Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

Народ забурчал сильнее, раздались красочные эпитеты, переходящие в матерные. Кто-то сдёрнул с головы шапку и кинул себе под ноги. Толпа дружно повалила шагов на пять влево. Постояли, посмотрели. И несколько человек побежало назад. Среди оставшихся началась бурная дискуссия. С мордобоем. Какой-то одноглазый мужик сшиб кулаком двоих повисших на нём хромых инвалидов и прыжками перебежал в кучку "верных".

Ну вот и всё. Броненосец "Потёмкин". Только без брезента.

— Хоругвь! К бою! Лучники, луки поднять! Наложить, тянуть, пуск!

Хорошо, что у составных луков не надо перед каждым боем натягивать тетиву. Второй раз за сегодняшний день слышу характерный звук втыкающихся в живое, не прикрытое доспехами мясо, стрел. И поток воплей, матерщины убиваемых. Мещеряки кричали тише — лесовики вообще реже горлом берут. Несколько человек кидаются убегать к краю недалёкого оврага. Любим вежливо командует повторение залпа.

— Чарджи, у нас есть ещё из гридней, кто вражьей крови не попробовал? Командуй. Пусть учатся.

Вторая кучка моих... будущих сограждан, смутно подвывая и творя молитвы, опускается на колени.

— Кто тут старший? Мертвяков надо закопать. И утрешних мещеряков — туда же.

— Господи... господине... да как же это?! Это ж наши! Это ж русские, православные! С нашего же войска! Ты ж им волю вольную обещал!

— Я обещал волю вольную под моей волей. Такие — наши. Эти — не наши. Кому не любо — могут уйти. Давай дело делать, рассусоливать неколи.

Убрали мёртвых, разобрали их майно, мужички малость пережили стресс массового расстрела. Уже в темноте, запалив два огромных костра, я приступил к процедуре принятия присяги. Той самой — Севастопольской. С молениями и целованием креста. В данном случае: моего "противозачаточного".

Уйти никто не рискнул. Идеалистов и патриотов, как набралось почти четыре тысячи среди отрядов Анненкова — нет.

* * *

Уходя в Китай, Анненков предложил всем желающим остаться в России — сдать оружие. Когда это было выполнено, несколько тысяч безоружных людей были перебиты: "изъявившие желание вернуться в Россию... в момент, когда проходили ущелья, пущены под пулемётный огонь оренбургского полка".

У меня нет пулемётов, но что-нибудь аналогичное — устроил бы. Просто для того, чтобы "недоброжелатели" не ходили по "Святой Руси", не рассказывали про Всеволжск злобных выдумок. "Вражескую пропаганду" — надо давить вместе с носителями.

* * *

Проведённая присяга явилась первой всеобщей переписью жителей Всеволжска.

Из 30 человек, пришедших ко мне из Пердуновки, осталось 24. Ещё: я с Суханом и Салман. И одна баба — Марана. Из 52 человек, оставшихся на Стрелке из войска — 18. И две бабы. Причины потерь: набег ушкуйников, конфликт с мещерой, два несчастных случая — на лесоповале и на реке, конфликт со мною. Ещё около десятка умерли от ран, полученных во время похода. Пришедших отдельно, своей волей из своих земель — нет.

Уже к утру число жителей уменьшилось ещё более.

По случаю принятия присяги состоялся торжественный ужин. С некоторой выпивкой. По чуть-чуть. Но кое-каким... хватило. Алкоголь и секс часто идут по жизни рука об руку. Два чуть поддавших инвалида и хорошо поддавшая дама. Это даже не полковая шлюха. Это... когда пробу ставить уже некуда и не хочется. Компашка облюбовала сараюшечку под названием "зимний вещевой склад".

Есть задачи текущие, есть задачи отложенные. Зимние вещи нам сейчас не нужны — их и убрали. Всем понятно, что через несколько месяцев от этого ресурса будет зависеть само существование поселения. Но вот сейчас — рыба, тара, расчистка местности, минимальная санитария, подвиги эти идиотские... Не доглядел.

