Только что окна большие, через которые заглядывают любопытные, да ряды кресел и невысокая сцена с президиумом и трибуной. Отделка самая простая — штукатурка с синькой, да развешены невпопад фотографии с примерами героизма времён прошедшей войны, и портреты государственных деятелей Иудеи, чтоб не путался народ. Пахнет штукатуркой, пылью, потом, табаком и алкоголем, едой и больными зубами, одеколоном и ваксой.

— Привоз! — гыкнул Хаим, ввинчиваясь в толпу безо всяко стеснения и чувствуя сибе так хорошо и по родному, как только можит чувствовать одесский жид в родной стихии! На ходу он здоровался, хлопал по спине приятелей, огрызался на враждебные выкрики и уверенно шёл к своей цели — местам в первых рядах.

— Самый цимес, — довольно констатировал Хаим, пристраивая костлявый зад на подлокотнике чужого кресла, — не только хорошо видно, но можно и подискутировать с выступающим, не надсаживая горло.

— Шо ви сибе позволяете! — взвился придавленный задом, интеллигентного сложения человек.

— Ша! — Хаим даже не повернулся, — Я тут вообще-то имею право находиться, а вот за тибе ещё надо посмотреть! Твоей личности в списках што-то не припоминаю!

— Я...

— Головка от патефона, — равнодушно осадил соплеменника Хаим, — а если вдруг шо, то окошко — вон оно, а лететь низенько!

— Ну хоть ви скажите вашему другу, — не унимался придавленный, неуклюже поправляя перекособочившиеся очки, — Ви же из Кантонов, да?

Он говорил как человек, родившийся и выросший в напрочь жидовском местечке, с таким жутким акцентом, что Коста понимал его через раз, хотя казалось бы!

— Из Кантонов? — не унимался очкарик, — Так? У вас, говорят, нет таких безобразий, а...

— Есть, — вздохнул Коста, — вплоть до мордобоя...

Грек машинально потёр кулак, потому как причиной, следствием и главным героем последнего был он сам, и вышло немножечко неудобно, потому как не того...

... и не тех.

Придавленный замолк, а на сцену один за другим начали подниматься выступающие. Повестки самые разные — от международного положения, до вопросов иудаизма и починки изгороди, которую проломили люди шерифа в погоне за нехорошим кем-то.

Председательствующий спикер, перерывая шум, сломал два деревянных молотка и...

... это вызвало ещё одну повестку, о замене штатного плотника Кнессета, ибо ну халтура же! Плотник, сидевший в зале, не постеснялся встать и предложил заменить спикера, ибо болван!

Свои сторонники, к вящему удовольствию Косты, нашлись у каждого, и минут десять было потрачено на интересную и увлекательную ругань — с идиомами, гиперболами и аллюзиями.

Потом был короткий националистический спор, должен ли говорить Панкратов на идише или пусть его на русском? Предмет спора сидел на столе, и болтая ногой, по-дружески общался с президиумом, грызя какой-то сочный фрукт, нимало не беспокоясь обсуждением.

Националисту напомнили, что Егор, он же Шломо, может хоть на иврите, а вот насчёт личной образованности его, националиста, ещё большой вопрос! Спор закрыл один из авторитетных раввинов, указав на наличие делегатов из Кантонов, и потому говорить присудили на русском.

Панкратов разродился цветистым приветствием на иврите и перешёл-таки на русский. Для начала он объявил о закладке университета в Кантонах...

... после чего перескочил на вопрос признания Иудеей светского брака, и ряда столь же специфических вопросов. Столь недвусмысленное послание игнорировать было нельзя, и...

— Процентная норма какая?! — послышался пронзительный фальцет, и на кресло вскочил с ногами прыщавый юнец, уставившийся на оратора.

— Ноль! — отрезал Егор, — Учащийся берёт кредит непосредственно у университета, а каковы его религиозные убеждения и гендерная принадлежность, роли не играет!

... Иудея сделала решительный шаг на пути становления светским государством.

