Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Зверь лютый

Книга 1. Вляп

Часть 1. "Добре дошли"

Глава 1

Первое ощущение от всего этого — тошнота.

Нет, не так: меня рвёт.

Выворачивает.

Наизнанку.

Ещё чуть-чуть — и, кажется, прямая кишка вылетит носом. Спазмы следуют один за другим. Все тело сворачивает судорога. Болит живот, болят ребра, раздирается горло... И — паника: не могу остановиться, не могу вздохнуть — боюсь захлебнуться. Собственной блевотиной. А дышать уже нечем...

Что-то мне это напомнило... А, мои студенческие эксперименты насчёт допустимой дозы алкоголя. Говорят, смертельная доза — семь граммов чистого спирта на килограмм живого веса. А в портвейновом выражении?

Вот так правильно: воспоминание о собственной глупости отвлекло от рефлекторного текущего процесса. В желудочно-кишечном. Можно, наконец-то, плюнуть. Остатками желудочного сока. И сплюнуть такую липкую, тягучую... Слюни с соплями. И вздохнуть... Попытаться... Со всхлипом. Даже не верхушками лёгких — одними трахеями.

Как всегда, хочешь дышать — остановись, подумай о вечном. Например — о собственной глупости. И сразу появляется номерное дыхание — второе, третье... Нумерация доходит до произвольного размера, как и "дурость собственная".

Теперь я начал воспринимать окружающее.

Хоть как-то.

Кусками.

Сначала включилось зрение.

Темно. Но не как у негра в... в чём-то там. Не бывал, но не "как" — что-то различаю.

Перед глазами — белое. Мокро. Холодно. Сильно холодно. Стою на четвереньках. Весь в поту. А пот — уже холодный. Тело, пережив стресс с судорожным сокращением мышц, начинает успокаиваться. И остывает.

Диафрагма ещё пытается сократиться. И пресс болит. Или что там у меня вместо пресса...

Ага, а белое — это снег. И в нем мои руки. Мокрые и холодные. Голые. Кисти голые, а дальше какие-то... рукава.

Тут я упал. Получил пинок. В зад.

"Шаг вперёд — часто есть результат пинка в зад".

Меня — шагнуло. Поскольку — пнуло.

Меня — пинают?!

Факеншит! Проблююсь, встану и порву! Как Тузик грелку.

Ага. Потом. Когда встану. А пока... Воткнулся лицом в этот самый снег. Куда и блевал. Хорошо, что только слюной. Без всякого... кусочного и разноцветного. Не так как после "оливье". Или свёклы тёртой. С грецкими орехами...

А снег, оказывается, не только холодный, но и колючий. Царапает лицо. А ещё залепляет глаза и мешает дышать. Очень мешает.

Я снова задёргался, завозился, пытаясь одновременно и подняться, и вытереть лицо, и оглядеться. И тут же получил второй пинок. Теперь — в бок. Меня перевернуло, и прямо над собой, на фоне звёздного неба, я увидел...

Наиболее правильно назвать "это" — зверюгой. Высокое, мохнатое, лохматое... И рявкает. Прямо по Радищеву — "чудище обло, грозно и лайяй".

Откуда это вылезло? В смысле: эта форма проявления ассоциативного кретинизма? Я ж его "Путешествие из Петербурга...", которое на самом деле "обратно", лет тридцать не вспоминал. А уж эпиграф, который вообще от Тредиаковского...

Вообще-то, нужно было бы убежать. Позыв был. В форме скулежа и елозинья ножками. Но сил — ноль. Полное истощение. Или по скунсовой технологии — обделаться со страха? Я бы сам попробовал — чего организм-то мучить, если рефлекторно не получается. Но опять же — нечем. Хоть расслабляйся, хоть нет — уже и желудочного сока не осталось. И мой "комок нервов" — как грозовое облако — прошивается насквозь. Разрядами судорожной боли.

Мозги чётко заблокировались. Видеть — вижу. Но не понимаю.

"Видит око, да мозг неймёт".

Не воспринимаю. Поскольку и не пытаюсь. Поскольку этого не может быть. Ну не может этого быть. Ни-ко-гда.

