Кисло улыбнувшись, Эртемиза обулась:
Мне кажется, тебе стоило бы почаще перечитывать историю о Юдифи и на всякий случай исповедаться в грехах святому отцу, а заодно причаститься, когда в следующий раз решишь забраться в эту комнату. Ветки дерева хрупки, а в тебе весу как в хорошем борове, неровен час...
Она с намеком дернула бровями. Сандро пожал плечами и разочарованно вздохнул, сожалея, конечно же, только о том, что его оставили без любимой притчи. Не слишком-то проницательная, Абра так ничего и не поняла в их перепалке, она не догадалась даже, что это была перепалка.
На исходе весны в Рим вернулся Аугусто Тацци, повелитель архитектуры и перспективы, как его в шутку окрестила про себя Эртемиза, слушая восхваления отца, который при каждом удобном случае не упускал возможности напомнить, насколько высокие надежды он питает в ее отношении, если сумел уговорить столь выдающегося художника на лишние хлопоты. "В Академию тебя не примут ни при каких условиях, поэтому мы должны быть благодарны судьбе и Тацци за то, что он согласился на эту комиссию!" любил приговаривать Горацио последние несколько месяцев. В итоге значимость Тацци в глазах его будущей ученицы и подмастерьев выросла до небес, и его приезда ждали как Второго пришествия.
И вот Роберта согнала всех служанок начищать столовые приборы и натирать до блеска посуду, уцелевшую после грандиозного переезда, сама в горячке суеты сунулась перебирать барахло в своих сундуках, и весь дом за два дня пропах залежалой одеждой, которую как ни пересыпай благовониями и средствами от плесени и моли, а от неумолимых последствий бега времени не избавиться. Хлопотала она с каким-то яростным остервенением, и когда под руку ей попадался приехавший из своего университета Карло, бедняга узнавал, как же она ненавидит этого Тацци и прочих мазил, иными словами поголовно всех знакомцев его выжившего из ума отчима. Эртемиза тихо хихикала и скрывалась в своей комнате, поэтому от визита Аугусто ей досталось меньше всех. А Сандро отец отправил встречать гостя и помочь тому с багажом.
Как и следовало ожидать, Тацци нагрянул не один, а с двумя подмастерьями, которые хоть и были трезвы, но отличались телесной хлипкостью настолько, что тащить скарб художника досталось крайне этим недовольному Алиссандро. Угрюмый и насупившийся, слуга шел следом за ними, на голову выше всех троих, держа в каждой руке по коробу весом с Аугустова помощника, не меньше. Роберта хмуро наблюдала за ними из окна своей комнаты, а Эртемиза все еще безмятежно спала у себя в мансарде: закрутившись в суматохе, никто не разбудил ее с утра. Зато вся мужская часть семейства Ломи высыпала встречать гостей, словно на праздник, побросав все дела в мастерской.
Что же ты сидишь? сварливо спросила Роберта сына, когда увидела, что он невозмутимо сидит у себя в комнате и листает какую-то книгу. Шел бы встречать ненаглядную знаменитость.
Но, матушка, думаю, там и без меня есть кому позаботиться о синьоре Тацци, благоразумно откликнулся Карлито и по теплоте, мелькнувшей во взоре матери, понял, что это был правильный ответ, хотя ради приличия она и поворчала.
А где же эта девчонка?! вдруг опомнилась Роберта, всплеснув руками. О господи, неужели она еще не встала?
Эртемиза была разбужена, торопливо сдернута с кровати, загнана к умывальнику, а после под аккомпанемент симфонии попреков отправлена одеваться. Сонная, не понимая, чего от нее хотят, девушка вяло натянула на себя платье и кое-как расчесала волосы у медного зеркала.
Хочешь, чтобы отец мне высказал из-за тебя? прошипела мачеха, злясь на ее нерасторопность. Тебе ни до чего нет дела!
