Дверь в сказку

Залир не знал, как надо делать порталы. Этого не знал никто, в старых рукописях были лишь туманные намеки. Поэтому, архимаг решил, преодолеть все возникающие проблемы при помощи силы, благо её было невпроворот. Нет точных данных? Все коэффициенты в формулах взяты с потолка? Значит надо увеличить мощность! Огромная магическая энергия, собранная им в течение нескольких лет за счет жертвоприношений, сначала ухнула в пустоту, а потом вернулась, как гигантский маятник. От удара немыслимой мощи содрогнулось само мироздание. Вскрикнули одновременно тысячи людей, почувствовав эхо от всплеска магии. Зашлись в тревожном крике магические приборы на всех трех континентах планеты. Скисло молоко на сотни миль вокруг. Развеяло в прах десяток мелких бесов, собиравшихся пролезть со своего плана на людской и там поживиться. А самого архимага просто уничтожило. Без следов.

После смерти хозяина, прекратили свою жизнь или "нежизнь" все его многочисленные слуги. Такую "закладку" недоверчивый маг ставил всем, кто работал на него, неважно зомби это или человек. Или даже лошадь. В качестве страховки от покушений. Вот она и сработала. Сотни воинов и слуг мгновенно старели и валились на землю уже рассыпающимися скелетами. Их одежда и доспехи прямо на глазах превращались труху. Заклинание "Тлен". Простенько и со вкусом. Огромный черный замок, высившийся над долиной (если ты Черный Маг, то надо соответствовать) погрузился во мрак. Только искрили и потрескивали, рассеиваясь, многочисленные заклятья, оставшиеся без питания. Конечно, наиболее простые заклинания продолжили свою работу. Они черпали энергию из внешних источников и в подпитке от мага не нуждались. Охранные, бытовые, да и многие другие магические комплексы были спроектированы настоящим мастером, и работать им предстояло вечно. Ну, если никто не сломает. А вот мощные ударные заклинания Залир, из соображений безопасности, привязал к себе, и они рассеялись вместе с ним.

* * *

Баба Маня собралась помирать. К этому делу она подошла более чем серьезно. Она вообще, все в жизни делала не спеша и очень тщательно, а тут уж сам Бог велел. Для начала она навела в своем маленьком домике просто идеальный порядок. А то ведь люди придут, если в доме что не так — это хозяйке укор. Занавесочки белые, крахмальные, висят ровненько, как по линейке. Ни пылинки, ни соринки не найти, даже если захотеть. Поправив скатерть на столе, она достала из кладовки обшарпанный деревянный сундучок и поставила его точно посередине стола. Тут все документы, чтобы не искать людям, не утруждать себя. Потом переоделась в заранее заготовленную, тщательно выстиранную и выглаженную одежду, аккуратно повязала белый платочек. Вот вроде и все, готова. Подняла крышку сундучка, взяла в руки лежавшую сверху фотографию и вгляделась в любимое лицо. Потом неожиданно весело подмигнула: "Ты меня, Лешка, там заждался поди!" и положила пожелтевшую карточку на место. Пальцы коснулись мягкой и плотной материи. Подарок жениха на свадьбу, коверкотовая комсоставовская гимнастерка. Ах, как она тогда радовалась обновке! Ах, как смотрелась эта гимнастерка на тонкой и гибкой девичьей фигурке!

Баба Маня легла на кровать, сложила руки на груди и закрыла глаза. Она знала, что её часы отсчитывают уже не минуты, а секунды. Откуда? Так она была женщиной знающей, как раньше говорили — ведающей.