"Кавалеры" повздорили, дама была никакая. Обиженный, отставленный на вторую очередь, запалил сложенные тулупы. Хотел парочку дымом выкурить. В чём, чуть позже, глупо хохоча, сам и признался.

— Ён — чих-чих. А сам — тык-тык. Головой мотает, а не слазит. А я давай поддувать. Шкурой какой-то. А тут оно как пых! Ну-у... Я-т думал — зачихают да выскочут. А оно вишь как. Господь, стал быть, не попустил.

— И я не попущу. Мёртвых — обмыть, этого — под кнут. Потом всех троих — похоронить.

"Нет худа без добра" — русская народная мудрость.

Серия провалов, в части внешних и внутренних угроз, заставили меня меньше радоваться окружающему миру, меньше доверять людям, меньше мечтать о "светлом будущем", о "волшебном городе", о "великом русском народе" — умном, добром, сметливом, о "белоизбанутой Руси", где дети не будут дохнуть в газовой камере, устраиваемой им их собственными любящими родителями...

Проще, Ваня, надо быть. Прощее и конкретнее. Мало засолить рыбки для хомнутых сапиенсов. Или ещё что полезное сделать. Нужно ещё вывернуть им мозги. Так, чтобы они не затоптали, не загадили, не превратили в дерьмо под ногами, или вон — в пепелище, всё это, трудами немалыми сделанное.

Даже не потому, что это "полезное" — моё. Что в нём и мой труд, часть моей души, кусок моей жизни. А потому, что спалив, истребив, изгадив они придут и скажут: "дай". "Дай как раньше. Раньше было хорошо. Дай ещё". А когда окажется, что больше нету, будут обижаться и безобразничать. Потом — голодать и холодать. И тут из них такое полезет... Тысяча зафиксированных случаев людоедства в блокадном Ленинграде...

"Так жить нельзя. И вы так жить не будете".

Что делать — понятно. По Макаренко:

"Не знаю почему, вероятно, по неизвестному мне педагогическому инстинкту, я набросился на военные занятия.

Уже и раньше я производил с колонистами занятия по физкультуре и военному делу. Я никогда не был специалистом-физкультурником... Я знал только военный строй и военную гимнастику, знал только то, что относится к боевому участку роты. Без всякого размышления и без единой педагогической судороги я занял ребят упражнениями во всех этих полезных вещах".

Всё это было. Есть уже здешний личный опыт. У меня в Пердуновке. Но там я работал с мальчишками, с сиротами, с "кусочниками", проданными родителями за мешок зерна. А здесь взрослые мужи, боевые товарищи, русские ратники... И что? Они что, не люди?!

"После работы мы ежедневно по часу или два всей колонией занимались на нашем плацу...".

Хай поднялся немедленно:

— Да ты шо?! Да мы, мабуть, отдохнём... Да мы лучше чего полезного сделаем...! Да никто ж такой глупости не делает...! Дело делать надо, а не ногами дрыгать...! Не можу! Раны болят! От супостатов полученные...

И это всё — правда.

И мне на эту правду — плевать.

Извиняюсь.

Я это уже проходил. Чуть другие условия, статусы, личный состав. "Один в один" воспроизводить нельзя. Но есть, пусть и не самое главное, но для меня важное: мне на "всехное мнение" — плевать.

"Делай или сдохни", "свобода или смерть". Свобода выполнять мои приказы. Другой свободы здесь нет. Иначе — сдохнем все.

Понятно, что часть "шагистики" для части инвалидов — неуместна. Ну не гнётся у человека нога! Так и не надо! Вон верёвка между деревьями подвешена — пройди её на руках. В остальное время — быть на плацу, стоять смирно, исполнять доступные по здоровью экзерцисы. Нет? Не хочешь/не можешь? — Вечный потрошильщик рыбы.

Это из самых противных занятий. Сортир драить после этого — отдых.

Главное — набор возможных упражнений, обязательных к исполнению. В одно время и в одном месте со всеми. Хоть глазами хлопай — но в такт.

Ну, совсем лежачих у меня нет. Ограничено годные. Им нужно помочь. Их нельзя жалеть.

Ме-е-едленно:

Жалеть — нельзя.

Жалостью — не накормишь.