Зверюга ещё разок басовито рявкнула, наклонилась, ухватила меня за грудки, и швырнуло в сторону.

И я полетел. "И мы полетели...". Не смешно. Кувыркаясь, стукаясь, набирая снег во все места...

Это был заснеженный склон. И меня несло по нему. Как хрен с бугра.

"Hillbilly — Билл с холма". Типаж из Аппалачей. Который с них постоянно сваливается. Головой вниз. Как я сейчас.

Кажется, я что-то скулил. Обычно в подобной ситуации я матерюсь. Экспрессивно и многоэтажно. Но сейчас... Ну просто не может этого всего быть!

Потом меня снова вздёрнули на ноги и дали пару оплеух. По лицу. Чем-то мокрым, холодным, жёстким. Несильно так. Меня и по жизни, и на тренировках били куда сильнее. Но не так... противно.

"Мокрым полотенцем по глазам".

После второй пощёчины я очень удачно приземлился на задницу. Тут я, наконец, утёрся, проморгался и смог увидеть. И увидел я лошадь. Третья узнаваемая вещь. После звёздного неба и снежного наста. Как я ей обрадовался! Как родной.

"Лошадка мохноногая

Торопится, бежит".

Эта — не торопится. Не бежит. Стоит себе. Стоймя. Или про лошадь надо говорить "торчмя"? Причём лошадь была запряжена в сани.

Помню подумал: "вот это называется дровни". Ага, на картине "Боярыня Морозова" очень похожие нарисованы. Точно, я же репродукцию видел.

Насчёт "подумал"... Это из реконструкции. Типа поддержки собственного самоуважения. Хотя — какого...? Тогда никаких "подумал", "понял".... Одни — "получил", "ощутил", "схлопотал". Иногда — "мелькнуло".

Так вот, "мелькнуло" — стоит знакомая лошадь. В смысле — понял: это — лошадь. Знакомо.

Гений я. Натуралист-натурал.

А рядом — другая мохнатая зверюга. Вроде предыдущей. Но не лошадь. Тоже — в шерсти, здоровенная... На задних лапах. Торчмя.

Тут у меня в голове что-то щёлкнуло. Точнее, глаза как-то переключились. Или мозги заглазные включились? И я стал узнавать. То, что видел. Частично. Хоть как-то.

Вот такой информационный эффект от зрелища лошадки. И это — хорошо. Иначе "неврубизм" мог продолжаться долго. А там бы и вообще — "крышу снесло". Тем более, что все эти нарастающие непонятки вызывали... как бы это помягче... значительное недоумение, обоснованную тревогу и нарастающую панику. Попросту — постоянное охреневание.

Продлилось такое ещё час-другой — вполне можно было бы и "с глузду съехать". Нет узнаваемого — начинается паника. Всегда. У всех.

Дальше энурез, понос, инсульт, инфаркт, паралич. Можно ещё добавить шизофрению с паранойей. Или — ступор. Вплоть до комы.

Но лошадь включила "распознавание образов". И я распознал образы двух... мужиков.

Наверное.

Образины. Бородатые, в меховых мохнатых шапках, в шубах, мехом наружу. И о-о-очень большие. Ну очень...

Ощущение — до возмущения с раздражением. Я-то сам не из мелких.

"Спасибо матери с отцом,

Что вышел ростом и лицом...".

Привык смотреть людям в глаза. А тут прямо великаны какие-то. Чувство как в толпе норвежцев: все вокруг на пару голов выше, а ты болтаешься где-то на уровне пояса. Все интересное происходит высоко, выше темечка. И ты попросту не допрыгиваешь.

И все остальное у мужиков по их размеру — и лошадь, и санки эти.

"Еурека", однако. Есть такое место. Технологический музей в Хельсинки с аттракционом: мир глазами ребёнка. Каждый посетитель может сам сходить пешком под стол. Ну, или попробовать пить из "папиной кружки" в полведра ростом. Познавательно...

Тут меня снова ухватили за шиворот и окунули в эти самые санки.

Вкинули.

