Зверь лютый. Книга 1. Вляп

* * *

Мы с приятелем как-то по молодости подрядились птицефабрику закрывать. Там у них какая-то чумка случилась. Ещё задолго до птичьего гриппа. А в хозяйстве осталось тысяч шесть куриц. Надо было их убить, сжечь и всё продезинфицировать.

Двор этой птицефабрики — как поле футбольное. И по нему 6 тысяч пташек бегают. Их из помещений выгнали, кормить уже перестали. Чтобы уборкой помета не утруждаться. Конечно, птички несколько взволнованы. И мы тут. С инструментом. Колода деревянная и два топора.

Директриса ещё спрашивает:

— А что вам ещё для работы надо?

— Водки. Побольше. Но — потом.

И началось. Курицы бегают по полю. Беспорядочно. Самопроизвольно. Хаотично. Как пробегает мимо колоды, ты её хвать. За лапки перехватил, встряхнул. На плаху — шмяк. Топором по шее — хряп. И безголовую тушку в сторону, в кучу. Следующая...

А они ж, гадские пернатые, в куче лежать не хотят — вскакивают и разбегаются. И вскоре, в результате нашей ударной трудовой деятельности, бегает по полю охренительная толпа белых курочек. Без голов. Из некоторых ещё кровь льётся. И — молча. Поскольку кукарекать им уже нечем. Сюр...

"Всадник без головы" нервно курит в сторонке. Хотя... Ему же, бедняге, тоже... нечем дым пускать.

Директриса тогда, как из магазина с двумя литровками вернулась и всё это увидела, только и сказала: "Ну, вы и звери, ребята". Больше к нам и не подошла. А я лет десять курятину... избегал. А потом ничего, прошло.

* * *

Опа! Я уже и дверь открыл. Тяжело. Разбухла-то дверь. Некачественно сделано. Ничего, подтешем.

Во какой у меня хозяйский глаз прорезался!

Ещё и нет ничего, кроме собственных умозаключений, а уже прикидываю — есть ли у моей горбушки (моей!) в хозяйстве рубанок. И вообще, как у них в этой эпохе с плотницким инструментом? А то по Тургеневу со Щедриным: "забрось русского мужика хоть на Северной полюс, да дай топор да пару рукавиц, — он тебе и избу, и двор поставит".

Может, я не настолько настоящий русский, но работать люблю качественным инструментом. Поскольку корячится из-за того, что кто-то что-то не додумал или там украл — не вдохновляет. Особенно на Северном полюсе.

Какой-то тулупчик нашёлся, обувка типа "прыгай с печки — не промахнёшься". Вторая дверь пошла легко. И я остолбенел.

Солнце. Небо. Снег искрится.

"Мороз и солнце. День чудесный.

Да что ж ты дремлешь, друг прелестный?!

Пора! Парнишечка! Проснись!".

Тут после каждого слова надо по паре восклицательных. В избе — темно, сыро. Запахи всякие. А тут...

* * *

У меня такое только в Эйлате было. Попали туда после нашей осенне-зимней недо-весны. А там — 34 в плюсе. Местные в тенёчек прячутся. А я вышел на солнцепёк посреди автостоянки и стою — "светло" это просто ем.

"Солнце пью и свет глотаю...".

Глазами, кожей. Оторваться не могу.

Понимаю, что надо бы уйти. Солнечный удар, там, или обгорю. А... ещё хочется. И не важно на что смотреть — хоть на резиденцию хашемитского короля на том берегу, хоть на ракетно-зенитные на этом — вокруг везде свет солнечный.

Ощущение замороженного нутра прошло только через неделю. Оттаяло в отельном бассейне. И потом ещё с месяц, уже и на севере, но тепло внутри держалось.

* * *

Тут на меня моя "горбушка" налетела. Начала в дом запихивать. Типа "заболеешь". Но какое-то другое слово. Что-то про "ор".

Нихт ферштейн совершенно — не понимаю.

"Горбушка" в дом толкает, кудахтает аж в крик. В доме куры орут. Тоже "кудах-тах-тах". До изобретения пороха ещё... ну, не знаю сколько. А они уже пулемёт изображают.