Зато вам, матушка, есть до всего! огрызнулась Эртемиза и тут же схлопотала пощечину: последнее время Роберта не церемонилась и не строила из себя аристократку, поэтому затрещины получало все семейство от мала до велика, исключая разве что Горацио и Карлито; влетало, разумеется, и слугам, что их весьма забавляло.
Держась за щеку и с досадой отворачиваясь от "страхолюдов", которые сбежались полюбоваться знаменитостью и поглумиться над Эртемизой, девушка едва не налетела на входящего в дом Тацци.
Вот те на! воскликнул художник, ловя ее за талию. На ловца и зверь бежит, так?
Он был ниже нее, намного старше и в самом деле походил на смуглокожего Сатира. Ему было между тридцатью и сорока, а близко посаженные темно-карие глаза с длинными, будто подкрученными к бровям ресницами немедленно ощупали взглядом стан юной ученицы. И, что любопытно, глаза эти хоть и не красили его круглое рыхловатое лицо с ухоженной бородкой и пресыщено вывернутыми мокрыми губами, тем не менее выражение их необъяснимым образом вызывало расположение к хозяину. Поэтому Эртемизе он скорее даже понравился отчасти еще из-за того, что раздражал мачеху.
День добрый, синьора Ломи! Аугусто перевел насмешливый взор на Роберту, которая выскочила следом.
Она тут же приосанилась и присела в полупоклоне с притворно радушной улыбкой.
Добро пожаловать, сер Тацци! Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным?
Нет, он снова смерил оценивающим взглядом Эртемизу, не слишком. Эй, как там тебя? Оставь коробки при входе в мастерскую! Ну что стоим? Идемте, идемте!
С тех пор Аугусто зачастил в их края, прежде, судя по намекам Горацио, не слишком-то и жаждавший связывать себя преподавательскими обязательствами.
Ты должна быть признательна такому человеку! время от времени повторял отец, иногда за общим столом. Это означает, что он большие надежды возлагает на твой талант. Дорожи этим, бамбина!
Братья не без зависти поглядывали на старшую сестрицу, а Эртемиза отводила взгляд. В самом деле, не могла же она развенчать все старания отца, признавшись, что Тацци и один из его дружков, постарше него, постоянно донимают ее скабрезными шуточками и намеками. Она рассчитывала, что Аугусто будет всерьез делиться с ней своим опытом, он же, откровенно говоря, валял дурака. Почти не скрывая, они с приятелем высмеивали ее работы ироническими замечаниями, и этот, второй, по прозвищу Грилло, "сверчок" иначе его Тацци при девушке и не называл, отвешивал ей двусмысленные комплименты, дескать, с такой-то красотой вовсе и не обязательно уметь писать картины, ведь можно довольствоваться тем, что имеешь, а грязную работу художника пусть выполняют те, кто иначе не сможет прокормить себя и семью. Эртемиза закусывала губы и молчала: отец не подыщет ей больше никого для обучения, а если сдержаться и перетерпеть их нападки, то, возможно, им скоро надоест, и Аугусто наконец займется делом. Прогнать сгоряча проще всего, она же страстно желала получить его знания и девушка убеждала себя, что своими насмешками Тацци просто проверяет ее на твердость намерений, хотя в глубине души в это не верила. Помимо этого, к глумливым выпадам она привыкла с детства, никакой Грилло не смог бы соревноваться с альраунами в умении тонко издеваться и доводить до кипения, но даже их Эртемиза однажды изумила сначала своим умением терпеть, потом и вовсе пропускать мимо ушей несправедливые попреки. Они были профессионалами по этой части, а все же и им пришлось отступить, так почему бы не потерпеть этих двоих парий во имя главной задачи? И еще: являясь без дружков, Аугусто становился серьезнее и действительно предпринимал попытки объяснить ей первоосновы в области перспективы. Однако же учитель из него был негодный, вязать слова в понятные фразы он не умел, а когда Эртемиза не понимала и сбивалась, впадал в раж и начинал кричать.
