Дипломная работа

Панфилов Василий Сергеевич

Become a Patron!

Россия, которую мы....

Дипломная работа

Пролог

— Это решительно невыносимо! — энергически сказала Анна Ивановна, рваными движениями обмахиваясь веером. Полное её лицо, со следами былой привлекательности, преисполнено страдальческим негодованием, а округлые подбородки желейно подрагивают при каждом слове.

— Этот... — она поджала крашеные кармином подвядшие губы куриной гузкой, явственно сдержав крепкое словцо, — анфан террибль, персонаж дурно пахнущего анекдота, стал настоящей занозой!

Голядева снова поджала губы и этак повела полными, несколько даже заплывшими плечами, что все присутствующие без лишних слов поняли, что заноза эта торчит в филейной части Российской Империи... пусть даже и метафорически!

— Полно, душенька... — нервно прервала её владелица дома, не желая обсуждать человека, ставшего в Российской Империи притчей во языцех и одновременно — персоной нон-грата для людей, блюдущих политическую девственность. Сухое, несколько щучье лицо немолодой хозяйки салона покраснело и пошло белыми пятнами, выдавая решительное нежелание к продолжению разговора.

Одна из немногих, она сохранила, некоторым образом, нейтралитет салона, оставшись крохотным островком, на котором могли встречаться люди взглядов, равно охранительских и либеральных. Однако же несносная Анна Ивановна, презрев законы гостеприимства, решительно не унималась, зарабатывая себе политический капитал, а хозяйке салона непреходящую головную боль.

— Мальчишка... — выплюнула Голядева, и на краснеющем лице её начали проступать капельки пота сквозь крупные поры, — пащенок помоечный! Ну кто в здравом уме поверит, что этот... этот...

Веер закрылся с лёгким стуком, и снова — энергические взмахи, разгоняющие прохладный майский ветерок, залетающий в окна московского особняка. В просторной гостиной... нет, не весь свет Москвы, но люди, некоторым образом влиятельные, и даже причастные... да-с! В чинах, с орденами, при уважении...

... и какая-то Голядева!

Поджав губы, хозяйка салона пообещала себе никогда больше...

... но вечер решительно испорчен. Разговоры стремительным образом политизировались, и гости, хотя и соблюдая некоторым образом разумную осторожность, показывали свою причастность к тому или иному лагерю.

А всего-то — несколько случайных слов и одна несдержанная особа!

— Дамы, господа! — натужно улыбаясь, хозяйка салона попыталась перехватить инициативу, — А давайте поиграем в фанты!

Нехотя, но спорщики вспомнили-таки об этикете, и обсуждение прервалось, но нет-нет, а мелькало на грани слышимости...

— ... мужицкое государство, Феб Ильич... абсурд! Как есть абсурд!

— ... но кто-то ведь за ним стоит?

Вечер шёл своим чередом, но в веселье собравшихся чувствовалась некоторая натуга. Былые...

... пусть даже не приятели, но люди светские, мастерски избегающие лишней политики, на миг сбросили маски, обнажив самое сокровенное, и чувствуя себя потому...

... решительно неловко.

Неловкость эта, с тонким запахом подгорающего на костре таза с вареньем, пропитывала потихонечку просторную гостиную, окутывая собравшихся сладковатым дымком и принося понимание...

... так, как раньше, уже не будет. Былая непринуждённость ушла прошлое, как далёкие дни беззаботного детства, о котором вспоминается хотя и ностальгически, но и с оттенком неловкости. Прошлое не вернуть...

* * *

Едва май перевалил за половину, походным маршем потянулись в Красное Село кавалерийские полки. Горела на солнце начищенная медь, играли трубачи, и обыватели, щурясь, провожали глазами молодцеватых вояк.

— Экие мо́лодцы! — крякали деды, а молодки стыдливо опускали глаза, встречаясь с охальными взглядами бравых вояк...

... так было раньше. В 1901 году на гвардию часто смотрели иначе, хмуро и неприветливо, а иногда и...

... будто через прицел.

