— И всё же, если ты желаешь, чтобы было исполнено верно, тебе надлежит вникать во все тонкости, не полагаясь на других. Иначе ты можешь однажды понять, что дело безнадёжно загублено нерадивым исполнителем.
— В моей жизни отнюдь не так много забот, но мне не хватит никаких сил вникнуть во все свои предприятия до мелочей. Нет иного способа, как только доверить дела другим людям. В каждом таком деле необходимо определить, чем оно ценно, и озаботиться тем, чтобы исполняющий обязанность постоянно докладывал об изменении именно этого важного свойства. Остальные же тонкости можно выяснять лишь по мере возникновения к тому желания.
— Что ж, — Николай Павлович направился дальше по бульвару, — пробуй. Но сможешь ли ты определить, что в твоих делах ценно, а чем можно пренебречь. Иногда жизнь оборачивается так, что пустячная пустяковина определяет судьбу величайшего дела.
— Все могут ошибаться, но по-иному поступать, мне представляется, совершенно невозможно.
Император пожал плечами, не удостоив сына ответом. Некоторое время они молчали. Выйдя к собору, Николай Павлович остановился, оглядывая строительство. К императору немедленно подбежал с докладом приказчик, и Николай Павлович увлёкся обсуждением качества камня и другими строительными вопросами. Саша отошёл от отца на несколько шагов, без особого интереса глазея на строителей. Спустя несколько минут Николай Павлович проходя мимо, бросил ему:
— Идём, — и только возле здания Сената император решил продолжить разговор: — Всё, за чем нет хозяйского глаза, обречено на увядание. Так ты, решил предоставить место Герману и Галичу?
— Я ещё думаю над этим. Дело двадцать первого года смущает меня, но оно же даёт особые надежды.
— Вот как?
— Галич, обвинённый в чтении безбожии, не лучший ли кандидат для лютеранской Финляндии. А вот на счёт Германа я ещё не решил, но в любом случае утверждённый на место с моей протекции он будет мне более обязан нежели любой профессор из Або.
— Не стоит забывать, что для них ещё необходимо освободить место, — улыбнулся Николай Павлович.
— На настоящий момент все места свободны. Устав ещё не принят и профессора по нему не утверждены. Найти же повод для того, чтоб не представить на утверждение кого-нибудь не составит труда. А уж после его можно будет облагодетельствовать предложением места в другом университете империи... М-м-м, например в казанском.
— Поедут ли они туда?
— Они вполне могут изыскать себе должность в Финляндии, — уточнил великий князь, — вне университета.
— Когда ты намерен сделать предложение Галичу и Герману?
— Сначала я хочу в деталях изучить их дело, потом попрошу Арсеньева сообщить им о моём намерении.
Николай Павлович кивнул. До Новой Голландии они больше не проронили ни слова.
* * *
28 ноября 1827, Санкт-Петербург
Время близилось к обеду. Сперанский уже более полутора часов, с небольшими перерывами, рассказывал великому князю о Соборном уложении одна тысяча шестьсот сорок девятого года.
— На этом, ваше высочество, заканчиваю рассказ, — устало проговорил Сперанский. -Оставляю вам, текст. К нашей следующей встрече можете подготовить вопросы. А пока я хотел бы узнать ваше первое мнение об этом документе.
— Весьма значительный труд... Что удивляет, за многие дела установлена смертная казнь. И он действителен по сей день? Слышал, многих бунтовщиков двадцать пятого года приговорили к четвертованию.
— Да, но эта казнь слишком большая дикость для нашего времени. Она давно уже не применяется. Государь явил милость и в этот раз.
— А в чём заключается четвертование?
— Хм, осуждённому отсекают сначала руки, потом ноги, а после отрубают голову.
— И кого-то казнили таким способом в последний раз?
— Очень давно это было. Так казнили самозванца и бунтовщика Емельку. С тех пор нравы существенно смягчились.
— Так, когда это было?