Восьмая глава

— Улыбаемся... — с натугой пыхтит Владимир Алексеевич, подпирая плечом длинную вагу и пытаясь подпихнуть её поглубже под тяжёлый валун. Санька понизу, подбивает опорное брёвнышко кувалдой, стараясь никого не зацепить и самому не поскользнуться на глинистой грязи, оставшейся после недавнего дождя.

— .. и машем, — сиплю я, вцепившись в свою жердину, и нависаю на ней всем своим невеликим весом. Строители, ведомые лучшими побуждениями и гигантоманией, подготовили нам Царь-валун многотонный. Перестарались... ф-фу... мать их ети!

— Давай... х-ха! — Коста вбивает вагу чуть поглубже, и валун самую чуточку качнулся на краю котлована.

... вспышки...

... фотографируют нас, кажется, буквально все, у кого есть фотоаппарат, пусть даже и дрянненький. Съехались репортёры со всего Южно-Африканского Союза, любопытствующие и Бог весть, кто ещё.

Университет! Сотни вспышек, десятки художников с этюдниками и без. Событие!

— И р-раз... — командует Феликс, пружиня ногами и подпирая плечом длинную жердину.

— Навались, православные! — весело командует дядя Фима, подавая пример. Православные, давя смешки, наваливаются...

... и валун, качнувшись, гулко падает на дно котлована. А следом, не удержавшись на стёсанном краю, я оскальзываюсь, и....

... извернувшись каким-то чудом, выхваченный вовремя руками дяди Гиляя, памятником самому себе седлаю краеугольный камень.

Вот эта фотография, со мной-памятником и смеющимися друзьями, и обошла все газеты. Удачные кадры.

Но это потом, а сейчас...

... Фира разбивает бутылку шампанского о валун, и закладка университета официально состоялась.

Вспышки, вспышки... ловлю себя на дурной ревности, но уж больна она хороша! Уезжал — девчоночка ещё, а приехал — барышня! Не взрослая ещё, далеко не... но уже сейчас вижу, что совсем не хуже Клео де Мерод ! Лучше, чорт побери!

— ... господа, господа... не толкайтесь! Месье Мартен... пропустите человека!

К чести собравшихся, нет ссор и попыток как-то протолкнуться вперёд, "бремя белого человека" в Африке воспринимается совершенно иначе. География этих мест странным образом влияет на мозжечок, подкорку или иные части европейского мозга. Стоит распоследнему трущобному оборванцу ступить на красноватую землю Африки, как начинается преображение в гордого кабальеро времён Конкисты.

Многоголосица на десятке языков, включая английский и идиш, создаются сотни групповых фотографий перед краеугольным камнем первого в Африке университета . Все, мало-мальски причастные и вовсе непричастные, но...

... если Луис Бота хочет попасть на первые полосы вместе с нами, то глупо отказывать президенту ЮАС в этом невинном желании. Все всё понимают, но формально вот так вот. Улыбаемся и машем!

Отношения между кантонами и собственно бурскими республиками непростые. Сразу после войны всколыхнулся африканерский национализм, желание обособиться и заморочки людей, привыкших считать всю Африку — своей.

Чем дальше, тем больше среди африканеров разговоров о "глухом нейтралитете" в случае войны. Глупо... или всё же нет? Какие там подводные течения в Большой Политике, Бог весть.

... но об этом потом. А сейчас, прервав неуместные размышления, выдёргиваю из толпы Самуила и Товию для группового фото. Потом земляков...

... какие ни есть, а родня. Мне — несложно постоять несколько лишних минуток, а им — не просто память, а козырный документ, который в некоторых случаях весомей иные удостоверений.

— Лыбисся, как дурак, — пхается Санька локтём.

— Ну... — только плечами пожимаю, — и чорт с ним!

Хоть как, хоть не как... а лёгко на душеньке так, что и словами не передать! Сильно ещё не всё, чего в жизни хотел достигнуть, но вот...

... стоит краеугольный камень. Есть строительная документация, деньги... всё есть!

" — Панкратовский университет" — шепчу одними губами. Почему-то немножечко неловко... а с другой стороны, а как иначе-то?! Стэнфорд, Гарвард... Третьяковская галерея, наконец! Чем я хуже-то?!

Поначалу хотел назвать "Георгиевским" — вроде как не напрямую, а в честь святого. Дядя Гиляй с Феликсом переубедили. Дескать, мощный политический жест с посылом всем слоям населения.

И если честно...

... я не слишком сопротивлялся. Чем я хуже...

— Иди, — подтолкнул меня Владимир Алексеевич, — пора говорить речь!

Забежав на невысокую трибуну, некоторое время молчал, глядя на волнующееся людское море. Сколько их... тысячи? Десятки тысяч? Не знаю уж, как меня услышат те, кто с краю стоит...

Наконец поднял руку, прося тишины. Не сразу, но волнение смолкло и тысячи людей устремили свои взоры на меня. Вдох...

— Свободные люди на свободной земле! К вам обращаюсь я, друзья мои! Всё вы знаете цену свободе, потому что взяли её — в бою! Отстояв свободу здесь и сейчас, вы готовы драться и дальше, защищая свои дома, свою землю и отныне и навсегда — свою страну!

Короткая пауза...

— Здесь и сейчас мы строим наш общий дом — на века. Строим, не отставляя далеко оружие, и если понадобится, пойдём защищать наши дома, нашу страну — от любого врага, кто бы он ни был!

— Я знаю! — обвожу глазами толпу так, что каждому почти кажется, что смотрю я — лично на него. В упор. Глаза в глаза, — Каждый из нас выполнит свой долг, и если надо — до самого конца, даже ценой собственной жизни. Потому что за спиной — дети и жёны! Это и есть Родина!

Снова пауза, дабы прониклись и осознали.

— Вы, ваши родные и друзья, ваши дома, и отныне и навсегда — земля. Ваша! Земля и воля — за это можно воевать, и если понадобиться, то и со всем миром!

Пережидаю гул толпы, и снова поднимаю руку, требуя тишины.

— Я полностью уверен в вашем мужестве и готовности умереть за свободу! Но я хочу, что вы... все вы — жили! Если все выполнят свой долг , если ничто не будет забыто, и если будут приняты наилучшие меры, как это делается сейчас, вам не придётся умирать!

— Выполняя свою долг до конца и делая всё для защиты нашего дома, мы переживём любые бури! Я знаю, что вы умеете работать до кровавых мозолей и сорванных спин! А сейчас я прошу... нет, требую! Требую от вас, чтобы вы с таким же усердием — учились!

Толпа загудела, начались было обсуждения...

... и снова рука требовательно взлетает вверх, призывая к молчанию.

— Учиться, учиться и ещё раз учиться ! Учиться надлежащим образом — военному делу и грамоте, наукам и языкам! И не лениться, пребывая в праздности и чванстве!

— И... — делаю несколько шагов вперёд и чуть наклоняюсь, создавая более доверительную атмосферу, — я прошу вас отнестись к учёбе, как к военной операции. Забудьте слово "Я!", отныне и навсегда есть "Вы"!

— Ваши личные успехи — ничто! Если сосед, состоящий в одном коммандо с вами, не умеет стрелять, если не умеет читать карту и перевязать раненого товарища — погибнет не только он, но и вы!

Выдох... такие аналогии понятны большинству собравшихся.

— Один в поле не воин, вы знаете это! Вместе мы преодолеем любые невзгоды, как уже преодолели войну! Так неужели не одолеем неграмотность?! Мы, сумевшие отбиться от Британской Империи?!

И тут же, не давая возможности задуматься...

— Хотим ли мы, что наше обретённое отечество утеряло свою независимость ? Нет! Но если мы действительно не хотим этого, то необходимо в кратчайший срок ликвидировать его отсталость! Мы отстали от передовых стран на пятьдесят-сто лет, и нужно пробежать это расстояние за несколько лет! Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.

