— Ладно, отбой тревоги...
— Чего? — не поняли пацаны.
Я резко поднялся и рыкнул, вращая глазами:
— А ну... жопа к стенке!
Как ветром смело!
Глядя на них, я подумал... верней, не подумал, а вспомнил, что никакой это не страх и не чувство долга. А просто одна из традиций нашей палаты — всегда признавать главенство безродного пацана
Чапы. Потому что ничем другим ему невозможно помочь.
Вот так, незаметно, "тик-так, тик-так" качается маятник жизни.
Для кого-то часы пробьют через год, для кого-то чуть дольше. А я доживу до времён, когда лопнет пружина и всё перевернётся с ног на голову. Героем для взрослых станет не маршал Жуков, а генерал Власов. Что же до будущего страны... и мальчишкам с девчонками найдётся пример для подражания, тот же Слоёнов из "Республики ШКИД". У кого больше денег — тот и король. Неважно, двоечник ты или отличник, выпускник или первоклашка. Покупай чипсы для авторитетов, вдоволь пои кока-колой и быть тебе таким, как они. А Чапы в том времени просто не выживают...
Постепенно спадала жара, стало быть, вечерело. Часов в нашей палате не было, но судя по внутренним ощущениям, дело шло к ужину. Пару раз подходил Деев. Подгонял под размер моей головы заготовку для форменного картуза. Судя по ней, ни картинок, ни карикатур на моей фуражке не будет. Только голый газетный текст с заголовками. В принципе, наплевать, но хотелось бы покрасивше.
Сидел бы ещё, да пришла процедурная медсестра. По пещерам!
Желудок то тупо болел, то звал меня на горшок. Никак не хотел успокаиваться. Таблетки с микстурой я кое-как ещё выпил, а вот от ужина решил отказаться. Не ходил за тарелкой, пока не увидел, что в неё наливают мой любимый молочный суп. В прошлом детстве я звал его "ножки с ложки". Ни фиг бы, казалось, деликатес, а тысячу лет не пробовал! Что в нём? — кипячёное молоко, да совдеповские макароны, настоящие, длинные, в трубочку. Вермишель и крупа не катят. Это уже не молочный суп, а так... перевод продуктов.
Вы даже не представляете, какой это кайф! Сначала выхлебать юшку, а потом макарошки, по одному! Жаль только, молоко было не сладким и не солёным, каким-то "больничным" на вкус. То же самое и котлета. Откуда в ней взяться румяной корочке, если даже рис на пару? Не хотел, а сожрал.
После ужина к Юрке пришли. Ничего, кажется, удивительного (ко всем, кроме Чапы, приходят родители), если бы они не назвали его Володей. Я так обрадовался: надо ж как подфартило, вычислил наконец! Был в нашем городе некий Владимир Дядюра, директор сельхозтехникума. Личность до того непубличная, что даже мне, журналюге, так и не довелось не то чтобы взять у него интервью, а даже поговорить. То у него уборочная, то совещание, то посевная. Видел один раз, на демонстрации, издали. Хоть сейчас наверстаю!
Естественно, Ю... тьфу ты! — Вовке натащили жратвы. Два раза бегал в палату и возвращался обратно. Но больше всего он обрадовался не пирожкам, не домашнему сельдесону, а шёлковым ниткам в мотках на бумажных шпульках. Чёрные оставил себе, а
белые отдал Чапе.
Раньше было не до того, только сейчас заметил, что многие пацаны вязали авоськи. Да почти все, исключая меня и Вовок, которые первоклашки. У кого-то они были привязаны к спинке кровати, в ногах. Другие, как Ю..., то есть, Вовка, хранили их в тумбочке.
Мой новый картуз был готов. Сидел на башке, как влитой. И самое видное место на нём занимала телепрограмма. Верней, две: Краснодарская и Пятигорская. Только они мало чем отличались. И там и там в 9.00 "На зарядку становись!", утренняя гимнастика для детей; в 9.15 — "Будильник", в 9.45...
— Хочешь, вязать научу?
— Что? — переспросил я.
Чапа просунул иглу через две петли, придержал будущий узел указательным пальцем. И пока длинная нитка шла на долгий затяг, киданул в мою сторону свои бесцветные зенки:
— Вязать, говорю, научить?