В поселке к бабе Мане относились с уважением, переходящим в почтение. Даже цыганский баро, который своих толстых и крикливых баб гонял по двору пинками, всегда здоровался с ней первым. А куда деваться, телефона в "Цыганке" отродясь не было, случись что, "скорой" не дождешься, а баба Маня вот она, и помочь всегда готова. Хоть днем, хоть ночью постучись, если беда — не откажет. После же случая с Колькой Макеем, даже последний бич и алкаш, встречая маленькую старушку, семенящую по своим делам, торопился продемонстрировать чудеса вежливости. Тогда Николай Макеев, откинувшись в очередной раз с зоны, давал гастроль. Впервые он попал в тюрьму прямо со школьной скамьи. С тех пор садился не раз, и хоть статьи УК были и разными, но причина была всегда одна — глупость. Задерживаться на воле он совершенно не собирался, и дым стоял коромыслом. Разбегались с визгом поселковые шалавы, расползались по кустам избитые в кровь собутыльники, а Макей ревел, как лось в период гона, и шарился по "Цыганке" в поисках не набитой еще морды. Вот только наткнулся его, мутный от многодневного запоя взгляд на старушку, и двухметровый детина, будто на стенку налетел. А потом Колька отправился домой, где и проспал, аки младенец, до приезда ментов. Ведь он еще по дороге сюда, из мест отдаленных, успел начудить, так что тюрьма его не миновала. А к бабе Мане стали относиться не только с уважением, но и с опаской.

Когда в часах жизни Марии Антоновны Кузьминой падали вниз последние песчинки, её тело вдруг выгнулось дугой и забилось в конвульсиях. Потом обмякло и застыло неподвижно. А потом баба Маня спустилась с кровати одним плавным и тягучим движением. Она подошла к столу и снова взяла в руки фотографию из ящика. Вздохнула тяжело: "Ну вот Алешенька, опять наша встреча откладывается. Нет моей вины в том. Такие как я, могут долго жить, если силу свою беречь будут. Я же её не берегла, всю людям отдавала, хотела побыстрей с тобой встретиться. Да видно не судьба" Она аккуратно положила карточку в сундучок, поверх тускло блеснувших орденов, и убрала хранилище своих документов на прежнее место в кладовке. Все движения маленькой сухонькой старушки были точными, экономными и какими-то легкими, как будто не весила она ничего. Если бы её увидел кто-то посторонний, он бы удивился: "порхает бабка, как мотылек!" А вот если бы за ней наблюдали люди, которые такую пластику у своих подчиненных вырабатывали годами, то они уважительно покивали бы головой: "Подготовочка — высший класс! Старая школа! Да и талант немалый!"

* * *

Холодный ноябрьский ветер гнал злую поземку и бросал в лицо пригоршнями снежной крупы. Низкое, затянутое тучами небо, казалось, висело над прямо над головой, настолько близко, что можно дотронуться. Если бы по центральной и единственной улице "Цыганки" в этот поздний час шел кто-нибудь, то он непременно услышал бы возню в одном из проулков. А, услышав, прибавил бы шагу, уж больно характерными были звуки: сначала звяканье, потом бульканье, а потом кряхтение. Опытный человек без труда опознал бы звуковой ряд, и не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сообразить, что последует далее. После совместного распития обычно идут громкие разговоры, заканчивающиеся мордобоем. Либо собутыльники друг дружку мутузят, либо первого встречного. И в том и другом случае желательно находиться подальше от центра событий. Но никого на улице в этот поздний час не было, а следовательно, и пугаться было некому.

Троица, стоявшая в темном закутке между забором частного дома и покосившейся стеной неизвестно чего, была странной. Точнее, она показалась бы странной тем, кто этих людей знал, а посторонний ничего странного бы не увидел. Наоборот, для него все было бы ясно и понятно — купили солдатики водки у цыган, и теперь её, родимую, употребляют. А вот те, кто служил в пятой роте, очень удивились бы, увидев этих бойцов, совместно пьющих водку.

Петя Халаев, маленький, кругленький и розовенький, как поросенок из мультфильма, за полгода службы успел показать себя мелким и подлым типом. Он был улыбчив и доброжелателен, но попробуй, стрельни у него сигаретку... Из-под улыбки тут же высунется жадное и злобное существо. С таким не то, что в разведку, с таким срать на одно поле не пойдут. Взяли его с собой только потому, что у него были деньги, а у других самоходчиков их не было. Не то, чтобы Петя жаждал угостить сослуживцев. Просто они были очень убедительны, когда звали его в самоволку. Есть такие предложения, от которых невозможно отказаться.

