— А-а-а!— выставив вперёд руки с растопыренными пальцами, Зденка бросается вперёд на девушку.
Оля, ныряет вправо под руки сопернице и коротким боковым в лоб, отправляет соперницу в нокаут.
— Есте ли ё убили?— полные ужаса глаза Тито лезут из орбит.
— Ничего с ней не будет,— зло отвечает Оля, разыскивая боты,— очнётся скоро, даже может добрее будет, отмечены в медицине такие случаи после ударов в лоб. В общем так, если вас заинтересовали мои предложения, то через два часа жду вас на Соборной площади. Если придёте не один, встречи не будет. Всё понятно?
— Разумеим,— кивает он.
— Довидженя,— тоже по-ховатски отвечает Оля.
'Женщины у вас кричат на родном языке когда рожают...',— девушка несёт бот на вытянутой руке, её каблуки звонко цокают по мраморной лестнице.
Навстречу бежит спотыкаясь о ступеньки взволнованная симпатичная девушка со вторым ботом в руке.
— Мой,— когда они поравнялись, Оля вырывает его из рук опешившей блондинки.
'Уж и не знаю теперь, успеет ли Тито разобраться со своими любовницами за два часа?'— девушка в дверях сталкивается с встревоженным Кузнецовым.
Глава 5.
Москва, Кремль, кабинет Кирова.
23 февраля 1941 года, 09:00.
— Что-то срочное?— Киров отрывает покрасневшие глаза от бумаг, лежащих перед ним. — Да, как сказать, Сергей Миронович...,— в нерешительности останавливаюсь я у двери.
— Ты извини меня, Алексей,— виновато улыбается он, вставая,— готовлю доклад 'О задачах партийных организаций в области промышленности и транспорта' на партийной конференции. Промышленный отдел ЦК прислал свои соображения, но всё равно трудно идёт. Ты проходи, садись, я сейчас чайку организую.
'Совсем из головы вылетело, через неделю открывается 18 Всесоюзная партийная конференция'.
— Ну рассказывай,— хозяин кабинета собственноручно разливает чай из чайника,— как жизнь молодая?
— Бьёт ключом, Сергей Миронович, и всё по голове...
Киров фыркает и заразительно смеётся, откинувшись на спинку стула и чуть не опрокинув вазочку с малиновым вареньем.
— ... Но я, Сергей Миронович, зашёл не о своей жизни поговорить,— невольно, глядя на него, улыбаюсь сам... делаю паузу, а затем серьёзно продолжаю,— скажите, вам не кажется, что мы плохо готовимся к войне?
— Мне не кажется,— тоже серьёзнеет Киров,— но готов выслушать твоё мнение.
— Последнее время, Сергей Миронович, мы у себя в Военной промышленности плотно занимаемся эвакуационным и мобилизационным планами. Эти планы практически никак не связаны, отвечают за них разные органы: за эвакуационный — НКВД и Комиссии по вывозу, а за мобилизационный — Мобилизационное управление Генерального штаба и наркоматы. Получается, что с началом войны предприятие, находящееся в угрожаемой зоне и включённое в план по эвакуации, обязано обратиться в Вывозную комиссию за транспортом, в свою очередь комиссия — в НКВД, чтобы получить конечную точку маршрута и передать эти сведения железнодорожникам или морякам. В целях секретности руководство завода сведений о пути следования и конечной точке маршрута не имеет. Поэтому не может заранее связаться с местным исполкомом и выслать на место своих квартирьеров, чтобы уточнить данные по отводу помещений и размещению объектов. Всё придётся решать уже по прибытии на место.
— А рабочие и их семьи едут вместе с оборудованием завода?— хмурится Киров.
— Рабочие — да, семьи — нет. Поражает также количество документации, которую надо составить с началом эвакуации. На каждый тюк или ящик приклеивается ярлык с указанием номера, веса, наименования учреждения и описи содержимого с проставлением при погрузке номера вагона. Кроме того, ответственному за эвакуацию необходимо вести дневник по вызову для каждого дня эвакуации в двух экземплярах. Я понимаю, конечно, что порядок должен, но не представляю каким образом во время экстренной эвакуации предприятия, возможно при бомбардировке, можно взвешивать ящики, составлять подробные описи и дневники.
