Терять арфисту было нечего. С трудом поднялся он на ноги, взял свой смолкший инструмент и направился в страну, где правил покровитель охоты.
Обелиск высился на границе миров, вершиной уходя в небеса, а основанием — глубоко под землю, в пропасть, и только мертвец смог бы преодолеть ров, заполненный огненной рекой, на подступах к нему.
"Я уже мертв наполовину, — ударив по струнам, запел тогда Аиллен. — Да сжалится надо мной владыка Аннуина и заберет в свои чертоги, если вернуть Элис невозможно!"
Вместо этого из поднебесных высот к нему спустился гигантский черный орел. Прислушиваясь, птица подбиралась все ближе и наконец склонила голову перед певцом. Тот запрыгнул к ней на спину, и орел перенес его в Обелиск. Едва ступив по скрытому фиолетовой мглой тоннелю гигантского лабиринта, так похожему на Критскую ловушку1, арфист услышал вдалеке лай борзой своры и ржание лошадей.
________________________________________
1 Лабиринт Минотавра на острове Крит, куда по приказу царя Миноса ежегодно привозили семь девушек и семь юношей из Афин в качестве жертвы человекобыку, запертому в катакомбах острова.
Аиллен не стал бежать, он стоял и ждал, да и отступать ему было некуда: жуткие существа вылезли из-под земли, словно корни столетних деревьев, а увидев его, выпустили спутанные ветви и оплели ими все дороги, создав тем самым живую колючую изгородь, в которой, как певчая птица в клетке, остался стоять арфист.
Свора разъяренных белых псов с алыми ушами ворвалась в круг и обступила его, злобно скалясь. Глаза гончих горели азартом охоты.
Топот копыт все приближался, и вот два вороных коня перемахнули ограду и взвились на дыбы перед отшатнувшимся от них Аилленом.
— Он живой?! — изумленно спросила женщина в маске фурии.
Мужчина, тоже прятавший лицо под маской-шлемом в виде волчьей морды, пристально разглядывал пришельца.
— Кто ты, что здесь делаешь и как попал сюда? — невозмутимым, даже бесцветным тоном спросил он.
— Мне подсказал путь голос из реки Аннуина.
Охотник и Охотница переглянулись.
— Видно, твое дело не на пару слов, коль скоро уж ты не устрашился самовольно сойти в эти скорбные земли, — заметил тогда мужчина. — Что же, следуй с нами, держа под уздцы наших коней. И не вздумай озираться по сторонам, а тем паче — оглядываться за спину. Обелиск не прощает любопытства.
Так они и явились во дворец короля. Когда же всадник и всадница сняли свои маски, оказались они Арауном и Ночной Маллт, правителями этих краев.
— Сегодня ночью здесь будет пир, — сказала королева, проводив глазами ушедшего в свои покои мужа. — Ты смог бы играть до рассвета, веселя наших гостей?
— Безусловно, ваше величество.
— Вот и прекрасно. А позже ты поведаешь нам о своей беде. Если, конечно, гости останутся довольны и не заскучают на пиршестве.
И всю ночь Аиллену, превозмогая тоску утраты, пришлось развлекать странных гостей супружеской четы своими песнями. Вино лилось рекой, а в хоровод дикой пляски вступали даже прячущиеся по углам тени. Когда же забрезжил рассвет, пирующие поблагодарили хозяев за угощение, а танцующие — за прекрасную музыку, и все они по хлопку ладоней Арауна растворились в утреннем тумане. Борзые теперь повсюду преданно следовали за арфистом, а Маллтине, успевшая из песен узнать о горе, которое постигло певца, обратилась к супругу с просьбой вернуть тому безвременно умершую спутницу.
— Можно ли допустить, чтобы земля лишилась сразу их обоих, мой господин? — воззвала она к королю.
Араун в задумчивости прищелкнул языком, вертя в руках изящный браслет в виде змейки, выточенный когда-то руками Элис из синего драгоценного камня. Певец узнал ее творение, и сердце обожгла волна боли, как если бы кто-то ударил его кнутом. Он вздрогнул и в самом деле увидел рядом тень с бичом, который выглядел у нее в руке как живая ядовитая змея, извивался и шипел.
