Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

— Лё!

Я успеваю выдернуть из-под ног щит. И сразу — дробь стрел. Две из пяти пробивают щит. Одна — рвёт кафтан. И всё: подкладочка у меня... крепкая. Да и щит... два мордовских стопочкой. После Бряхимовского боя этого добра столько по кустам валяться осталось. Ну, и конечно, стрелы у мещеряков лёгкие — птицу бить, мелкого зверя. Не боевые.

— Тёб!

Во, блин! Они ещё хотят! Этак они нас... Уже — нет.

По бережку, по колышущейся шеренге мещеры прокатывается волна. Волна криков боли, волна стуков стрел. Пердуновской хоругви надоело ждать на исходной позиции, она вступила в бой. Я уже с полчаса видел условленную белую тряпку над опушкой леса выше лагеря противника.

Дальше... второй залп. По оглянувшимся посмотреть.

"Я оглянулся посмотреть

Не оглянулась ли она,

Чтоб посмотреть

Не оглянулся ли я".

Увы, мещеряки мещеряковатые, тут вам — не девочка. И — не виденье. Тут — пердострелки. В смысле: лучники из Пердуновки. Во всей своей красе. С Любимом во главе. Который бесконечно доброжелательно и совершенно безостановочно командует третий залп. По шевелящемуся.

А вот и Чарджи рявкнул: дорезание.

Бой закончен — считаем бабки. В смысле — дядьки.

Потери... Оба наших рыбачка. Забавно: нашлась пара... мещерских чудаков, которые посчитали достойным вогнать свои стрелы в прикрытые одними рваными рубахами спины гражданских. Безоружных, со связанными за спиной руками. Пробито колено у напарника Салмана. Паренёк некорректно закрылся щитом.

Чарджи — укоризна. Недоучил.

У противника — все покойники. Виноват: кроме бывших пленных — в воду успели нырнуть.

— За раз всё не свезём. Рыба вон, коптится. Там ещё и мяса немало есть. Эти оленей набили.

— А зачем нам всё забирать? Оставим как есть. Пришлём мужиков — пусть и дальше рыбу ловят.

— Дык... Эти ж... у их же ж мстя... Как бы беды...

— Тут, Ивашко, не убережёшься. Тут их всех резать надо. Сбрить племя начисто.

Мозгами — подумал, словами — сказал. А вот делами сделать... Лезть в леса без карт, без проводников, без понимания конкретики ситуации... лесоповал, рыба... Людей у меня нет.

— Не ко времени. А попробуем-ка мы намекнуть. Как-нибудь... сувенирно.

Чарджи выбрал двух молодых парней из гридней. Ребята настоящего боевого опыта ещё не имеют, вкуса вражьей крови не пробовали. Велел им отрезать головы. Живому "послу" и доживающему "ону".

* * *

Иоганн Корб о стрелецких казнях после бунта 1698 г.:

"Бояре и вельможи, находившиеся в Совете, на котором решена борьба с мятежниками, сегодня приглашены были составить новое судилище: пред каждым из них поставили по одному преступнику; каждый из них должен был произнести приговор стоявшему перед ним преступнику и после исполнить оный, обезглавив собственноручно виновного. Князь Ромодановский, бывший начальником четырех стрелецких полков до возмущения их, принуждаемый его величеством, собственной рукой умертвил топором четырех стрельцов. Более жестоким явился Алексашка, хвастаясь тем, что отрубил 20 голов. Голицын был столь несчастлив, что неловкими ударами значительно увеличил страдания осужденного. 330 человек, приведенных в одно время под страшную секиру, обагрили обширную площадь кровью граждан, но граждан преступных. Генерал Лефорт и барон фон Блюмберг были также приглашены царем взять на себя обязанность палачей, но они отговорились тем, что в их стране это не принято. Сам царь, сидя верхом на лошади, сухими глазами глядел на всю эту трагедию и на столь ужасную резню такого множества людей; одно только сердило его — то, что у большей части бояр, не привыкших к должности, которую он на них возложил, тряслись руки, когда они принимались за это дело; между тем как преступник, по мнению его, есть жертва, которую можно лишь заклать Богу".