Алексей Тараненко, высокий, сильный и красивый парень, был, как большинство сильных людей, человеком спокойным и добрым. Служить ему оставалось всего-ничего, он уже мысленно вернулся в родной Тирасполь, где его ждала невеста и заводская бригада. И далекая девушка, такая же высокая и красивая, как сам Алексей и ребята из бригады ему регулярно писали. Они ждали возвращения из армии отличника боевой и политической, а ничего другого солдату и не надо. К спиртному младший сержант, комсорг роты, спортсмен и вообще, положительный со всех сторон персонаж, был абсолютно равнодушен, и в самоход пошел из чувства солидарности и ответственности за младших. Ну и поддавшись уговорам их третьего товарища.

Валерка Коробов, злостный нарушитель дисциплины, за год службы сумел доказать окружающим, что является авантюристом, и резким парнем. Настолько резким, что "деды" и "старики" предпочитали обходить его стороной. Он очертя голову бросался в драку при одном намеке на действительное или мнимое ущемление своих прав. Он дрался до конца, и даже будучи повержен на землю, продолжал выкрикивать разбитыми губами оскорбления. Надо сказать, весьма ядовитые и обидные. Поколотив его в самом начале службы пару раз, для приличия, Валерку оставили в покое — ну его нафиг, с таким связываться. Казалось бы, что еще надо для счастья? Старики не прессуют, молодые уважают, служи себе спокойно, да считай дни до дембеля! Так нет, Валерку все время тянуло на подвиги. Коробову было мало просто нарушить дисциплину, ему надо было обязательно устроить нарушение массовое и громкое. Будь то варение самогона прямо в казарме или кража карбюратора с комбатовского Уазика. Находясь в центре скандала, он отдыхал душой, а вернувшись с гауптвахты (за чужие спины он никогда не прятался) начинал готовить новую шкоду. Вот и сейчас он подбил на самоход комсорга роты и уже прикидывал, что они в этой самоволке сделают, чтобы превратить банальную пьянку в захватывающее приключение.

Свет, яркий, как от прожектора, высветил на мгновение застывших солдат. Петя подавился водкой и закашлялся. Валерка стоял, недоуменно оглядываясь по сторонам и ощупывая себя, как будто это было не его тело. Алексей понял только одно — мир стал другим. В чем другим, и почему это произошло, он не мог объяснить. Он молча протянул руку и в несколько глотков допил водку из бутылки. Как воду, даже не поморщившись. Потом, так же молча, потянулся ко второй бутылке. Потом, они вроде бы покупали у цыган портвейн, на водку не хватало. Потом он кого-то куда-то тащил. А потом был туман, в котором медленно шевелилось нечто страшное, многоногое и многорукое.

* * *

— Энск — Контроль, 52011, как слышите.

— 52011, Энск — Контроль, слышу громко и чисто.

— Энск — Контроль, 52011, расчетное 21...

