— М-м-м, мне представляется что это повлечёт большие затраты нежели свозить ружья для переделки на заводы.
— Это необходимо посчитать. Но следует учесть два соображения. Первое, впоследствии эти мастерские будут чинить оружие, в непосредственной близости от полков. Второе, мастерские будут делать скорострельные трубочки для полков. А в будущем из них можно будет устроить настоящие заводы. Нынешнее положение, когда на всю империю имеется лишь три ружейных завода нельзя признать удовлетворительным. По причине такого малого их числа армия не может иметь ружей в достаточном количестве. Случись большая война, опять придётся у гусар изымать карабины и отдавать ополченцам.
— Хе, — Усмехнулся Чернышев, — вы правы, заводы действительно нужны. Но на всё потребны средства, а их зачастую просто нет. В вашем предложении наиболее прельщает основание будущих заводов в виде небольших мастерских. Но позвольте мне всё тщательно обдумать.
* * *
29 ноября 1827, Санкт-Петербург
Утром после завтрака великий князь принял Дорта, выслушал его, дал указание найти мастеров фейерверкеров для сигнальных ракет. Они обсудили результаты экспериментов по укладке нескольких тонких шашек топлива в одну ракету и пока не имеющий толкового решения вопрос о запуске двигателя. Как только доложили о прибытии Поппе, великий князь направил канцеляриста в ракетное заведение для продолжения работы.
— Здравствуйте, Карл Иванович, показывайте что принесли, — ответил на приветствие великий князь и приглашающее показал на стол.
— Ваше Императорское Высочество, — Поппе аккуратно разворачивал на столе обёрнутое полотном ружьё, — вот образец к которому у меня есть несколько предложений.
— Присаживайтесь. Я слушаю, — великий князь сел, сложив ручки на столе на манер прилежного первоклашки.
— Есть ряд обстоятельств. Обычный штуцерный прицел с двумя подъёмными пластинами мне представляется слишком простым.
— Почему?
— Из этой винтовки вполне уверенно можно стрелять на пятьсот шагов, а залпами на восемьсот...
— Я полагаю, что стрелять можно и на тысячу, только толку в той стрельбе не будет, — улыбнулся великий князь.
— Вы правы, Ваше Императорское Высочество. На пятьсот шагов можно быть уверенным в том что две пули из пяти попадут в саженный щит. Но возвышение при этом необходимо брать весьма значительное. А потому и точность определения расстояния должна быть не менее пятидесяти шагов. Если изготавливать прицел по типу штуцерного, то потребуется не менее четырёх подъёмных пластин.
— Да, это много, но я полагаю, у вас есть предложения.
— Можно было бы уменьшить число пластин, сделав посреди них просечки, вот так, — Поппе протянул рисунок и, заметив как поджал губы великий князь, тут же поправился: — Но я предлагаю вот такой прицел. Используем одну пластину, зажатую между двумя щеками. Ослабляем зажимной винт щёк и поднимаем прицел на разную высоту. Расстояние отмечается по сектору сбоку.
— Неплохо, но я предлагаю другой вариант, — великий князь взял карандаш и принялся рисовать. — Пластина с отмеченными растояниями, по ней перемещается упор. Под пластиной делаем ступенчатое основание. Упор становится на ступеньку и поднимает пластину вверх.
— Нц, — Поппе цокнул языком, — немного неудобно такой упор передвигать. И для расстояний более восьмисот шагов придётся что-то... позвольте мне подумать.
— Буду вам благодарен. Стрелять дальше восьмисот шагов незачем. Что ещё вы хотели предложить?
— Замок мне представляется излишне сложным. Я понимаю, что это для удобства переделки старых ружей, но для нового количество лишних деталей слишком велико.
— Увы, но первая моя забота именно о переделке, а не о новых ружьях. Если бы дело обстояло иначе, то я предложил бы что-нибудь такое, — великий князь нарисовал сбоку от ствола брандтрубку, — а вместо трубочки использовал бы колпачок.
— Да, это действительно проще...
— Вот скажите насколько просто рассверлить затравочное отверстие, — великий князь с воодушевлением рисовал, — нарезать в нём резьбу. Вкрутить туда специальный бочонок. В боку у него сделать отверстие и вкрутить брандтрубку. В торце бочонка сделать отверстие для чистки и заглушить его винтом. А так же заменить курок.
— Это значительная работа.
— Вот если бы все детали можно было изготовить на заводе, а непосредственно в полку только рассверлить запальное?
— Это также представляется сложным, для сверления и нарезания резьбы необходим станок. Тогда как, замена деталей в первом замке не требует ничего кроме итоговой подгонки. И незначительной разделки запального отверстия при необходимости.
— Тогда, других вариантов у меня нет. В свою очередь я бы хотел обсудить с вами принадлежности к винтовке.
— Я слушаю, — Поппе приготовился писать.
— На одном конце шомпола необходимо сделать резьбу. В прикладе устроить пенал, в который вложить отвёртку, шило для запального отверстия, проволочную щётку, навинчиваемую на шомпол, для чистки канала ствола и место для ветоши.