— Оставь нас, — велела Маллт тени, и та исчезла за колоннами.
— Кто это? — потирая раненую грудь, спросил певец.
— Одна из толпы Воспоминаний.
— Хорошо, — протягивая жене браслет, решил король. — Ступай, Аиллен. Ты найдешь Элис в лабиринте Обелиска, она будет ждать тебя. Но не проси ее поднять покровы на лице, покуда не достигнете того берега и не окажетесь в своих землях.
— Но почему?
— Сердце живого не сможет спокойно воспринять то, что увидят его глаза. А духи умерших читают в твоей душе так же отчетливо, как если бы ты говорил вслух. Малейшее сомнение твоего разума убьет Элис окончательно. И тогда уже я ничего не смогу с этим поделать, о, лучший из музыкантов, которых мне доводилось слышать. Понял ли ты меня?
— Да, ваше величество.
— Ну что ж, тогда до встречи. И пусть она произойдет не скоро.
С поклоном удалился Аиллен, охраняемый преданной сворой Аннуина.
И когда из лабиринта теней вышла фигура, завернутая скорбным покрывалом, сердце его, перестукнув, замерло. Не спрашивая ничего, он взял жену за руку и повел по бесконечному тоннелю. Постепенно свора борзых отстала и повернула обратно ко дворцу хозяина, а Элис и Аиллен шли дальше.
И вот, когда фиолетовые сумерки начали рассеиваться, а выход из темного коридора обозначился теплой звездочкой вдалеке, арфист услышал тот самый шепот, который подсказал ему путь в Обелиск: "Кого ведешь ты домой, Арфист?"
— Жену свою, Элис.
"А подумал ли ты, почему король Аннуина не велел тебе смотреть на нее? Не заподозрил ли ты подмену? Вспомни, кто присутствовал на его пиру — уверен ли ты, что не подсунули тебе одну из тех землявочек, что плясали перед Арауном?"
— Зачем бы ему это понадобилось?
"Чтобы ты привел ее в мир живых. Мы не знаем всех замыслов высших сил, Арфист!"
— Я сам пришел к нему, а не он ко мне, — возразил Аиллен, но сомнение уже шевельнулось в его душе: а вдруг объяснение короля было всего лишь отговоркой? Как может он подумать дурное об Элис? Ведь это Элис, его Элис!
"Посмотри, иначе род людской проклянет тебя, если ты приведешь в ваш мир чудовище! Удостоверься!"
— Элис! — позвал Аиллен жену, однако та молчала.
"Вот видишь!"
— Элис, одно лишь твое слово! Это ты? Ответь, и мы вернемся домой!
Она сжала его руку и что-то простонала. Певец обернулся.
"Ну же, смелее! Чего тебе терять теперь, когда остался последний шаг? Если это Элис, вы просто шагнете на свет, если нет — ты сможешь, как хотел, вернуться и умереть в Обелиске! Что ты теряешь?"
Фигура закрылась ладонью, отпрянув. Аиллен сделал к ней шаг и отвернул покрывало с ее лица.
— О, боги! — вырвалось у него.
Жуткая маска разлагающейся плоти была перед ним, пронизанная личинками насекомых, земляного цвета, с хищным оскалом смерти и мутью глаз, веки которых будто обтекали по гнилым щекам. И эта вонь, невыносимая, гибельная вонь!
"Я же говорил — это землявочка!" — рассмеялся незримый доброжелатель.
Чудовище разодрало слипшийся от слизи рот и закричало в отчаянии:
— Я была Элис! Что ты наделал?!
И словно в обратном порядке следы смерти стали стираться с ее лица, покуда не вернулись черты истинной, но неживой Элис, какой видел ее Аиллен в последний раз на смертном одре. Женщина распахнула глаза, полные боли и укора:
— Что же ты наделал? — проговорила она, воскресая лишь на мгновение, и со вздохом покинула свою оболочку, рассыпавшись пылью прямо в его руках.
