Цена недоверия

Потом начала замечать, что как бы она не ругала моего консорта, сколько бы на него не злилась из-за возмутительных выходок, всегда, всегда давала ему шанс. Шанс выкрутиться из интриги, шанс лишний раз меня увидеть, шанс вытребовать дополнительную ночь... Она ему благоволит несмотря ни на что, и не хочет в этом признаваться.

Почему я вспомнила об этом именно сейчас?

Потому что именно здесь, в послеоперационной палате целительского крыла, здесь, ночью и в темноте, мне впервые пришла в голову крамольная мысль... А была ли бы она столь против, роди я ребенка от него?

Пришла, и тут же была с позором изгнана: еще не хватало. От союзов с соль-терро нечасто рождаются здоровые и нормальные дети, все больше всякие мутанты. У меня же нет возможности рисковать и экспериментировать. И так возможно придется прерывать беременность, а может и не одну, если плод будет мужского пола. Это мерзко, страшно, и... И еще целых десять страниц таких "и", но если выбора нет, мне проще с этим смириться. Сразу и до конца.

Дарсан не шевелился, даже, кажется, не дышал. В такой полнейшей тишине слышен любой шорох, но все по-прежнему тихо. Даже странно.

Губы спеклись, и я не сразу, не с первой попытки сумела пролепетать единственное слово:

— Айон...

Он мгновенно вскинулся, словно и не провел столько часов в полнейшей неподвижности; а он ведь провел, иначе это не был бы Дарсан. Блеснули зеленые глаза, непривычно бледные и тусклые, лицо в слабых отблесках лент казалось исхудавшим до невозможности, а может и не казалось.

Я прикрыла тяжелые веки — не хотела видеть, не хотела помнить его потом таким. А ведь он, похоже, ненамного меня переживет... Не беда. Симбионты перерождаются из раза в раз, всегда одинаковые. Память хранит дракон, никакой человек такой груз информации просто не вынесет, но я слышала, что при желании он может и поделиться. И суждено ему меня помнить... А может, и не суждено. Не знаю. Не хочу об этом думать.

— Съерра, драгоценная моя, как ты? Можешь говорить?

Я открыла глаза и едва заметно качнула головой на подушке: нет, не могу.

— Хочешь чего-нибудь? Пить?

Повторяю движение.

Нет, я ничего не хочу. Мне даже не больно, вот странно. Должно быть, все еще действуют лекарства.

— Съерра...

Да, знаю, тяжело меня такой видеть. Не стоило тебе приходить.

— Тебе, наверное, лучше будет уснуть... Я не помешаю, клянусь. Спи, не бойся, ничто тебе не грозит пока я рядом. Никто и ничто.

Никто, да. И ничто.

Кроме смерти.

Проваливаясь в сон, я слышала его тихий голос, напевающий старую колыбельную.

В следующий раз, едва проснувшись, мне пришлось зажмуриться от слишком яркого света. Ясно, день уже настал.

Коленопреклонная фигура никуда от кровати не делась, и, похоже, с места, за всю ночь, ни разу так и не сдвинулась.

Упорный...

Голова, тяжелая и пустая, поворачивалась с трудом, в затылке ныло. Ощущала я себя лишь немногим лучше, чем до операции... Еще этот соль-терро...

— Уходи. — Голос мой прозвучал отчужденно и сипло.

Мужчина поднялся на ноги, но и не подумал двинуться с места. Покачивался с пятки на носок, разминая наверняка ужасно за ночь затекшие мышцы, но не ушел. Вместо этого я услышала:

— Они не пускали меня. Я пришел — а они меня не пускали.

Непроизвольно у меня вырвался стон, глухой и безнадежный. Весь мир издохнет на драконовом хребте, а Дарсан не изменится!

— Как ты вообще узнал?

Консорт виновато развел руками:

— Был рядом с Омаэлем, когда с ним связались целители. Знакомил Рагаррана и Амори. Твой помощник умный парень, он тут же все мне рассказал, я даже придушить его не успел. А эти и Истаб меня не пускали. К тебе не пускали!

— И правильно делали.

— Съерра!