— В семьдесят пятом, — Сперанский слегка покраснел.
— Всего-то пять десятков лет назад, не думаю что многое изменилось с того времени. Возможно, и сейчас некоторых следует четвертовать.
На переносице Сперанского внезапно образовалось морщинка.
— Не уж-то, ваше высочество, вы одобряете такое зверство?
— Ах, что вы, в годы своего царствования я не хотел бы никого казнить, — наследник престола приподнял брови и вздохнул.
— Хм, — Сперанский погладил подбородок, — Василий Андреевич, просит вас сегодня вечером быть к нему.
— Сожалею, но у меня уже назначено.
— Кому?
— Я собираюсь быть в гости к Чернышёву.
— Ах, — набрал воздуху в грудь Сперанский, — к Александру Ивановичу? Какое дело у вас может быть к этому... господину.
— Я нуждаюсь в нем по вопросам военным, — приподняв левую бровь, спокойным голосом ответил великий князь.
— И Карл Карлович, знает об этом?
— Несомненно, а что вас в этом удивляет?
Сперанский внезапно побледнел, он что-то поискал взглядом на столе.
— Это не имеет значения.
— Имеет. Вы что-то знаете, извольте мне доложить.
— Увольте-с, я законоучитель и не более, в дела Карла Карловича я не намерен влезать.
— Что ж, коль вы считаете это удобным, — великий князь пожал плечами, — я не намерен требовать.
— Ваше высочество, я не имею ничего определённого, донести до вас, — пальцы Сперанского подрагивали.
— Любезный Михаил Михайлович, мне вполне достаточно, если вы откровенно выскажете мнение об этом человеке.
— Ох, — Сперанский шумно выдохнул, — В свете господин Чернышёв считается человеком не только лишённым дарований, и только угодничеством занимающим своё положение, но и не имеющим чести. Во многих домах его не ждут гостем и публично иметь с ним более чем знакомство чревато осуждением света. Потому я и удивлён, что Карл Карлович не предостерёг вас. Хотя, наследник престола может многим пренебречь, но мнение общества важно порой даже для монарха.
— Благодарю Вас, Михаил Михайлович. Я обещаю обдумать ваши слова. Тем не менее, я уже назначил, отказываться невместно.
Исполняющий обязанности военного министра встретил гостей в приёмной генерального штаба. Он распахнул двери в свой кабинет и с лёгким поклоном гостеприимно простёр руку.
— Здравствуйте, Ваше Императорское Высочество. Прошу. Надеюсь, в креслах за большим столом будет достаточно удобно.
Великий князь поздоровался и, пройдя в кабинет, устроился на оконечности овального стола предназначенного, по всей видимости, для многолюдных совещаний. Рядом сел Юрьевич и хозяин кабинета.
— Чему обязан, присутствием Вашего Императорского Высочества?
— Я наслышан, что с августа вы исполняете должность военного министра. Как вам, несомненно, известно, государь поручил мне создание особого легиона. В связи с этим расположение военного министра к моим делам...
— Ваше Императорское Высочество, — улыбаясь, прервал великого князя Чернышев, — мы оба военные люди. В бою нет времени на излишние словеса. Прошу вас кратко определить ту надобность, что послужила причиной нашей встречи.
— Хм, Извольте. Меня беспокоит судьба пуль подаренных государю. В какие сроки вы намерены назначить их для применения в полках?
— Я не готов дать вам ответ. Это дело ещё не изучено мною, достаточно полно.
— Вот как, — великий князь вскинул брови, — вы являетесь товарищем министра с весны. С августа исполняете его должность. С лета военно-учёный комитет дал своё предварительное заключение. Сколько ещё времени вам нужно для изучения?
— У военного министра бескрайнее множество забот. Почти ежедневно я докладываю государю о военных делах. Основной моей заботой является экономия казённых...
— Ха! Мы же с вами военные люди, — широко улыбнулся великий князь, — Скажите мне кратко, сколько времени вам нужно для принятия решения?
