| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А русские — едут, — пробормотал он и с тревогой покосился на супругу, но та сладко спала.
" — Почему?"
... а потом вспомнились рассказы Шломо, то бишь Егора, и стало немногим понятней. Потому что у русских — ещё хуже! Да, нет притеснения по национальному и религиозному признаку, и...
... всё.
Зато есть такая же де-факто черта осёдлости, выкупные платежи, исправники, попы...
... и мрущие по весне дети.
" — Русских нигде не ждут, — дошло до него, — Нам нигде не сладко, но иудейские общины есть таки в большинстве стран, и куда бы переехал еврей, ему везде хоть чуть-чуть, но помогут! Очень часто это всего лишь иллюзия помощи, но...
Фима выдохнул прерывисто, и Эстер заворочалась во сне.
... у русских нет и этого! Нет и никогда не было значимых общин за пределами Российской Империи, и не было даже самой возможности покинуть её. А ведь если вспомнить потомков дезертиров, оставшихся во Франции после Наполеоновских войн, то и нельзя сказать, шо не хотели! Солдаты бежали к кавказским горцам, к персидскому шаху и османскому султану. Куда угодно от царя-батюшки! Как сейчас — в Африку, где их ждут. И больше — нигде..."
— А у нас — иллюзии, — пробормотал он совсем тихо, — и кажется, шо можно подождать ещё чуть, и тибе предложат условиях получше, а если немножечко поторговаться, то и совсем хорошие. Не в Африке, так ещё где. Не так денежно в перспективе, зато цивилизация, и безопасно уже сейчас...
А потом паззлы в его голове сложились, и Бляйшман с ужасающей ясностью понял, что если он хочет видеть Иудею государством, а не территорией, ему нужны люди, её заселяющие, и не когда-нибудь потом, а прямо сейчас. Люди, которые поедут в голое поле, готовые корчевать джунгли, воевать с британцами и всем миром, накрепко вцепившиеся в кусок африканской земли. Их земли.
Люди, которым некуда возвращаться и нечего терять, а потому...
— Чем хуже, тем лучше, — судорожно сглотнув, прошептал Бляйшман, и перед глазами его встали...
... убитые во время погромов соплеменники.
... пока ещё живые...
Седьмая глава
— Лабиринт Минотавра какой-то, — остановившись на покурить, сплюнул раздражённо Коста, вконец отчаявшись отыскать коллегу в путанных двориках, коридорах и комнатушках Кнессета. Перехваченные депутаты и чиновники охотно делятся информацией о возможном местоположении Хаима, но то ли играют в Сусанина, то ли путают право и лево, и русский со своим.
А ещё эти строители, будь они неладны! Там коридор перегородили, здесь дверь в стене из самана прорубают или наоборот — закладывают! Раз обошёл, два...
... и стоишь, как дурак! Снова потерялся!
Кнессет разрастается подобно раковой клетке, выпуская метастазы во все стороны разом. Клети, клетушки, внутренние дворики, открытые и закрытые переходы в залы заседаний, министерства и ведомства...
... в лучшем стиле трущоб арабского Востока. Так получилось.
Никто толком не знает, как должно функционировать правительство, и получается одна сплошная импровизация на бегу. Анархический хаос, в котором только начинает выкристаллизовываться будущее правительство Иудеи.
Уже есть премьер-министр и гражданская администрация, она же военная, и...
... на этом всё.
Портфели ещё не созданных министерств делятся между группировками с учётом военных заслуг, родственных связей, политического веса в Африке и Европе и разумеется — религиозных течений. Решения принимаются простым большинством голосов и перевесом политических сил, но если кто-то считает иначе, он может подкрепить своё хотение деньгами в бюджет.
Кажущаяся анархия, тщательно просчитанная Бляйшманом, играющимся в демократию ровно в тех границах, которые ему удобны! Решение спорное, но...
... а куда деваться?
Иудея не рождалась в боях, а основана де-факто хотением Кайзера.
