— Историю необходимо изучать, — продолжил лектор, наступив на горло гордыне, — чтобы знать, как наш современный мир и населяющие его народы, стали такими, какими мы их видим сегодня! Изучая прошлое, мы учимся на чужих ошибках, дабы повернуть наше настоящее и будущее в лучшую сторону!

— А-а! — мужики и бабы из тех, кто постарше, закивали с просветлёнными лицами. Эт знакомо... эт понятно... у стариков учиться нужно, ясно-понятно! А если ещё и по науке, то стал быть, точно не во вред! Известное дело, старики, они тово... дурново не посоветуют.

— Дальше давай! — подался вперёд Егор Митрофаныч, и студент приободрился. Он рассказывал им о возможности перенимать чужой опыт, не наступая раз за разом на грабли ошибочных решений. О разнообразии человеческого опыта и идей. О том, что заглянув в прошлое собственного народа, можно увидеть не только ошибки предков, и но и саму суть государственного мироустройства в настоящее время.

— Эк! — крякнул хозяин усадьбы, доставая кисет и трубку, и как по команде, задымила добрая половина мужиков, окромя тех, которые староверы, — Вон оно што!

— Дмитрий Иваныч, — попросил лектора кто-то из задних рядов, — ты б иногда попроще! Всё ж таки не только взрослый люд слухает, но и детвора, и вона... слуги. А они на человеческом с пятого на десятое понимают.

— Попроще... — вздохнул лектор, и без того упростивший лекцию до предела, — ладно.

— Иван! — он подал знак помощнику, старшему сыну хозяина усадьбы, и на белую простыню позади лектора общества "Знания" лёг кадр диафильма.

— Портрет царедворца, — прокомментировал Дмитрий Иванович, — а точнее — граф Кутайсов, Иван Павлович, родоначальник фамилии. Вельможа, царедворец...

... далее перед крестьянами развернулась история десятилетнего мальчишки, взятого в плен русскими войсками на Кавказе и подаренного наследнику Павлу. Выученный на парикмахера, он занял место подле будущего императора, и сделал себе карьеру...

— Сводничеством?! — переспросил в ужасе Егор Митрофаныч, роняя трубку под ноги.

— Сводничеством, — с наслаждением отчеканил разночинец Дмитрий Иванович, — хотя разумеется, официальная историография говорит несколько иначе.

— И вот так вот... — Егор Митрофаныч повёл руками, — при Дворе?

— О... — лектор улыбнулся предвкушающе, — сколь многое вам предстоит сегодня узнать...

Далее была лекция о не упоминаемых моментах истории Государства Российского, через призму именитых Родов, и...

... Дома Романовых.

Лекция и расспросы затянулись заполночь, и народ, разошедшийся ночевать кто по своим фургонам, а кто и просто под навесы, всё шептался да думал, думал...

— ... вот же падаль! — ёмко выразился поутру один из мужиков, как только затронули тему Знати, — Не люди, а сволочь! И как только...

— Нда... — согласился сосед, собираясь до нужника со старой газетой.

Молчали, курили угрюмо на пустой пока желудок, а потом как прорвало! Поднявшаяся дискуссия, прочем, не продлилась слишком долго, ибо за столом такие вещи не обсуждают!

После завтрака Дмитрий Иванович, уделив некоторое внимание реалиям Российской Империи и её прошлого, перешёл на обсуждение народов соседних. Прежде всего тех, кто имел и имеет наиболее культурное и экономическое влияние на Россию.

— Любить их, — то и дело подчёркивал лектор, — не обязательно! Но знать нравы и обычаи соседей, а также их точку зрения на события прошлого и настоящего очень важно.

Мужики крякали, курили и просвещались, а лекция то и дело превращалась в дискуссию, принимая подчас странноватые формы.

— С голой жопой, говоришь? — всё не верил один из мужиков приведённому примеру, — греки?!

— Греки, — кивал студент, — другая культура, и соответственно, другие социальные нормы. Где-то у меня были...