Сделав привал возле Ульяновки, конная гвардия поселилась вдоль высокого берега Дудергофки, в районе Павловской слободы, поближе к Петербургу. Несколько дней на обустройство, и на Военном поле начались традиционные учения.

Тысячи, а иногда и десятки тысяч солдат одновременно, конных и пеших, совершали на поле сложные перестроения под неизменную музыку полковых оркестров. Порой полки сближались, и звуки полковых маршей, смешиваясь, давали ужасную какафонию, никого, впрочем, не смущающую.

Бесконечные марши, парады, вытягивающиеся в бесконечную нить шеренги войск, и геометрически правильные построения. Движения, доведённые до полного автоматизма, с самыми пристальным и пристрастным вниманием к внешней стороне военного дела.

Десятилетиями отрабатываются одни и те же перестроения, эволюции и атаки. Считается, что это развивает у офицеров дисциплину, внимание и глазомер, а инициатива и самостоятельность должна проявляться только после соответствующего о том приказа.

Тренировки в стрельбе как из артиллерийских орудий, так и стрелкового оружия, проходят отдельно и столь же формально. Пехоты стреляет залпами, и более всего ценятся не меткие попадания, а единовременность. Конная артиллерия лихо выезжает на передний край, на виду у назначенного "неприятеля", становясь не просто на открытые позиции, но и на гребни пригорков.

В завершении военной учёбы провели большие корпусные маневры с участием всей гвардейской кавалерии. Покинув Красносельский лагерь с наивозможно бравым видом, гвардия, согласно легенде, отправилась отражать нападение гипотетического неприятеля со стороны Нарвы.

За корпусными маневрами последовал смотр, затем итоговый маневр на Военном поле, а после кавалерийские полки прошлись галопом по полю, преодолевая специально выстроенные препятствия.

Гвоздь парада — атака кавалерии. По приказу императора, конвойные трубачи сыграли сигнал "карьер", и вся бывшая на поле конница, возглавляемая Великим Князем Николаем Николаевичем, галопом понеслась на Николая Второго и Вильгельма. Картина жуткая и величественная...

Остановившись в нескольких шагах от императоров, Николай Николаевич скомандовал "Стой! Рав-няйсь!"

... и вся масса конницы остановилась в один миг.

Николай Николаевич повернулся к ней лицом, и скомандовал зычно:

— "Палаши, шашки, сабли вон, пики в руку, слушай!" Блеснули на солнце палаши, шашки и сабли. "Господа офицеры!" снова раздался голос Николая Николаевича.

Офицеры опустили оружие, отдавая честь, а трубачи заиграли Гвардейский поход.

Великий Князь повернулся, с опущенной шашкой, лицом к императорам...

... Николай Николаевич пил одну рюмку за другой, не пьянея и только темнея лицом да страшно скрежеща зубами.

Б-дзынь! Разлетелась рюмка хрустальной шрапнелью, а невозмутимый служитель офицерского собрания Преображенского полка и глазом не моргнул, новую на серебряном подносе протягивает. Запотевшую, налитую аккурат в плепорцию...

... и снова... Б-дзынь! И рука в кулак сжимается — добела, до хруста костей, будто смыкаясь на вражьем горле!

— Не хуже... — заходясь от ненависти, задохнулся словами Великий Князь, втянув воздух со всхлипом и невидящими глазами глядя в пустоту, — не хуже Первого Сарматского... только опыта не достаёт! Мы!

— Кай-зер... — прошипел он змеёй и рванул воротник, наливаясь кровью...

— ... а ведь с этим надо что-то делать, господа, — мертвенным голосом сказал один из офицеров, — все эти мизерабли , взлетевшие наверх посредством Нечистого, порочат саму...

Запнувшись, он потерял мысль, да так и не нашёл. Однако же в гвардии с того дня глухой ропот на всё это мужичьё сменился невнятной пока, но злой и жестокой решимостью. Потому что...

... ну в самом деле, господа! Невозможно терпеть!

Первая глава

Вынырнув, я ухватился левой рукой за просмоленный борт баркаса, проведя правой по волосам и лицу, стряхивая стекающую солёную влагу.