Я — не царь Пётр. Да и ребятки мои — не "бояре и вельможи". Но, может быть, станут. Учить рубить головы надо заранее. Чтобы, не уподоблялись упоминаемому князю Голицыну, рассекшего казнимого как червяка — пополам, так, что преступник ещё долго мучился, извивался и пытался уползти.

Что моё — моё. Убивать моих людей — преступление. "Преступник... — заклать Богу". Я в бога не верю, но насчёт "заклать" — с Петром Алексеевичем согласный.

* * *

С "послом" получилось как у Голицына — парень промахнулся. Пришлось заставить дорезать. Бледность, рвота... хорошо хоть в обморок не упал. Но — сделал. Ещё пару раз повторить — будет вполне годен.

Факеншит! Где взять евреев?! Был бы у меня нормальный резник — отдал бы гридней в подмастерья. Стрелять, фехтовать, биться... — умеют. Резать — нет. А на "Святой Руси" бой — именно "резаться".

Ох, чует моё сердце, выучатся. Будет у моих гридней достаточно... "наглядных пособий".

— Ты всё понял? Понравилось?

— Ы-ы-ы...

Последний живой из отряда мещеряков, из "посольства". Молодой парень, почти подросток. Стоит передо мной на коленях, рядом с обезглавленным трупом своего отца — главного "посла", с вывернутыми за спину руками в наручниках.

Поднимаю за подбородок его лицо. Паника, страх, ужас. Даже штаны мокрые. Впрочем, мы ж сами его в озеро кинули — на нём всё мокрое.

— Служить мне будешь?

— Ы-ы-ы...

Реакция... никакая. Было бы отрицание — было бы понятно. А так... чистый страх, прострация. Душа растеклась в слизь.

— Ладно. Надумаешь — придёшь. Но одну службу ты мне точно сослужишь. Подайте-ка мне торбу и ожерелье.

Торбочка, с двумя отрубленными головами, вешается подростку на шею. Сверху — ожерелье из отрезанных у мертвецов ушей.

— Отнесёшь к старейшинам. Цацку — повесишь перед вашим главным домом. Чтобы все запомнили. Князь Андрей отдал мне все земли до граней русских селений. Вы — мещеряки. Поэтому вы — под моей властью. Кто этого не понял — голова будет лежать в мешке. Как эти. Кто моего слова не услышал — уши будут висеть на верёвке. Как эти. Прикраса из дурней — умным совет. Отведите его в лес и пусть идёт.

— Господине, а цепки — снять?

— Нет. Это знак. Тем, кто в моей воле сомневается. Отведите его.

Что с ним потом сталось? Эх, девочка, сколько таких было...

Парнишка дошёл и донёс. Слух разошёлся широко. Мещера — народ цивилизованный, не стали "откапывать топор войны", а собрали большой совет племени. Цепочку между наручниками их кузнецы разрубили. А браслеты снять не смогли — так он и пришёл потом ко мне. Там... это уже другая история.

Посёлок, мужчин которого мы истребили, за зиму частью вымер, частью разбежался. Другие роды ушли дальше от Стрелки. Иные просились к боярам под защиту. Некоторые остались на старых местах, признали мою власть, попали под молотилку "моей национальной политики".

Процесс обрусения, продолжавшийся в этом племени столетиями, с моим появлением резко ускорился. Ныне уже и имени такого не осталось. Только три разных типа женских рубах. Один из которых схож с теми, что носят женщины на Неруссе.

Мне в те поры важно то было, что опасность, от сих людей проистекавшая, отодвинулась, что люди мои могли безбоязненно ловить рыбу, бить зверя, пахать новины в землях, Всеволжск окружающих.

Нет у меня вражды к со— и ино— племенникам, есть ненависть к людям. Которые живут плохо. А лучше жить — и сами не хотят, и другим не дают.

Глава 359

* * *

В отличие от некоторых коллег-попандопул я как-то... насчёт "национальных вопросов"... и таких же — ответов... в первой жизни пропустил. Советское воспитание в совокупности с последующим жизненным опытом привели меня в состояние не только интернационалиста, но, даже, интер-расиста. Мне как тому кирпичу: что англосакс, что великоросс, что бабуин — лишь бы человек был хороший.

