— А вы далеко едете? — поинтересовалась она.
— Далеко. До самого Краснодара.
— В гости, или домой?
— На семинар, — выстрелил я.
Чуть не убил! У Тайки округлились глаза.
— На семинар?! — то ли переспросила, то ли удивилась она. — Я слышала это слово несколько раз и даже умею безошибочно его написать. Но даже не представляю, как это выглядит со стороны. Может, подскажете?
Девчонке понравилось играться во взрослого человека. Не знаю как Витьку, а меня это начало доставать. А сделаешь ей замечание, точно обидится.
Скроив важную рожу, я пояснил:
— Это выглядит просто. В какой-нибудь город, например, Краснодар, съезжаются специалисты, ведущие мастера своего дела, чтоб поделиться опытом с молодыми талантливыми коллегами...
Тайка ещё не успела проникнуться ранее сказанным, а я без малейшей паузы воткнул свою тонкую, еле заметную шпильку:
— Если вы разговариваете только со мной, можете обращаться на "ты". А если с кем-то ещё, уделите немного внимания и другой стороне.
Мой корефан у окна благодарно зашевелился, а рыжая бестия вспыхнула, но тут же взяла себя в руки:
— Я вообще-то хотела с вами обоими поговорить, но... твой товарищ... это такая бука! — в отместку уколола она.
— Это у него профессиональное, — отпарировал я. — Виктор часто и подолгу задумывается.
Бука сначала обиделся, засопел, но после моих слов, холодно отвернулся к окну.
— А вы, то есть, ты, — не унималась Тайка, — специалист, или едете с папой?
— Не знаю, что и сказать, — скромно потупился я. — Конечно, не Виктор Григорьев, но тоже, в какой-то мере, специалист. Если Кассиль посчитал, что я тоже могу присутствовать на его семинаре, значит, видит во мне какой-то талант. А отца у меня нет с третьего класса.
Вот так что, знай наших!
"Бука" спрятал от постороннего взгляда округлившиеся глаза,
девчонка зависла. Она была настолько обескуражена, что перешла на "вы":
— Извините... ой, извини. Я сначала сказала, потом подумала.
— Ладно, проехали.
— Кассиль... Кассиль, — пережевала Тайка, — это ты не о том Льве Кассиле?
— О каком же ещё? Других у нас нет.
— Ага!!! — победно взревела она. — Значит и вы тоже... нет, не писатель, а юный поэт! Угадала?
— В принципе, да.
— А Виктор Григорьев это... ой, я такого не знаю...
— Как? — возмутился я, — это же, — Витька притих. — Это же внештатный корреспондент "Пионерской правды", дипломант всесоюзного конкурса "Юный журналист года"! Да вот он, рядом со мной, у окошка сидит!
Если девчонке сейчас не было стыдно за свою серость, значит, мой жизненный опыт не стоит и ломаного гроша. И поделом! Не будет судить о людях навскидку, с первого взгляда, даже если они действительно буки. Витьке тоже этот урок на пользу пойдёт. Вон как расцвёл! Пусть изнутри почувствует вкус земной славы. Вдруг, да захочет стремиться к чему-то большому?
К чести Тайки, и этот щёлчок по носу она выдержала достойно: поручкалась с моим стеснительным корефаном и даже специально для этого встала. Тот краснел как последний лошара, но этим своим недостатком вызвал у новой знакомой дополнительную симпатию.
Тетрадка была, карандаш тоже. Мы все обменялись домашними адресами. И тут, перевернув свой листок, Тайка самым простецким образом, попросила:
— Саша, пожалуйста, запиши мне на память какой-нибудь свой стишок! Если можно, про школу.
Вот уж о чём никогда не писал!
Я задумался. Можно сказать, поплыл. Самое паскудное в том, что на ум приходили только чужие строки. Если бы километры не летели так быстро, я бы что-нибудь сам сочинил, а так... пришлось воровать чужую интеллектуальную собственность. Краснея в душе, по памяти написал:
"В школьное окно смотрят облака,
Бесконечным кажется урок.
Слышно, как скрипит пёрышко слегка,
И ложатся строчки на листок".