И никакую леность, хитрость, сачканутость — прощать нельзя.

— Не получается? Повтори.

Там были реальные мужские слёзы. От боли в худо залеченных частях тела. Там были... разные слова и эмоции.

Мне плевать. Вы приняли присягу? — Делайте. Я — не ГГ, я — ДДДД.

У меня и у Чарджи были наработаны методики. Но это для детей. Здоровых, растущих. Здесь... Мара первые дни с плаца не уходила. Своих пациентов она со ста шагов чует: у кого что болит, у кого скоро заболит... К симулянтам она беспощадна:

— Не можешь? Болит, бедненький? Ну пошли со мной, миленький. Я тебя вылечу. И от этой боли, и от твоей хитрости.

Один таки умер. Сам дурак: разодрал себе почти зажившую рану, чтобы не напрягали. Сделал это без свидетелей, в зарослях. Где и истёк кровью.

На третий день два чудика ломанули склад с текстилем, выбрали, по их мнению, подороже, слезли с "Гребешка", погрузились в лодочку и пошли вверх по Волге.

"Ломанули"... чего ломать-то?! Дверь щепочкой прикрыта, чтобы птицы не залетали. Да и от кого закрываться? От своих? Эти чудаки решили перейти в разряд "Чужие". Хоть и без телескопических челюстей, но тоже... противно.

Истории с ушкуйниками и мещерой как-то, с трудом, но дошли до моего сознания. Сквозь пелену иллюзий и трясину текучки. Начав военную подготовку, я запустил и другие аспекты милитаризации. Установил, наконец, посты по периметру. Только ночные, по два человека, 4 штуки.

Больше 4 часов на посту человека держать нельзя. Две вахты по 8 человек.

Бли-и-н! Как серпом...

Задавлю! Задавлю эту средневековую хрень нахрен! Ну что тут непонятного?! Парням надо выспаться. Иначе они сами себя на работах угробят. 16 человек по 4-5 часов рабочего времени — долой. Каждый день!

Но вот же — сработало. Пост на Стрелке углядел лодочку с беглецами на реке — ночь светлая была. Подняли тревожную группу, сбегали, вернули.

Мужички — костромские. Там нынче — ворьё через одного. Но дело не в жажде наживы. Им зазорно показалось "носок тянуть". Обидно. Вот так они меня поняли, вот так им на сердце легло. И отрез парчи они спёрли не для прибыли, а чтобы урон Воеводиной чести сделать, чтобы, стал быть, хрен плешивый призадумался, обозлился и эта... умылся.

— Всё? Ноготок. Обоих под кнут. По 20. Копачи где? С утра ещё две ямы.

— Эта... Воевода, дозволь слово молвить. Эта... ну... не по обычаю. Ежели в войске тать взят с поличным, то надлежит его "в куль да в воду". Ну... в реку, стал быть, метать. В мешке и с камнями за пазухой. Да и кату твоему двоих подряд кнутом забить... Долго и трудов немало.

— Ноготок, ты как? Справишься? Просто не затягивай сильно. А насчёт "в куль да в воду"... Волгу мусорить не хочу. С реки люди воду пьют. Мертвечину туда добавлять... не хорошо.

Кнутобитие подзатянулось, и темноте ещё один новосёл свалился в овраг. Где сломал себе шею.

Утром нашли труп, обмыли. Пошли на работы. Тут, на лесной делянке, в десятке шагов от меня, два мужичка, односельчане, едва ли не родственники, как-то неудачно завалили сосну, переругивались-переругивались и вдруг начали махать друг на друга топорами. Парнишка из моих кинулся их разнимать. Получил одним топором — в шею, другим — в бок.

— Вы что делаете?!

— Дык... эта... ну... Мы ж не хотели... Бес попутал... Дык он же сам! Он же сам влез!

— Ты на соседа топором махал? Слова громкие матерные говори? Это что, бес научил? Мне сатаной выученных — не надобно. Сказал? Махнул? Попал? — Отвечай. Ноготок — ещё двое. Твоих клиентов.

Парнишка истёк кровью. Чуть позже, на подвесе — оба его погубителя.