А "ор" это не от "орать". Просто не разобрал — "хвор". Ну, так кто ж спорит... В постелю и — дремать. Но... ёшкин корень! Я видел солнце! И снег. А жить-то хорошо.

Хоть где.

Или — хоть когда.

"Горбушка" потом целый день задумчивая такая ходила. Уже к вечеру стала мне делать перевязки на руках. Как-то странно. У меня уже только пальцы были не в порядке. А она и кисти замотала.

Мне не до того было: перевязка по отрытой ране вообще занятие изнурительное. Для пациента. А если вместо одной раны — двадцать? На месте каждого ногтя. Поскольку — и на ногах та же хрень. Она уронила вроде чего-то под лавку. Лазила туда, двигала... А потом переставила светец и вплотную занялась моим... мм... мужским достоинством.

Я сперва не понял. Как-то не готов оказался. Когда она начала старательно так какую-то мазь втирать.

Я, кажется, говорил: уколов тут нет. Таблеток, порошков — тоже. Либо отвар — внутрь. Либо кашица жёванная или из того же отвара гуща — наружно. А тут оказалось — и мази есть.

А она ведь не просто так мне на руках повязки меняла и под лавку лазила. Ручки-то у меня, оказывается, отнюдь не свободны. Завязки от повязок под лавкой связаны. Тут утконосица — цап. Опять за член. За мой. И... мнёт так... интенсивно. Мазь свою втирает.

Сначала страшно стало: баба-яга — сексуальная маньячка. Вроде же... накаталась. Или она, как ведьмочка в "Вие", до смерти заездить норовит? Потом дошло: новый цикл лечения. С использованием оригинального лекарственного средства. В форме: "мазь пенистая". Не потому, что с пеной, а... Ну, понятно. Поэтому и ручки мне связала — чтоб ненароком не нашебуршил. Ничего, безболезненно. Довольно приятно. И — греет.

Утконосая маньячка замотала мне хозяйство, накрыла овчиной, убралась в доме, чмокнула меня в лобик и отправилась спать. Идиллия семейная, ёк-макарёк, А я остался лежать в темноте со связанными под лавкой руками.

Вот такие шли у меня тихие госпитальные радости. В этой "Святой Руси". Потихоньку выздоравливал. Точнее: срастался. Психо— с тело-. Половинками своим. Как тот дождевой червяк из-под лопаты.

Глава 9

А потом меня сделали "новогодним подарком". Но я этого не знал. И слава богу. Как и то, что "Новый год" здесь — в марте.

Так что, когда "горбушка" после очередного похода своего "со двора в мир" вернулась вся на нервах — я решил, было, что ей просто... сильно хочется.

Ан нет. Гербарии свои сушёные начала укладывать, увязывать. Вещички кое-какие упаковывать. На меня всякое тряпье примерять. Последней курице голову отрубила. Когда она следом и петуха обезглавила, я понял: всё, съезжаем.

Живность без присмотра не оставишь. День-два — максимум. Значит всё живое в избе перед уходом в отпуском — под нож. Раз и петуха — значит надолго.

Замотала она меня в дорогу, как матушка чадо любимое в детский сад. В три платка и четвёртый — поверх шубейки.

Варежки, сверху рукавицы. Не только в носу не поковырять — руки в растопырку торчат, как ветки у ёлки. Со штанами — проблема. Нету у бабы в хозяйстве штанов. Опиум — есть, а штанов... И валенков... Этой национальной одежды на Руси вообще нет. Бурки какие-то типа "прощай молодость". Сапог вяленый называется.

Наконец, утром, ещё затемно, мужик какой-то на санях приехал. Всё-таки: розвальни или дровни?

Ворота я ещё раньше расчистил. Сам. В порядке общеукрепляющих лечебных процедур. Так что, пошёл своими ножками и никто меня головой об косяк... И на том спасибо. Сели и поехали.

Нет, пардоньте. Не ездят на Руси. "А какой русский не любит быстрой езды?" А — никакой. Поскольку, как на флоте не плавают, так и здесь. Не ездят — ходят. А если верхом на конях или в лодках по-быстрому — бегают.