— Я учту. Возможно, также предусмотреть небольшую маслёнку и туда же положить тёрку и коробочку с кирпичом.
— Не надо. Маслёнки достаточно, только важно чернить все железные части ружья. Ещё необходимо на шомполе предусмотреть ограничитель для однообразного досылания пули в стволе. Я предлагаю на шомпол надеть шайбу, а на вставляемый в ложе конец напрессовывать втулку. В ней же можно сделать резьбу для щётки, и она же за счёт своей толщины будет ограничителем для шайбы. Так же для удобства заряжания столь узкого ствола, на срезе дула предусмотреть расширяющуюся воронку.
— Я учту. Но чернение станет весьма дорого... около рубля.
— Хорошо, я согласен, что ещё вы хотели мне показать? — великий князь откинулся на спинку стула.
— Я хотел обсудить с вами крепление штыка. Обычный игольчатый дешевле, проще в установке и укол им наносить легче, чем тесаком, но Ваше Императорское Высочество выразило пожелание. И теперь у меня два варианта крепления: боком или ребром.
— Крепление боком вполне надёжно, — высказался великий князь, нерешительно пожав плечами и покачав головой, — и заряжать достаточно удобно. Впрочем, давайте посмотрим на винтовку тщательней, а о штыке я своё окончательное мнение выскажу потом.
Поппе придвинул к великому князю винтовальное ружьё и принялся рассказывать о тонкостях процесса изготовления, попутно поясняя, где пришлось отклониться от изначального замысла и почему. В течение часа великий князь узнал, почему пришлось сделать канавки нарезов более узкими, нежели он предполагал ранее, чем ограничена длинна ствола, почему пришлось ещё больше облегчить боёк в крышке затравочной полки и многое другое. Заканчивая обсуждение, великий князь высказал последние пожелания:
— И в окончание всего, прошу вас, Карл Иванович, учтя замки наших винтовок изготовить двуствольные пистолеты. Калибр лучше всего четыре линии по нарезам. Длина стволов должна быть достаточной для стрельбы на пятьдесят шагов с простого прицела. Полагаю, вес их должен быть около четырёх фунтов.
— Я думаю, около пяти, — поправил Поппе, — и сколько их потребуется?
— В ближайшее время пять десятков, а вообще до тысячи штук. К ним пулелейки одна на десяток. И ещё понадобятся солдатские тесаки пока три десятка, но потом ещё больше.
— Хорошо, только, возможно, — Поппе замялся, — белое оружие лучше заказать в Златоусте.
— Я пока не готов разделять заказы по многим заводам. Надеюсь, вы справитесь с моими поручениями.
После обеда великий князь был у Мордвинова, и они договорились о возможности изготовления сельскохозяйственных машин в мастерской экономического общества. Одно обстоятельство осталось не выясненным, это цена. То, что работу придётся оплатить, Мордвинов определил сразу, но цену выставить затруднился, ссылаясь на оригинальность конструкции. Взяв с бывшего адмирала обязательство о сохранении дела в тайне и изготовлении подобных машин только со своего разрешения, наследник престола направился к Жуковскому. Но на душе было беспокойно, всю дорогу мысли Саши крутились вокруг разговора с Мордвиновым:
"... Как-то он замялся, когда я стал запрещать копирование. Не хорошо. Как бы не пришлось его, как садовника, на правёж ставить, причём публично. И с деньгами замялся. Много не возьмёт, не решится, но во сколько-то мне встанет эта затея.
Надо будет с мастерами поговорить. Может, удастся сманить их, открою свою мастерскую с блэк-джеком..."
За такими мыслями великий князь не заметил, как приехал на миллионную к дому Жуковского.
— Сегодня я хотел почитать вам, — улыбаясь, сообщил воспитатель. Внезапно улыбка его поблекла, и он продолжил: — А вы извольте сесть и записать для памяти.
Жуковский указал воспитаннику на место за столом, на котором уже было приготовлено всё необходимое. Когда великий князь сел, слуга добавил свечей. Воспитатель взял в руки книгу.
— Это История Государства Российского, руки Николая Михайловича. Кх-м, — Жуковский откашлялся и принялся монотонным голосом читать: — Приступаем к описанию ужасной перемены в душе Царя и в судьбе Царства. И Россияне современные и чужеземцы, бывшие тогда в Москве, изображают сего юного, тридцатилетнего Венценосца как пример Монархов благочестивых, мудрых, ревностных к славе и счастию Государства...
Чтение было весьма долгим. На слух творение писателя истории воспринималось плохо. В результате Саше стоило больших усилий не отключиться, уйдя в собственные мысли. Он понимал, что Жуковский, человек весьма умный и творческий, не зря устроил такую экзекуцию. Саша ждал подвоха и боялся ослабить внимание и оказаться не готовым к нему. Но монотонность чтения творила своё чёрное дело.