— Да погодь, — отмахиваюсь от Саньки с его непрошенным помоганием, — ишшо поныряю. Так тока... передых небольшой.

— Эк тебя разобрало, — хмыкнул брат, свешиваясь с развалистого низкого борта над морской зыбью и разглядывая ползающих по дну всяких членистоногих тварей.

Не отвечая ему, потянулся всем телом, и не отцепляясь от борта, вытянулся стрункой на поверхности воды. В голове нет никаких мыслей, даже и самых ленивых. Только безмятежный покой, счастье и смутные образы чего-то неведомого, но очень и очень хорошего. Отпуск!

Вырвались из-под Парижа всего-то на несколько дней, и Божечки... какое же это счастье! Никто не дудит в уши, не требуется ничего срочно решать, думать, планировать, отвечать...

Всё-таки рановато я на самые верха влез, ноша не для неокрепшего хребта! Но вышло как вышло, чего уж теперича...

Прогнав ненужные мысли, снова ныряю и скольжу под водой, пока в груди не заканчивается воздух. А потом ещё и ещё... с неизбывным восторгом наблюдая за бытием жителей морского дна.

— Ф-фу! — отфыркиваюсь, вынырнув в десятке сажен от баркаса, отдыхиваюсь малость и воплю пронзительно:

— Айдайте в пятнашки!

Короткая заминка, и Санька, скинув белую просоленную рубаху, шумно сиганул в воду, а за ним Тома́, Илья с Адамусем и Корнелиус.

И где тот мальчишка, что сцался от самой близости большой воды?! Скажешь кому, так не поверят даже и те, учильщики херовы! Вон, чисто дельфин голожопый, будто и родился на море, с жабрами притом. Этьен марселец, а и то... кракозябра инвалидная по сравнению с Санькой!

Наплававшись до одури, нахлебавшись солёной воды чуть ли даже и не через задницу, влезли наконец на баркас, не обращая внимания на ухмылочки капитана. А и то! Обращать на каждого внимание, да объяснялки объяснять... языка и терпёжу не хватит!

Отпуск у нас! Небось если бы сам провёл этак с полгодика, почахнув над бумагами, да с нашей ответственностью, так... а, да что там говорить! Пусть хоть обухмыляется, морда небритая.

— Рубаху натяни, — забубнил Санька заботливо, тут же запутавшись в вороте, — не то облезешь, — я вот уже малость подгорел.

— Агась... — накидываю просторную одёжку сильно навырост и растягиваюсь под полотном, натянутым над баркасом. В Марселе уже лето, несмотря на весну по календарю, а денёк... чудо!

Водичка ещё не так, чтобы и вовсе уж тёплая, ну так нам, северянам, самое то! Не жарко ещё, ветра почти нет, и солнечные зайчики прыгают на морской зыби, играясь в классики.

Тома́ сидит рядышком, с видом настолько самодовольным, что хочется сделать что-нибудь пакостное...

... но лень. Да и пусть! Вытащил нас марселец в родной город, и пусть... пусть в первую голову для своих целей! С роднёй там повидаться, перед друзьями и недругами детскими похвастаться... что ж плохого-то?

Сам вон... пусть перерос гармошку да сапоги лаковые, ан нет-нет, да и мелькнёт иногда что-то этакое... смутное. Сам толком не понимаю, но вот ей-ей — жалко малясь, что так и не прошёлся!

И ведь понимаю, что куда как больше... ан нет, не то! Школа, помощь землякам с переездом, это всё да, а вот сапог и гармошки, да вовремя — не было! Не то чтобы и грызёт, но чешется порой, н-да...

Отлежавшись, без особой охоты надулись водой. Оно вроде как и не сильно хотца, но по Одессе знаю уже, что — надо! Удара солнечного, может и не будет, а тошнотики лёгкие — запросто.

Потом прямо на судне ели молодой сыр со свежим хлебом и копчёной рыбой, да с лучком, чесночком и разбавленным вином прошлого урожая. Лепота!

