А потом их с Амбреттой случайно встретил в городе Хавьер Вальдес. Под личиной простака-слуги Сандро чувствовал себя достаточно хорошо замаскированным, однако с Вальдесом получилась другая история.
Вальдес видел и запомнил! Линуччо среди прислуги в некоторых домах, где бывал по служебным делам и где подельники Биажио потом пускали "красного петуха". Сложить два и два испанцу не составило труда. Алиссандро отошел от подруги, делая вид, будто не имеет ней отношения, и наблюдая, как Хавьер, отведя Абру в сторону, о чем-то ее расспрашивает.
Это хахаль хозяйкин! смеясь, успокоила его Амбретта, когда они снова сошлись на соседней улице. Про нее спрашивал.
"Про нее спрашивал, а на меня косился", подумал Сандро, но говорить этого не стал.
Ты будь с ним начеку.
Ой, да полно тебе, осмотрительный какой!
Конечно, заподозрить Алиссандро в подвигах Шепчущего палача испанец не мог, но хватало и того, что он сопоставил присутствие примелькавшегося слуги со странными возгораниями и грабежами в зажиточных поместьях герцогства. Биажио решил на время исчезнуть "залечь на дно", как выражались в его среде. Это довело Абру до отчаяния: она подумала, что с ним что-то случилось, и была сама не своя, пока он не явился к ней в ее отсутствие и не затолкнул веточку полыни за распятие на стене. Увидев знакомое послание, служанка немного успокоилась.
Тем временем Эртемиза родила мертвых двойняшек и полностью отдалась учебе и работе, а весной из Рима пришло известие о смерти мачехи. Зная, что для Алиссандро это важно, Амбретта отыскала его, и он тайно поехал за ними на похороны его-то Миза и увидела на отпевании Роберты в церкви, а потом и на кладбищенской дороге: Абра тогда, делая страшные глаза, дала ему понять, что он замечен хозяйкой.
Потом, уже летом, случилась эта история с дочерью ди Бернарди, о которой все думали, что она мальчик. Сандро не мог понять, что в этом "мальчике" не так, и когда уже все стало известно, до него дошло: у воспитанника доньи Беатриче всегда был запах девочки, а не мальчишки, и доверяй Алиссандро своему носу чуть больше, секрет юного Дженнаро был бы раскрыт гораздо раньше. Девчонка оказалась не промах и хорошо огрызнулась в ответ на приставания докторишки. Но, зная нравы полицейских, очень уж любивших пострелять не в тех, в кого следовало бы стрелять, Биажио забрался в дом Игнацио Бугардини и велел ему помалкивать, тогда как Фиоренца и его подруга уехали в Анкиано. Абра, которая последнее время часто чувствовала недомогание и сильные боли в ногах и спине из-за тягости, попросила его приехать за нею через день, чтобы поскорее вернуться к дочерям Эртемизы, и Сандро, поворчав для вида, мол, нашла себе возницу, послушно все исполнил.
Миза не выдержала и перебила его рассказ на полуслове:
Не подумал ли ты, что твое дитя родится бастардом... а теперь еще и останется сиротой?
Больше того, что подумал, мона Миза я отговаривал ее как мог. Тогда, в Риме, после похорон Роберты хреново мне было, впору вешаться, а я еще в твоей бывшей комнате в мансарде сидел... Ну, где мы с тобой виделись в последний раз... И все как будто вчера случилось, только тебя рядом не хватало. Амбра ко мне тихонько поднялась, пожрать чего-то там принесла, а мне и кусок в горло не лезет. Она давай меня утешать, сама разревелась, кончилось тем, что уж наоборот я ей нос вытирал, он хмыкнул, скорчился от боли и продолжил. Вот тогда она и завела свою песню. Стала меня жалобить. Я ей толкую: ты головой-то подумай, дуреха, меня ж не сегодня-завтра ухлопают, к чему оно тебе? Вас, Контадино, и так по пальцам не перечесть, еще моего добра там не хватало. Сама ж всегда жаловалась на дурную кровь папаши Фоссомброни. А она все одно. Ты же знаешь Амбретту: если ей что-то втемяшится, проще сделать то, что она требует...