Всё. С неё хватит. Так и отдал.
— Здорово! — ахнула Тайка. — Так просто, а читаю и кажется, что за партой в классе сижу. А дальше?
Раскатала губу!
— Дальше пока нет ничего, — сухо проинформировал я. — Мы с Виктором как раз обсуждали идею и красную линию дальнейшего содержания. Даже немного поспорили.
— И в чём не сошлись?
— Я считаю, что дальше нужно писать о любви к Родине, а он за любовь к однокласснице...
— Заречный! — крикнул водила. — Э, мастера слова, выходим все до единого! — И на децибел ниже, — девушка из Некрасовки, выведите пожалуйста главного контролёра. А то он меня и слушать не хочет!
— Можно закурить и опра-а-авиться! — радостно хохотнул Киричек и, потирая ладони, просквозил мимо нас к выходу.
А справа на ухо:
— Санёк, ну чё ты сидишь?!
— Чё,чё! Не видишь? — некуда!
— Посунься тогда, попробую проскочить...
Нет, это просто заколдованный мост! В каком только детстве автобус к нему ни подъедет, всегда получалось так, что я создавал пробку и кому-то сильно мешал. Сегодня Витьку. А что прикажете делать, если сзади поэты один за другим семенят к выходу, слева девчонка раком стоит, копошится в своей корзине — ищет газетку, ибо "главного контролёра" в одночасье скрутило посрать. Только что от кресла не оторвёшь, а тут... наверно, с досады. То нагнётся бедная девка, то выпрямится струной. С одной стороны, взрослых пропустить надо, а с другой — несносный ребёнок ногами сучит и чуть ли ни басом: "Та-ай!!!" Тут ещё корреспондент хренов, юный журналист года, топчется по ногам. Хорошо хоть, Тайка не видит. Ну, падла! Выйдем отсюда, я тебе всё скажу!
Большой деревянный мост в районе Заречного, был построен в середине сороковых. К этому времени он здорово сдал. Движение по нему стало подчинено множеству инструкций и правил. Одно из них я запомнил ногами. Первым на ветхий настил въезжает пустой автобус, а следом за ним идут пассажиры без багажа. Эх, как давно это было, а не забыл!
Витька догнал меня ближе к середине реки, когда злость на него почти улетучилась:
— Гля, как красиво!
Чувствует, падла, что виноват и хочет обезопаситься, перевести разговор в спокойное русло. А по сути, красоты ему всегда были по барабану. И в дыню не дашь: девчонка недалеко позади, тащит за руку своего серуна:
— Тай, ну подсади, дай мне на перила залезть!
— Нельзя, дядя шофёр будет ругаться.
— Он не увидит.
— Как не увидит, если в автобусе зеркало специальное есть?
— А я ему скажу, что я это не я!
— Врать, Димка, нехорошо...
Не до нас ей. Процесс воспитания — разновидность вечного двигателя. Он не должен заканчиваться никогда.
— Витёк, — процедил я, рассматривая свой правый кулак, — а ну расскажи, как себя ведут победители всесоюзного конкурса. Они так же как ты топчутся по мозолям соседей, пхают девчат, которым они нравятся, сшибают с ног пацанят, срут на всех остальных, чтоб всегда и во всём быть первым и только первым?
— А что ещё оставалось, твои штаны обоссать?!
Вот же упрямый козёл! Никогда не признает, что был неправ, хоть ты его убей!
— Пош-шёл ты!
Витька семенит рядом. Он чувствует себя некомфортно. Вдруг, да откажут от пирожков? Растерянно смотрит по сторонам, ищет подсказку. Наконец, забегает спиною вперёд, чтобы задобрить меня комплиментом:
— Ну, ты, Санёк, с бабами!!! Я так не могу!
Кубань — равнинная речка, намного спокойнее и шире нашей Лабы. Когда схлынет летнее половодье, она щедро делится руслом с наносными зелёными островками. Оно ведь как? — несло по течению веточку, да зацепило за шальную корягу. Пробовала от неё оторваться, да не смогла, жидкою грязью сначала слепило, потом засыпало. Хоть и хочется на волю, а всё! Надо угомониться пустить корни, отрастить крону и кланяться солнцу. А вы говорите, откуда в реке груши да яблоки?