Прочти записи Леонардо! бывало, вопил он. Он лучшим образом писал о воздушной перспективе! Никто больше не объяснит так, как он! Вот, смотри сюда!
Аугусто пребольно ухватывал ее за плечо и тыкал ей в лицо какими-то записями, но когда от обиды и сдерживаемой за пеленой слез злости она не могла прочесть ни строчки, проклинал женскую тупость и громко читал ей наставления великого мастера прошлого:
"Вещи на расстоянии кажутся тебе двусмысленными и сомнительными; делай и ты их с такой же расплывчатостью, иначе они в твоей картине покажутся на одинаковом расстоянии... Не ограничивай вещи, отдаленные от глаза, ибо на расстоянии не только эти границы, но и части тел неощутимы". Ты поняла?
Да! выкрикивала Эртемиза, терпя и его тиски на плече, и укусы браслета Артемиды на запястье.
Так почему не пользуешься, дура ты эдакая?! Чему учил тебя отец?
Он вас просил учить меня этому, если вы не забыли! Мой отец не разбирается в законах перспективы.
Ну ладно... ладно... смягчался Тацци, рука его, короткопалая, с широкой ладонью и большими квадратными ногтями, отпускала ее плечо и словно бы невзначай скользила по виску и над ухом девушки, примирительно оглаживая темные волосы. Не надо прописывать вещи третьего плана, это... н-неправдоподобно.
Что же с ними делать?
Пусть они остаются призрачными, двумя мазками, как если бы ты писала акварелью.
Но, сер, я не умею писать акварелью...
Ну вот опять! Ты не хочешь думать, а я не могу разжевать тебе совсем уж очевидные вещи! Бери акварель и учись!
Отец удивлялся их методам, непонятливо глядя на дочь, вынужденную бороться с самой непокорной краской из известных художникам, но в процесс учебы предпочитал не вмешиваться.
Так прошло полгода, и едва ли по их истечении Эртемиза знала намного больше, нежели во время первого приезда Аугусто. Ее трясло и от этой проклятой акварели, и от борьбы с Тацци и его дружками, которые со временем обнаглели настолько, что позволяли себе без спроса наведываться к ней в мансарду. Эртемиза оказывала им молчаливое, но стойкое сопротивление, а когда Грилло в один прекрасный день шепнул ей, что раздобудет настоящее зеркало в полный рост, если она будет с ним "мила и послушна", влепила ему такую оплеуху, что ее было слышно, наверное, до первого этажа дома.
Я позову служанку! прошипела она, выталкивая хихикающего приятеля Аугусто в коридор и запирая за ним дверь.
Сердце колотилось. Она не знала, что делать. Ей не давали жизни в ее родном доме, и в то же время она понимала, что пожаловаться отцу это впоследствии получать попреки со стороны всех домашних, которые будут страдать из-за разорванных с предприимчивым Тацци отношений. Сейчас благодаря ему, благодаря заказам, с его помощью льющимся рекой, Горацио мог с легкостью оплачивать все счета, учителей некоторым сыновьям, учебу Карлито, тряпки и побрякушки Роберты. Все уже привыкли к этому изобилию и не простят ей, если из пустого самолюбия она поссорит художников. Дело было уже даже не в их с Аугусто уроках. Эртемиза понимала, что преподавать он не умеет, что с ним она никогда не постигнет того, что хотела бы понять: для отвода глаз сунул ей стекло и велел, наставив на нужную часть пейзажа, просто обводить все видимые предметы в том размере, в каком они предстают с ее места, а потом перевести их на холст, как переводят эскизы с картона на стены и потолки при росписи фресок. Даже поплакаться преданной Абре девушка не могла, ведь та, без сомнения, с присущей ей смелостью высказала бы все хозяину, а еще хуже поделилась бы с Алиссандро, который и так с подозрением смотрел на вольно разгуливавших по дому гостей.