И Обелиск изгнал отступника из Аннуина.
Долго и бессмысленно скитался Аиллен по всей стране, рыскал подобно дикому зверю, и рассудок его помутился. Голос преследовал его повсюду, и однажды сказал, что наложил на него заклятье — теперь все, кто бы ни встретился с Арфистом, будут принимать его за лесную тварь, даже другие твари.
И однажды его подняли с места охотники королевской фианы. Псы видели перед собой великолепного оленя, и егерям тоже было невдомек, что идут они по человеческому следу. Гнали его долго, и вот когда, изможденный, раненный в бок стрелой, он замертво упал у ручья, а собаки вцепились в его тело и начали трепать, один из всадников спешился. Это был Кумалл, предводитель фианы Верховного, а сам король воззрился на добычу из седла.
Ухватив Аиллена за длинные, спутавшиеся от долгих блужданий волосы (всем же казалось — оленя за ветвистые рога), охотник одним ударом спатхи отсек ему голову и показал остальным, а мертвое тело рухнуло в воду вместе с судорожно зажатой в руках арфой. Душа же отправилась в Обелиск на поиски любимой Элис, однако встретил ее там лич Хафган.
— Это я шептал тебе все это время, — признался он. — Но даже мое покровительство не спасло тебя от смерти. Твою голову они прибьют в холле замка к щиту, будто охотничий трофей, и ей придется охранять Тару. Но ты ведь не хочешь этого?
Дух Аиллена не мог ответить — на месте его головы был лишь призрачный комок черной шерсти.
— Мы вернемся за твоей головой к Холму королей и отомстим им всем. Что? Ты не можешь говорить? Ты сможешь шептать. Шептать так, что слышно тебя будет даже в Аннуине и Сидхе, величайший из музыкантов. Ты хочешь всего лишь вернуть себе голову и не желаешь мстить? Нет, так не бывает. Безвинная кровь должна быть оплачена обидчиком. Есть в году одна ночь, когда мы имеем право на все. Это мерцающая ночь Самайна, Аиллен. Это твоя ночь.
И с тех пор раз в году призрак Арфиста всегда являлся в Тару, усыплял всех жителей чарующим шепотом и игрой, а затем сжигал дворец в поисках своей головы. Однако чары, наложенные Хафганом, не позволяли ему увидеть тот самый щит с головой благородного оленя, за мороком которого никто не способен был разглядеть оголенного человеческого черепа. Проклятие скоро настигло обезглавившего певца охотника: Кумалл был вероломно убит одним из своих воинов, а меч его бесследно исчез.
— И вот теперь я вижу ту самую спатху в твоих руках, юноша, и вижу щит друида Финегаса. Лишь одного я не замечаю в тебе — крови Кумалла, — завершил свой рассказ раненый призрак.
— Кто же я, по-твоему? — спросил молодой самозванец.
— Ты? — Аиллен вгляделся в него. — Ты дитя Арауна, отмеченное его знаками и его именем.
— Верно. Меня тронул твой рассказ, Аиллен, но я должен остановить кровавое пиршество и прекратить чинимые тобой пожары. Я хотел бы помочь тебе, но не знаю, как, если все дело в чарах. Я никогда не верил колдунам, пока не встретился с Финегасом и не увидел, что умеет делать он и остальные друиды.
— Твоих возможностей будет достаточно, ты обладаешь собственной магией, Араун, — упираясь рукой в землю, Аиллен сел. — Это магия филидов, магия творцов, и подчас она сильнее и долговечнее чар любого волхва. Я могу предать Забвению всякого смертного, но мне порой трудно тягаться с созидателями... Хафган предупреждал меня об этом. Найди мою голову в замке Верховного, юноша, и я больше никогда не побеспокою Тару. Иначе не даст мне и вам покоя Хафган, покуда я в его власти... Однажды он был побежден Арауном, но сущность его не развеялась и по-прежнему обитает в Обелиске, ища новых слуг и выбирая новые жертвы.
