Живёшь только трижды -- часть 2

Кью всем своим весом давил на большую красную кнопку в центре пульта, посылая парализующие сигналы боли в освобождающегося мага, но тот, очевидно, был не в курсе, что сигналы — парализующие. Они его даже не затормаживали.

— Как... Как это может быть?! — Кью ещё несколько раз нажал красную кнопку, выругался, выдрал её из пульта и замкнул обнаружившиеся под ней контакты металлической скрепкой. Скрепка щёлкнула электрической искрой, показывая, что цепь замкнулась, но последовавший эффект был по-прежнему отсутствующим. Затем Снегг бросил очень неприятный, оценивающий взгляд сквозь стекло, отделяющее комнату с чаном от комнаты с техниками, и встретился глазами со смотревшим на него Кью. Стекло, оказавшееся между магом и учёным, почувствовало себя лишним и осыпалось с мелодичным звоном. Кью прикрылся от осколков рукавом костюма и, не выдержав взгляда бывшего заключённого, опустил глаза. Удовлетворившись этой маленькой победой, Снегг вырвал оставшиеся катетеры из вен, затем, схватившись двумя руками, выдернул из пищевода трубку для принудительного кормления. Вид у него был, как у свежего трупа, решившего отомстить своим обидчикам ещё до того, как они успели покинуть место убийства. Из многочисленных проколов кожи сочилась кровь, затуманенные глаза светились безумием.

— Кхха... — маг хрипло рассмеялся, затем согнулся пополам в приступе тошноты. Он выпрямился и прочистил горло: — Кхак это можж быть? Вы далл мне диаморфин. Он позволяет боли не мешать. Вы не мошшш контролировать мня болью, когда сами же дали мне препарат, от которого боль пересттт иметь значение.

— А помните, мне казалось, что диаморфин — это плохая идея? — подёргал Кью за рукав лабораторного халата Ар, второй рукой прижимая к уху телефонную трубку.

— Но как же паралич? Мы ведь блокировали всю двигательную активность! — буравил волшебника глазами Кью.

— Магия ссльнее вашшш магловской техники, — осклабился Снегг. Кровь капала с его обнажённого тела на залитые водой провода. — Невербальннн заклинаннн без инициирующего жжеста, и паралич проходит. Главное сообразить, что боль не помеха.

Действительно, волшебник владел конечностями всё лучше. Он провёл глазами по бледным от ужаса лицам, запоминая их.

— Вы пленили меня, — холодно сказал он с еле сдерживаемой яростью. — Вы посмели поднять руку на мага. Ваше счастье, что мне надо ответить на зов Тёмного Лорда, но, обещаю, я вернусь.

Снегг крутнулся на месте и исчез.

Ар полными ужаса глазами смотрел на Кью и одновременно сбивчиво объяснял Эм, что произошло. Та потребовала передать трубку Кью. Кью, успев взять себя в руки, являл собой образец чопорного британского спокойствия в шипящем, плюющемся искрами и заливающем всё брызгами из распылителей системы пожаротушения сумасшедшем доме:

— Да, мэм? Понял, мэм. Протокол «Красный день календаря»? Подтверждаю, мэм.

Кью достал из кармана маленькую коробочку ядовито-красного цвета, снял с собственной шеи ключ и открыл её. Внутри было несколько переключателей и лампочек. Глава научно-технического отдела коснулся одного переключателя, затем другого. Зажглись зелёная и жёлтая лампочки. Кью резко выдохнул и щёлкнул третьим выключателем. Вместо жёлтой лампочки зажглась красная, затем зелёная погасла. Кью некоторое время смотрел на горящую красную лампочку, затем отключил аппарат, не вынимая ключ, закрыл крышку и спрятал его обратно в карман.

— Сделано, мэм, — отрапортовал он, выслушал короткий ответ и положил трубку на рычаги аппарата.

— Что это было? — поинтересовался Ар, кивнув на оттопырившийся карман своего начальника.