Ну и как это можно понять? — Только путём прямого и длительного контакта с живым носителем языка.

* * *

Это хорошо, что я к "горбушке" попал. Больной и больной — спроса нет. А иначе — чужак. А с чужаком — по рабоче-крестьянски. Всегда. Поскольку ксенофобия есть прямой продукт обоих базовых инстинктов: "хочу жрать" и "хочу трахать". Или по науке: инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. А чужак есть всегда опасность сокращения кормовой базы и надувания самочек чужим генетически материалом.

У женщин это не так сильно выражено, а вот у самцов... И не только у людей. Инстинкты же базовые! Так что, наиболее чистое проявление патриотизма — весенние бои зайцев за зайчиху поушастее. От монологов Вольфовича отличаются искренностью участников.

И только благотворное (или кому как нравится) влияние цивилизации эти инстинкты несколько давит. С многочисленными поучительными примерами. Типа толп дебилов как результат близкородственных сексуальных связей. Или фабрик вроде Освенцима и Майданека...

Уроки помогают. Но — не всем. И — не всегда. И — ненадолго.

Интересно, а как у местных с этим делом? Христианство, конечно, смягчает. Но язычество было не так давно. И Степь рядом. А у степняков идеальная война — геноцид. Как по чингизовой яссе: "Всех, кто выше ступицы колеса — под нож". Из людей. Женщина — не человек, поэтому может жить. В смысле: рожать, кормить, таскать и вьючить.

* * *

Едем себе и едем. Точнее, идём. Поскольку возница топает рядом с лошадкой.

Солнышко выглянуло. Опаньки! А я местность узнал. Вот она речка, вот склон, по которому тогда мужик на белой лошади спускался. И бревно то лежит. На котором голову... А проруби не видно. И вообще — человеческих следов... А селеньице, которое на склоне было, бугры такие снежные, с дымками из них, будто вымерло.

Не "будто"...

Возница шапку снял, постоял у бревна. Я к селению присматриваюсь — пара домов явно сгорели. Хоть и снегом заметено, а видно — пожарище. На других крыши провалены. Тихо. Только пара ворон каркает.

Повернули по речке и выехали на... реку. Большая. Течёт на юго-восток — по солнцу видно. Потечёт. Когда растает. А пока — снег от края до края. В середине — полоса дороги. Санный путь. По осевой — конский помет, по обочинам — человеческий. С жёлтыми разводами. Разметка дорожная, святорусская.

Попутчики мои перестали о знакомых сплетничать. Начали здешние дела обсуждать. Хоть какая-то информация по текущему социально-политическому... Спросить — не могу. Переспросить — тоже. Слушаю, смотрю, думаю. Аж рот от напряжения открыл. Что понял — поймал.

Что хорошо — поймал, куда мы едем. В Киев. Точно. Город Кия, Щека и Хорива. И сестрицы их — Лыббядь.

Что это за "ббядь" — дошло. Но — с сильной задержкой. Это у французов — "остроумие на лестнице". А у меня, как у всякого нормального эмигранта из России, хоть бы и в эту "Святую Русь", "на лестнице" — понимание. Хорошо, когда всё-таки приходит. Пусть и малость потом.

В общем, попал я тут на заключительную фазу операции по умиротворению. Местечко это называется Волчанка. И речка также зовётся. А вся местность — Киевщина. И нынешний Великий Князь Киевский Ростислав Мстиславич интенсивно умиротворял здесь своих недовольных сограждан. Они же — смерды. Которые два года упорно выражали своё недовольство путём неуплаты налогов и "подпускания красного петуха". "Петуха" бы князь вынес, а вот неуплату...

Восстание было упорным, кровавым и неорганизованным. Как и положено быть крестьянскому средневековому восстанию. С кое-какой "поддержкой деструктивной деятельности отдельных групп населения" из-за рубежа. В смысле — из-за Днепра. Чернигов или, там, ещё какие княжества. Пока в них власть не переменилась.