Этой же ночью, как по заказу, взобравшись к ней на крышу посреди ночи, он спросил в окно, не случилось ли чего плохого. Юноша даже не настаивал на том, чтобы она впустила его, но Эртемиза открыла створки, видя, что Сандро настроен совсем не игриво. Слуга внимательно заглядывал ей в лицо, пригибая голову и пытаясь распознать в полутьме, о чем она думает, а его глаза были тревожны. "Все хорошо, Сандро, что с тобой?" ответила она, так и не поддавшись искушению рассказать о Тацци и Сверчке. "Тяжело как-то... здесь, юноша потер кулаком грудь и поморщился. Все время думаю о тебе, не к добру это. Ты не таись, ладно?" Она выжала из себя улыбку: "Договорились!" и не стала сопротивляться, когда он обнял ее, поскольку объятия походили скорее на братские. "Не надоели тебе еще эти старцы?" с усмешкой спросил Алиссандро, когда она со вздохом облегчения положила подбородок ему на плечо. Слегка замявшись, Эртемиза покачала головой, и тут ее осенило догадкой: "Как ты сказал? Старцы? О, Сандро, благодарю тебя! Благодарю!" "Но за что?" Она поцеловала его в обе щеки и вытолкала в окно: "Ступай!" Он уселся неподалеку, на крыше, поджав коленки и обреченно подперев голову рукой, а Эртемиза бросилась в постель и подняла руку с браслетом. Через закрытые веки она долго вглядывалась в картину, возникшую на фоне ее кисти там, под покатым потолком, разглядывая светящуюся белой кожей фигуру обнаженной девушки и двоих богато разодетых пожилых мужчин, которые насмехались над нею и пытались совратить.
Шошанна! прошептала она.
Отец поймет. Он обязан догадаться, когда увидит такой ясный и однозначный намек. Но ей нужно будет написать эту картину втайне от Аугусто и его приятеля.
Однажды Абра, будучи с Алиссандро на рынке, увидела двоих господ-художников, что частенько захаживали с Тацци в дом семейства Ломи. Сандро тоже их заметил и насторожился, но какое-то шестое чувство подсказало служанке отправить его восвояси с тяжелыми покупками, а самой подойти поближе к разглагольствующей парочке. Он был недоволен, однако спорить не стал, подхватил корзины и ушел, а девушка, делая вид, будто приценивается к овощам на прилавках, медленно пробиралась к цели. Один из художников, высокий, сутулый и худой мужчина с залысинами, всегда вел себя пристойно и очень отличался от большинства компаньонов Аугусто. Приходя вместе с Тацци, он обычно уходил в мастерскую синьора Горацио и оставался там, беседуя с хозяином, до тех самых пор, когда приятель после урока с Эртемизой звал его уходить. Вторым в этом дуэте был мерзкий Сверчок, которого Абра возненавидела с первого же дня, после того как он облапал ее и больно ущипнул за грудь, а когда она вырвалась и пригрозила пожаловаться господам, обозвал дурными словами. Он был из тех похабников, которые истаскались настолько, что в сорок с небольшим выглядят как глубокие старики, изо рта пышет смрад от гнилых зубов, а завидущие глаза таращатся только на сочных молодых девушек в напоминание о тех временах, когда такие были им еще доступны. Подобные мерзавцы Абре встречались нередко: для них получить согласие девицы все равно что для упыря хлебнуть первый глоток христианской крови. Взрослые и опытные женщины смеются над такими жалкими подобиями мужчин: "Он и с рукой своей не справится, где уж ему со мной!" любила смеяться над Грилло швея, приходившая к Роберте и изредка обедавшая у них в кухне с остальной прислугой, тетка пышная и жаркая, с тяжелыми грудями, жилистыми, как у кухарки, руками, а вдобавок с кусачим языком.