А в них, в этих зенках, ни облачка, ни уныния, ни подленькой задней мысли.
— Спасибо, но меня уже научили, — не подумав, сказал я.
— Кто это?! — удивился сосед.
Я бы даже сказал, удивился всем телом. Задница подпрыгнула на матраце, левая рука вместе с плашкой немного дёрнулась ввысь, а правая повелась в сторону. Не Чапа, а человек-эмоция.
Врать не задумываясь я уже умел, как никто. Успел убедиться, что в среде пацанов это делать труднее всего. Особенно, если их много. Ссылка на конкретного человека чаще всего не прокатывает. Всегда получается, что это чей-то знакомый, одноклассник, сосед. В общем, что-то в придуманной версии обязательно не срастается. А прослыть брехуном в таком коллективе — всё равно что украсть.
Помощь пришла откуда не ждал. Желудок издал булькающий звук, долгий и тонкий.
— Вот гадство! — поморщился я. — Уже и поговорить не даёт!
К долгой искусственной паузе отнеслись с пониманием. Только я все равно знал, что так просто от меня не отстанут. Вопрос "кто научил" интересовал всех. Вытрясут в мельчайших подробностях. И я их обществу предоставил.
Вернувшись, долго рассказывал, как прошлой весной объелся зелёных яблок, как ночью болел низ живота, и было так плохо, что меня отвезли в больницу с подозрением на аппендицит. (Именно "с подозрением", могут потребовать шов показать).
"Это тебя в гнойную хирургию" прозвучало как "принято" и как подсказка. Уж где-где, а там в одноэтажном флигеле мне с этим хроническим тромбофлебитом вдоволь довелось полежать. Помню как дом родной.
Танцуя от места привязки, я несколькими штрихами нарисовал палату с примерно такими же нравами как у нас:
— Тоже мода была, авоськи вязать.
— А научил кто?
— Сашка показал, как делаются ручки. Деревяшка такая... с двумя гвоздиками...
— Да знаем мы, — перебил Чапа. — Что за Сашка, фамилия у него как?
— Мне-то откуда знать? — контратаковал я. — В метрики не заглядывал. Я и твою-то фамилию ни разу не слышал. Сашка как Сашка. На полголовы ниже меня, отзывался на прозвище Мася. А когда его на операцию увезли, другой Сашка мне показал, как надо сетку вязать. Его Сасиком звали. Он ещё младше.
— Их что, двое было?
— Кого?
— Сашек.
— Вместе со мной четверо.
— Не, так не бывает, — отозвался Дядюра, — четверо слишком много. У вас там...
— Почему не бывает? — бывает, — перебил его Серёга Орлов. — Мы в прошлом году собрали команду на городской "Кожаный мяч": десять Сань и я на воротах.
— То у вас, то у нас, — ровным тоном продолжил Дядюра. — Давайте считать: в палате семь человек, а Сашка всего один.
— Двое, — поправил Чапа, — меня тоже Сашкой зовут. — Не о том спор, пацаны. Дайте ему иголку и плашку. Пускай показывает, чему научили, а мы поглядим, что и как.
Запасных инструментов ни у кого не нашлось. Отдуваться за всех выпало Ваньке. Он всего два рядка провязал. Если что-то не так, отрезать не жалко.
Ладно, договорились.
Сел я на его койку и взялся за дело, стараясь в мельчайших подробностях копировать движения Чапы. Так же как он иголку держу и указательным пальцем левой руки узел придерживаю.
Рядочек прошёл, другой. А он, как ни странно, этой фишки не замечает. Первым врубился Дядюра:
— Гля, — говорит, — Чапа, а ведь этот пацан вяжет точно так же как ты! Учитель, наверное, у него из этой палаты.
А у того рожа сияет! Каждому человеку приятно, когда его мастерство возвращается бумерангом чтоб передать спасибо от бывшего ученика.
Допоздна мне мозг выносил: что за Сашка, да как выглядел. Уже, было дело, стал засыпать, а Чапа:
— Слушай, а не были у него волосы выстрижены вот тут, на макушке?
Когда же ты, думаю, падла, угомонишься? А сам говорю:
— Нет. Он вообще был подстрижен налысо и, по-моему, даже под бритву.
— Ну, тогда точно он!