— М-м-м, это сложно.
Лицо великого князя побледнело.
— Я хочу, чтобы вы обещали мне, ознакомиться с делом как можно скорее и определили срок, в который представите своё заключение. Если вы не сделаете это, я вынужден буду сам определить вам срок.
— Вот как? — Левая бровь Чернышева сдвинулась вверх и изогнулась подковкой. — Вы уверены, что такое возможно?
— К январю я получу первую сотню ружей. Тогда я пришлю за вами конвой. Вас вывезут на чёрную речку и поставят в четырёхстах шагах от стрелков. И вы сможете сами убедиться, насколько хороши новые пули.
Юрьевич закашлялся и долго не мог успокоиться. Наконец, он затих, предоставив возможность продолжить разговор.
— Мне доводилось видеть, как стреляют, — улыбаясь, заявил военный министр и подмигнул собеседникам.
— Так что вы можете мне обещать? — Великий князь явно уже овладел собой и выглядел вполне обычно.
— Когда вы получите первые ружья, известите меня. Я приеду посмотреть на стрельбы. А к февралю на испытании ракет я определюсь окончательно. При этом, — министр улыбнулся, — хочу отметить, что опыт великой войны показывает насколько неважно то, как и из чего солдаты стреляют. Исход боя решают не пули, а храбрость солдата в шаржировании. В войне же снабжение оказывается важнее всего. Узурпатор мог бы рассказать вам, если бы был жив.
— Прекрасно, — заключил великий князь, — я извещу вас в начале января. Что же касаемо исхода боя, шаржировать на сто шагов это одно, а на шестьсот никакой храбрости не хватит.
Повисла неловкая тишина.
— Такой мундир будет для всех офицеров легиона? — сменил тему Чернышев.
— Для всех, и у солдат он будет похож на этот. Это мундир для парада. Для боя и похода будет немного проще. Ремни должны быть несколько шире, поскольку сумки будут подвешены к поясу. Сукно проще и не такое белоснежное.
— Хм, обращаю внимание Вашего Императорского Высочества, что положение о легионе позволяет слишком большие вольности. Насколько я с ним знаком, даже общая численность пока не определена. Полагаю, длительное время так продолжаться не может. Неопределённость вредна для подчинённых.
— Вы правы, Александр Иванович. Но до окончания работ над ружьями и ракетами, определённость наступить никак не может. Особенности оружия основывают применение войск в бою, а оное численность, мундир и всё остальное.
— Любопытно, — заключил министр, поглаживая подбородок. Затем он улыбнулся и повторил: — Любопытно, вы хорошо рассуждаете об этом, но когда вы говорите о ваших пулях...
Чернышев встал, дошёл до своего рабочего стола, взял с лежащую на нём папку с бумагами и, вернувшись к гостям, продолжил:
— Угадаю ли я ваше мнение, что для введения новых пуль в армию достаточно раздать в полки пулелейки, стоимостью около рубля, по одной на тридцать ружей. Впрочем, позвольте мне сразу пояснить всю сложность вопроса?
Великий князь густо покраснел и, потупив взор, ответил:
— Извольте. Я буду вам благодарен за науку.
— Вот, — Чернышев похлопал по лежащей перед ним папке, — список того отчёта, что вы преподнесли государю. Сие есть свидетельство редкого здравомыслия. Однако ж не стоит обольщаться полученными результатами. Сама целкость стрельбы основана на значительном числе весьма тонких...
— Давайте не забывать, что мы военные, — сморщившись, прервал министра великий князь.
— Я понимаю, но доводилось ли вам наблюдать, как стреляют из пехотного ружья образца восьмого года?
Великий князь в задумчивости почесал нос и ответил:
— Я слушаю.