Разнежившись и набив брюхо до выпяченного барабана, я с сонной ленью смотрел, как Адамусь с Корнелиусом делят забортный ящик со стеклянным дном, наблюдая за морскими гадами. Стоим на мелководье, вода чистая, и так вот, когда не мешает рябь и солнечные блики, видно очень хорошо! Естествоиспытатели, ети...

Тома́ наблюдал за ними снисходительно, ровно как они за гадами, и выбрав момент, когда Адамусь с Корнелиусом перестали наконец пхаться, вытащил дыхательный аппарат Флюсса с видом доброго волшебника.

— Ети... — выдохнул Адамусь восхищённо, разом ухватив суть как опытный механик и человек, помотавшийся по свету, — ну-ка...

— Погодь! — осадил его Санька, — Руки! Руки, кому я сказал! дай человеку объяснить, куда поперёк лезешь!

— А... ну да, — Ивашкевич, хмыкнув смущённо, даже убрал руки за спину, заалев ушами.

Тома́, как и полагается человеку, некоторым образом причастному к великому Племени Инженеров, подробно объяснил — что, как... и чего — ну ни в коем случае!

— Ага, ага... — кивал Адамусь, сглатывая и косясь на нас с такой мольбой, что... да пусть его! Успеем ещё напробоваться.

Несмотря на все свои хотения и порывы, литвин понимает за технику безопасности, плавая только возле баркаса и так, чтоб если вдруг что, так и сразу! Мы с не меньшим интересом наблюдаем за его лягушачьими дрыганьями, живо и со смухуёчками обсуждая оные. Даже и капитан, презрев свои фанаберии, устроился, как бы невзначай, на перекур с того самого — нужного борта, косясь одним глазом в воду.

Наконец, покосившись нетерпеливо на вытащенные часы, Санька постучал по железному котлу, зачем-то опустив его край в море. Вид нарочито деловитый, то бишь человек не просто торопит, желая поиграть в свою очередь, а сугубо по делу и вообще... переживает! Ибо, а вдруг?

— Ох ты ж Боже... — только и сказал Адамусь, будучи вытащенным на баркас, — там так...

Он всё разводил руками и пучил глаза, пытаясь выразить невыразимое, но мы — поняли! Капитан, какой-то там очень дальний и непрямой родич Тома́, и то весь задумался, пытаясь, наверное, переложить в заскорузлой голове пользу от этой игрушки сугубо для себя.

Я, как и положено командиру в таком развлекательном деле, нырял самый последний. Слыша своё сиплое дыхание, скользил под водой, дыша невкусным воздухом, и как-то всё было...

... неправильно.

— Здорово! — не совсем искренне сказал Этьену, снимая маску, но в голове уже крутилось... всякое. Не знаю пока, как именно, но точно знаю — можно лучше!

Не было единения со стихией, как в воздухе, и вообще — сильно не факт, что в прошлой жизни я как-то причащался моря и...

" — Дайвинга"

Ага, его самого! Но всё равно, в голове начало вертеться изобретательство. Видимость плохая, и вообще...

... как то интересно это совмещается — морская авиация, которой пока нет, с аппаратами для подводного дыхания, которые как бы тоже... Хм, не знаю пока, как именно, но на всякий случай...

... сделаю вид совершенно незаинтересованный! Вот чует моя чуйка, что здесь должна быть секретность больше меня самого!

Вечером, сидя под навесом, болтали о всяком и никогда о работе, косясь одним глазом на рыбаков, взявшихся творить для нас настоящий марсельский буйабес. Тот-кто-внутри кивает одобрительно, видя костистую рыбку расскас, необходимую для навара, морских коньков, крылатку-зебру и прочие аутентичные компоненты, без обману!

Пахло всё сильней и вкусней... и вот уже один из рыбаков застучал по котлу, созывая на обед. Ели все вместе, не слишком соблюдая этикет, перешучиваясь и причавкивая. Как раньше... как когда-то в Одессе, с поправкой на колорит. Если не знать, что простых людей среди них...