Мисс Амбридж - Прошу любить и жаловать.

Мисс Амбридж — Прошу любить и жаловать.

Пролог

В зеркале отражались испуганные карие глазёнки худенькой, если не сказать больше, девочки. Блёклые каштановые волосы были заплетены в тугие косички, и теперь я нервно теребила кончик одной из них, грозя вконец расплести ленточку. Единственное, что можно было бы отнести к будущему облику страшной злодейки из канона про Мальчика-Который-Выжил, это большой рот — как у лягушки. Но именно он сейчас никак не хотел складываться даже в робкую улыбку. Куда уж там нацепить злодейский оскал!

— Да, — философски заметила я, обращаясь к своему отражению, — и с чем прикажете работать? — Легонько потянула себя за косичку, та дрогнула и расплелась окончательно.

— Ну вот, — проскрипело зеркало, — опять заплетать. — И тяжело вздохнуло.

Я тоже вздохнула в унисон старому зеркалу. Меня уже давно перестали пугать эти волшебные штучки. Как-то привыкла. И к чайнику, что начинал весело прыгать по столу, когда вода достигала точки кипения, и к сахарнице, которая точно отмеряла кусочки сахара, которые я клала к себе в чашку, даже поварёшка — и та сама помешивала в большой кастрюле, стоявшей на плите, густую похлёбку.

Привыкла и к тому, что при других — обычных людях — магией пользоваться было нельзя. Запрещено Министерством магии.

Да, тогда три года назад, когда я ощутила себя в этом мире — у девочки Долли только-только родился маленький братик Джеймс. А вот теперь ему уже исполнялось три годика. И все в доме были немного взбудоражены, ибо на этот — не спорю — семейный праздник обещала приехать САМА.

Под этим прозвищем подразумевалась бабушка Долли, мать её собственной матери. Вдовствующая леди Кракнелл. И пусть в послевоенные годы люди всё чаще стали относиться к титулованным особам как-то снисходительно, мол, устаревшие понятия. Но в глубинке, где в своём небольшом имении проживала леди Кракнелл, всё ещё чтили традиции прежних дней. И пусть она не обладала многомиллионным состоянием, не могла позволить себе большой штат прислуги, который свидетельствовал бы о её значимости. Ей хватало и троих — садовник (мастер на все руки, он же шофёр) Джеффри Олбрайт, кухарка и домоправительница — супруга садовника — миссис Хельга Олбрайт, горничная и швея в одном флаконе — племянница кухарки, Ингрид Бергман.

Джеффри привёз жену и её племянницу из Швеции, где во время войны долго лежал в госпитале. Там и познакомился с будущей супругой, даже выучил шведский язык, чтобы сделать ей приятное, она же в свою очередь приобрела обширные познания не только в английском языке, но и в английской кухне. Теперь уже, чтобы доставить удовольствие милому. А поскольку в годы войны потеряла всех членов семьи, кроме десятилетней племянницы, то выходя замуж, прихватила и её с собой. Та с радостью покинула небольшой городок на севере Швеции, где единственным развлечением было разглядывать полярное сияние долгими зимними ночами. В Британии она надеялась получить образование и со временем удачно выйти замуж. И за прошедшие с той поры годы вполне преуспела в первом.

А вот второе никак не удавалось. За сыновей фермеров, арендующих землю у леди Кракнелл, она и сама не хотела идти замуж, а других молодых людей её возраста трудно было встретить в той усадьбе, где последние годы жила бабушка.

Эта усадьба — всё, что осталось бабушке от её родителей, а тем в свою очередь — от своих. Сама усадьба была построена лет четыреста назад. И бабушка не слишком любила рассказывать её историю. Ничего. Я и сама справилась.

— Долорес, доченька! — донеслось с первого этажа. — Скорей, леди Кракнелл уже приехала!

Я мило улыбнулась своему отражению, ловко расплела и другую косичку, расправила складки на новеньком нарядном платьице — тёмно-синее с белой кружевной отделкой.