— Своим присутствием ты не облегчаешь мне жизни.

— Они меня не пускали, драконы их раздери! Не пускали, не говорили что с тобой! — Заорал он, заставив, сморщится от усилившейся головной боли.

— Не ори, а? Лучше позови Истаба.

Дарсан в два шага оказался рядом, наклонился и, в нарушение всех существующих правил поведения, прислонился своим лбом к моему. Зеленые глаза в упор смотрели в мои, я видела в них, хоть и не хотела видеть, столь много необъяснимого и неясного, и в то же время простого и понятного, и еще древнего — как сам мир...

— Съерра что с тобой?

О, со мной все просто отлично. Только ради развлечения я здесь валяюсь, а полутруп изображаю из любви к искусству! Бездна, какой же он иногда... неумный!

— Позови... Истаба.

— Vienn natoel"е, милая, у меня такое чувство, будто я тебя теряю. Совсем теряю, навсегда.

Не зря, ох не зря, про симбионтов говорят, что лучше бы с ними не связываться. Ничего от них не утаишь, ничего не спрячешь, не дракон, так соль-терро увидят твою тайну, разглядят под сотней шелковых слоев ткани, призванной те укрыть. Увидят и поймут.

Так как же вышло, Дарсан, что ты ничего не видишь? Чувствуешь, мечешься, бесишься — и не видишь. Не видишь такого очевидного, ведь кому как не тебе наперечет знать все мои маски?

И ты не прочтешь этого в моих глазах, даже если я захочу. Ты так сильно любишь, что мысль о возможной потере не придет тебе в голову, ты сам ее не пустишь, сам выкинешь за порог, и запрешь двери на девять засовов; твоя душа спаянная с душой дракона, она слишком боится остаться без моей, увы, обреченной.

Поэтому я нашла в себе силы улыбнуться, поднять тяжеленную руку и погладить его колючую, от пробившейся щетины, щеку онемевшими пальцами.

— Дарсан, все хорошо. Мой ментакристалл больше мне не подходил и его удалили. Все хорошо.

Он прикрыл глаза от удовольствия. И конечно поверил, слишком уж хотел поверить.

— Я так рад, милая.

— Позовешь Истаба?

— Он тут к тебе уже не единожды рвался, да я его не пустил.

— Почему?

— Ты же спала.

Лекарь хмурился и с нескрываемым неодобрением косился на моего консорта, стоявшего, скрестив на груди руки, у изножья койки, и всем своим видом демонстрируя, что не собирается куда-либо со своего места трогаться. Истаб не стал спорить.

— Соль-арэо, как вы себя чувствуете? Надеюсь, этот соль-терро вам не помешал, потому что, несмотря на все наши старания его выдворить и уверения в вашей безопасности, он счел возможным ваш покой нарушить, применив против вызванной охраны не самые честные методы.

Мне стало смешно. Маленький лекарь жалуется больной соль-арэо на ее консорта.

— Он не помешал Истаб. Операция прошла успешно?

— Кристалл извлекли и отправили в лабораторию. Утром нам сообщили, что с ним все в порядке, значит, отторжению способствовали иные причины. Вы не ответили на вопрос о самочувствии.

— Голова болит. Слабость. Немного тошнит. Все.

— Хотите есть или пить?

— Нет.

— Позвольте вас осмотреть...

— Конечно.

Я буквально кожей ощутила, как напрягся Дарсан. Ох же... Надо что-то с ним делать. Применим "не самые честные методы"?

— Айон... Возьми меня за руку?

Если он и удивился, то виду не подал, просто тихо подошел и исполнил мою просьбу. Руки у него были ледяные.

Кивок Истабу:

— Приступайте.

Дарсан на миг зажмурился, словно ему было противно смотреть, но оставшееся до окончания процедуры время пристально следил за действиями лекаря. Того же такое настойчивое внимание, казалось, ничуть не смущало.

— С вами все в порядке, — провозгласил он через некоторое время. — Сегодняшний день я бы рекомендовал провести в тишине и покое, желательно, не вставая с постели. Голова будет болеть, с этим ничего поделать нельзя.