Он зарылся в своих вещах, и по рукам краснеющих мужиков пошёл альбом с образчиками греческого искусства.

— Ишь... жопастенькие, — крякали смущающиеся мужики, — А ты куда через отцово плечо глядишь!? Неча! Мал ишшо!

— ... дай-ка, Митрич, — тянулись нетерпеливые руки соседей.

— ... фу! — смеялись замужние бабы, допущенные до такого непотребства, — а у мужиков-то писюльки какие маленькие!

— ... а эт што за тесак, — заинтересовался Евпатий Игнатыч, отслуживший в своё время в кавалерии.

— Это? — студент близоруко сощурился, — Копис! Мне в механических мастерских при университете такой подарили!

... — Экая говна чу́дная! — хуторянин пощёлкал ногтём по клинку кописа, качая головой, — Дай-ка хоть примериться по руке... ну-кась!

Студент не слишком охотно расстался с клинком, и крестьянин покачал в руке оружие, живо обсуждая с обступившими мужиками вес, баланс и качество металла.

— Ну-кась... — Евпатий Игнатыч пошёл к кромке невырубленного леса, и народ потянулся за ним, желая зрелищ.

— Х-хе! — рубанул он тонкое деревце, которое упало не вдруг, — Помнят руки-то!

— А если так? — присев, фермер попробовал настрогать деревце на щепу, — Хм... а ничё так... Как, говоришь, называется?

— Копис, — буркнул студент, чуть оттаивая, — древние греки с таким оружием сражались.

— Греки, говоришь... хм, ну чай, не дурные!

Утром следующего дня Дмитрий Иванович отправился дальше, просвещать население на фермах. Мужики из тех, кто не наговорился, взялись провожать его верхами, и такие-то по дороге были интересные разговоры!

О происхождении знати, понятии стыда в разных культурах и...

... писюльках древних греков, куда ж без них!

Тринадцатая глава

— Да тьфу три раза на твово Лифшица! — тыкая дулями в оппонентку, возмущалась интересная грудастая молодуха, зажав пачку листовок подмышкой, потея от негодования и жары. Она раздавала листовки у театральной афиши, а тут нате — конкурентка с каким-то Лифшицем!

Ей и без того жарко, влажно и тяжко дышать, а тут ишшо какая-то посторонняя лезет со своим Лифшицем! У ей совесть вообще есть, или ета жидовка на ей мацу замешивает, впополам с кровью християнских младенцев?! У-у, сволота пархатая!

— Хто он такой? Хласный в Адессе? И шо? Знаем мы таких хласных, на всё от бар сохласных! Так, бабоньки?! — Отчаянно "Хекающая" молодуха обернулась на зрителей с видом победительницы по жизни, но здесь ей не там и не вообще! Это не родное село, где она самая горластая, да при справном мужике! Здесь таких горластых, да при годящих мужиках, каждая вторая, не считая каждой первой! А с кавун кулаки у мужика, али помене, то совсем неважно, ибо стрелять умеют все, и што характерно, попадают.

Зрители охотно наблюдают за политическими дебатами посреди тротуара, щёлкая семечки кто свои, а кто и соседей, но встревать не спешат. Тиятра! Выборы, оказывается, это здоровски интересно!

— Ой вэй! — отчаянно картавящая оппонентка возрастом заметно за сорок всплеснула полными руками и листовками на другого кандидата, как веером, — и чем же тибе Додик не угодил? Человек при обгазовании и связях, а ты мине и нам пгедлагаешь Гелетея? Где ви такое слышали, кгоме как здесь и в цигке?! Кто он такой, чтоб стоять пегед здесь?!

— Цирк как есть, — довольно осклабился подвыпивший портовый рабочий, лузгая семечки и культурно сплёвывая шелуху в мозолистый кулак, — и ходить никуда не надобно! Такой сибе променад с парадом Алле! Гы!

— Ага, — харкнув на камень раскалённой за день мостовой, согласился его коллега, растирая плевок подошвой, как и положено человеку культурному, уважающему себя и других, — год уже здесь, а до сих непривышно. Демократия!