Под Заречным мостом (это он так по имени ближайшего хутора называется) таких островков сразу два. Там и там местные пацаны. Тягают на удочки галавчиков, чернопузов, прочую рыбную мелочь типа пескаря с краснопёркой. На их молчаливую суету внимательно смотрит Киричек, брезгливо отстранив руки от закопченных перил.
Это в прошлом июне бригада "Мосфильма" здесь куролесила. Снимали огневой эпизод из фильма "Железный поток". Как отряды красноармейцев прорвали кольцо окружения и ушли из станицы по этому вот мосту, в самый нужный момент его запалив. Сзади нас те самые тополя, впереди глинистый склон, по которому статисты с винтовками съезжали на задницах. А там, где автобус стоит, бегал артист Николай Трофимов и спрашивал: "Где моя рота?"
Мой будущий свидетель смотрит будто бы вниз, а наезжает на нас:
— Что, гандрюшата, вязы хронометру ещё не скрутили?
— Разве можно? — уважительно шепчет Витёк. — Вот они, за пазухой, тикают, — и локтем меня бок, — а это кто?
— Как — говорю, — кто? Это поэт Александр Киричек...
Судя по возрасту, Сашка сейчас активно донашивает первую из семи своих жён, если считать лишь тех, с которыми будет расписан официально. Она у него работает корреспондентом "Ленинского знамени". Поэтому добавляю:
— Стихи Александра Васильевича часто печатают в нашей газете. А мама его живёт около нашей школы. Второй дом от угла.
— Читал он, как же, ага! — хмыкает будущий многожёнец и снова глядит вниз.
Я мог бы его посрамить, да не вижу смысла. А так Сашка поэт штучный. Иногда такое ввернёт, что диву даёшься, где выкопал? А ещё он любит родные места, как больше никто:
"Моя колхозная станица,
Без коленвала, без тягла,
Как ты сумела возродиться?
Как только выдюжить смогла?!"
Последний раз я виделся с ним в доме, где когда-то жила его мать. Иду от врача, слышу во дворе стук. Глянул через забор — сидит. На коленях крыло от бежевой "Ауди", а он его молотком наяривает, типа рихтует.
Ого, думаю, жив курилка!
Он по железке: Бух, бух!
Я ему с улицы:
— Кто там?
Сашка в старости стал глуховат. С третьего раза еле услышал.
Посидели по-стариковски, помолчали вдвоём. Проводил он меня до калитки и говорит:
— Бать колотить, Санёк, семьдесят девять лет!
В этом времени нет случайных прохожих. Все кто есть, родом из моего детства. Они как пророческий сон, сбывшийся наяву. Хоть верь, хоть не верь. Жизнь это тоже мост. Идёшь по нему, многих не замечая. А ближе к концу оглянёшься — и холод в груди: где все, к кому ты привык, с которыми сталкивался, не уступая дороги? А их уже нет. Теперь кричи, не кричи "где моя рота?" — не обернётся никто...
Витька, кстати, тоже заметил следы былого пожара:
— Гля, — спрашивает, — а что это тут горело?! — вернее, не спрашивает, удивляется вслух.
Ага, так я тебе и сказал! "Железный поток" посвящён юбилею советского государства. Премьера в кинотеатрах только через пять месяцев. Что тут конкретно происходило, даже местные толком не знают, а ему и подавно знать не положено.
— Де-ду-шка-а!!!
Вдоль закопчённых перил с визгом проносится "контролёр", он же, "несносный ребёнок", а если точней — Димка. Оборванная с краю доска гулко шлёпает в такт барабанной дроби сандалий. Ещё мгновение — и затихает вдали:
— Я-зай-ца ви-и-де-ел!
Тоже любит своего деда!
— Витёк, — причалив к пляшущему плечу, резко пускаю в ход остриё правого локтя. — Там Тайка уже догоняет. Смотри, падла, только попробуй забыть, что ты внештатный корреспондент!
— Замётано! — таким же свистящим шёпотом отзывается он.