Теперь можно и бабушку встретить.

Портрет в семь лет

http://i75.fastpic.ru/big/2016/0310/80/83d49150e6f77abfcb6062b64366d380.jpg

Глава 1

А, я же не представилась! Как невежливо с моей стороны.

Я — Долорес Джейн Амбридж — да-да, та самая, которая в каноне отличалась весьма неприглядным внешним видом. Да ещё и характер был не самый сладкий. Хоть она и любила розовый цвет

Так вот — это всё могло бы произойти и здесь. Если бы не слепой случай.

Здесь за два дня до своего четвёртого дня рождения Долли узнала, что матушка родила братика, которого назвали Джеймс. Это жутко расстроило впечатлительную девочку — не знаю, что больше — то, что родился мальчик-Наследник? Или то, что у него оказались неразвитыми магические каналы, о чём отец, не сдерживая себя, поделился с кем-то из родственников по каминной связи. А девочка услышала. Теперь уже и не узнать.

А это расстройство вылилось в сильнейший стихийный выброс. В обычное время это только порадовало бы родственников со стороны отца, если бы не то, что у девочки после этого наступила сильнейшая слабость, которую можно сравнить с магической комой. А тут ещё и супруга с новорожденным требовали внимания. Род Амбридж, хоть и чистокровный, да не из богатых или Древних. Своих домовиков никогда не было. Поэтому Орфорд Амбридж сбивался с ног, пытаясь успеть и в Мунго — за супругой, и присмотреть за дочерью.

Не случайно, что визит матери супруги, леди Сесили Кракнелл был воспринят с огромным облегчением, особенно после того, как она изъявила желание принять заботу о заболевшей внучке на себя.

— Орфорд, — заявила она, — Эллен и Джеймс будут на Вашем попечении. Я не собираюсь лишать Вас сына-Наследника, да и ребёнку лучше первые годы провести в любящей семье с обоими родителями. А Долорес, — она никогда не называла меня уменьшительным именем, — ей будет лучше очнуться в новом месте. Новые впечатления, новые друзья, новое окружение непременно окажут своё влияние на такого впечатлительного ребёнка.

И забрала меня в родовое поместье своего отца — двенадцатого маркиза Сент-Эдмонд.

Так что очнулась Долли, точнее — я, уже в собственной комнате в усадьбе Кенделшу. Первое, что я увидела, открыв глаза, обеспокоенное лицо пожилой дамы. Она наклонилась над моей кроватью с искренним беспокойством в глазах. Да и я сразу почувствовала её тревогу за моё здоровье. Странно. Раньше я как-то не относилась к эмпатам.

Это я не сразу поняла, что тело уже не моё, а детское. И очень даже маленькое. Амнезия — наше всё! Особенно, когда нужно поскорее разобраться в происходящем.

Вот и я простонала, чуть повернув голову:

— Где я?

И стон не был театром. Голову на самом деле прострелила сильнейшая боль. Так что стон был самый непритворный. Пожилая дама не дала мне приподняться:

— Лежи, дитя моё. Раз уж ты очнулась — пойдёшь на поправку. Так и мистер Прайори говорит. А уж он неплохой врач, смею тебя заверить.

— Кто вы? — и немного испуга в голосе. — Где я? Где мама? Папа где? — и постаралась выжать пару слезинок. Удалось. В голове по-прежнему билась тупая боль, так что и слёзы появились вовремя.

— Ты совсем не помнишь меня? — огорчилась достопочтенная дама.

Я хотела покачать головой, но вспомнила, как она болит при малейшем движении. И только просипела:

— Нет, не помню. Ничего не помню.

— Но родителей ведь помнишь? — улыбнулась дама.

— Нет, — я честно смотрела ей в глаза. — Но я подумала, что они должны у меня быть. Вот и спросила про них.