— Маленькая гарантия на всякий случай, — хмыкнул тот. — Кроме всех прочих мер, я ввёл ему в основание черепа двадцать пять граммов пластита. Приёмник работает от тока крови, кодовый сигнал передаётся через наш ретранслятор, на сверхдлинных волнах. Какое бы колдовство Снегг ни применял, на приём одного-единственного кодового сигнала приёмника хватит. Если Снегг после аппарации остался на территории королевства, его ожидал самый сильный в его жизни приступ раскалывающей головной боли.

* * *

Гостиная «Гриффиндора» занималась обычными вечерними делами: старшеклассники списывали друг у друга домашние задания, дети помладше играли, читали, писали письма или учились списывать друг у друга домашние задания. Портрет Толстой Дамы в очередной раз откинулся в сторону, и в гостиную вошли ещё два старшеклассника, один из которых огляделся и немедленно припустил в сторону камина с воплем:

— Джинни! Джинни, любимая!

Джеймс Бонд бросился к антисексапильной рыжульке с читающимся в глазах намерением заключить её в объятия, нарушающие все школьные правила, направленные на сохранение хоть какого-то подобия целомудренности. Не ожидавшая такого напора Джинни шарахнулась в сторону и заставила Колина ткнуться носом в собственную чернильницу:

— Мать твою, Гарри, ты чего, с глузду съехал?!

— Да, любимая, — Джеймс взял стул, поставил его перед целью своего вожделения и сел на него верхом, сложив руки на спинке и опустив на них подбородок. — Я буду сидеть здесь и смотреть на звёзды в твоих глазах.

— Но ты загораживаешь мне тепло от камина.

— Ничего не поделаешь, мне нужны звёзды твоих глаз. Так что ты уж потерпи как-нибудь в холоде и в сырости. Чем холоднее тебе будет, тем быстрее ты согласишься на мои жаркие объятия и поцелуи.

У наблюдавших эту сцену гриффиндорцев синхронно отвисли челюсти. Просочившийся за спину Бонда Рон подавал сестре тайные знаки, демонстрируя бутылку из-под сливочного пива, кивая в сторону свежеиспечённого Ромео и щёлкая себя по шее указательным пальцем.

— Тихо, тихо, герой-любовник, — зашептал на ухо суперагенту Рон. — Я тебе что говорил? Вести себя естественно. Чтобы никто ничего не заподозрил. А ты что делаешь?

— Я веду себя совершенно естественно для человека в моём состоянии! — отрезал Джеймс и вперил свой обожающий взгляд прямо в левую ноздрю Джинни: — О Джинни, златокудрая принцесса моего сердца, медный лоб моих очей, не будет ли тебе угодно послушать балладу, которую я сочинил в твою честь?

Если бы челюсти гриффиндорцев могли отвиснуть ещё сильнее, они бы это сделали. Джинни зарделась:

— Балладу? Настоящую? В смысле, стихи, всамделишные, с рифмой и сюжетом, и всё это в мою честь?

— Нет, в твою честь там только сюжет, — честно пояснил Бонд. — Рифма в них просто так, сама по себе. Да и сюжета, если честно, немного.

— Ну ладно, аффтар, жги!

Джеймс откашлялся и попытался пригладить волосы, — что, учитывая использованный им лак для волос собственного изобретения, было абсолютно бессмысленной затеей:

— О, солнце рыжее! Ты дорога́

Моей душе, как fish'n'chips с утра!

Тебя хочу я вечно обнимать,

Чтоб нашим детям ты была бы мать!

Когда в тебя мои глаза глядят,

То зубы кастаньетами стучат, —

От страсти, разумеется, большой, —

Хочу тебя сейчас, хоть волком вой!

Твоё лицо, твои прыщи, мадам, —

Я никому тебя, блин, не отдам!

И будешь ты со мною навсегда,

Покуда не придёт нам всем...

