Цена недоверия

— Почему не больно? — наконец хрипло спросила. — Айон, почему?

— Не знаю, — ответил он. И легко подхватил меня на руки. Правильно, что ему управляющему драконом мой птичий вес? — Но обязательно выясню. Обязательно, слышишь?

— Слышу...

Он уложил мое почти безвольное тело на кровать, отвел в сторону мокрые волосы. Мельком глянул в глаза, шепнул что-то... И снял перчатки.

В груди тревожно забилось нехорошее предчувствие.

— Айон?

— Да, моя леди? — отозвался, снимая форменную куртку соль-терро.

— Что ты...

— Прости, так надо.

Ужас окатил ледяной волной.

— Айон, нет! Нет, пожалуйста, пожалуйста! Нет!

Он зажмурился и положил раскрытье ладони мне на живот.

— НЕТ!!!

Кажется, я кричала. Нет, орала, пока не сорвала голос, пока не перестало хватать воздуха в легких, пока сознание не оставило меня наедине с тьмой... и с ним.

Огромный, чернее самой ночи, дракон смотрел мне прямо в душу. Взгляд его изумрудных глаз едкой кислотой плавил мне кости, заставляя плакать от боли. Нет, он ничего не делал. Просто смотрел.

Снова и снова.

Не моргая.

Не отводя взгляда.

Я мечтала потерять сознание, отключиться, больше не чувствовать боль и не видеть эти невыносимые драконьи глаза, не ощущать на себе его взгляд. Но нет, проклятый дракон, не давал мне желанного забытья.

Когда боль стала постепенно уходить я, застонав горящим горлом, перевернулась на бок, подтянув колени к груди. Они были нормального цвета — ожог исчез.

Рядом тяжело дышал тот, кого я ненавижу. Насколько мне известно, то, что он проделал, болезненно для всех троих: самого Дарсана, его дракона и меня, которую он на несколько мгновений втянул в крепчайшую связь, существующую между ними.

Раньше я о таком только слышала. Этим способом драконы спасают своих детенышей, если тем грозит опасность. Некоторое время после "погружения" в бешеный водоворот эмоций, чувств и прочего, составляющего связь симбионтов, драконеныш становится почти неуязвим как физически, так и ментально. Наши ученые вечно плачутся, что им не дают изучать драконов и их симбиозы с соль-терро, а как по мне, так даже лучше.

Если кому-то хочется, буквально, лезть в пасть дракону — это его решение и его проблема. Я была бы счастлива и близко к ним не приближаться.

— Зачем ты это сделал, Дарсан? — хрипло спрашиваю, не открывая зажмуренных глаз. Не хочу его видеть.

Рядом завозилось большое тело.

— А где же "Айон"? И получаса не прошло, как ты меня так называла. Я не против, продолжай.

Да, сглупила я. Айоном его назвать... это слишком лично. Слишком близко. Он всегда требовал, чтобы я звала его именно так, когда мы ночевали вместе. Холодное и далекое "Дарсан" казалось мне более безопасным. Еще одно доказательство того, что шок был слишком уж сильным, будь я в своем уме, ни за что не назвала бы его по первому имени.

— Ответь на вопрос.

Ироничный смешок донесся до моего слуха.

Ой, да на здоровье.

— Как только ты расскажешь, что происходит.

— Ничего не происходит.

— О, разумеется. Моя леди просто так рыдала под струей кипятка и не чуяла боли. Таково ее желание, верно?

— Перестань...

Я закрыла лицо руками. Не хочу ничего видеть, и слышать тоже не хочу. Когда все это кончится уже... Надоело. Два года, так? Это много или мало? Кажется, все-таки много.

— Извини. — Судя по шороху, он встал. — Съерра?

— У-уйди, пожалуйста...

— Ну, уж нет. Учудишь еще какую-нибудь глупость. Что поделать, леди у меня непредсказуема.

— Дарсан.

— Айон, моя леди. Айон.

— Ни за что!

Я открыла глаза и привстала на локте, будто надеялась хоть так донести до него нужную мысль. Увы, но мой консорт непробиваем. А уж если вбил себе что-то в голову...