* * *
Вот так, незаметно, пролетели суббота и воскресенье, а на следующий день после завтрака за Чапой пришла машина. Я был в это время на улице. Видел, как его выводили под руки два пожилых санитара.
— Гля, — сказал про него Сасик Погребняков, — как пьяный!
С какого-то хрена они с атаманом решили меня навестить "со сранья".
— Чё это с пацаном? — мрачно спросил Валерка, уступая дорогу медицинской "таблетке".
— Болеет, — пояснил я. — Мучается ногами.
— А-а-а, — протянул он. — Нам бы вчера хоть такого. Был бы не хуже Псяни.
Сасик понимающе захихикал.
Псяней дразнили Мишаню, младшего братика Лёхи Звягинцева (того что носил корсет и кличку Горбатый), мелкого розовощёкого толстяка, который ещё не умел даже прыгать с места. В нынешнем сентябре только-только пойдёт в школу.
— Ну чё там? Как сыгранули? — спохватился я, только что вспомнивший про вчерашний матч вызова, хоть уже понимал, что судя по реплике атамана, сыгранули неважно.
Сашка повернулся ко мне, Валерка взмахнул рукой, и братья запели на мотив "Марша кубинских революционеров":
— Просрали, тарада-да-та-там-парам!
Эту песню ежедневно передавали по радио. Поскольку слова были на испанском, мы долго и безуспешно пытались извлечь из неё практический толк. Потом атаман сообразил, что если в начале каждой строфы вставлять слово "просрали", получится очень даже неплохая дразнилка.
С последним "парам" Валерка добавил речитативом:
— Позорно просрали! 10 — 4 на ихнюю корысть. Три банки я закатил, да Сасик одну с пеналя...
Чапу уже привезли из процедурного кабинета, я вспомнил, откуда в его лексиконе появилось словечко "на корысть", а он всё рассказывал о перипетиях игры. Выходило, что если б не Псяня, наша команда могла бы потрепыхаться:
— Копытом, падла, грабы, грабы! А мяч как катился, так и продолжает катиться. Или от него, да прямо в свои ворота. Вот Музыка ржал!
Я себе отчётливо представлял, сколько тот бедный Мишаня получил сракачей, как у него от волнения ноги тряслись, двоилось в глазах. А кто бы на месте его по мячу не промахивался? Это ж какая ответственность: взрослые взяли в команду, да ещё на такую игру! Вспомнил себя на воротах во время дебютного матча и жалко его стало. Спросил:
— Будет хоть толк с пацана?
— Как пуля с говна! — отрезал Валерка и тоненько захихикал, у него получилось почти в рифму.
— Жоха почему не позвали?
— Так кто ж его знал, что ты заболел? Мы сидим около школы, ждём пождём, тебя нет и нет. А Псяня случайно припёрся. Хотел на асфальт посмотреть. Ты долго ещё тут?
— Не знаю, а чё?
— Музыка сам сказал, что это была не игра, а так, тренировка. Неинтересно ему выигрывать в полноги. Ты, говорит, Валерка, ищи игроков посерьёзней. Как найдёшь, скажешь. Мы их тоже проверим на вшивость. Ты понял Санёк? — на вшивость! Это ведь и тебя тоже касается. Ладно, погнали мы. На вот тебе черешни, раз батя от неё отказался. В следующий раз тоже зайдём. Он тут недалеко, в "травме" лежит.
— Что с ним?
— Сотрясение мозга. Вышел ночью с цигаркой из хаты, да и с крыльца навернулся.
— Пьяный, наверное, был?
— А то ж какой! Баба Катя ему прописала самогонку на травах, а он её водочкой запивал. Может хоть сейчас протрезвеет... давай, Санёк, выздоравливай!
— Пока!
За поворотом грунтовки кудрявилась пыль. Гремела далёкая бричка, подрыгивая на ухабах. Валерка по ходу кренился на правый борт. Точь-в-точь, как его сын, которого я увижу единственный раз из салона "Тойоты" и опознаю по этой походке. Сасик то отставал, то забегал вперёд, чтобы пнуть подвернувшийся под ногу, идеально круглый голыш.
— Денисов, туда нельзя! — процедурная медсестра погрозила мне пальцем и показала градусник.