О мещере я прежде ничего не знал. Вообще — названия здешних народов, хоть и сходны с названиями 21 в., означают другое. Смысл многих слов разный. Как, к примеру, "тёлка": в 21 веке — молодая женщина, в 12 — молодая корова.

Восемь веков — большой срок. За это время народы меняются кардинально и неоднократно. Назвать здешнего рязанца или суздальца — русским человеком — вызвать недоумение. Таких здесь нет. Они так о себе не думают. "Русские" здесь — экспортный вариант. И не они одни: англичан здесь нет — саксы, валлийцы, нормандцы. Французы — первое употребление термина лет через 20-30. Пока — франки, бургундцы, аквитанцы.

Внешний этноним — как "русские", в смысле: "советские", экспортный вариант сер. 20 в. Вы армянина от эвенка отличаете? Но они все были "русские". В те времена, когда один бывший министр обороны одной заморской страны выскочил из окна дурдома с криком: "Русские идут!".

Мещера — русские люди. Этнографы будут, в 19 в., именно в связи с мещеряками, отмечать различия в культуре, хозяйствовании, менталитете... между русскими разных волн расселения. Некоторые элементы языка, женского костюма, названия... могут уцелеть. Относясь, по сути, уже к другой общности людей.

Возникший конфликт не был межэтническим ещё и потому, что я сам себя русским, здешним, "святорусским" — не считаю. Кто-то может пьяную драку между сицкарями и опольцами рассматривать как национально-освободительную войну. Для меня, с позиции моей чуждости, это просто драка между нажратыми до скотского состояния стадами хомнутых сапиенсов.

Я — "Зверь Лютый", нелюдь. Город мой — не-Русь. Народ — "десять тысяч всякой сволочи". Каждого из которых нужно отмыть, отскоблить от его русскости или мещеряковости, или марийкнутости... Сделать человеком. Моим человеком. А какой у него "лицевой угол"... Да плевал я на это! А уж насмотревшись в греческо-татарские глазки великого русского исконно-посконного святого князя Андрея Боголюбского... И плевал, и поплёвывал.

Этот эпизод напоминал кое-какие случаи из первой жизни. Типа: "азеры наезжают, мзду хотят". Но — "Это наша корова! И доить её будем мы!". В данном случае: ловить рыбку в Мещерском озере. А как на той стороне себя называют...

"Труп врага хорошо пахнет".

Добавлю: на третий день после смерти любые трупы, с любой национальной или религиозной самоидентификацией, пахнут одинаково.

Да фиг с ней, с рыбкой! Мало ли мест в округе. Но они взяли моих людей! И вели себя невежливо при встрече. Пошёл "храповик": хмырь распустил руки, босс не сдал хама — принял на себя. Я ответил "физикой". Их боец махнул копьецом, мои ответили клинками.

Гениальность "Русской правды" в том, что она позволяет остановить кровопролитие. Позволяет заплатить за кровь серебром. В родо-племенных обществах этого нет.

"Ну, так рассуди, кого ты предпочитаешь привести пленником в свой лагерь: эту женщину или такого человека, как я?

— Неужели Длинный Карабин отдаст свою жизнь за женщину? — нерешительно спросил Магуа, который уже собрался уходить из лагеря со своей жертвой.

— Нет-нет, я этого не говорил! — ответил Соколиный Глаз, отступая с надлежащей осторожностью при виде жадности, с которой Магуа слушал его предложение. — Это была бы слишком неравная мена: отдать воина в полном расцвете сил за девушку, даже лучшую здесь, на границах...

Гурон, я принимаю твое предложение: освободи эту женщину. Я — твой пленник".

"Кровь за кровь". Жизнь за жизнь. Вендетта.

Конфликт с мещерой заставил понервничать. Я ожидал сбора обще-племенного ополчения и большой войны. Мне повезло: уничтоженные мною воины принадлежали к чуждому, к смешанному марийско-мещерско-булгарскому роду.