— Он хто? Он хто?! — начала задыхаться молодуха, оглядываясь по сторонам в поисках поддержки, но встречая только заинтересованный в развлечениях цинизм,

— Сама не знает, хто етот Гелетей, — с деланным сочувствием прокомментировала какая-то ехидная бабонька из толпы, не выпуская корзину с покупками из рук, — никак подзабыла?

— Агась, — отозвалась соседка с семечковой шелухой, налипшей на губе, — у нас и спрашивает! Хи-хи-хи!

— Да Хелетей, если ты хочешь знать... — перекосив глаза разом на оппонентку и злоязыких баб из толпы, начала было сторонница Гелетея.

— Да кой чогт он мине и нам нужен?! — торжествуя, перебила оппонентка, надувая несколько обвисшую грудь и щёки, — Я тибе о том и да, шо если о твоём Гелетее никто не знает, и тебе нужно о нём гассказывать, то кто он такой, штобы пгетендовать на пост мэра Дугбана?!

— Да я тебя сичас за волосья! — шагнула молодуха к жидовке, но та только прищурилась навстречу, закалённая Привозом и семейной жизнью. Габариты у ней ничуть не меньше, хотя и более обвисшие. Да и торговка рибой, это такой сибе бонус к скандалу и драке, шо дайте два!

— Подол ей на голову! — обрадовался какой-то пьяненький новоприехавший, до сих пор не верящий в пребывание в Кантонах, и от того радующийся кажному дню. Его быстро зашикали, а потом, не унявшемуся, надавали в сторонке тумаков с пояснениями за манеры. Потому как здеся люди приличные собрались, а не абы кто!

Над головами протрещал мотор, и собравшиеся порскнули кто куда, задирая головы. Сразу стало понятно, кто служил, а кто просто приехал, ибо одни принялись срывать с плеч отсутствующие винтовки и искать укрытия, а другие — просто так, овцами напуганными.

— Итить твою... — отряхаясь, поднялся с мостовой работяга, переглядываясь с понимающими смешками с такими же ветеранами, а над их головами вновь пролетел "Феникс", таща за собой длинный плакат с портретом Гиляровского и надписью "Гиляровского — в мэры Дурбана!"

— А ить и неково больше! — согласился кто-то в толпе. Разом загомонили, обсуждая достоинства дяди Гиляя, Лифшица и как ево... Гелетея? Свои сторонники нашлись у каждого, но нужно же понимать разницу между теми и не теми! Есть кандидаты, какие надо кандидаты, а есть всякие, што ходют тут!

Политическая дискуссия закончилась прибытием полиции, и стрельбой в воздух, но довольны остались все стороны, и даже те, которые проиграли! Свороченная на сторону скула и вырванная с мясом пуговица, это тьфу! Зато этот... диспут хороший был. От души!

* * *

— Возражаю! — резко сказал Военгский, вставая, едва оратор закончил, — не имею ничего против идей интернационализма, но крайние его формы столь же вредны, как и национализм!

Кафе Де Флор, как всегда по вечерам, наполнено леваками всех мастей и национальностей, и разумеется, здесь не только (и даже не столько!) едят и пьют, сколько общаются и спорят. Не стал исключением и этот летний день, так что желание прославленного пилота и небезызвестного социалиста выступить в прениях, собравшаяся публика поддержала очень жарко.

— Возражаю, — чуть спокойней повторил Илья Митрофанович, встав у стойки, — Концепция интернационализма вполне разумна, перекликаясь притом с библейскими истинами. Все мы от Адама и Евы!

— Некоторые от Лилит! — воскликнул пьяненький поэт, попытавшись прочитать очередной из цикла своих "богоборческих" стихов.

— Не буду спорить, — суховато кивнул Илья, — Сотворены ли мы Богом из глины в буквальном смысле, или волею Его эволюционировали из обезьян, это скорее вопрос вкуса. Повторюсь... концепция интернационализма вполне мне импонирует, предполагая некое братство народов, а уж основано ли оно на Библии, не так уж важно.

