под навесами из дерюги или хвороста. От свободного мира этот 'лагерь', как я его про себя обозначил, отделял вал с построенным на нём каменным дувалом с вмурованными поверху битыми бутылками и острыми кусками жести (похоже, от консервных банок). Часовые располагались в караулке у ворот и на плоских, по местному обычаю, крышах зданий. Отметил, что служивые здесь вооружены неравноценно: конвойцы, гоняющие бригады на работу и бдящие возле входа в начатый тоннель, таскают официально снятые с вооружения винтовки Бердана ?2 с примкнутыми трёхгранными штыками, а вот контингент, маячащий на крышах и у ворот, таскает карабины без штыков, зато обильно блестящие латунью и снабжённые затвором типа 'скобы Генри'. Очень это оружие напоминает прославленный в сотнях вестернов 'Винчестер', но как следует разглядеть его возможности мне не представилось. Очень странно: не припоминаю, чтобы до Первой мировой войны в России закупали и ставили на вооружение импортные винтовки. Тем более — времён Дикого Запада и индейских войн... Вот когда пришёл пушной зверёк в виде германской и австро-венгерской армий, тогда-то и спохватились, что мобилизованные толпы православных воинов вооружать-то и нечем, даже опустошив ещё не проданные охотникам запасы однозарядных 'берданов' со складов. 'Одна винтовка на троих' — это как раз с 1914 года пошло, к великому сожалению. Тогда-то и засуетились, судорожно норовя закупить (за совершенно неприличные деньги) любую 'стрелковку', которую любезные союзнички по Антанте и 'нейтралы' соглашались продать. Как всегда, денежки утекли безвозвратно, а оружие... Ну, частично всё-таки оружие было получено и пошло в войска. Другой вопрос, что далеко не всё из оплаченного попало в Россию, а то, что попало зачастую было такими раритетами... Обнять и плакать! Те же французы на голубом глазу втюхали все свои неликвиды времён Франко-Прусской войны и Парижской коммуны, то есть однозарядки практически полувековой давности. Содрали же за этот антиквариат как за новьё. Дома, увлекаясь военной реконструкцией, я имел возможность закупить на интернет-аукционе такой 'шасспо' в расточенной под гладкий ствол охотничьей версии, оформив его в 'разрешиловке' официально. Причём обошлось бы ружьишко дешевле, чем переделанная под стрельбу холостыми патронами трёхлинейка с аутентичным штыком и ремнём. Но Андрей Хлыстов, которому я озвучил идею, категорически её не одобрил: использовать даже аутентичное оружие, если над ним не поглумились с целью охолощения и не оформили соответствующий сертификат экспертизы, в нашей стране на мероприятиях по ВИР категорически запрещено. За три десятка лет было несколько случаев неправильного обращения со стволами (включая реплику пушки века так семнадцатого, если не путаю) и появления раненых. А в Крыму как-то какой-то дебил умудрился на реконструкции сражения Крымской войны пальнуть в 'условного противника' невынутым из ствола шомполом. Результат — труп. Так что пришлось мне тогда 'наступить на горло мечте' и добывать 'царёву пехотку' с 'хомутковым' штыком. Хорошее было время... Если сравнить с нынешним статусом бесправного каторжанина.

Работа по прокладке тоннеля и укреплению железнодорожной насыпи велась ежедневно, весь световой день, благо, солнце в Закавказье щедро на свет и тепло. По большим церковным праздникам в 'лагерь' приезжал полицейский офицер с несколькими кавалеристами конвоя и привозил с собой священника, который проводил короткую службу у походного алтаря, исповедовал и причащал. Каторжан мусульманского и иудейского вероисповедания это мероприятие не касалось, но муллу или раввина здесь не видывали ни разу. Впрочем, после службы нас всё также гнали на место работ.