— Сегодня вы вырубаете заросли на плантациях, строите железные дороги и заводы, а уже завтра вы должны быть готовы сесть на механическую жатку, занять место машиниста и встать у станка! Либо гибель нашего государства, либо догнать передовые страны и перегнать их экономически !

— Учиться, учиться и ещё раз учиться! — повторяю я, — Учиться надлежащим образом, овладевая новыми знаниями на пользу себе и Родине!

С трибуны я сошёл на подгибающихся ногах, отчаянно надеясь, что никто не видит моего состояния.

— Экий ты бледненький, чуть не с прозеленью, — озабоченно сказал дядя Фима, закопавшись в кармане, — куда я его...

— На! — Товия пхнул мне под нос уже открытую фляжку, — хлебни!

— С ума сошёл!? — возмутился Бляйшман, обжигая его взглядом, — Ещё вырвет на нервах!

— А...

— Б... — передразнил дядя Фима, сунув мне кусок коры, — пожуй-ка! Йохимбе, хорошая штука!

Морщась от неприятного вкуса, старательно изображаю козла, слушая выступающих. Наши, африканеры, жиды, французы и Бог весть, кто ещё.

По-русски говорят, на африкаанс... благо, его с пятого на десятое все понимают. Франки и германцы с переводчиками, и порой смешно выходит...

" — Хорошая кора, надо будет у дяди Фимы поинтересоваться, да глядишь, в партнёрство войти!"

... особенно когда сперва с надрывом толкает речь оратор, рубя воздух жестами, а вслед за ним, а то и перебивая — переводчик. Кажется, что они друг с дружкой на трибуне дебаты затеяли... х-хе!

— Силён! — подошедший дядя Гиляй, пряча фляжку во внутренний карман, хлопнул меня по плечу, обдав запахом арманьяка, — А я тут, до речи ещё твоей, в толпе прошёлся... вы знали, што в Кантонах просто Новгородов и с разными приставками почти два десятка?

— Эко... — удивился я, сплёвывая вязкую горьковатую слюну на вытоптанную до корней траву, — так-то слышал, што не один, но штоб столько?

— Антон Палыч, Антон Палыч! — извинившись перед дядей Гиляем одними глазами, пробиваюсь через редкую толпу к именитому писателю. Интересности от Владимира Алексеевича я и потом успею — благо, живём все по соседству. А вот Чехова ловить нужно, а то опять в вельд сорвётся!

Одни только рассказы да повести в газетах появляются, а это хоть и...

... интересно, но не хватает живого общения с человеком, да и планы на него — ого-го!

— Егор Кузьмич, — он пожал мне руку и снова переложил тросточку в правую.

— Ну мы договаривались, Антон Палыч... — мне становится неудобно, — просто Егор!

— Э, нет! — Чехов весел, бодр, слегка нетрезв, бронзов от загара и жизни в саванне, — Только не сегодня! Сегодня ты Егор Кузьмич, и никак иначе!

— А знаешь... — сменил он тему разговора, — помог ведь твой совет! Отживел, как в народе говорят!

— Ой, как здорово! — искрюсь радостью и улыбкой, — Слу-ушай... Антон Палыч, а у меня ведь на тебя большие планы!

— Университет? — он тросточкой приподнял шляпу и изогнул весело бровь, не обидно посмеиваясь над моим щенячьим энтузиазмом.

— Как ты... а, ну да! Хм... кафедра русской литературы, а?! И всё... — выделяю голосом, — вот прямо всё по своему разумению устроить можешь!

— Хм... — Чехов задумчиво качнулся на носках, и констатировал не без нотки сожаления в голосе, — не выйдет. Образование у меня не профильное...

— Это как раз ерунда! — хватаю его за руку, готовый уговаривать, ибо Чехов... ну Чехов же! Если не он, то кто?!

— ... да и сыровато в Кантонах для меня. Боюсь, как бы ухудшение не началась.

— А... ну да, тогда лучше не надо! — сникаю я, и тут же нахожу плюсы, — Ну и так хорошо! Жив, относительно здоров... это ж сколько ещё написать успеешь!