— Но! — он подался вперёд, — вы знаете, за моими плечами нет университетов, да и французский язык не является мне родным. Поэтому, уж простите, буду говорить, опираясь на примеры самые призёмлённые.

— Для примера... — он повернулся к официанту, и сказал негромко:

— Принеси мне воды, друг мой.

— Для примера предлагаю взять Российскую Империю, эту тюрьму народов, — сказал Военгский громче, — Но! Я хочу подчеркнуть — всех народов, включая русский! Не все понимают, но русские в этой тюрьме являются одновременно тюремщиками и самыми бесправными заключёнными!

— Соглашусь, — протянул Аполлинер за соседним столиком.

— Не все это понимают, — Военгский благодарно кивнул поэту, — и от того бывают разнообразные коллизии националистического характера.

— Погромы! — выкрикнул кто-то с места.

— Верно, — спокойно кивнул пилот, — погромы. Но ведь и среди откупщиков процент иудеев аномально велик! Пусть эта практика де-юре канула в лету, но значительная часть предприятий с сомнительной моралью в руках иудеев!

— Я никого, — выделил голосом Военгский, — не оправдываю и не обвиняю, а лишь говорю о взаимной нелюбви и том, что нелюбовь эта зиждется пусть на обветшалом, но всё же фундаменте. Интернационализм, в его здоровой форме, учит смотреть на ситуацию не с национальной, а классовой точки зрения. Смотреть, и видеть настоящих врагов — паразитов, присосавшихся к плоти народов!

— Спорно, — вклинился в паузу Бурш, обмахиваясь шляпой и переглядываясь с очаровательной супругой, которая в кои-то веки начала одеваться и вести себя женственно, — впрочем, продолжайте!

— Благодарю, — чуть усмехнулся Илья, — Так вот, интернационализм предполагает, что все народы, а отчасти культуры, равны между собой. Уже здесь немало спорных моментов, но...

— ... не будем заострять на них внимание, ибо речь сейчас о другом.

— Я, — пилот чуть подался вперёд, — хочу, чтобы все вы представили себе карту Российской Империи. Люди здесь образованные, так что задача не из самых сложных. А теперь попробуйте сопоставить географическую карту с законодательством Российской Империи!

— А-а... — протянул Аполлинер, — вот оно... молчу, молчу...

— Законодательство Империи весьма серьёзно ограничивает перемещение подданных... — Военгский пристально посмотрел на художника, выкрикивавшего недавно о погромах, — всех поданных, не только иудеев! А точнее — всех представителей мещанства и крестьян.

— Даже перебраться на постоянно место жительство в другую губернию иногда проблематично, получить же заграничный паспорт, — пилот сделал глоток воды, — могут только представители привилегированных сословий, и...

— ... жители приграничных губерний! То есть жители Царства Польского, Финляндии, Прибалтийского края и Кавказа! Преимущественно НЕ русские! Жители этих губерний могут получить паспорта как официально, так и перебраться через границу нелегально.

— Добавим сюда специфическую, и притом долговременную политику властей в Петербурге, когда национальные чувства окраин угнетаются, и народы русифицируются железной рукой. Это делает ситуацию хоть и революционной, но я вас уверяю, ничуть не интернациональной!

— Одновременно с угнетением культурным, Империя насаждает в тех краях промышленность и развивает сельское хозяйство, ибо близость к европейским рынкам делает это развитие выгодным. И разумеется, развитие промышленности не может обойтись без развитой... более развитой, чем в России, системы образования!

— И что мы видим? — задал Военский риторический вопрос, — С одной стороны окраины, населённые национальными меньшинствами, ненавидящими Петербург и отчасти переносящими эту ненависть на русский народ.

— С другой, — он качнул рукой для наглядности, — забитые, необразованные в массе своей русские крестьяне, которые даже не знают, что можно жить лучше! Жестокий гнёт на всех уровнях, в том числе и религиозном, и одновременно — игра Петербурга на национальном самолюбии русского народа.