Я согласно кивнула.

— Так не пойдет, — рыкнул Дарсан. — Ей больно. Это не порядок. Сделай что-нибудь.

Истаб неприязненно посмотрел в его сторону.

— Не лезь туда, где ничего не смыслишь, соль-терро. Тебе здесь и быть-то не положено.

— Может и не смыслю, — не стал отпираться мой консорт. — Однако, способен понять, что испытываемые моей леди страдания, не принесут ей ни облегчения, ни скорого выздоровления.

— Соль-арэо запрещено принимать такие лекарства. А почему — не твое дело.

— Хватит! — Не выдержала я. — Истаб, спасибо, я предпочитаю отлежаться в своем крыле. Дарсан не задирай лекаря — он во всем прав. Лучше помоги мне дойти до подъемника.

Тот передернул плечами и приказал, иначе этот тон и не опишешь, Истабу:

— Сними с нее... это.

Мне показалось, что маленький лекарь уже на грани взрыва, впервые на моей памяти, но то ли он отлично собой владел, то ли не считал возможным скандалить при мне, то ли вспомнил, что лекарю всегда положено быть сдержанно-холодным — и послушно отсоединил все трубки, вынул иглы из моей кожи, да отвесил мне на прощание глубокий поклон.

Дарсан тут же закутал меня в голубое, в цвет целительского крыла, одеяло, и, не слушая посыпавшихся возражений, подхватил на руки. Спросил только:

— К тебе или ко мне?

— Конечно ко мне! — Вот еще в его покоях я и не болела, глупость какая. Да и мало ли... Из своих я его в любой момент выгоню, а на его территории такой фокус не пройдет.

— Как скажешь.

Шел мой консорт стремительно и плавно, но мне все равно стало тошно настолько, что я, зажмурившись и вцепившись со всей силы руками в его рубашку, могла только глотать набежавшую горькую слюну и мечтать скорее оказаться в своем крыле, а еще лучше в своей чистой, приятно прохладной постели — и в полной темноте. О, и в одиночестве.

Так что когда мое желание осуществилось, я чуть было не заикнулась прогнать его, как... Как он, поцеловав меня на прощание в висок, ушел сам. Удивлению моему не было предела: Дарсан, ушел от меня по СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ? Не иначе что-то сильно изменилось за прошедшую ночь в этом мире!

Сутки безделья поставили меня на ноги не хуже сока тайи, известного своим свойством напрочь отбивать любую усталость и сонливость. Наплевав на головную боль, я решительно была настроена вернуться к своим обязанностям, во что бы это мне не встало, даже намеревалась подняться на башню и посмотреть на восход солнц. И, словно прознав о моем решении, меня навестила мать.

Выглядела она, как и всегда, блистательно, только вот выражение на красивом лице не было веселым или радостным.

— Что-то произошло? — Мигом насторожилась я, откладывая в сторону желтый плащ, над которым раздумывала — надеть или не стоит, и так не замерзну — уже добрых пятнадцать минут.

Мать так на меня глянула, что пришлось поспешно исправиться:

— Я имею в виду: что-то кроме?

— Серьезного? Нет. Крыло целителей нылось на твоего Дарсана, Суэст приставал к одной из Аметистовых сестренок, кажется это была Ена. Братья твои сообщили, что задержаться еще на несколько месяцев. Остальное и вовсе не стоит внимания.

— Мам... Я понимаю. Вчера... А, нет, позавчера, я привезла Амори драконьего детеныша, мы с Гареном решили, что так ему будет легче адаптироваться. А Суэст... Тут мое упущение, если честно, то он у меня из головы просто вылетел.

— Не надо. — Мать болезненно скривилась. — Не надо про Амори, пожалуйста. Я не хочу сейчас думать еще и о нем, понимаешь? Мне с лихвой хватает тебя, правда. Истаб сказал, что тебе удалили ментакристалл.

— Да.

— Это серъезно?

— Не особо. Просто он мне не подошел.

— Да-да, Истаб что-то там говорил про отторжение... Сказал, новый тебе пока вживлять не будут.