На Стрелке вбивалась новая, непривычная для "Святой Руси" манера: "каждое лыко — в строку".

Хочешь сказать? — Скажи. Тихо. Чётко. По делу. Хочешь ударить? — Бей. С полной готовностью принять на себя все последствия. Сопли — подобрать, шнурки — погладить, инструмент — выправить, штаны — заштопать. Руками — не махать, без дела — не торчать, "за базар — отвечать".

На полноценного мичмана-подводника — я не тяну. Но я же не один. А когда Сухан начинает работать прапором... строевой шаг пробивается даже у одноногих.

Мои "стрелочники" начали меняться. Даже внешне: в причёске, одежде, походке, стойке. Уже ничего не висит, не болтается, не торчит, не оттопыривается. Стоит — смирно, смотрит — прямо, говорит — ясно, делает — чётко.

Остальные — умирают. К сожалению — не они одни.

Умер парень, раненный мещеряками. Вроде уже и выздоравливать начал, но занесли инфекцию при перевязке. Мара ругалась страшно. И вышибла этого своего помощника на общие работы.

— Лягушонок! Что ж ты за дурней собрал?! Три раза повторила — кипятить! Не дошло! Дай я его убью! Дай я из него мозги выну — хоть увижу какие они, когда совсем...

— Мара, уймись. Просто выбирай себе помощников внимательнее. Которых можно научить. А вынуть из дурня мозги... Нас здесь, с тобой и со мной — 38 душ. Будет 37. Это лучше?

Марана высказалась... теологически, сплюнула и ушла. Дурака отправили чистить рыбу. Где он и помер. По сути — от страха перед Мараной. Постоянно оглядывался, вздрагивал от любого звука. Всё ждал, когда Марана за ним придёт, да проклятия свои исполнит. Мужики, естественно, уловили, начали его пугать для развлечения. Тот дёргался, шутники смеялись... через день он порезался, получил заражение крови... закопали.

"Задержимся на цифре 37. Коварен Бог -

Ребром вопрос поставил: или-или!

На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,

А вот мои-то как-то проскочили".

Я — не Байрон и не Рембо. Я — не поэт вообще. Они — сочиняли стихи, вкладывая в них себя, свои души. Я — "сочиняю" прогресс, "складываю" не вирши — жизни людей, "рифмую" новизны и ресурсы. "Переписываю и правлю" "Святую Русь". Поэтому мне не годы довлеют — люди. "Души человеческие".

Я ждал катастрофы. Смерти, уничтожения, гибели. Мой максимализм, прямо скажем — детскость, глупая последовательность, тщательность в "додавливании прыщей" в "соратниках" привели Всеволжск к краю. Люди, эти тупые, средневековые, малограмотные, грязные, суеверные... "святорусские" туземцы — не приходили. А без них мы могли только вымирать.

Люди — умирают. Постоянно. Всегда. Хорошие и плохие, молодые и старые, умные и глупые. Все. Это — естественно. Как — жить, как — дышать. Смерть человека — горе. Но — не конец. Пока живы те, кто его помнят. Но если вымрут все, вся община...

История человечества полна вымершими общностями. Несколько раз вид хомосапиенсов пролезал в "бутылочное горлышко" — резкое снижение общей численности. Похоже, количество людей на планете падало ниже двух тысяч особей. Вполне могли вымереть. Человечество — выжило. Почему-то. А вот отдельные его части — вымирают регулярно.

Мы ещё как-то вспоминаем исчезновение этносов. Типа тасманийцев. Но никто не вспоминает о постоянном вымирании русских, например, крестьянских общин. Не в ходе великих социальных потрясений или вражеского нашествия, голода, мора... А просто — стечение неблагоприятных обстоятельств. Никто не родил, никто не пришёл, один — заболел, другой — упал... естественный отбор, статистическая погрешность, планируемые потери... "Последний из могикан".

Последнему — некому закрыть глаза.

Какие бы я тут технологические, политические, гуманистические... фигли-мигли из-под себя не вытаскивал — впереди крах. Община будет только уменьшаться. Всегда есть случайности, несчастные случаи. Дерево не туда упало, лодка на быстрине перевернулась, гадюка укусила...