— Достаточно, — оборвала его Джинни со смешанными чувствами в голосе. — И так понятно, что ты хотел закончить стихотворение настоящим именем Того-Кого-Нельзя-Называть, а Фред и Джордж уже не с нами, поэтому Рона откачивать будет некому.

С одной стороны, никому ещё не приходило в голову посвятить Джинни стихи, и она не могла не оценить безрассудный порыв опоенного амортенцией Поттера. С другой, что-то неуловимое подсказывало ей, что стихи были не ахти как хороши[376], и вряд ли они удостоились бы выдвижения на соискание Нобелевской премии по литератруре, — примерно так могла бы подумать Джинни, если бы она знала о существовании Нобелевской премии по литературе.

— Я смиренно жду твоей реакции на мою скромную поэму, — Джеймс склонил голову.

— Она очень... Необычна, — ответила Джинни. — Впечатляет. Правда. Никому её больше не читай, хорошо?

— Как можно?! — в ужасе вскинулся Бонд. — Она только твоя! А знаешь, что? Я сделаю за ночь тысячу копий этого стихотворения и развешу их по всей школе, чтобы все знали, что это стихотворение про тебя и для тебя!

— Вот этого точно не надо! — отрезала рыжеволосая сердцеедка. — Не забывай, мы должны сохранять наши отношения в тайне!

Кто-то из более чем сотни зрителей хрюкнул, подавляя смешок.

— По крайней мере, в тайне от Гермионы! — поправилась Джинни, мысленно проклиная себя за непредусмотрительность.

— Что надо сохранить в тайне от меня? — послышался голос Гермионы из дыры в стене, прикрытой портретом. — Я слышала последние слова, не отпирайтесь!

Челюсти сотни гриффиндорцев со щелчком захлопнулись. Гермиона протиснулась сквозь узкий проход и вошла в гостиную, приглаживая волосы и с недоумением оглядывая собравшуюся толпу:

— Я что-то пропустила? Хотя Фред и Джордж уже не с нами, так что вряд ли они испытывают новые версии своих забастовочных завтраков на первогодках... Что вы все на меня так смотрите?

— Она хочет, чтобы вы с Джинни были несчастливы, — шепнул на ухо суперагенту Рон. — Не подавай вида, что ты знаешь о её планах.

— Гермиона, как ты могла?! — патетически вскинул руки Бонд и тут же схлопотал подзатыльник от Рона.

— Как я могла что, Гарри? — осведомилась девушка, спуская с плеча набитую книгами сумку.

— Ты правда хочешь, чтобы мы с Джинни были несчастливы?! — воскликнул Джеймс, отбиваясь от рыжеволосого приятеля.

— Я хочу, прости, что?!

— Не слушай его, Герми, он переутомился на учёбе, — скороговоркой забормотала Джинни, беря Гермиону под руку и отводя её к лестнице в спальни девочек. — Ты бы слышала, какой бред он только что нёс!

— Руки прочь от моей избранницы, ты, мерзавка! — грозно вскричал Джеймс, вскакивая. Силовая кобура щёлкнула, выбрасывая в его ладонь волшебную палочку; в правой руке суперагента, словно по волшебству, возник «Вальтер». Рон отлетел в сторону и звучно шлёпнулся на пятую точку. Джинни проворно отскочила от Гермионы, демонстрируя Бонду пустые руки:

— Эй, я ведь ничего не сделала!

— Не ты, любимая, — в глазах суперагента вспыхнули и погасли розовые сердечки. — Гермиона! Не подходи к Джинни! Я всё знаю про твои коварные планы рассорить нас с ней! Как ты могла?! А ещё гриффиндорка!

Гермиона бестрепетно двинулась к Джеймсу, не обращая внимания на волшебную палочку и ствол пистолета, нацеленные ей в грудь:

— Гарри, что с тобой? Ты заболел? У тебя жар?

— Не приближайся ко мне, исчадие дантистов! — вскричал Джеймс, отступая к камину.

— Гарри, опусти палочку! — потребовала Джинни.