Эти последние слова, казалось, выпили у меня последние силы, и я откинулась на подушку, уже не делая попытки подняться.

Вокруг меня опять захлопотали, появился этот таинственный врач — мистер Мариус Прайори — сухопарый длинный — типичный англичанин с серо-голубыми глазами и каштановыми волосами, уже давно присыпанными сединой. Но было заметно, что он пытается их красить, а корни волос предательски белели, выдавая его секрет. Он внимательно осмотрел меня, напоил лекарствами, сказал, что теперь всё должно наладиться. И ушёл, отозвав почтенную леди за дверь.

А меня пока оставили на попечение двух детишек лет десяти. Близнецов — голубоглазых с льняными волосами, очень похожих друг на друга. Так что я не сразу догадалась, что это мальчик и девочка.

Разговаривали они с лёгким акцентом — я даже не сразу сообразила, что именно они мне говорят. Несколько раз переспрашивала, чтобы понять. Они дружелюбно разговаривали со мной, шутили, даже попытались что-то спеть, при этом срываясь на незнакомый иностранный язык.

Потом пришла белокурая красивая женщина — очень похожая на них, шуганула их от кровати, аккуратно напоила меня горячим наваристым бульоном из специальной чашки с носиком.

И меня снова оставили одну.

Нет, в комнату тихонько скользнула молодая девушка. Тоже светловолосая. И скромно уселась с книгой в кресло у моей кровати. За ней вслед пришла белая кошка с чёрными пятнами на спине, прыгнула ко мне на кровать, завела свою песенку. Я и уснула.

Проснулась на удивление свежей с чудесным ощущением силы и здоровья. Поэтому радостной улыбкой встретила очередной визит мистера Прайори. Тот удивился моей искренней радости, но после осмотра немного оттаял. И разрешил мне потихоньку вставать. Строго-настрого запретив мне переутомляться хотя бы первую неделю.

В первую очередь этот наказ относился к близнецам — до школы оставалось ещё несколько дней, Поэтому им было вменено в обязанность эти несколько дней провести со мной, оберегая меня от переутомления.

Когда я узнала, что пропустила из-за странного приступа свой день рождения, то не почувствовала того огорчения, которого от меня ожидали. Пришлось немного поиграть на публику, изображая некоторое возвращение памяти.

Но продолжала расспросы, настаивая, что я хочу вспомнить всё! Или познакомиться со всем заново.

О, это была чудесная неделя! Стояли последние дни августа пятьдесят пятого года. Удивительно тепло для Англии. Мы собирали яблоки в саду, кормили кур и гусей, наливали воду в поилку для коров, сбивали масло в домашней маслобойке, участвовали в заготовке яблок и груш на зиму. И болтали, болтали, болтали.

Бьорн (здесь его называли Берни, а он и не возражал) и Анне-Фрид (опять же — просто Энни) чувствовали себя вполне англичанами, хоть их матушка и не позволяла им забыть про их шведские корни. Дома они разговаривали только по-шведски. И миссис Олбрайт бдительно следила, чтобы они не приобрели в её родном шведском языке чужого акцента. Джеффри Олбрайт только посмеивался, глядя на такое рвение супруги. Он считал, что в школе детям всё равно придётся освоиться с английским, а знание дополнительного иностранного языка (хоть и родного для супруги) никому не помешает.

Я тоже так считала, поэтому беспрестанно повторяла за близнецами те слова, что вырывались у них на шведском. Их моё произношение веселило, а я училась, попросив и Хельгу, и Ингрид помогать мне. Я сказала, что хочу сделать сюрприз бабушке — леди Кракнелл, показав ей, что я могу и хочу учиться...

И у нас появилась своя общая тайна. Хельгу очень обрадовала и возможность наряжать меня в костюмы её детства — своя-то дочка уже выросла. Вот я и разгуливала в длинной юбке с передником и капоре с крылышками.