Всё ясно. Пора мерить температуру и пить что прописал врач..
Чапа спал на спине. Над щёточкой редких ресниц полукружья опущенных век с едва различимой сеточкой капилляров. Дыхание ровное. Будто бы этот пацан не болен, а просто устал. Показать бы его бабушке Кате.
После утренних процедур и сдачи анализов, меня принимала за выгородкой тётка врачиха. Пощупала мой живот, спросила, как часто я хожу в туалет, внесла показания в температурную карту и внятно сказала, глядя поверх моей головы:
— Если к вечеру ухудшений не будет, не вижу причин держать его в стационаре. Рекомендую диету и никаких недозрелых яблок и слив. Мне кажется, это и есть основная причина недомогания.
— Спасибо вам, доктор!
Мамка так неожиданно появилась и замкнула на себя разговор, что я растерялся. Стою, не знаю что делать. И её хочется обнять, и в присутствии врача неудобно.
"Иди, малыш, выздоравливай!" прозвучало как "не мешай". Ни фига себе! Уж кем-кем, а малышом меня в этом времени никто ещё не называл.
— Иди, — подтвердила мать, — там бабушка ждёт.
— Горюшко ж ты моё! — запричитала Елена Акимовна. — Да как же ты это так?
Что я, и что как остаётся за скобками, но кругом виноват. Все бабушки одинаковы. Когда они плачут, краснеют глаза, а слёзы сочатся как будто бы из морщин. В слезах они знают меру, больше одного носового платочка с собой не берут. А пока плачут, всегда успевают задать целую кучу вопросов: "Ел ли то, что в прошлый раз положила?"; "Всё ли съел?"; "Вкусно или невкусно?" и "Что принести в следующий раз?"
— Не надо ничего, ба. Меня завтра выписывают. Ты попросила бы лучше Екатерину Пимовну, чтобы сюда пришла. Тут пацанчик один сильно болеет. Говорят, что неизлечимо...
— Не вумничай, до завтрева десять раз успеешь проголодаться.
На-ка вот, поставь в тумбочку. Там закваска и плов с курочкой. В коробке котлеты (баба Паша передала) и китайские огурцы (Анька из Натырбова привезла). Да смотри, конфеты сразу не ешь, аппетит не перебивай!
Дед сидит на скамейке. Тросточка с чёрной эбонитовой ручкой
зажата между колен. Он её почему-то зовёт костылём. Поймав мой вопросительный взгляд, пожимает плечами: терпи, мол, женщины это стихия.
Мамка была в босоножках и плотных носках телесного цвета.
Это я точно заметил, пробегая туда и обратно. "Чем слово наше отзовётся?" — если его подхватит Елена Акимовна, то обязательно действием. Не снимать мамке царского пятака пока она не одобрит!
Чапы в палате не было. Наверное, пошёл в туалет. Вернее, не сам пошел. Обычно его сопровождали старшие пацаны. Сейчас там дежурил Вовка Дядюра. Стоял со скучным лицом, краснея ушами, и почему-то жутко стеснялся моей мамки.
— Хорошо, в половине десятого, — сказала она. — На всякий случай, возьмём одежду.
Когда мы вышли на улицу, полку посетителей прибыло. Рядом с дедом сидел Витька Григорьев и выслушивал комплименты. Вот, типа того, какой хороший товарищ, пришёл навестить заболевшего одноклассника. А тот в ответ только мычит да сопаткою шмыгает. Конфета во рту. Судя по обёртке в руке, "Золотой ключик".
Мои попрощались сдержано. Елена Акимовна попросила чтоб "был вумницей", мамка добавила "чтобы я за тебя не краснела", а дед потрепал меня по голове и сунул в карман бумажный кулёчек с конфетами. Непринято было на людях нежности разводить.
— Отойдём? — предложил Витёк.
Понятное дело, стесняется. Видок у него бедолаги, ещё тот. Фингал в уголке левого глаза, который ему повесил Васька Фашист в битве за Наташкину книгу, уже пожелтел. На "гулю", добытую в том же бою, наложилась ещё одна. Пацан, за которым мы гнались так долго и безуспешно, хоть и стрелял навскидку, тоже умудрился попасть в центр лба. Сейчас в этом месте болтался обрывок газеты, с обеих сторон испачканный йодом.