Просто она всегда любила тебя, болвана этакого. Всегда. Плевать она хотела на дурную кровь и на дурные твои выходки. И в глубине души тоже предчувствовала, что ты закончишь вот так.
Он не стал спорить, только вздохнул и подавил непроизвольный стон боли:
Не о том мы сейчас говорим с тобой.
Вот за эту гордыню по отношению к ней мне всегда и хотелось оторвать тебе голову.
Не беспокойся, ты сделала это. Еще в тот день, когда мы с Бианчи приехали в Рим из Урбино, а ты позвала меня в старый амбар и стала рисовать... Ты показалась мне тогда такой неказистой, и я взял и влюбился в тебя... еще задолго до появления в доме Амбретты... После каждой твоей зарисовки потом не знал, куда себя девать, аж все нутро там камнем сводило, и так на весь день, хоть волком вой. Попробуй-ка поработай, когда все мысли известно где. Да всё одно: ты опять звала я опять шел...
И Эртемиза вспомнила давнее-давнее откровение проболтавшейся служанки. Было то, кажется, после их с Сандро поцелуев на берегу Тибра в день возвращения из Ассизи. "Он, видать, забылся, когда это самое, и назвал меня вашим именем, вообразите: даже не заметил! Бешеный такой был, как с цепи сорвался. Сна ни в одном глазу замучил совсем, простодушно пожаловалась она, не скрывая довольной улыбки, и, спохватившись, со смехом хлопнула себя пальцами по губам: Ох, Пречистая, что ж я такое девице-то рассказываю! Простите, мона Миза!" Ей было невдомек, каких откровений уже наслушалась эта девица из уст подруги по монастырю, если с тех пор отнюдь не целомудренно втайне распаляла свою фантазию после бурной встречи у реки, напоминавшей о себе болезненным, призывным нытьем в животе и, похоже, распаляла не только она. А когда случилось то, что случилось между ней и проклятым Аугусто Тацци, как же она жалела, что "тот самый первый раз" был у нее не с тем, с кем всегда мечталось. Но знала она: тогда Алиссандро убил бы Тацци на месте, причем сразу же ей ведь было невдомек, что чудесным образом воскресший слуга и без того запятнает впоследствии свою душу еще более чудовищными прегрешениями перед Богом и людьми. В прошлый раз он угасал безвинным, и, наверное, для него было бы лучше не возвращаться к жизни.
Миза ужаснулась своим мыслям: не ее это дело судить о путях провидения. Каждый отвечает сам...
Внезапно взгляд Сандро остановился, переместившись за плечо Эртемизы, в угол темницы, посерьезнел, а потом снова подернулся той насмешкой обреченного, которому не страшно уже ничего. И он еле слышно прошептал: "Не спеши, любовь моя, не торопись, еще немного и я весь твой уже навечно"...
Он нескоро, уже по возвращении Мизы из Венеции, узнал о той ошибке полицейских дознавателей, чья сообразительность была настолько всеобъемлюща, что обвинила Гоффредо ди Бернарди в злодеяниях Шепчущего палача.
Твой музыкант дельный парень. Пусть он не держит на меня зла, мона Миза, скажи ему, что я просил об этом до того как сдохнуть. Вот перед кем мне до чертиков стыдно. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то додумается приписать мои художества такому мужику, как кантор. Узнай я раньше, что ищейки загребли его в каталажку, так был бы пошустрее с выбором очередного олоферна. Тогда им ничего не осталось бы, как отпустить его на все четыре стороны.
Что ты несешь... Эртемиза прикрыла лицо ладонью.
Ты ему скажи, настаивал он, сжимая ее руку своей, все более холодеющей.
Хорошо, скажу, Сандро, скажу.