— Жаль, — покачал головой, скрывая усмешку. — Где-то тут мои перчатки... — Он обошел кровать с другой стороны, наклонился поднять отброшенные в запале перчатки и замер. Я видела, как буквально закаменела его спина.

Что там та...

Бездна.

Бездна!!!

Там, на прикроватной тумбочке, стоял лакированный ларец переполненный разноцветными бутыльками-порошочками. Такие должна пить каждая женщина минимум несколько месяцев до планируемой беременности, чтобы подготовить свое тело. Я пила их уже двадцать восходов.

Может, он не знает, что это? Откуда ему, в конце концов...

— Это что? — неверным голосом спросил он, взяв ларец в руки и поворачивая то одним боком, то другим. Забытые перчатки упали обратно на пол. — Съерра? Что это такое, я спрашиваю?

Я резко вспомнила, что лежу все еще обнаженная и натянула на себя покрывало, садясь и обнимая руками коленки. Сказать, что рядом с разъяренным Дарсаном мне неуютно, значит скромно промолчать. Кажется даже, будто в комнате стало изрядно холоднее.

Но он все еще ждет моего ответа.

— Витамины. — Ни капли лжи. Просто не вся правда.

— Да ладно? — саркастически изогнул бровь Дарсан. Отброшенный его рукой ларец с ужасным грохотом ударился о стену и разлетелся щепками. Его содержимое покрыло пол осколками стекла, лужицами растекшейся жидкости, пятнами порошка. Я вздрогнула и плотнее закуталась в покрывало. — И давно ты решила завести ребенка?

Да, конечно, не знает. Бездна, есть ли в этом мире вообще что-нибудь, чего он не знает?!

А, да. Он не знает, что мне недолго осталось. Немного подождать... нет, поглядите-ка, легче мне от этого не стало. Удивительно.

— Дарсан, перестань.

— Что перестать? — рявкнул он, метнувшись к кровати. Я подалась назад, но чем больше откланялась, тем ближе он приближался, полыхая потемневшими от злости глазами. — Моя женщина планирует беременность, а я об этом даже не знаю! Может потому, что вовсе не меня назначили потенциальным отцом, а? Или я запоздал, и ты уже беременна? Поэтому тебе было так плохо сегодня, да? Что же ты молчишь?

— Ты и слова не даешь мне вставить, — гордо вздернула я подбородок. Пусть даже внутри у меня все узлами скручивалось от страха. — Я не беременна. Пока.

— Пока? — злобно сощурился. — И когда ты собиралась мне сообщить мне о столь "неважном" событии?

— Еще ничего не решено, успокойся. И ты же знаешь, что нам с тобой нельзя иметь общих детей.

— Это меня и беспокоит. Зачем тебе тогда эти препараты? Твоя мать опять требует наследников?

— Не стоит тебе трогать мою мать!

— И в мыслях не было. Ну, я жду рассказа.

— Это на всякий случай. Вдруг когда-нибудь... — я захлебнулась словами, когда его рука схватила меня подбородок и сжала, твердо, но не до боли.

— Не ври.

От возмущения я даже задохнулась:

— Как ты смеешь!

— Смею, пока ты творишь, Бездна знает что. И пока не желаешь даже рассказать мне правду. Хотя это не так уж и сложно, как мне представляется.

— Ты бесцеремонный ублюдок! — Я с силой пнула его пяткой в живот, и зашипела, оцарапавшись голой кожей о пряжку ремня с изображением свернувшегося кольцом дракона.

Дарсан даже не поморщился, только снова издевательски усмехнулся:

— Вот уже пошли оскорбления. Что же такого ты скрываешь, Съерра? Мне все интересней.

— Не твое дело! И уберись уже отсюда, ради всего святого!

— Мое святое — это твои жизнь, душа, свобода и честь. И уж всяко ради них я не стану отступать.

— Ублюдок!

— Повторяешься. Значит так: либо ты говоришь сама, либо я сам выясняю все подробности.

— Это каким, интересно, образом? — настораживаюсь.

Дарсан выпрямился, заложив пальцы за ремень.