Нет, всё-таки это дровни: сзади нет бортика. А внутри по полу солома рассыпана. Вот в эту солому меня мордой лица и воткнули.

Я дёрнулся, но руки подставить не сумел — мешало что-то. Зацепился что ли? За спиной рукавами? Дёрг-дёрг — никак. Хотя тут причина дошла относительно быстро: пока я оплеухи переваривал, меня, оказывается, и повязать успели. Интересно так захомутали: за локти. И теперь все эти бывшие носители зерновых, притаившиеся в донной части транспортного средства, абсолютно свободно лезли в глаза, кололи лицо и забивали глотку.

Я же не корова чтобы солому кушать! Моя глотка... реагирует рефлекторно. Как безудержный кашель переходит в рвоту — каждый и так знает. Попытался отодвинуться. Соблюсть гигиену, так сказать.

Чистоту в дровнях.

Тут лошадь пошла, меня сразу же подкинуло. Естественно, приложило об бортик. Естественно, лицом. Такое моё счастье. Кто-то из мужиков вякнул неразборчиво, повернувшись, ухватил меня снова за шиворот, и я оказался лежащим на спине, битым лицом к небу.

Теперь, уже много позже, могу честно признать — большую часть первых дней я постоянно находился в состоянии стресса. Более-менее полного ступора. Или проще — "Охреневания". Именно так — с большой буквы. То есть — глаза открыты, все вижу. Хотя с перспективой были... вопросы. Что ближе, что дальше — сначала соображал хреново. Нормальный глазомер восстанавливался месяцами.

А вот с пониманием смысла картинки... Были очень мощные проблемы.

Точно сказано: "видят, но не разумеют". Это про меня. И дело не только с распознаванием. Вычленить отдельный объект из панорамы... Типа: это дом или просто холмик? — довольно быстро стало удаваться. Вычленяется.

Хуже было с осмыслением — а что бы увиденное значило? Если это холмик, но в нём живут, то кто жители? Хоббиты? Сурки? Троглодиты?

Можете не пробовать — все варианты неверны.

Для осмысления нужен процесс мышления. Нужны мысли. Как минимум. А у меня первое время были только рефлексы. В голове — каша из обрывков междометий. Наиболее длинный связный кусок тогдашней моей мыслительной деятельности выглядел так: "Во, бл...!". А самый литературный пример выражения эмоций — "йиэё-моё!". Такое сплошное... "йотирование по площади".

Мужик зашипел, лошадка дёрнула, меня немедленно снова приложило лбом об бортик (как же эта дубина называется? слега? оглобля?) и мы — поехали. В памяти всплыло: "потрёхали рысцой".

Ещё один эффект с самых первых дней моего пребывания здесь — странные фокусы моей памяти. Типа вот этой фразы: "а не потрёхать ли нам рысцой?" Откуда это? — А фиг его знает! Всплыло...

Всякая хрень, попадавшаяся на глаза за время жизни, давно забытая — вдруг начала появляться и проявляться. Как старый негатив в "мокрой" фотографии. Иногда — интегрировано, большим блоком. Со всеми подробностями, включая вкус пломбира, который мы ели с девушкой, за которой я ухаживал в молодости. Я тогда очень успешно употребил фразу о Нгоро-Нгоро и особенностях использования слоновьего помёта. Пока девушка отвлеклась на совмещение полученной информации с собственным тезаурусом, я успел существенно продвинуться... в процессе ухаживания.

Но чаще фраза, картинка, формула или формулировка прорезывались в виде куска чего-то. Часто — непонятно чего. И самое скверное — этот процесс вспоминания был малоуправляемым.

Вдруг всплывает: "ортованадат итрия активированный европием". А куда, откуда, зачем...?

Позже я провёл немало времени, вспоминая всё вспоминаемое. Пытаясь собрать из разных кусочков что-то связанное.

Профессионалы называют такую прокачку — "массаж массивов". Актуализация информации. А куда ж без неё? Почти по Николаю Гумилёву:

"Вот я попал, и песнь моя легка,

Как память о давно прошедшем бреде...".