Выбившихся из низов боевых офицеров и проверенных войной интендантов с управленцами очень мало. Иммигрантов из Европы и обоих Америк, претендующих на посты в правительстве и армии Иудее, встречали не то чтобы вовсе в штыки, но откровенно настороженно, а порой и ревниво.
Заслуженные, но не всегда образованные ветераны предвзяты, да и как могут быть непредвзяты люди, только что победившие Британию?! Они смогли, а вы...
... кто такие?!
Офицерам европейских армий нужно доказывать, что они достойны служить в Армии Победителей. А ещё — перемолоть уставы европейских, американских и русской армии в единое целое, годное к применению здесь и сейчас...
... и непременно — с учётом боевого опыта Африканской Кампании!
Аналогично — управленцам и политикам. Грызня!
Бляйшман не участвует в политических баталиях, выступая в роли Судии и Арбитра. Правильно или нет, рассудит Время, а пока — так.
— О... — приглядевшись и увидев знакомую физиономию, мелькнувшую в дальнем конце коридора, грек гаркнул, надсаживая горло:
— Яков! Яков, маму твою Сарру! Лебензон!
— А? Коста? — неуверенно прищурился тот в полумрак, где стоял одессит, — Шолом, шолом... — ты-то што здесь делаешь?
— Дела... — неопределённо ответил грек, пожимая руку, — ты начальника своего видал сегодня?
— Хаима-то? Канешно, — долговязый контрабандист перехватил поудобней изрядно вытертую пухлую папку, — проводить?
— Будь добр, — кивнул Коста, выкидывая окурок в окно, — а то боюсь заблудиться.
— Я ж как умный, — хмыкнул грек, подстраивая шаг под проводника, здоровающегося на ходу со встречными, — когда мине в командировку направили, взял карту страны, города и Кнессета, и шо ж ты думаишь? Не понадобились! Вы их шо, на запутывание врагов выпускаете?
— А, это... — отмахнулся небрежно Лебензон, — шалом, Моше! Хотели как лучше, а получилось как всегда ! Замах был на рупь, а шо вышло, ты и сам можешь поглядеть.
— И всё-таки? — не отставал грек.
— Ну... — независимо дёрнул плечом Яков, — это времянки. Фима уже сказал своё веское да плану градоустройства, и все эти халабуды будет потом сноситься.
— Сразу не проще?
— Получается, шо и нет, — усмехнулся Лебензон, — сам-то как?
— Соня девочку родила, — зажмурился Коста, — красивая... в мать!
— Ишь ты, поздравляю!
— Вот, — остановился Яков у приземистого длинного барака из самана, вписавшегося в здешнее безобразие с органичностью навозной лепёхи, сброшенной вилами с тачки на преющую на задах огорода кучу такого же добра, — военное ведомство Иудеи.
— Погодь... — остановил он жестом Косту, — секретность и всё такое.
— Хаим! Хаим! — заорал истошно Лебензон, вспугивая каких-то птах, устроившихся на соседней крыше, — До тибе пришли! Коста!
— А! Сейчас... минутку! Документы уберу!
— ... не то штоб прям секретность, калимэра... — минуту спустя объяснялся Хаим, выпроводив Лебензона с каким-то поручением.
— Шалом, — отозвался Коста, пожимая мозолистую потную руку.
— ... просто делаю изначальный орднунг, — закончил иудей, снимая сохнущую на спинке стула стираную рубаху и перекладывая её в сторонку , — Ну, садись! Я таки понимаю, Фольксраад Кантонов внял мольбам бедного мине и направил тибе на сверку и координацию?
— Будим вас координировать и сверять, — по-своему перевернул грек, поудобней устроившись на скрипнувшем стуле и обведя взглядом кабинет, — малой-то твой где?
— Моше? На тренировке батальона, — важно отозвался хозяин кабинета, покосившись на грубо сколоченные полки с личными делами.
— Батальона, — усмехнулся Коста, — сколько там в морской пехоте Иудеи? Сотня хоть есть, а? У меня под началом полторы тысячи, и почти все — ветераны! А у тибе?
— Дело не в том, сколько нас, — жабой надулся Хаим, вильнув взглядом, — а в перспективах!