— Как же без этого, Алексей,— Киров непонимающе смотрит на меня,— а если потребуется перегрузка? Например, вагон повреждён или по ошибке прицеплен к другому составу. Как понять чьи это ящики? А если имеется опись содержимого ящика, то ускоряется установка оборудования в месте назначения, так как не надо искать его по ящикам.
— Вы меня не поняли, Сергей Миронович, я веду к тому, что наши эвакуационные планы не отвечают современным требованиям и являются, скорее всего, по духу и букве подкорректированными планами десятилетней давности, когда не учитывались современные возможности авиации и танковых соединений по воздействию на наши тылы...
— Ты что, Алексей, предлагаешь сейчас начать менять планы? Ты понимаешь к какой путанице это может привести, ведь в его составлении принимают участие многие тысячи людей по всей стране?
— Всё понимаю и потому ничего подобного не предлагаю. Просто отмечаю, что наши предприятия и коммуникации в установленных границах первой и второй угрожаемых зон действующего эвакуационного плана могут быть подвергнуты ударам авиации противника в первый же день с начала войны. Поэтому состав и графики подачи транспорта, да и сама погрузка оборудования может быть достаточно легко сорвана противником. Отсюда следует вывод — эвакуация из этих зон согласно текущим планам может быть успешно произведена только в мирное время, то есть, если начать их выполнение примерно за две недели — месяц до начала войны.
— Чай остыл,— морщится Киров, опуская чашку, его глаза в упор глядят на меня,— но как мы узнаем когда Гитлер нападёт? А если ты ошибёшься и это произойдёт через год? Ты понимаешь в какой провал в производстве тогда выльется твоя эвакуация? Да тебя Вознесенский в бараний рог скрутит на политбюро и будет прав.
— Меня больше волнует судьба сотен предприятий и их работников, чем нападки Вознесенского. Если предприятия, такие как, например, Одесский нефтеперерабатывающий завод, Рижский радиозавод или Минский авиазавод, заблаговременно эвакуировать, то вскоре в тылу они начнут давать свою продукцию, а если нет — то будут уничтожены германской авиацией в первый же день. До войны осталось всего четыре месяца, а мы всё ждём чего-то. Каких-то ещё самых точных разведданных?
Киров тяжело вздыхает, встаёт, отходит к окну и глядит на заснеженную крышу ГУМа:
— Зачем ты так, Алексей? Ведь сам знаешь, что не ждём.
— Как не ждём, Сергей Миронович? В прошлую среду утвердили на политбюро Мобплан-41, на этой неделе будем рассматривать постановление о проведении Больших Учебных Сборов, по которому планируется привлечь всего около 900 тысяч человек тремя очередями до конца года. Это при том, что текущая численность Красной Армии составляет 4 миллиона 200 тысяч человек, а по мобплану на момент окончания мобилизации должна быть около 9 миллионов. По идее этими сборами мы должны довести численность дивизий в Особых округах до штатов военного времени, но количества привлечённых на БУС для этого явно не хватает. Минимально необходимое увеличение численности должно составлять почти два миллиона человек. Почему такое происходит? Основная причина состоит в том, что если призвать больше, то будет полностью исчерпан мобилизационный запас по многим видам вооружения. Это, конечно, также связано с тем, что запланировано увеличение числа расчётных дивизий в Красной Армии. Но факт остаётся фактом — мобилизационные запасы уже исчерпаны, это при том, что военные действия ещё не начинались.
— Мобпланы составили неправильно?— щурится Киров, на его скулах играют желваки.