— Истаб, не отличается таким упрямством, какое свойственно тебе.

— Не посмеешь. Лекари неприкосновенны!

— Да ладно? — и снова этот так раздражающий меня жест в виде изогнутой брови словно призывающий: "Ну-ка, поспорь со мной!"

— Бездна, — прикрыв глаза, пробормотала я. — Как же я тебя ненавижу...

Соль-терро пожал плечами:

— Ненависть лучше безразличия, так что я рад и этому. Ну, так что, будешь говорить, или мне отправляться за Истабом?

— Скажу, — обреченно соглашаюсь. — Только дай мне хоть одеться для начала.

— Что бы ты успела придумать новую ложь? Ну, уж нет, — заявил он. — Говори. Сейчас же.

Я метнула в него гневный взгляд:

— Давно тренируешь столь приказной тон?

— Ежеутренне, — невозмутимо ответил, выстукивая на пряжке ремня какой-то ритм. Не терпится? Ну, получай!

— Скоро в Лазурный прибудут представители каждого достойного Дома соль-фламме. Мы с матерью решим, кто из них достоин стать моим консортом и отцом моего ребенка.

Я ожидала чего угодно, от истерики, до попытки удушения. Но не спокойного смеха и иронично задранной брови, Бездна его забери!

— Что смешного, Дарсан?

— Этого не будет, моя леди. Я официально уведомляю тебя, что каждый, посмевший хоть пальцем дотронуться до твоей кожи, будет убит немедля.

— Не имеешь права!

— Я — может и нет, а вот Андарран имеет. У каждого дракона есть право на защиту членов своей семьи. Никто это право отобрать не может.

— Да только я — не драконица!

— Ты моя женщина, более того, ты — моя Vienn natoel'е. Так что я могу защищать от любой опасности, которую сочту проблемной.

— Тронешь кого-нибудь из соль-фламме — вылетишь из Лазурного быстрее, чем твой проклятый дракон успеет почесаться!

— Посмотрим. В конце концов, у Андаррана весьма дурная репутация, как думаешь, кто посмеет нас тронуть? Так что передай своей матери, что внука она получит только через мой труп или через мое непосредственное участие.

— Но шанс, что у нас родится нормальный ребенок минимален! — взвыла я от очевидности намека.

— Если ей нужна наследница, пусть сама ее себе рожает. Съерра твоей матери править еще немало сотен лет, ради Эмифи, какая наследница? Что с ней делать? Еще слишком рано. А если императрице хочется внуков, на здоровье, у нее трое сыновей имеются.

— Ты невыносим, с тобой бесполезно спорить! — раздраженно стукнула кулаком по подушке. — Я возьму второго консорта чего бы мне этого не стоило. Ты не сможешь мешать мне вечно!

— Зачем тебе второй консорт? Меня тебе мало? Если так, просто навещай мою спальню чаще, чем раз в двенадцать восходов. Или возьми меня в свою.

— Вот еще! Утром я сказала тебе ответ на такое же предложение, могу повторить снова, благо он вряд ли измениться хоть когда-нибудь. Дарсан не мешай. Дай мне спокойно полюбить, дай хоть немного радости увидеть в своей жизни.

— Прости, Съерра, — он устало потер лицо, мигом теряя весь свой вызывающий вид. — Я обещал тебе тогда и не изменил решения. Ни единого мужчины кроме меня в твоей жизни не будет.

— Мерзавец.

— Прости.

— Убирайся.

— Хорошо, моя леди.

— И еще. Ты сегодня посмел прикоснуться ко мне без моего дозволения. Ты знаешь, что это значит.

Он собиравшийся уже шагнуть за двери обернулся.

— Это несправедливо. Я помог тебе, а ты на десять восходов лишаешь меня своего общества.

У меня слезы подкатили к горлу:

— Вовремя ты вспомнил о справедливости. Наверное благодаря ей я не могу любить, рожать, и обязана минимум раз в двенадцать восходов терпеть твои притязания? Странная справедливость.

Он врезал кулаком по косяку, оставив на дереве приличную вмятину со следами крови, и вышел, мягко закрыв за собой двери.