Я лежал на спине и тупо смотрел на небо. Небо как небо. Очень чёрное. Очень звёздное. "Колючие звёзды". Наверное, надо было бы найти Большую Медведицу, определить направление нашего движения, засечь азимут и взять параллакс. Или наоборот?

Нашёл. Медведица. Большая...

Увы, в мозгах — полная пустота. В тот момент меня бы даже на роль древнего акына не взяли.

"Что вижу то и пою".

Видеть — вижу. А — что? Про что петь-то?

Чёрные, белые и серые пятна по сторонам начали раскладываться на составляющие. Глаза постепенно фокусировались. Стало ясно: мы едем по речной долине. Справа на невысоком обрыве — чёрный лес. Слева — тоже лес, но дальше. А между этими двумя чёрными полосами — белое пустое пространство. "Белое безмолвие". Безмолвие, но не беззвучие — скрипит. Снег...

Не могу сказать, как быстро до меня дошли эти простые мысли. Прежде на точность ощущения времени я обычно не жаловался. Однако здесь внутренние часы первым делом сломались. Напрочь. Хуже всего то, что у меня из памяти, из восприятия пропадали целые куски времени. Как при клиническом алкоголизме: помню, что что-то было, а ЧТО именно было — не помню.

"А где был я вчера — не найду днём с огнём.

Только помню что стены с обоями".

Мучительное чувство.

Сани тащились, встряхивались, качались... От качки, скрипа полозьев, мелькания всего этого черно-белого пейзажа начало мутить. Чувствуя набирающие силу рвотные позывы, я завозился, примериваясь к низкому, скошенному назад, борту саней. Взгляд скользнул по ногам. И зацепился за необычную деталь.

Мои ноги были обуты в лапти.

Ме-е-е-едленно.

Повторим это вслух: я обут в лапти.

С минуту я тупо разглядывал наблюдаемое явление. Явление лаптей на МОИХ ногах. Потом поднял ногу и покрутил ступней, согнул ноги в коленках — точно, мои ноги. Постучал друг о друга — никакого эффекта. Дёрнулся их понадкусывать. На зуб попробовать. Но со связанными за спиной руками это несколько... затруднительно.

И моим мозгам снова наступил глубокий абзац... Очередной... Глу-у-убокий...

Я никогда... Нет, не так.

Я НИКОГДА в жизни не носил ЛАПТИ. Не потому, что неудобно, или у меня какие-то предпочтения, или там предрассудки насчёт этой обуви. Просто их не было в моей жизни. Знаю, что вообще-то есть. Где-то. Но в моем реале — нет.

Из того, что я видел — НИКТО НИКОГДА НЕ НОСИЛ ЛАПТИ.

Этот продукт кустарного промысла я видел один раз в далёком школьном детстве в краеведческом музее, куда нас водили всем классом. Второй раз — в виде украшения на автомобильном зеркале одного "братка".

Чудак решил легализоваться и отмолиться. Типа: "сменить масть" и изобразить не "нового русского", а "исконного, посконного, православного...". Как он потом удивлялся, когда понял, что попы берут не хуже ментов. И тоже — "дела не делают".

Лапти — это всё. Абзац, клинч, нокаут и "великий перелом" в одном флаконе. Ни разу в своей не сильно короткой жизни я не видел лапти на ногах человека. Кроме, разве что, этнографически-патриотически-исторически-костюмированных фильмов.

А тут два этих недо-лукошка на моих ногах. На МОИХ! Не по ту сторону кино-теле-видео экрана...

"Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!".

Никак не могу оценить последующий временной интервал. И мои действия в нем. Кажется, я тупо смотрел в небо, изредка поднимал то одну, то другую ногу, чтобы убедиться в факте наличия...

Факеншит! Факта наличия ЛАПТЕЙ на МОИХ ногах!

Может, глюк? Вроде, ничего такого не курил. Откуда такие галлюцинации?

Кажется, я хмыкал и изображал звучание мыслительного процесса. Кажется, мужики подавали голос, и даже разок вытянули меня по поднятой ноге кнутом...

Меня?! Кнутом?! "Вытянули"? Или правильнее — "перетянули"?