-...Не вдруг конечно рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны; но Летописцы не могли проникнуть в ее внутренность; не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями: видели только дела ужасные, и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр Ада посланною возмутить, истерзать Россию. Оно началося гонением всех ближних Адашева: их лишали собственности, ссылали в места дальние. Народ жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников Царских; а Царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость... Не утомились ли вы, мой милый друг? — внезапно прервал чтение Жуковский.
— Да, я немного утратил внимание.
— Это не страшно, а сейчас я прошу выслушивать со всем тщанием... Жена знатная, именем Мария... Запишите: Мария... — Жуковский сделал знак рукой, указывая на бумагу, — славилась в Москве Христианскими добродетелями и дружбою Адашева: сказали, что она ненавидит и мыслит чародейством извести Царя: ее казнили вместе с пятью сыновьями; а скоро и многих иных, обвиняемых в том же: знаменитого воинскими подвигами Окольничего, Данила Адашева, брата Алексеева, с двенадцатилетним сыном — трех Сатиных, коих сестра была за Алексием, и родственника его, Ивана Шишкина, с женою и детьми...Запишите: и другие казнены за умышление чародейством извести Царя.
— Гм, — Хмыкнул великий князь, записывая.
— Князь Дмитрий Оболенский-Овчинин, сын Воеводы, умершего пленником в Литве, погиб за нескромное слово. Оскорбленный надменностию юного любимца Государева Федора Басманова, Князь Дмитрий сказал ему: Мы служим Царю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими! Басманов принес жалобу Иоанну, который в исступлении гнева, за обедом, вонзил несчастному Князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его... Запишите, князь Дмитрий убит за нескромное слово... Боярин, Князь Михайло Репнин также был жертвою великодушной смелости. Видя во дворце непристойное игрище, где Царь, упоенный крепким медом, плясал с своими любимцами в масках, сей Вельможа заплакал от горести. Иоанн хотел надеть на него маску: Репнин вырвал ее, растоптал ногами и сказал: Государю ли быть скоморохом? По крайней мере я, Боярин и Советник Думы, не могу безумствовать . Царь выгнал его и через несколько дней велел умертвить, стоящего в святом храме, на молитве; кровь сего добродетельного мужа обагрила помост церковный... Запишите: Князь Репнин убит за смелое слово. А теперь записывайте, я буду читать медленно... Угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились Государю и судия не требовал улик верных... Отдохните... Так, без вины, без суда, убили Князя Юрия Кашина, члена Думы, и брата его; Князя Дмитрия Курлятева, друга Адашевых, неволею постригли и скоро умертвили со всем семейством; первостепенного Вельможу, знатного слугу Государева, победителя Казанцев, Князя Михайла Воротынского, с женою, с сыном и с дочерью сослали на Белоозеро. Ужас Крымцев, Воевода, Боярин Иван Шереметев был ввержен в душную темницу, истерзан, окован тяжкими цепями. Царь пришел к нему и хладнокровно спросил: "где казна твоя? Ты слыл богачом". "Государь! — отвечал полумертвый страдалец. — Я руками нищих переслал ее к моему Христу Спасителю". Выпущенный из темницы, он еще несколько лет присутствовал в Думе; наконец укрылся от мира в пустыне Белозерской, но не укрылся от гонения: Иоанн писал к тамошним Монахам, что они излишно честят сего бывшего Вельможу, как бы в досаду Царю. Брат его, Никита Шереметев, также Думный Советник и Воевода, израненный в битвах за отечество, был удавлен. Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монастырях стенали жертвы; но... тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим!..
Жуковский прервал чтение, отложил книгу и внимательно посмотрел на воспитанника.
— Имеете ли вы мнение по прочитанному? — великий князь тянул с ответом, и воспитатель решил продолжить: — Вас не ужасает творящееся в то царствие беззаконие, когда за слово можно лишиться головы, а по обвинению в чародействе могут убить даже малых детей?
— Я не знаю, что было на самом деле, — пожал плечами великий князь. — Описанное действительно пугает меня, но особо настораживает, что описано всё весьма неопределённо.
— Извольте объяснить, — лицо Жуковского побледнело.
— М-м-м, я так понимаю, что в те времена считалось возможным чародейством извести кого-нибудь. И ежели, кто подозревался в этом, то это как сейчас в умышлении на убийство государя. Казнить ли за такое? Ежели вина будет доказана, возможно. Тут я не знаю... А так же доподлинно неизвестно чем и как изобличали вину их, про это Николай Михайлович ничего не написал. Что же до князя Дмитрия, так казнён он был за то, что утверждал, будто государь содомским грехам с Басмановым предаётся. Не знаю, чем грозит сейчас такое заявить про государя, в те времена наверно строже было. Все эти убийства и расправы ужасают, но помня упрекающих царя Ивана в бессудности, я сам остерегусь судить его огульно. И если Вам угодно, чтоб вынес я своё суждение о делах его, то дайте мне возможность изучить подробные свидетельства.