— Но, любимая, она ведь хотела... Мне Рон рассказал!..

— Немедленно! — нажала Джинни. Не в силах преступить через Второй Закон Влюблённости («влюблённый обязан исполнять все приказы, распоряжения и прихоти объекта своей страсти в той мере, в которой они не противоречат Первому Закону»), Джеймс опустил палочку.

— Погоди, «любимая»?! — сообразила Гермиона. — Ты что, влюблён в Джинни?! Когда ты успел, ведь ещё на обеде...

— Вот уже минут тридцать как, — честно ответил Бонд. В отсутствие специальных инструкций он предпочитал не врать, чтобы не запутаться. В конце концов, он никогда не был добывающим агентом; его с самой учебки натаскивали именно как агента влияния, разговоры которого с противником в основном попадают под определение «силовых переговоров» и ведутся при помощи пистолетов, автоматов, взрывчатки и прочих средств для уменьшения численности беседующих. В такого рода общении словесное враньё не имеет особой ценности.

— Тридцать минут?! — Гермиона перевела взгляд на Рона, по-прежнему сжимающего в руке бутылку из-под сливочного пива. — Рон, у меня от волнения горло пересохло. Можно глоточек?

— Ты не хочешь это пить, — предупредил Рон, прячась за широкоплечей фигурой Бонда.

— Это же сливочное пиво мадам Розмерты, — улыбнулась Гермиона. — Почему мне может не хотеться его пить?

— Гермиона, не надо, — предупредила Джинни.

— Это не сливочное пиво, — вздохнул Рон. — Это тыквенный сок. Я использую бутылку как флягу. Ты ведь не хочешь пить тыквенный сок, который я набрал за завтраком и потом протаскал с собой по жаре весь день? Должен предупредить: чтобы бутылка не разбилась, я заворачивал её в свою квиддичную форму, которую вот уже месяц не нахожу времени постирать...

— Дай мне бутылку, Рон, — в голосе Гермионы прорезался металл.

Рон пожал плечами, обошёл Джеймса и тяжеловесной поступью побрёл к Гермионе, но примерно на середине пути запнулся о собственную ногу и взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Бутылка пива выскользнула из его ладони, просвистела над головами школьников и с размаху впечаталась в каменную стену, — только осколки брызнули в разные стороны.

— Прости, Герми, я такой неуклюжий, — развёл руками Рон, улыбаясь до ушей.

Гермиона, расталкивая подростков, бросилась к мокрому пятну на стене, прижалась к нему щекой, пытаясь разглядеть дымок. Принюхалась...

— Свежескошенная трава и пергамент? Вы напоили Поттера амортенцией?!

— Нет, как ты могла такое подумать! — замахала руками Джинни, но Джеймс прервал её:

— Да, это была амортенция. — Он замолчал на мгновение, пытаясь собраться с мыслями, а затем продолжил: — Я не помню о своих чувствах к Джинни до того, как Рон угостил меня глотком из этой бутылки. Сейчас, пытаясь логически понять, что меня привлекло в Джинни, я не могу назвать ни единой причины влюбиться в неё. Я, безусловно, нахожу её очаровательной, но не могу понять, почему, ведь она совершенно не в моём вкусе. И запах жидкости был совсем непохож на запах тыквенного сока, разве что сок после целого дня в потной форме Рона приобретает аромат океанского бриза.

Джеймс сложил руки за спиной:

— Гермиона, я обращаюсь к тебе как к старосте факультета. Будь добра, проводи меня к нашему зельевару, Горацию Слизнорту, надеюсь, он сумеет приготовить противоядие.

— Гермиона, не надо! — Рон распахнул руки, преграждая девушке путь к Джеймсу. — Я тебе всё объясню. Это ради всеобщего блага!

Джинни встала рядом с Роном, её глаза горели:

— Герми, пожалуйста, ты должна нам поверить! Мы это сделали и ради тебя в том числе!

Гермиона обвела взглядом окружающих их гриффиндорцев: