— Посмотри, как красиво, как гармонично все продумано и организовано, — заметил старший. — Шесть пехотных батальонов, три роты тяжелого оружия — крупнокалиберные пулеметы, минометы, безоткатки. Рота "шагоходов", рота управления, взвод связи, хозяйственная рота, авторота, гаубичная батарея, две пушечные батареи, зенитно-ракетная батарея, батарея противотанковых орудий, зенитные "Мангусты", два бронебатальона, даже медицина в составе двух санитарных рот и медсанбата облегченного типа.
— И не забудем, что бронебатальоны не с какими-нибудь автомобилями, и даже не с новобашенными "Медведями" — дополнил майор. — А самые что ни на есть "Балтийцы".
— "Балтийцы" — это вещь, — мечтательно протянул старший. — Чудесные машины.
— Да, просто сказка, — согласился майор.
Замолчав, оба несколько секунд созерцали схему, проникаясь величием коллективного организационного разума штабных работников, создавших это гармоничное творение. Затем полковник с тяжелым вздохом оторвался от увлекательного занятия и провел стальной "рукой" по вороху картонных карточек, разложенных на столе. На них, по старинке, отмечались практические изменения организации и пополнения — по одной карточке на каждое подразделение. Даже беглый взгляд мог заметить, что на прямоугольных светло-коричневых картонках не осталось живого места — все изрисовано буквами, числами и схемами, многократно перечеркнуто и дополнено.
— Витя, — задушевно произнес полковник. — Ну, вот почему на картинке все так красиво, а в жизни ... — он явно сдержал готовое вырваться крепкое словцо.
— "Балтийцев" не дали? — уже деловито спросил майор.
— Обещают уже второй месяц, — тоскливо ответил Зимников. — Но никак не дадут. И, главное, была бы это действительно чудо машина...
Майор понимающе хмыкнул. Действительно, "Балтиец", он же "кронштадтец", он же "линкор", а официально — БТК ("броневик тяжелый кронштадский") чудом технической мысли не являлся. Тяжелый, как жизнь на фронте, ломает пять мостов из шести, жрет газойль большой ложкой, капризный, как барышня на первом свидании... Но другого нет, первый полноценный бронеход, с нормальной пушкой и полноценным бронированием, экипажи которого считаются смертниками лишь на три четверти.
— Ничего, теперь у тебя есть я, — обнадежил майор Таланов. — И я никогда тебя не брошу!
Оба офицера не особо жизнерадостно засмеялись, точнее, заржали соленой шутке, допустимой только между давно и хорошо знакомыми людьми, и только в такой вот задушевной, без лишних глаз и ушей обстановке.
Полковник Зимников перебрал карточки.
— Да, твоя новая рота "механиков" будет весьма кстати... Но это какой-то фантастический бардак, все-таки. У меня есть батальоны, но два них готовы вцепиться друг другу в глотки, поскольку один составлен из беженцев-добровольцев, а другой — перебежчики-англичане.
— Я слышал об этом, — вставил майор. — Почему их не раскассировали, как обычно, отдельными ротами или даже отделениями?
— Это к Шварцману, решение принимал он, — вздохнул полковник. — И я уже думаю, может быть начать практиковать публичные повешения, как в старые времена наемных армий? Каждый день тихая поножовщина между франко-немцами и англами, которую не унять никакими трибуналами... И ладно бы только это! Связисты не умеют пользоваться автоматизированными средствами. Приходят ящики с аппаратурой, аккумуляторов нет, штаты не предусмотрены, только два тома инструкций в придачу. Бронебойные снаряды через один идут с браком, они не пробивают ничего толще бумажного листа — раскалываются.
— Вместо вольфрама упрочненный стальной сердечник, слышал, — скривился Таланов.
— А для безоткаток нет кумулятивных снарядов, — продолжил Зимников. — Гаубицы попадают в цель только прямой наводкой, потому что прислуга не умеет обрабатывать на функциометрах целеуказание корректировки. "Мангусты" расстреливают боезапас впустую, потому что за год у нас так и не появилось нормального обсчета для стрельбы с упреждением по авиации. Зенитчики все еще считают реактивный самолет быстрым гиропланом, по которому можно палить по старинке, с упреждением по прицельным кругам. Запрос на воздушную поддержку проходит через пять инстанций. Вызывая наших авиаторов можно надеяться только на то, что они страшно отмстят за тебя. Если найдут участок и если не проутюжат наших же.
— Война есть бардак, — подытожил Таланов.
— Ну да, — согласился Зимников. — Понятно, что сейчас уже получше, чем тем летом. Снаряд из прессованного навоза все же лучше бутылки с бензином и машинным маслом. Но... — он тоскливо махнул рукой. — На бумаге у меня почти полноценная механизированная сводно-гвардейская бригада, облегченная дивизия в миниатюре. Практически это дикая орда, которой можно только скомандовать "Вперед!" и быстренько отойти в сторону.
— Я верю в твой организационный гений, — обнадежил Таланов.
— Я тоже в него верю, — согласился полковник. — Но что я могу сделать, если в бригаду скидывают рыбьи кости вместо филе? "Зимников умный, опытный, он все может!". Мне нужно хотя бы полгода нормальной подготовки и снабжения, тогда можно будет выйти даже один на один в чисто поле. А ни хрена нет — ни людей, ни техники, ни времени. Добровольцы готовы драться, но они не воины. Они в массе своей — пока лишь ополчение, которое готовить и готовить, как новобранцев. Аэробатовцев осталось — на командиров отделений едва хватает. И какие мы "механизированные", если нормальные броневики только в разведроте? Та сборная солянка из рыбы с собаками, которую мне дали, опять сгорела вся в первый день боев. Потому, что в бронебатальоне — полсотни машин пяти типов, десяти модификаций, а экипажи — с ускоренных курсов. Дожили — я уже дважды использовал разведчиков как ударный механизированный кулак. И дальше буду, потому что с бронеходами, похоже, прокатят. Хорошо хоть тебя вернули, да еще с прибытком.
— Да, полсотни "шагоходов" — это сила! — с некоторой долей самодовольства заметил майор. — Тут можешь не беспокоиться, я своих погонял на совесть.
— А толку? — воззрился на него Зимников. — "Механик" — это самоходный гроб с компактным дизелем на заду, он хорош только в связке со всеми остальными, чтобы расчистили путь, прикрыли и снабдили. А я на бригаде всего два месяца и едва-едва сумел наладить хоть какое-то взаимодействие между батальонами. При четвероязычии. Пока что у меня в руках кувалда, которой можно ударить только раз, а потом управление рассыпается, и все идет по старинке — на кулачках против танков. Так что пока — готовься, буду дробить твою роту и распределять поштучно, как подвижные пулеметные точки.
— Не по уставу, — почесал бритый затылок Таланов.
— Когда получу свои бронеходы, связистов, — металлические пальцы обладали ограниченной подвижностью, поэтому полковник не загибал их, а помахивал разлапистой кистью, похожей на железного паука. — Новую радиотехнику с дешифровщиками, кумулятивные снаряды и черта в ступе, тогда заживем по уставу. А пока — как получается.
Таланов встал и сделал пару шагов по маленькому кабинету комбрига — каморке на третьем этаже заводского комплекса "Плоньской оружейной мануфактуры". Все оборудование вывезли при эвакуации, остались лишь солидные, пустые как совесть ростовщика коробки цехов и складских помещений. Зимникову удалось истребовать комплекс лично у командующего фронтом Шварцмана, чтобы привести в порядок изрядно поистратившуюся в боях бригаду, пополняемую нерегулярно и хаотично. В соседнем здании отрабатывали бой в городской застройке. Грязные, потные и взъерошенные пехотинцы лезли в окна, откуда в них кидали пакеты с краской, имитирующие гранаты. Прямо по широкой асфальтированной площадке под окнами комбриговского кабинета раскатывали кругами два броневика, с которых попеременно прыгали бойцы — разведка отрабатывала быструю высадку на ходу. Недалеко — так, чтобы ненароком не попасть под колеса — бродил колоритный мужик, пузатый, здоровенный, в обычном маскировочном комбинезоне, но с большим деревянным крестом где то между грудью и объемистым пузом. Он что-то вещал, широко размахивая правой рукой, будто кадил. Сквозь рык моторов доносилось:
— А ежели кто из вас, сукины дети, не проявит должного усердия в постижении воинской науки...
Окончание грозной фразы утонуло в автомобильном шуме.
— Это кто? — недоуменно спросил Таланов.
— Это наш бригадный священник, диакон Афанасий. Бригада у меня особенная, и батюшка тоже особенный. Окормлял верующих где-то во Франции, там была маленькая православная община. В общем, насмотрелся он там, когда ... ну, понимаешь.
Таланов медленно кивнул, всматриваясь в человека с крестом на груди.
— В конце концов, сам вышел к нашим, и даже кого-то из своих вывел. Вышел из сана, поскольку священник не может воевать, и отправился добровольцем в армию.
— То есть, все-таки не священник, — уточнил Таланов.
— Вообще он квартирмейстер, хороший притом, следит, чтобы солдаты были накормлены, организовывает бани, водоснабжение и прочее. И вроде психолога, для каждого находит доброе и верное слово, даже для махровых атеистов. У нас его все зовут "пастором", как-то от немцев повелось. Но иногда и оружие в руки берет, прекрасный артиллерист.
— Чудны дела твои, господи, — подытожил Таланов. — Священник без сана, мехбригада без техники, "шагоходы" как ходячие пулеметы...
— Ладно, не бери в голову, — Зимников неожиданно сменил тон. — Это так, стариковское брюзжание. На самом деле не все так плохо. Конечно, бардака хватает, но с прошлым годом если сравнить — небо и земля.
— А потери какие? — спросил майор, отрываясь от созерцания Афанасия, крепящего дисциплину у разведчиков добрым и выразительным словом.
— Большие, — дернул щекой Зимников. — Хотя, конечно, не как в самом начале.
— Растем, — без особого энтузиазма согласился Таланов. — Захарыч, дай мне время до завтра. Я размещу роту, обойду бригаду, все гляну, а завтра можно и в чисто поле выходить.
— Добро, — согласился полковник. — Учти, общая побудка в половине пятого.
— Крутовато.
— Кто рано встает, тому бог подает. Шварцман дал мне пару месяцев нормальной жизни, за этот месяц нужно все подтянуть. И, Виктор...
Полковник двинул челюстью, обдумывая фразу.
— Слушай, что там говорят насчет вообще? Ты же самоходную броню чуть ли не в Москве принимал? Может, чего слышал?
Теперь задумался майор.
— Знаешь, Захарыч, ничего в точности не могу сказать. Но... Летом будет жарко. Очень жарко.
— Ладно, это-то и здесь понятно. Давай, иди. И не забудь — полпятого. Кстати, у нас на тренировках каждый сотый патрон — боевой.
— Это хорошо, — жизнерадостно ответил Таланов, берясь за ручку двери. — А я слышал, что в Первой Бронеармии каждый пятидесятый.
— Да? — удивился Зимников. — Ну, это уже перебор. Хотя ... надо подумать. Мысля интересная.
— Как хорошо вернуться к старым добрым друзьям, — заметил Таланов уже из коридора.
Зимников пару минут сидел, улыбаясь, полковник откровенно наслаждался встречей со старым сослуживцем и другом. Особенно приятно было, что они снова будут служить вместе. Петр Захарович давно и хорошо знал Таланова, поэтому мог положиться на него во всем. Да и полсотни "механиков" стали очень ценным дополнением для бригады. Надо только грамотно ими распорядиться.
"Шагоходы" пользовались двоякой репутацией в действующей армии. Идея формирования специальных отрядов панцирной пехоты сама по себе была благой, но очень немногие командиры могли применять их должным образом — в нужное время, на правильной местности, при поддержке других частей. "Механики" оказывались незаменимы в городах и плотной застройке, на сложном рельефе, в обороне, при использовании химического оружия и в ночных боях. Но, к сожалению, большинство бригадных и дивизионных командиров не обладало должной выучкой и опытом, считая, что человек в бронированном скафандре — это броневик в миниатюре, который может все делать сам.
Соответственно, оценки самоходной пехоты колебались от "прекрасно, дайте еще" до "для поддержки штанов", со значительным перевесом второго. Зимников не без основания числил себя неплохим командиром и отнюдь не считал роту "механиков" обузой.
Но тяжелая техника все равно нужна... И ее надо где-то изыскивать, клянчить, воровать, наконец.
Зимников взглянул в окно, и улыбка медленно сползла с его лица.
— Надеюсь, у нас есть еще козыри в рукаве, — пробормотал он, обращаясь к маленькому портрету Его Величества над дверью. — Иначе будет плохо...
* * *
Бомбардировщик мчался над бескрайним заснеженным полем, отталкиваясь от стылого воздуха тремя парами мощных винтов. Построенный по образу дирижабля-термоплана "летающее крыло", он походил на огромный бумеранг, выпущенный невидимым охотником прямо в небо.
— Вторая волна на подходе! — доложил штурман, и мгновением позже его сообщение повторил оператор радиотехнической разведки. Командир корабля лишь молча взглянул на помощника, а тот, в свою очередь, крепче сжал рубчатые рукояти штурвала из черного эбонита.
"Муромец-59", одиннадцать человек экипажа, пятьдесят пять тонн чистого веса, без учета топлива. Один из девятнадцати настоящих тяжелых бомбардировщиков, которые смогла построить Империя. Это была уже вторая серия, первая погибла в полном составе летом шестидесятого, стремясь хотя бы в малости нарушить работу вражеской транспортной сети. Глупая, самоубийственная затея, но кто тогда мог знать, как следует правильно применять подобные машины?..
— Они на подходе, — сказал штурман.
— Готов, — отозвался командир огневых установок.
— Готов, — эхом повторил старший оператор радиоборьбы, положив руки на огромный пульт, огибающий его с трех сторон.
Командир корабля посмотрел в прозрачное стекло кабины влево, на юг, откуда приближались пока что невидимые истребители-перехватчики. Он начинал службу еще на дирижаблях, где служебные гондолы почти всегда крепились под несущим корпусом. При проектировании первой серии тяжелых самолетов, кабину разместили традиционно — впереди-снизу. Командир помнил первое впечатление от полета на самолете, ощущение невероятной, удивительной скорости, когда многотонная махина не плывет по воздушному океану, словно кашалот в пучине морской, а скользит вперед, будто выпущенная ракета.
Только чудом он не погиб, когда бомбардировщики пошли в бой — из-за пустяковой неприятности в роковой налет отправился дублирующий экипаж. Самолетов было так мало, что Империя могла позволить роскошь иметь по три запасных команды на одну машину. С того дня командир постоянно чувствовал, что живет словно в долг, взятый у мертвецов.
На второй серии основная кабина стала двухярусной. Пилоты вверху, штурманская команда внизу, операторы корабельных систем в отдельном двойном отсеке, в середине корпуса. Теперь из-за штурвала можно было не только наслаждаться скоростью, но и смотреть на небо, развернувшееся над головой безмерно огромным темно-синим одеялом.
— Ракетный пуск, мы под атакой, — сказал голос в наушниках. Впрочем, командир и так видел все на дублирующем пульте. Если повернуться и присмотреться, он, наверное, мог бы даже увидеть крошечные точки самолетов противника. Но не стал этого делать, повинуясь прочно вбитой привычке верить не глазам, а приборам. Чувства могут подвести, исказить данные, отказать в самый неподходящий момент. Приборы же всегда точны и безупречны. Они не могут обмануться сами из-за секундной слабости или усталости, их можно только обмануть.