— Я бы так не сказал, Сергей Миронович. Прежде всего, в 1940-ом мобплан, в связи с известными событиями, радикальной переработкой оперативного плана и изменениями государственных границ, как вам известно, не был принят и ориентиром служил старый план 1938-39 годов. А МП-41 принят на днях, так что и промышленность ещё даже не получила новых производственных планов, поэтому никак не повлияла на ситуацию с мобзапасами. Однако уже сейчас понятно, что без чрезвычайных мер в промышленности для снабжения армии всем необходимым обойтись не удастся. Надо прямо сейчас вводить в действие меры, которые отменят некоторые положения КЗОТа в плане сокращения прав работников и расширения прав руководителей предприятий. Надо пойти на отмену отпусков, заменив денежной компенсацией, предоставить директорам право вводить обязательные сверхурочные работы длительностью до трёх часов в день с повышенной оплатой.
— Неужели, Алексей, нельзя без этого обойтись?— Киров чиркает спичкой и делает глубокую затяжку.
— Может быть, Сергей Миронович, что этих мер будет даже недостаточно. Просто подумайте какие возможные провалы в промышленном производстве они призваны компенсировать: сокращение рабочей силы, в связи с призывом в армию, эвакуация предприятий и ввод их в действие на новом месте. К этому ещё надо прибавить кратное увеличение производственных заданий.
— Но как мы объясним людям такие меры в мирное время?— закашлялся он.
— Как объясним? Сначала соберём в конце смены всех работников предприятия на собрание и там расскажем им правду: что приближается война, что на наших границах как и в 1812 году собирается огромная армия 'двунадесяти языков' во главе с Гитлером. Тут надо чётко заявить, что рабочий класс Европы отравлен гитлеровской пропагандой, он не придёт нам на помощь, а наоборот заявится с оружием на нашу землю грабить и убивать. Предстоящая война станет для всего советского народа Великой Отечественной войной. В тяжёлую минуты мы должны сплотиться вокруг нашего правительства. Для отпора врагу, как и в гражданскую, фронт и тыл должен образовать единый военный лагерь. Мы здесь на заводе, не жалея сил и не считаясь со временем, куём 'дубину народной войны', которая, 'не спрашивая ничьих вкусов и правил', станет 'гвоздить' врага пока 'не погибнет всё нашествие'. Как-то так...
— Что ж ты , Алексей, так-то обо всём рабочем классе?— Киров возвращается к письменному столу и тушит папиросу в пепельнице,— конечно имеется в Европе немалая доля 'отравленных', запуганных и потерявших веру, не все такие и не во всех странах.
— Я считаю, Сергей Миронович, что ЦК обязан донести до людей эту мысль, чтобы развеять вредные иллюзии, которые ещё сильны в нашем обществе, о том, что если Германия нападёт на нашу страну, то рабочий класс стран агрессоров поднимет восстание в их тылу. Эти иллюзии вредны, так как расхолаживают и демобилизуют нас перед лицом грядущей агрессии. Если это окажется не так, тем легче будет нам. В конце концов, потом, когда ситуация прояснится, выступит товарищ Сталин и выразит соответствующую позицию ЦК.
— Это правильно... правильно, что пришёл ко мне. К Кобе с этим не ходи. Я сам попробую поговорить с ним с глазу на глаз на эту тему до заседания политбюро. Ну давай, Алексей, мне тут...
Лицо Кирова ещё более мрачнеет, когда его взгляд падает на бумаги на столе.
— Сергей Миронович, может вам помочь с докладом? Промышленность и транспорт — моя стихия.
— У тебя есть время?— счастливо улыбается он.
* * *
— Владимир Георгиевич,— на пороге кабинета полномочного представителя СССР в Германии Деканозова появляется высокая худая фигура первого секретаря полпредства Бережкова,— тут после вчерашнего фуршета официантка под скатертью обнаружила конверт с ...
— Вы с ума сошли!— полпред отдергивает руку и отстраняется от протянутого письма,— нельзя брать в руки никакие неизвестно откуда взявшиеся предметы. Вы разве не слышали, что произошло с Гиммлером? Ходят слухи, что его вот таким же письмом на приёме в Испании отравили. Стойте так, не бросайте письмо!