На губах Алиссандро снова выступила кровь, но теперь она стала полупрозрачной и пузырилась. Терпя нарастающую боль, он свел брови у переносицы и прикрыл глаза. Эртемиза не знала, чем ему помочь, и прижала платок к уголкам его рта, стирая кровавую пену с губ.
Когда стало понятно, что Хавьер Вальдес решил рыть под них с Аброй, Биажио стал его тенью. Он никогда не убивал просто так и не собирался трогать испанца, но хотел держать его в поле зрения, под своим контролем, не допуская к встрече с Эртемизой. Однако служебные дела и без того задержали идальго на родине на неопределенный срок, и Алиссандро вернулся в Италию, как обещал, в начале ноября. Ему совсем не нравилось то, как выглядела и чувствовала себя Амбретта, но она по своей привычке хорохориться убеждала его, что это в порядке вещей для всех женщин на сносях. "А то я не видел женщин на сносях", не поверив ни одному ее слову, ответил Сандро. Он бы и хотел ей помочь, но не знал, как наверное, это была ее судьба, которую она выбрала с безропотностью куропатки, бросающейся под ноги хищнику, чтобы отвести ему глаза от родного гнезда.
А потом... Потом Биажио проведал о приезде в город Аугусто Тацци, и это стало первым шагом к бесславному финалу...
Почему же ты не пришел ко мне сразу, когда выздоровел, перебрался во Флоренцию и узнал, что я тоже тут?
Первый, еще слабый, приступ агонии встряхнул его тело.
Не хотел я бросать на тебя тень. Поверь, я... я уже не был тем парнем, которого ты знала. Поздно было пытаться... вернуть все обратно... Просто... он захлебнулся воздухом и кровавой пеной, закашлялся, сплюнул в сторону. Ч-черт, извини... Просто я надеялся, что ты станешь счастлива, большего мне было и не надо.
Новая волна судороги уже сильнее свела все его существо, даже парализованные ноги. Сандро заколотился, неосознанно выдернул руку из ее ладони, хватаясь за край тюфяка и опять чудом избегая тисков смерти. Эртемиза расплакалась, скинула с себя шерстяную накидку, оставшись в том наряде, в каком ее застали дома полицейские, и, содрогаясь от холода в темнице, укутала его.
Я была бы счастлива, зная, что ты жив.
Тогда... брызнув кровью, Алиссандро насмешливо фыркнул. Тогда мне жаль... тебя... разочаро... разочаровывать...
Движения рук умирающего стали беспорядочными, как у сломанной ярмарочной куклы, и перерывы между припадками все укорачивались, иногда не позволяя договорить начатую фразу. Кровавая пена хлестала изо рта без остановки, и Эртемиза не успевала стирать ее, приподнимая ему голову, чтобы не захлебнулся.
Уходи, Миза! прошипел он сквозь сжатые зубы до хруста сведенных челюстей. Нельзя тебе это видеть.
Нет, не уйду!
Прощай, я тебя люблю. И ее... дуреху эту... так ей и передай...
А я тебя! с вызовом откликнулась Эртемиза. И ей передам, обещаю.
Сандро уже не смотрел и не видел, не слушал и не слышал. Агония корчила и швыряла его на узком тюремном одре так, что он успел лишь прохрипеть: "Уйди! Уйди, не смотри!"
Рыдая, она вскочила на ноги, обхватила его руками и всем телом навалилась, прижала к тюфяку, чтобы он не расшибся:
Помогите! крикнула она безучастно стоявшим у двери стражникам. Укройте его чем-нибудь еще!
Никто и не пошевелился.
Этот приступ был самым страшным и последним. В какой-то миг, которого Миза не уловила, Алиссандро затих и навсегда прекратил быть собой: черными, будто спелые маслины, не успевшими закрыться глазами он взглянул в вечность. И нежно, боясь неосторожным жестом погасить прощальный всполох красоты того, что еще недавно дышало, чувствовало, страдало, Эртемиза скрестила ему руки на груди.
Прощай, мой хороший, шепнула она, посмотрела напоследок в неподвижные зрачки и провела окровавленными пальцами по смуглому лицу покойного ото лба к губам, смыкая ему веки.