— Ша! — Коста хлопнул ладонью по столу, — Хаим, мы с тобой сколько годиков уже знакомы, так што давай не будем делать друг другу нервы! Лично тибе я уважаю уже давно, и ещё больше зауважал после войны! Но сколько таких, как ты, в ваших жидких рядах?
— Морская пехота Иудеи... — торжественно начал Хаим, кривясь как от зубной боли и пытаясь раздуться много больше, чем позволяет аскетичная обстановка небольшого кабинета, где нет даже телефона.
— И снова ша! Хаим, друг мой! Я не претендую на формальное главенство в нашем Союзе, ты мине понимаешь? Формально ты и мы равны, и так всё и останется, по крайней мере — до очередной войны. А пока давай не делить песочницу, потому как мы играемся в разных!
— Ой-вей... — встряхнув головой, Хаим с силой потёр лицо и осунулся на стуле.
— Всё так плохо? — поинтересовался грек после короткого молчания.
— Нас меньше тридцати тысяч, Коста, — мрачно отозвался старый друг, — всего! На всю Иудею, понимаешь?
— А писали вроде...
— Да! Писали! — прервал его иудей, — На заборе вон тоже... написано. Решили так вот, духоподъёмно. Преувеличиваем численность и успехи, преуменьшаем неприятности.
— Не всплывёт?
— По головам считают, в порту, — мрачно отозвался Хаим, доставая из стола бутылку и два стакана, — будешь? Твоё здоровье...
— Твоё здоровье... — эхом отозвался грек, выпивая, — это шо же выходит — в Дурбане живёт человек или в Претории, но если он обрезанный, то вы числите его своим?
— Здесь я тибе не помогу, — подытожил Коста после короткой паузы.
— Здесь — нет, — кивнул Хаим, — а вот...
Встав, хозяин кабинета снял со шкафа увесистую папку, сдув с неё пыль.
— ... здесь — могёшь!
Видя, что грек не спешит хвататься за каку, Хаим усмехнулся кривовато.
— Просто ситуацию описал, как есть, — пояснил он, — обстановку в нашей дружной стае товарищей. Кто там против кого дружит, поддруживает и альянсирует.
— Хм... — взвесив папку на ладони, Коста открыл её, обозначив начало помогания, и вопросительно уставился на иудейского морпеха.
— Одна большая политическая жопа, — ёмко охарактеризовал ситуацию иудей, — Не скажу, шо вовсе уж лишён политических амбиций, и если бы нашёлся кто-то сильно хороший и компетентный на моё место, я бы подвинулся. Вот те крест!
— Х-хе... — мотанул головой грек, давя усмешку.
— Рувим? — осклабился Хаим, — Тожи вспомнил?
— Он самый. Так шо, так-таки и подвинулся бы? — подначил друга грек.
— Без восторга и с нытьём, но таки да, — уверенно кивнул старый контрабандист, — В историю я уже немножечко вошёл, и могу входить дальше как первый командующий морской пехотой Иудеи, а могу — в морские перевозки и накопление капитала всерьёз, а не как сейчас. Так што гонор боролся бы в мине с жадностью, и жадность имела бы все шанцы!
— Хм... совсем не на кого оставить?
— А я о чём?! — Хаим развёл мосластыми руками, показав ненароком пропотелые подмышки старого френча, — В теории таки да, а на практике — одна сплошная политика выходит! Я таки понимаю за неё, но не до такой же степени, штоб сливать уже имеющиеся достижения в угоде политической конъюктуре!
— С доказательствами? — пожестчел лицом грек.
— А как же! — осклабился Хаим, похлопывая по папке, — Да не умствования старого мине, а доказательства за былое! Планы-то у них можит быть...
Он прервался, смачно харкнув в плевательницу.
— ... хорошие, да беда в том, шо хорошесть и толковость их будет тока в том случае, когда и если они получат всю полноту власти. Ты мине понимаешь?
— Ага... распихать локтями конкурентов, а потом уже устроить светлое, в своём понимании, будущее? Та-ак... Иудея, как слабое звено?