— Ненавижу, — сквозь слезу шепчу вслед.

Вечером ко мне зашла мать.

Конечно, ей уже донесли о результате работы целителей, и конечно, в самых мрачных тонах, не смотря на то, что она и сама горазда сгущать краски, даже самый ярко-лазурный превращая в несусветную гадость вроде смеси бордо и болотного зеленого, с отчетливой примесью гнойно-коричневого, и переубедить ее практически невозможно.

Возможно от этого, однако не факт, но она выглядела уставшей и измотанной до невозможности. Фамильная жемчужная кожа посерела, под глазами залегли тени, их родные сестры залегли в уголках губ. Ее нечасто можно увидеть в таком состоянии — безупречная королева, никому она не позволит считать, будто не всевластна. Кроме меня, разумеется.

— Как ты? — Были первые ее слова, заданные сухим, царапающим слух голо сом.

— Нормально. — А что еще можно ответить? Я не имею права жаловаться или врать.

— Истаб рассказал мне все.

— Да, знаю.

— Съерра, милая... Я не знаю что делать! — Мама расстроенным вихрем пронеслась по отчищенной, от учиненного Дарсаном погрома, комнате. — Не знаю!

Я со вздохом отложила недочитанную книгу и села в кресле прямо.

— Ты ничего не можешь сделать, мам. Мне осталось два года. Может быть, три.

— Два года... — эхом повторила она. — В Бездну! Я не хочу остаться без дочери!

— Мам... Не надо. Мне плохо и без напрасных поисков справедливости. Когда мы скажем отцу? И братьям?

Пока о моей болезни знали только мы двое. Не желали напрасно волновать. А может, и надеялись на что-то, мать наверняка надеялась. Например, что лекари ошибутся. Или что найдут лекарства, или...

Неважно. Лекарства не существует. Тут виновато само мое рождение.

Никто до сих пор не знает что это — судьба, магия или какой-то сбой в геноме. Известен только сам факт: более трех женщин в правящей семье одновременно быть не может. Если такое случается, то кого-то неизменно поражает странный недуг, быстро сводящий в могилу. Мама считает, что это некий механизм отбраковки, дабы избежать борьбы за власть. Я склонна ей верить, потому что иных идей все равно нет.

Когда мать забеременела мной, это была ее четвертая беременность и третий ребенок. Самую первую медики и лекари (те, кто посвящены в эту тайну) оборвали, едва поняв, что плод женского пола. На тот момент еще жива была мамина сестра Эорин и ее дочь Эовис. Трое. Как и положено. Потом один за другим родились братья, и матери хотелось еще ребенка — по одному на каждого консорта, своеобразная такая справедливость.

Не знаю уж как медики промахнулись с определением пола, но они это сделали. Процедура проверки считается абсолютно точной и вторичной в виду ее вреда для матери и плода не делали. Так до самого момента моего рождения все искренне считали, что правительница подарит миру еще одного мальчишку, рыжего и вихрастого — в отца. Обманулись оба раза и с мальчишкой и с мастью.

Поначалу она надеялась, что все обойдется. Сама она действия этой отбраковки не видела, лишь читала в семейных хрониках и слышала от своей матери, строго наказывающей блюсти святое правило "не больше трех". Когда в возрасте семи лет лекари обнаружили у меня странную патологию, никто особо не насторожился. Бывает. Ничего страшного — изучат и вылечат.

Не изучили. Потому что изучать было нечего: физиологически все было в порядке. Лишь на ментальном плане лекари видели то, что описали как темную туманную дымку. Она зародилась в левой ступне и с годами ползла все выше и выше... Достигала какого-нибудь органа, проходило время и он вдруг отказывал. Конечно, лекари потом все восстанавливали, но факт остается фактом и неизбежным: когда она, эта странная дымка, достигнет сердца — однажды им меня не вытащить.

Они предлагали "лечение". По одному удалять все органы, заменяя их выращенными искусственно аналогами. Разумеется, надолго этого не хватит и операции нужно будет повторять каждые три-пять лет... И понятно, что после такого ни о каких детях говорить не приходиться.