Ещё с хазарских времён несколько булгарских семей жили среди мещеры. Для остальных здешних родов — влиятельны. Временами поднимают лесовиков против властей. В 1183 г. рязанский тысяцкий Матвей Андреевич разбил местных булгар близ Кадомы, а в 1209 г. был здесь убит.

Вот сейчас, после разгрома русскими эмира у Бряхимова, мещеро-мещеряки мстить за булгаро-мещеряков — не пошли.

* * *

Настоящие проблемы — всегда в собственном дому.

Возвращаемся с победой — нас встречают криками. Отнюдь не восторга:

— Эта! Тама! Терентия убили!

Я чуть в реку не свалился.

Бегом на верх. В углу полчища — две толпы народа. Одна, поменьше — возле Терентия. Лежит на земле, кафтан разорван, шапки нет, лицо кровью залито. Не шевелится.

Мать...! Как же так?! Я же в этого парня столько сил и денег вложил! Как я его выкупал, потом — его жену с детьми, потом дурную бабу успокаивал... С ним разговаривал, учил, объяснял... Я же его по всем своим производствам-промыслам прогнал! Он же единственный такой! Я ж без него как без рук!

Возле тела уже Марана:

— Не скачи, лягушонок. Живой твой тиун серебряный. Чудом. Успел морду свою отворотить. Топор не в лоб попал, вскользь прошёл, кожу только содрал. Оклемается. Нут-ка, мужички, взяли болезного да ко мне в берлогу.

Она ушла, я у оставшихся спрашиваю — что за дела тут происходят?

Дела — знакомые. Как всегда — я дурак.

Я пошёл на войну, взял с собой пердуновских. На Стрелке из старожилов остались Марана да Терентий. Воинов — нет.

— А я ему грю — на дровы пойдёт... и тащу себе, стал быть, для костра... а ён грит, тащи вона туды, воно гоже для дела... а я грю — а у меня чё, не дело, чё ли? И тащу... а он грит: ложь куда велю... а я грю: а ты хто такой, чтобы мне указывать. И ташу... а он, сука киевская, встал поперёк и грит: я, де, главный тиун на Стрелке... а я грю: хрен ты приблудный, отзынь с дороги, а он грит... про матушку мою... а я не стерпел да топор-то и выдернул... а он-то грит: не смеши... и хлебалом так паскудно лыбится... а я ка-ак махнул... чтоб он, ну с дороги-то... а он-то и подсунулся... А хрена он лезет! Тоже мне, вша лобковая! А гонору-то, гонору...

Версия подозреваемого озвучена им самим. Присутствующие заседатели одобрительно зашумели. Точнее: вокруг-стоятели.

— Ноготок, ты где? А, вижу. Этого... чудака — на подвес. 20 ударов. Кнутом. Без ограничений.

Кто не понял — это смертный приговор.

Присутствующие зашумели... несогласно:

— Чегой-то?! За чтой-то? Почемуй-то?! Ён же сам подсунулся... Тот же волок, а тот же — поперёк... Не подходи! Не трожь! Осади! Топором вдарю! Братцы! Не выдайте!

Вот, уже и бунтовщические призывы пошли.

— А ну тихо! Этот... добрый человек с топором — виновен трижды. Первое: не выполнил приказ. У нас тут война. Каждый день. Сегодня, например. На войне за неисполнение приказа — смерть. Второе: он напал на моего человека и нанёс ему ранение. За моих людей... смерть. Третье: соврал мне. Терентий не матерится. За обман Воеводы Всеволжского — смерть.

— Не! Не по правде...! Ён же сам начал...! Да как же ж можно...! Ну повздорили, переведались, так все живые же...! Пушай оне помирятся, простят друг другу злобы да негоразды... Не по обычаю суд судишь, воевода, не по-русски...

"Все живые" — пока. Будем ждать трупа? Не хочу.

А последнее для меня — как красная тряпка. Потому что — правда. Потому что жить по здешнему, "по-русски", по местному обычаю... Меня от этого тошнит.

— Тихо! Кому моё слово — закон — отойди вправо. Кому закон — русский обычай — отойди влево. Живо. Ну!