— Хорошо, — Чернышев шумно выдохнул, — Вами государю представлены две пули. Поговорим о той, что назначена для гладкоствольных ружей. Судя по вашему отчёту оную можно использовать для стрельбы залпом шагов с трёхсот. Шаром стреляют до ста, при больших расстояниях происходит излишняя трата зарядов, не нанося врагу существенного урона. Выгоды очевидны. Каковы могут оказаться затраты? Первой и не самой значительной является изготовление новых пуль. Формы для литья и чуть больше свинца. Вопрос не стоящий значительных обсуждений. Но есть иные траты.
Чернышев замолчал. Заметив это, великий князь улыбнулся и кивнул головой, подбадривая министра.
— Не смотря на ваше пожелание быть кратким, позволю себе излишние слова, дабы быть правильно понятым, — продолжил Чернышев. — Шаром стреляют шагов на сто, а лучше на семьдесят. Солдат по команде наводит ружьё в сторону врага и делает выстрел. Порох на полке горит с шипением и дымом. Частички его разлетаются, норовя попасть в лицо самого стрелка или соседа в строю. Потому солдат часто отворачивает лицо, когда стреляет. Очевидно, что целиться точно весьма затруднительно, да и ружьё образца восьмого или двадцать шестого года прицела не имеет. На семидесяти шагах это не так-то и нужно. Всё находится в некой гармонии. Ваши же пули её рушат. Потому становится потребно не только чуть больше свинца. Чтобы хоть куда-то попадать на трёхстах шагах, необходимо снабдить пехотные ружья прицелами, а солдат учить по-егерски, не отворачивать лица при стрельбе. А это уже намного сложнее и дороже, чем передать в полки пулелейки. Без оного же, вашими пулями можно будет стрелять только на те же сто шагов.
— Вы правы, Александр Иванович, — густо покраснев, согласился великий князь. — Полагаю, штуцерные прицелы также придётся переделать под новые пули.
— Я рад, что Ваше Императорское Высочество поняло стоящие перед военным министерством трудности. Переделка ружей дело весьма не быстрое и затратное.
— Вы правы, прошу извинить меня за излишнюю несдержанность, — раскрасневшийся от смущения великий князь встал и склонил голову.
— Благодарю, — Чернышев встал и поклонился в ответ. Когда оба сели, министр продолжил: — Вас, возможно, ввели в заблуждение те результаты, что вы получили. Они производят хорошее впечатление, но имеют и недостатки. Слишком немного солдаты участвовало в стрельбах. Стрелки сделали по многу выстрелов и привыкли к своим ружьям. Это незамедлительно сказалось на последних результатах стрельб. Я полагаю, что ваша работа нуждается в перепроверке. Вы согласны со мной?
— Да, — великий князь кивнул головой, — я предлагаю использовать для этого моих легионеров.
— Я хотел передать их в Лейб-гвардии Финляндский полк. Но те винтовки, что готовит для вас Поппе, пусть отстреливаются в легионе. Я лишь прошу не торопиться с изготовлением винтовок в значительных количествах, пока не будет должной уверенности.
— Согласен. А вам я предлагаю обдумать другое, — великий князь откинулся на спинку стула и продолжил: — Новые пули лучше прежних, это очевидно. Насколько, это уточниться на следующих стрельбах, но они лучше. Ружья придётся переделывать. Поппе делает замки на скорострельных трубочках. Оные безотказнее привычных, и вспышка не столь мешает целиться. При переделке старых замков, достаточно заменить три детали. Следует уже сейчас задуматься о переделке ружей и штуцеров. Разумно сразу заменить не только прицелы, но и на замки. Вы согласны, что это целесообразно?
— М-м, да, — Чернышев явно помедлил с ответом.
— При этом надлежит наладить производство скорострельных трубочек, если не в полках, то где-то недалеко от них. Переделку проводить на оружейных заводах слишком сложно для дальних полков. Необходимо разделить империю на двадцать оружейных округов и в каждом основать мастерскую, которая будет переделывать ружья с ближайших полков и изготавливать скорострельные трубочки.