А вот и шаги. Всё ближе и ближе... пора! Будто бы продолжая давно начатый разговор, глубокомысленно изрекаю:
— Нет, Виктор! Поэзия это не средство массовой информации. Зачем рифмовать то, что понятней и проще изложить в прозе?
Тьфу, блин! Да это же Киричек!
Сашка в три шага удаляется от нас метра на два. Бросает через плечо:
— Сказились... математики хреновы...
Не успеваю плюнуть с досады, а за спиной:
— Виктор, Александр, подождите! — На этот раз точно она. — Я вот что хочу сказать: если писать так же правдиво, как первые четыре строки, в любом случае получится хорошо...
Так же наверно и командарм Кожух атаковал замешавшихся беляков. Тайка обхватила за плечи моего корефана, прикоснулась губами к его тёмно-кирпичной щеке — и, как пристяжная кобыла на крутом развороте тачанки — ни "до свидания", ни "пиши", а копытами по той же доске: шлёп, шлёп, шлёп...
— Крову ма-а-ть!!!
Нет, это было не ругательство, а перефраз. Новое толкование классики. Витька произнёс его с таким придыханием, будто бы из него вместе с последним словом вылетела душа. Стоит, падла, как истукан, глаза дурные-дурные и кончиками пальцев за тот поцелуй держится, чтобы не улетел. Уже из автобуса машут: "Вы что там, в штаны наложили?", а он, падла, ни с места.
Ничё, корефан. Буду жив, научу тебя играть на гитаре. Сядем с тобой на скамеечку у калитки Алки Сазоновой — и восьмёрочкой:
Зачем ходить, бродить вдоль берегов,
Ночей не спать, сидеть в дыму табачном?
На то она и первая любовь,
Чтоб быть ей не особенно удачной...
А на пригорок взбирается кляча, тащит к зениту приземистую телегу. В ней беспрестанное шевеление. То ли Тайка платочком машет, то ли просто солнечный блик. А хороша, падла!
* * *
Дороги Кубани перерезают просёлки, но все они встречаются в Краснодаре. Есть по дороге большие столовые и кафе, но все едут перекусить в станицу Воронежскую. Там и домашние пирожки в четыре моих ладони, и плов, и шашлык, и обжигающий хаш. Всё это готовится и съедается круглосуточно. Не случайно съемочная площадка "Мосфильма" расположилась именно здесь. На берегу Кубани разбили шатёр, по ближним холмам разбросали белобокие хатки с мельницей-ветряком, чтоб было как в книге Серафимовича.
А первыми этот клондайк открыли водители дальнобойщики. Они разнесли добрую славу о местных поварах-кулинарах по дорогам бескрайней страны. Многие теперь специально делают крюк, чтобы в том убедиться, и наш тоже не исключение:
— Вы, — сказал, — как хотите, а я потерплю до Воронежской.
Там и удобный подъезд, и автобус есть, где поставить, и кормят как дома.
Из Витьки сейчас математик, как год назад. Отвернулся к окну, вылупил зенки, и улыбка дурацкая до ушей. Забрал у него часы — не шелохнулся. Значит, думаю, так тебе они и нужны. Подхватился, отнёс хозяину. Он, как я и ожидал, не удержался чтоб не съязвить:
— Что ты там, гандрюшонок, о поэзии говорил?!
Я тык, да мык, а он схватил меня за рукав:
— Садись, пионэр, да послушай, что дяденька Саша будет тебе втолковывать. Э, мужики, посуньтесь! Вас это тоже касается...
А у тех свои разговоры. Ведь поэты молчат только наедине с бумагой. Тем более, "Рубин"! Он ведь по девяносто восемь копеек хороший был. Это потом, уже по рубль две, с белой пластмассовой пробочкой, годился только на то, чтобы красить велосипеды.
Что у Киричека до старости не отнять, так это умение в шесть секунд овладевать вниманием аудитории:
— Вот ты, Семён, — Сашка намётанным взглядом вычленил из окружения хранителя большого портфеля. — Ну-ка, Семён, скажи, ты помнишь те времена, когда стихи из тебя выходили вместе с дыханием? Будто их кто-то на ухо нашептал?