— Потенциально — да, — закивал Хаим, отмахиваясь от мухи, норовящей усесться на потное лицо, и подвигая папку ближе к гостю, — Только распихивание будет вплоть до убийств, чему я совсем не удивлюсь, а планы их на прекрасное будущее прервутся британским десантом! Держусь пока на старом авторитете и одесских знакомствах. Но они, суки, тоже на авторитете, только што не нашем!
— Одесса-мама... — Коста прикусил губу, решительным жестом забирая папку, — ладно! Возьму на поглядеть, и если всё так...
— ... не обижайся! — выставил ладони грек, — Ты можешь банально ошибаться, с этим-то согласен?
— Да, — нехотя выдавил Хаим, сдуваясь на скрипнувшем стуле.
— Если, — выделил Коста голосом, — ты не ошибаешься, будем помогать. Есть идеи и идейки, как поднять твой личный авторитет. А всё-таки, неужели так плохо? С Одессы чуть не половина здесь, и шо, тебе перестали узнавать в лицо и по авторитету?
— Да... — перекосился Хаим, как от лимона пополам с уксусом, — так-то посмотришь, вроде как вокруг свои да наши, а на деле всё сложней! С Европы всё больше не вдовы да сиротки приезжают, а либо представители серьёзных людей и общин, либо такая отморозь, шо хоть в почётные казаки принимай!
Выдохнув, он снова налил себе местного вина и подвинул греку бутылку.
— Так-то... — отпив чуть, продолжил иудей с усмешечкой, — наши-то, одесские, всё больше семейные, и как люди умные, чуть не в большинстве решили осесть в Дурбане. Так што... не в большинстве мы, совсем не. Если в мужчинах брать, то у европейцев перевес, и не самый слабый. Благо, у них единства нет, а так...
— ... в Семэна Васильевича два раза уже стреляли, понимаешь? Даром што шериф всея Иудеи!
— Вот так-так... — откинулся Коста на спинку стула, — и ты молчал? И Семэн?
— Как-то стыдно было, — Хаим не поднимал глаза, — вроде как не справляемся.
— Боевые отряды? — деловито уточнил грек.
— Ну... так, — пожал плечами иудей, — если как бойцы, то не очень, а если как террористы, то каждый второй.
— А т ж Бога душу... — заругался Коста зло, выплёвывая слова и чернея лицом, — дебилы, блять! Вы! И не смотри так! Подумать не могли, шо те же Ротшильды могут иметь в Иудее свой козырный интерес?! И Фима, поц на премьерстве, расхорош! Шо мы, не помогли бы по старой памяти?! А то тухес какой-то, ей Богу! Делали войну одни люди, а их потом в сторонку отодвигать? Хуй там!
— В общем, так... — могучая рука грека легла на папку, — будет ли помощь лично тибе, я пока не знаю! Не вскидывайся! А вот этих, гиен европейских, мы точно укоротим!
Переведя взгляд на стоящие в углу простецкие ходики с кукушкой, Коста осёкся.
— Заболтался... — он встал, подхватывая со стола фуражку и отбирая у Хаима обгрызенную галету, — пока искал, пока то-сё... Егорка в Кнессете выступать будет — пошли, а то опоздаем!
— ... неделю как прибыл Егор, — на ходу рассказывал Коста поспешая за старым другом по извилистым переходам, — ну сходу — дела, дела, дела... Говорит — разделается с самыми наипервейшими, и смоется далеко и надолго, в сине-море-окиян! И ругается стихами! Из Парижу сбёг, потому как забодали, а здесь он в два раза забоданней.
В Кнессете, рассчитанном на сто двадцать человек, толпилось как минимум двести. Депутаты, члены правительства разных рангов, авторитетные политики, представители общин, раввины, наиболее уважаемые дельцы, военные и репортёры, и разумеется — случайный люд.
Вся эта уважаемая публика беседовала, местами галдела, а местами и вовсе — норовила перейти на личности, вплоть до хватания за грудки.
Впрочем, она и обстановка — ни разу не парламентская, а так — сарайчик больших размеров. Сараище.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