Командир "Аннушки" отвлекся от переговоров второго пилота с землей. Все идет штатно, скоро он увидит ярко освещенную посадочную полосу, и этот, не первый и не последний полет в его жизни закончится. Среди молодых пилотов было модным вместо слова "последний" говорить "крайний". Причем говорили они так и к месту и не очень, бравируя своим показным суеверием и демонстрируя всем принадлежность к опасной профессии. Опытный и много чего повидавший летчик только посмеивался в усы, и говорил слово "последний", когда ему было это нужно. Знали бы вы, салаги, что такое настоящие летные суеверия! Хотя все у вас впереди, узнаете еще. Повидать, за свою долгую летную карьеру, КВС успел многое. И горел, и падал, и даже роды в воздухе принимал. Он непроизвольно поежился, такого страха, как тогда, он не испытывал, даже когда шел на вынужденную при нулевой видимости. Бр-р-р, и как врачи в роддоме работают? Он бы точно не смог. Вот и сейчас в салоне его самолета летят в райцентр три беременные тетки, на сохранение. Правильно делают, что летят, не дожидаясь момента, когда приперло и надо срочно везти акушера к черту на рога. Лучше заранее подсуетиться, и родить ребенка в нормальной больнице, а не где попало. Молодцы бабы, по уму поступают. Хотя одна совсем пигалица, от горшка — два вершка. Мысли пилота от пассажирок плавно переместились на собственную дочку. А если моя Верка... того... в смысле забеременеет? Я же с ума сойду! Она же маленькая еще, я её как будто вчера сам из роддома принес... А она уже хахаля своего малахольного, не стесняясь домой приводит, и в открытую говорит, что дело к свадьбе идет. И жена, предательница, им улыбается... О-хо-хо... грехи наши тяжкие!

Из размышлений его вырвал высверк молнии впереди. Самолет тряхнуло.

— Энск — Контроль, 52011... Энск — Контроль, пять, два, ноль, один, один... Актюбинск — Центр, пять два... — надрывался второй пилот. Тщетно, лишь завывания и треск в эфире. А командир не обращал на это внимания, он вел машину сквозь тьму, полагаясь на свое чутье и опыт. Плевать, что вся небогатая электроника "Ан-2" весело мигает, изображая цветомузыку на танцах. Главное — мотор тянет, машина слушается, и он посадит её, не имеет права не посадить!

* * *

Проснулся Алексей как-то сразу, как будто выключателем щелкнули. Он удивился, обнаружив, что уже белый день и в казарме нет никого. "Чегой-то меня по подъему не разбудили? Странно". Тут до него дошло, что он весь мокрый. С ног до головы, матрас аж хлюпал. "Неужто я спьяну так в постель напрудил? Стыдоба-то какая!" Сообразив, что у него мокрая голова, он понял, что это не его конфуз. Он же все-таки не кит, из которого вверх фонтан бьет, чтобы так все вокруг облить. Тогда откуда столько воды? В животе голодно забурчало. "Надо пожрать сходить, причем срочно. А чего это меня так на еду потянуло, прям как в начале службы..." Легко спрыгнув с койки и поежившись от холода, он решил разведать обстановку и расспросить обо всем дневального. Тот, почему-то, при появлении Алексея сделал попытку убежать, а, поняв что не успевает, прижался к стенке и проблеял:

— Не надо...

— Че не надо? Че ты несешь, салабон? — Тараненко ошалело потряс головой — ничего не понимаю. Потом рыкнул на солдата:

— А ну давай быстро рассказывай, че вчера было!

Тот попятился, а потом нагнулся и достал из-за шкафа мятое ведро.

— Вот — сказал он и повернул ведро. На одной стороне ведра была здоровая пробоина, как будто снаряд попал. Алексей видел такие пробоины в мишенях на полигоне. Странно, что не было пробоины в противоположной стороне ведра. Как будто снаряд, пробив одну стенку, передумал лететь дальше.

-И что это такое?

— Так ты не помнишь ничего?

Алексей помотал головой. А, выслушав рассказ дневального, схватился за эту голову двумя руками. Ой-ой! Мамочка моя!

Что и как они делали в самоволке, дневальный не знал, но у Алексея было подозрение, что и там не все чисто. А вот в часть они вернулись с триумфом. Дневальный видел, что посреди плаца стоит замполит, а к нему, по широкой синусоиде, приближается Тараненко с Коробовым на плече и Халаевым под мышкой. Потом замполит стал орать так, что слышно было, наверно и на Луне. Орал он, как всегда, ахинею. Про съезд партии, Олимпиаду и ядерные ракеты. А потом Алексей его спросил. Громко спросил, все слышали:

— А че это... Ик... Вы ночью в части делаете?... Ик... Опять Алиев прогнал?... Ик!