Молодой человек вздрагивает, с ужасом смотрит на конверт, его лицо мгновенно покрывается мелкими каплями пота.
Деканозов вскакивает на ноги, быстро открывает ящик письменного стола, достаёт оттуда небольшую деревянную шкатулку и вытряхивает её содержимое на стол перед собой:
— Кладите сюда, та-ак... осторожно. Хорошо.
Крышка шкатулки громко, как выстрел пистолета, щёлкает в повисшей в кабинете тишине.
— Садитесь на стул, товарищ Бережков, вон там в углу,— постпред хватает трубку телефона,— быстро сюда врача.
— А может зря мы панику наводим, Владимир Георгиевич,— задумчиво замечает Бережков, послушно отходит от стола, но не садиться, боясь помять свой новую чёрную шерстяную тройку,— а что если это кто-то из сочувствующих таким образом сведениями с нами поделиться хочет? Судите сами, вчера здесь на фуршете было больше сотни гостей, в основном высокопоставленных военных, — едят, пьют, никто не сидит, столов и стульев со строго расписанными местами не предусмотрено, все ходят от столика к столику, идеальное время и место, чтобы, не привлекая внимания, передать письмо. Это же не почтой, которая, наверняка, вся перлюстрируется, и не личный визит. Так?
— Так,— эхом повторяет Деканозов, проводя ладонью по начинающей лысеть седой голове.
— Это точно 'инициативщик', Владимир Георгиевич,— воодушевляется Бережков, потирая руки, его глаза горят,— причём довольно умный и опытный. Смотрите, на конверте не оставил подписи и адреса, понимая, что письмо всё равно передадут начальству. Я уверен, что и отпечатков пальцев мы там не найдём. Поэтому, чтобы не раскрыть информатора, нам нужно держать это происшествие в тайне...
— А что если,— Деканозов пародирует своего молодого коллегу,— это кто-то из наших постпредских передаёт врагу информацию? Чьи отпечатки мы тогда найдём на конверте?
Бережков бледнеет и опускается на стул:
— Но вы же не думаете, товарищ постпред, что это я...
— Я лично не думаю, Валентин Михайлович,— тяжело выдыхает он,— но контрразведка точно будет всё расследовать. Короче, жди гостей из Москвы с проверкой. Единственное в чём вы правы, это в том, что мы этот случай должны держать в тайне.
— И ещё, Владимир Георгиевич, надо как можно быстрее отправить конверт в Москву.,— щёки Бережкова розовеют.
— Вот только в чей адрес, в НКИД или на Лубянку? Думаю на Лубянку, а то вдруг там и в самом деле яд.
Москва, Кремль, кабинет Чаганова.
25 февраля 1941 года, 07:00.
'Скоро будет месяц как Оля уехала,— отрываюсь от бумаг и слушаю перезвон курантов,— судя по всему она опять в своём репертуаре. Хотя почему? Все люди смертны, мог и Гиммлер без посторонней помощи склеить ласты. За эту версию говорит и то, что это событие в самой Германии прошло довольно спокойно: хотя похороны и были пышными, с приторными словоизлияниями главарей рейха, но без истерик и обвинений врагов в СМИ. Сдох Максим, да и хрен с ним... Гораздо больше меня сейчас тревожит миссия Зои Рыбкиной в Берлин. От её результатов действительно зависит многое. По результатам 'разбора полётов', касающихся ликвидации группы немецких диверсантов в Стокгольме, ей пришлось уйти из ИНО, но без работы Зоя оставалась недолго. Игнатьев, судя по всему по рекомендации Оли, взял её к себе и пристроил на работу в ВОКСе — Всесоюзном Обществе Культурных Связей с заграницей. Эту крышу сейчас используют все наши спецслужбы для легализации за границей своих агентов. Рыбкина стала ездить старшей группы советских агентов по странам западной Европы'.