А затем, склонившись, поцеловала в теплый еще лоб.
Дом встретил ее глухой отчужденностью. Едва передвигая от горя ноги, Эртемиза только сейчас вспомнила о том, в каком состоянии оставила перед отъездом Абру. Мысль эта подстегнула ее, как кнутом, и женщина вбежала в холл, где нос к носу столкнулась с выходящим ее встречать доктором да Понтедрой. По его лицу она поняла все. Врач скорбно поджал губы:
Ее больше нет, синьора Ломи.
Миза села на ступеньку. Слезы иссякли. Вот на лучшую подругу-то их и не хватило...
А... ребенок?.. она до смерти боялась услышать ответ.
Он там, с повитухой. Это мальчик, мона Миза. Он выжил. Он хотел родиться и родился, когда она уже скончалась. Я никогда такого не видел, ей-богу...
Женщина вскочила на ноги и стремглав кинулась наверх. В комнате не было никого, кроме умершей роженицы. Эртемиза робко подошла к постели спокойной и мраморно неподвижной, переодетой во все белое Абры, а перед глазами стояла картина из полузабытого прошлого, когда вот так же, девочкой, она приближалась к смертному одру собственной матери, и безмолвная Пруденция Ломи была не менее прекрасна, чем ныне та, которая до последнего своего часа служила ее дочери.
Ты всегда была такой сильной, Абра... Скорее я могла бы подумать, что это мой удел, а не твой...
У каждого свое, синьора, прозвучало за спиной. Не кличьте беду.
Эртемиза оглянулась, и пожилая повитуха поманила ее за собой в соседнюю комнату. Когда она передавала Мизе новорожденного, он проснулся и как-то удивительно осмысленно, не так, как все младенцы, посмотрел ей в лицо черными, будто спелые маслины, глазами.
Я больше никогда и никому не позволю обидеть тебя, Сандрино, нежно целуя его в теплый лоб, сказала она. Спи, мой хороший.
Глава тринадцатая
Арауновы чада
Мы можем поговорить об этом с Раймондо, чуть оправившись от потрясения, сказала Ассанта. Такие вопросы в его сфере влияния, и я думаю, он не откажет тебе.
Она проследила взглядом, как Эртемиза, с трудом поднявшись из кресла, подошла к перилам балкона. Вся в черном, понурая. Наверное, подумалось маркизе, долго ей еще суждено носить траур, будто какая-то напасть движется за нею, по пути отбирая все самое дорогое в ее жизни.
А если запротестует церковь? не оглядываясь, слабым голосом спросила художница.
Оставь это ему, дорогая. Однажды им с его высочеством удалось даже благополучно разрешить вопрос с захоронением актера на кладбище, уж очень он нравился герцогам. Фоссомброни, конечно, не актер... хотя... как сказать... И дьявол был когда-то ангелом... Но отдай это на откуп моему супругу. Да, к слову. Знаешь, если у тебя нет на примете кормилицы, я могу предложить тебе кое-кого. Я хорошо ее знаю, она сестра одного из слуг мужа и как раз недавно родила.
Эртемиза кивнула:
Да. Пожалуй, да. На примете у меня нет никого...
Обожди минутку.
Ассанта поднялась, вошла в свою комнату и, взяв с туалетного столика маленький колокольчик, серебристо им прозвонила. Не прошло и минуты, как в комнату заглянула смешливая служаночка, сделала в меру умений серьезное лицо и присела в реверансе.
Позови сюда Жермано.
Вернувшись к подруге и кутаясь в меховую шубку, маркиза присела возле нее на балконную тумбу. Эртемиза бесцельно пощипывала и разминала в пальцах веточки пожухшего от холодов бересклета в мраморном вазоне. В кожу рук ее намертво въелась краска, но Мизе было уже настолько все равно, что она не скрывала ее несмываемые следы под перчатками и лишь изредка грела кисти в меховой муфте.