— Нет. Придется всюду таскать с собой Омаэля или пестовать нового помощника. Гости уже прибыли?

Мать усмехнулась:

— Говори уж сразу — будущие консорты.

— Потенциальные будущие консорты.

— А, неважно, — махнула рукой. — Прибыли и обустроились. Я хотела, чтобы ты встретилась с ними еще вчера, но, увы, непредвиденные обстоятельства перечеркнули все мои планы. Сегодня ты в состоянии?

— Смотря в каком виде пройдет это... мероприятие.

— Небольшой прием "для самых близких". Твоего соль-терро я попросила с утра кое-что сделать, так что на его отсутствие вполне можешь надеяться. Не беспокойся, Съерра, все ведь хорошо. Не спеши, присмотрись, время у нас еще есть.

— Меня не радует сам факт этих смотрин, если честно. Я не хочу нового консорта, мне и Дарсана за глаза хватает.

— Слышал бы он твои слова!

Я передернула плечами:

— Нет уж, ему и своего гонора хватает.

Омаэль бродил по комнате, задумчиво теребя пальцами свой подбородок, и изредка посматривал на меня и портниху, подгоняющую платье по фигуре. Девушка недовольно поджимала губы, подкалывая ткань все новыми булавками. Их было уже так много, что я ощущала себя подушкой для иголок, измятой множеством мелких острий.

— Исхудали-то как, соль-арэо! Да разве ж так можно? Все платья перешивать теперь...

Я могла бы сказать, что все это не является проблемой, что все мимолетно... Не сказала.

На столе сиял гарнитур. Золото и жемчуг — совсем не броско и не роскошно. Но мне нравится жемчуг, нравится смотреть, как отражаются в гладких боках огни и цвета. Дарсан однажды принес мне светлого бесскверного жемчуга, целую горсть: они с Андарраном летали к морю, ныряли за ракушками. Специально для меня. У меня рука не поднялась оправить их в золото или серебро; больше нравилось перекатывать в руках и любоваться, а потом прятать в отдельную шкатулку, устланную изнутри шелком, и знать что они там, представлять иногда, как отражается в жемчужинках ткань...

— Соль-арэо, вы слышите? — окликнула Адда.

Я очнулась, тряхнула головой, прогоняя излишне яркие видения и обернулась к служанке:

— Да, конечно.

— Присядьте, я заплету вам волосы.

Я послушно опустилась на мягкий стул. Платье от обилия на талии вышивки и булавок плохо гнулось, не давало расслабить плечи. Ох, ну и устану же я в нем к вечеру...

Адда больно дергала пряди, пытаясь собрать мои непослушные волосы в подобие прически, я только морщилась, опасаясь, что вернется настырная головная боль, с большими усилиями изгнанная лекарствами.

Омаэль отстранил Адду и взялся за гребень сам.

— Иди, я управлюсь.

Девушка нерешительно бросила на меня взгляд, испрашивая одобрения. Я кивнула. Хлопнула, закрываясь, дверь.

— Вы не выглядите радостной, соль-арэо. Да и, — гребень вернулся на стол, — да и здоровой тоже. Что я могу для вас сделать?

Я благодарно улыбнулась помощнику через зеркальное отражение.

— Спасибо, Омаэль. Наверное, я еще не отошла от операции... Все так плохо?

Он дернул плечом.

— Будь я вашей матерью, отправил бы вас в Дальнее поместье на отдых, а не рауты устраивал.

Я внимательно вгляделась в выражение его лица, в полоску сжатых губ, и внезапно подумала, что он должно быть сильно злиться на мою мать, раз позволил себе подобные слова.

— У нее нет выбора, Омаэль, и у меня его нет. Ей тяжело жить, зная, что состояние Амори отчасти и ее вина. Но Амори не нужно скрывать, про меня же знают немногие, она даже своим консортам сказать не может. Моя мать правильно делает, что пытается от меня отстраниться — я все равно умру, а так ей будет проще это пережить. Нет, подожди, не спорь. Подумай, желал ли бы ты, чтобы твой ребенок наблюдал твое угасание? День за днем, год за годом, и зная, что конец предопределен?