Однако, кое-какие лидеры местные успели образоваться и подняться. Сформировали отряды, вдохновили сторонников. Вбросили в общество популистские лозунги типа загадки: "Когда Адам пахал, а Ева пряла — ну и кто был дворником?". Уот Тайлер пополам с Жакерией. Но — киевского розлива.

А Касьян этот, которому голову отрубили на моих глазах — у него, кстати, и прозвище было "дворник" — долгое время был одним из самых удачливых и популярных здешних вожаков. И местным "вятшим людям" — бояре, что ли? — немало крови выпустил. Пока княжья дружина не подошла. И не установила законность и порядок. В своём княжье-дружинном понимании.

Судя по некоторым репликам в диалоге горбуньи и возницы, этот Касьян-дворник имел ко мне какое-то отношение. Родственное, что ли? Вот только этого мне не хватало! ЧСИР — член семьи изменника родины. В исполнении отечественной судебной системы... Да хоть какого века!

А дела здесь были серьёзные. С реки многого не увидишь, но когда на обрыве висят явно обгорелые остатки деревянного замка — впечатляет. И бревна так... пальцами чёрными веером над пустотой торчат. Ещё пару селений разорённых видел. Их тут "весями" называют. Одно — полностью выжжено. От домов только нижние венцы остались. Снег не замёл: ограда вокруг селения стоит. А с реки видно.

Второе — только частично. Верхняя часть — вся сожжена. А ниже у реки из пары сугробов дымок идёт — живут люди.

Собственно, в самом Киеве после Батыя так и было: верхний город пустой больше ста лет стоял. Только рыбаки по Подолу селились.

Тут "горбушке" моей приспичило. Проорала что-то вознице, пук какой-то травы из своих мешков выдернула и бегом "в кустики". А какие кустики посреди реки?

Вокруг дороги сугробы — "вам по пояс будет". Вот она за такой сугроб пробилась и присела. Я вознице глазами показываю и гукаю типа: "а чего это она"? А он сплюнул так смачно и выдал фразу: "тя юлька рудата".

Я аж обомлел — первый контакт с посторонним аборигеном!

В ответе ни фига не понял. Но он-то понял, что я чего-то спросил. Ура!

А дальше включил свои свалку и молотилку. "Тя" — не то местоимение, не то — междометие. "Юлька" — имя моей "горбушки", возница её так пару раз называл. А дальше? Заглянул в "горбушкин" мешок. А ухватила она оттуда пук сухого мха. Хотя какой он сухой на морозе... Так, с инеем... Смёрзшийся. А зачем даме посреди дороги срочно понадобился сушёный мох? А затем же, зачем и тампекс моим прежним современницам. И кровь на Руси называют "руда"...

Путём логических рассуждений установлено... Обнаружен ранее неизвестный науке факт: в "Святой Руси" у женщин бывали месячные. Ни в одной летописи такого не написано! Нобелевку мне!

Правда, когда меня самого припекло — стало не до смеха. "Припекло", если кто не понял, не в смысле: "Красная армия пришла", а в смысле: позавтракали мы.

Наш народ правильно говорит: "Водичка завсегда дырочку найдёт". Но лучше — я сам ей покажу. А то в таком обмундировании найти дырочку... Для водички... Рукавицы — не сдёрнуть. А в них — только в отсутствующий в здешней природе памперс.

Так намучился, что и в снег от дороги не полез. Обновил, так сказать, дорожную разметку.

Ну почему же тут всё так сложно и неудобно?! Любое естественное действие — куча заморочек. И начинать всегда надо заблаговременно.

"Готовь сани — летом, а телегу — зимой".

Хороший принцип. Но — в меру. А то к поносу нужно готовиться с рождения. Что, впрочем, местные и делают. В форме тренировки режима работы желудочно-кишечного. Только у меня этих навыков нет.

И этих — тоже...

Шли мы в Киев три дня. Километров по 20-30 в день. Ну, или — вёрст. Остонадоело. Всё хорошо: и погода отличная — солнышко, не сильно холодно. И не сам ножками, а как "вятшего человека" — на санях. И кормёжка нормальная, и постой.

В избах, где останавливались — овчинку на пол, сверху шубейку, под голову — куколь из рукавиц и платков, спи-отдыхай.