— Хорошо, — пообещал Араун. — Но и ты скрой от Хафгана то, что знаешь обо мне.
Призрак Арфиста растаял в ночи.
Наутро проснувшиеся воины фианы с удивлением обнаружили, что Тара целехонька и никто из людей не исчез. В пиршественный зал снова вошел тот, кто представился вчера Финном мак Кумаллом. Он сказал, что призрак Арфиста изгнан в этот раз, однако до тех пор, пока голова не вернется на его плечи, чудовище будет возвращаться, направляемое колдовством лича. Выслушав его рассказ, Кормак вспомнил тот случай на охоте и привел Финна к стене с охотничьими трофеями. Выше всех, почти у потолка, закрепленная на огромном щите, висела голова оленя с ветвистыми, раскинувшимися на половину зала, рогами. И тогда юноша, подняв свой зеркальный щит, увидел в отражении обычный человеческий череп.
— Я найду ему замену, которая будет охранять покой этих земель, ваше величество, — решительно сказал Араун. — Но негоже поддерживать свою жизнь смертью и страданиями другого.
И весь год ушел у него на то, чтобы выточить на новом каменном щите череп, но расписать его так, чтобы при солнечном освещении это было живое и юное лицо, а при отсветах камина в ночи — напоминание о бренности бытия в лике умирающего старца. Но не по себе было королю, и он спрятал реликвию в самой дальней комнате дворца, куда не заходил никто, дабы выполняла она отведенную ей роль незаметно, как и приличествует действовать любой магии.
А когда началась мерцающая ночь следующего года, Араун явился на крепостной вал, держа в руках череп несчастного певца. Снова полилась музыка, и убаюкивающая песнь погрузила в сон всех обитателей Тары. Но в этот раз схватки не последовало: беззвучной тенью переместился Аиллен к юноше.
— Здравствуй, певец, — сказал Араун, протягивая Арфисту его голову.
Призрак вздрогнул и, словно не веря себе, медленно водрузил череп, словно корону, на пустые плечи. Тут же мрачный облик его изменился. Свет луны окутал фигуру с ног до головы. Перед Арауном стоял ясноликий молодой мужчина с длинными мягкими волосами, струящимися по плечам и подхваченными шнурком на лбу; задумчивые светлые глаза его блестели от слез благодарности, которых он не смог сдержать. И тогда за спиной его возникла другая, тоже светлая и тоже призрачная фигура прекрасной женщины, которая ждала его чуть поодаль.
В длинных пальцах музыканта возникла синяя змейка. Протянув сапфировый браслет Арауну, Арфист напутствовал его:
— Отдай это той, которая когда-нибудь пойдет с тобой. Да будет благословен весь твой род, мой избавитель. Отныне и впредь...
И будущий предводитель фианы Верховного короля Тары поднял руку в прощальном жесте, провожая взглядом счастливую чету, навсегда покидавшую мир скорби и разочарований"...
Фиоренца открыла глаза и поняла: ее сказка завершена. Она не могла и помыслить, будучи маленьким грязным цыганенком, что это произойдет именно так, накануне Рождества и в окружении людей, которые безоглядно ее любили, в доме родной бабушки из Ареццо. Ей хотелось бы, чтобы финал этой долгой истории длиною в несколько жизней услышала и мона Миза, однако той нужно было остаться во Флоренции с Аброй, которую из-за слабого здоровья она боялась брать в путешествие, тем паче по зиме, но которую при этом не хотела оставлять одну. И потому навестить синьору Консолетту-Лучиану делла Джиордано они отправились втроем — с отцом и опекуншей, доньей Беатриче.
Синьор Шеффре, как иногда по привычке продолжала величать его Фиоренца, слегка улыбнулся, глядя в огонь камина, но в отсветах пламени его лицо казалось еще моложе, чем днем:
— Напоминание о бренности бытия?.. — проговорил он. — Что же навевало тебе эту повесть, Фиоренца?