Уже к Рождеству я довольно бойко болтала по-шведски. Не на самые сложные темы, разумеется, но нет предела совершенству. Леди Кракнелл только улыбнулась, услышав, как мы втроём распеваем рождественские хоралы на этом языке, уточнила у Хельги, насколько велики мои успехи. И... стала говорить в моём присутствии только по-французски. Это был уже вызов моему достоинству! И я налегла на французский язык. Мистер Прайори поддерживал меня в этом начинании, помогал осваивать лексику. Даже подарил мне чудесное старинное издание сказок Шарля Перро. Дивные иллюстрации на одном развороте, а на втором — с текстом на двух языках — английском и французском, что помогло мне набрать словарный запас.

Уже к лету у меня в активе было два иностранных языка.

Это радовало меня, а вот леди Кракнелл сильно была огорчена. Нет, не моими успехами.

У неё были проблемы с поместьем. Дом — старинный, был построен ещё во времена королевы Елизаветы Английской, при доме имелся довольно большой парк, огорожено место под фруктовый сад. Там же в саду стоял и небольшой домик, где и жил Джеффри Олбрайт с семейством.

Да в самом доме, построенным в виде буквы Е было три крыла. Активно использовались только два из них. Центральное — жилое. Оно ещё давало небольшой доход в виде нечастых экскурсий. Ибо передняя часть буквы Е сохранялась в том виде, каким она была лет двести, а то и триста назад.

Сразу слева от входа можно было увидеть большой зал для приёма гостей. С огромным камином, где можно было бы даже запечь кабана или оленя. Во всяком случае, приспособления для этого имелись. Не было только оленя.

В этом же зале на стенах висели предметы из коллекции старинного оружия — дубликаты, разумеется. Большая часть находилась в неиспользуемой части дома. Вдоль стен стояли рыцарские доспехи. Их ещё использовали для дополнительного освещения зала, вешая на них фонари или прикрепляя к копьям толстые свечи, сделанные тут же в доме по старинному рецепту. Они сгорали очень медленно, а особые ароматические добавки, бывшие семейной тайной, придавали им дополнительный шарм.

Зал отличался высоким потолком, под которым висела огромная люстра-колесо, в ней тоже были использованы свечи из семейных запасов. С помощью специального каната, закреплённого в одном из углов, можно было спустить эту люстру, сменить или укрепить свечи, зажечь их и снова поднять люстру-колесо вверх.

А ещё в зале над дверью из холла был небольшой балкончик для музыкантов, которые должны были играть во время званых обедов, придавая средневековый антураж происходящему действу. На этот балкончик можно было подняться по узкой винтовой лесенке в углу зала, или пройти через хитро замаскированную дверцу, которая была спрятана в стене второго этажа.

Лестница на второй этаж шла прямо от главного входа, потом разделялась на два крыла и вновь соединялась на галерее второго этажа. Вот только слева — была глухая стена, за которой и был Большой зал. Жилые комнаты располагались справа от лестницы.

В холле на стенах висели батальные полотна, в библиотеке — портреты предков — предыдущих маркизов де Сент-Эдмонд.

В большом зале над камином тоже располагалось огромное полотно, изображавшее визит в поместье одного из прежних государей. Не разобрать и какого именно — видны были только пышные наряды, да сам дом на заднем плане позволял сделать вывод, что всё же посещали именно усадьбу.

Да, на том балкончике была размещена бронзовая статуя в натуральную величину, изображавшая первого маркиза — Джошуа Сент-Эдмонда, работы знаменитого мастера семнадцатого века — Джерарда Крисмаса. Тот прославился тем, что вырезал фигуры для носов кораблей в начале семнадцатого века, а ещё он почти тридцать лет делал резные фигуры для ежегодных торжественных процессий лондонского лорд-мэра.

Леди Кракнелл у моей постели

http://i74.fastpic.ru/big/2016/0310/1f/bf21dd011d4e3280d50c5464fa98c71f.jpg

Усадьба Кенделшу