— Хм, однако, можно брать жито на обмолот у соседей, за деньги.
— Если в том может иметься надобность, — улыбнулся Кларк. — Есть и иное обстоятельство, в таком хозяйстве вполне могут быть крепостные на барщине или же крестьяне понужденные работать на рост. И тогда в найме молотильщиков может и вовсе не быть необходимости. И самое главное, насколько мне известно из доверительных бесед с помещиками и самим Вильсоном, при такой напряжённой работе любая молотилка будет ломаться на каждый третий день. А ремонт её не только дорог, но и требует присутствия машиниста. Да и затраты на покупку всё же не малы, более годового майорского оклада.Тем не менее, может найтись помещик достаточно богатый и видящий выгоду в этом приобретении. Поэтому мастерская Вильсона имеет достаточно заказов. Более того, мне известна ещё одна мастерская в Ельце.
— На всю Россию? — Вставил вопрос великий князь.
— Мне известна и ещё одна мастерская, — пояснил Кларк и, нахмурившись, продолжил: — Здесь, в столице есть заведение при вольном экономическом обществе, строящее земледельческие механизмы. Благодаря протекции господина Мордвинова все значимые, а стало быть богатые, господа приобретают оные механизмы и чинят их по символической цене, а то и вовсе бесплатно. Потому я полагаю, устраивать в столице ещё одну мастерскую совершенно бессмысленно. Вам я также рекомендую обратиться к Мордвинову.
— Благодарю вас, Матвей Егорович. Я с удовольствием воспользуюсь вашим советом.
Внезапно, Саше почудилась блуждающая на полном лице шотландца улыбка и хитрый прищур блестящих глазок. Великий князь и ранее относил Кларка к людям не склонным упускать своей выгоды, коих не удивительно видеть во главе предприятий. Теперь же, он, внезапно, утвердился в трудно объяснимой неприязни к заводчику. Кровь отлила от лица, кончики пальцев подозрительно похолодели. Борясь с желанием выказать собеседнику своё отношение, великий князь поспешил прощаться:
— Однако, уже поздно. Я рад убедиться, что ваша работа над паровой каретой идёт споро, и вы... весьма разумно подходите к строящемуся механизму.
* * *
24 ноября 1827, Санкт-Петербург
Великий князь со своим наставником удобно устроились на мягких креслах в кабинете ректора, и сразу повели речь о деле:
— Любезный Антон Антонович, я рад посетить ваше прекрасное заведение, но, заботясь о сохранении вашего бесценного времени для нужд науки и просвещения, позволю себе сразу перейти к тому, что привело меня сюда, — убедившись, что Дегуров, ректор столичного университета, согласно кивнул, а Мердер безразлично пожал плечами, великий князь продолжил: — Государь дал мне возможность ознакомиться с проектом устава о цензуре и посоветовал обратиться за разъяснениями к вам, как к человеку не только образованному, но и в силу должности исполняющему обязанности цензора в отношении столь сложных сочинений, как научные диссертации. Разумеется, он сообщил мне, что вы готовите для него рецензию по этому проекту.
— Я, право, не ожидал такой высокой оценки моих скромных заслуг Его Императорским Величеством, — испещрённое морщинами лицо Дегурова раскраснелось, он осторожно пригладил седые волосы, поправил воротник, привстал и изобразил лёгкий поклон, — я рад быть полезен Вашему Императорскому Высочеству.
— Благодарю, Антон Антонович, — великий князь, жестом пригласил хозяина кабинета сесть. — Я хотел бы узнать, что вы относите к безусловным достоинствам проекта?
— Для этого я должен пояснить о тех неудобствах, сокрытых в теперешнем чугунном уставе.
— Я весь внимание, — сказал великий князь, слегка подавшись телом вперёд.
— Начать надо с того, что устав двадцать шестого года весьма объёмен. Он содержит множество подробных положений запутывающих как авторов, так и цензоров. И не смотря на такой объём и подробность, из ведения цензоров выпадала значительная часть публикуемых произведений. Особенно следует отметить полную свободу изданий поступающих из-за границы. В то время как любое отечественное произведение, силу наличия множества запретов, может быть не допущено до публикации. Так известное историческое сочинение Карамзина вполне можно было бы запретить к печати. Не говоря уже о том, что на цензоров возлагаются обязанности редакторов и корректоров, что существенно осложняет их работу. Наконец, помимо исключительно цензурных предписаний, документ утяжелён различными рекомендациями и установлениями не связанными с цензурой. Например, по книжной торговле или организации библиотек. Новый устав избавлен от некоторых старых болезней, но приобрёл свои.
— Хм, позвольте, я сделаю некоторые пометки для памяти, — попросил великий князь, беря у Мердера планшет для записей и чернильный набор.
— Извольте, я обожду, — улыбнулся ректор.
Через некоторое время великий князь снова был готов слушать. Не откладывая планшета, он внимал Дегурову.
— Новый устав не столь объёмен. Но иностранные издания теперь стали основной его заботой. Так из ста семнадцати параграфов я насчитал сорок об иностранной цензуре. Цели цензуры теперь названы в самом общем виде и вместо подробных предписаний цензору предоставлена определённая свобода в понимании текста и выявлении в нём, м-м-м... — Дегуров перевёл взгляд куда-то в потолок, — что-либо клонящееся к поколебанию учения православной греко-российской церкви, её преданий и обрядов, или вообще истин и догматов христианской веры или же, м-м-м...что-либо нарушающее неприкосновенность верховной самодержавной власти, или уважение к Императорскому Дому, и что-либо противное коренным государственным постановлениям, м-м. Впрочем если выше озвученное затруднительно, то можно усмотреть нечто оскорбляющее добрые нравы и благопристойность. Отрешившись от забот библиотечного дела, новый устав подробно описывает права авторов на их произведения. Полагается, что без осознания оных современным цензорам работать совершенно невозможно. Меня радует прежде всего то, что впредь мне не придётся обращать внимания на слог и на литературные ошибки автора.
Дегуров остановился, ожидая пока наследник престола закончит писать. И тяжело вздохнув продолжил:
— Положа руку на сердце, я в целом полагаю новый устав весьма годным. Все перечисленные мною изъяны не более чем брюзжание, столь свойственное старикам. В России во многом важно не то, сколь подробно написан устав или указ, а то какие люди взялись его исполнять.
— Ха, прекрасно сказано, — улыбнулся великий князь, — и тут я хотел бы попросить вашего участия ещё в одном деле.
— Каком?
— Я, как канцлер Гельсингфорского университета, озабочен качеством освоения наук тамошними студентами. Потому мне потребны люди на должности профессоров, которые могли бы трудиться во благо государства. Лилею надежду заманить туда кого-нибудь из нашего университета. Государь мою идею одобрил, но без вашей помощи мне не обойтись.
— Хм, право слово... — Дегуров сцепил руки на животе и устремил взгляд вниз, — не знаю, чем могу быть полезен. Профессора люди свободных взглядов и ректор им приказать не может.
— Приказывать не нужно. Но вы же знаете кто из ваших преподавателей не был бы против поменять место. Мы с вами могли бы попробовать уговорить их переехать в Гельсингфорс.
— Хм, и о каких окладах идёт речь?
Мердер достал бумагу и зачитал:
— Серебром. Профессору богословия положен оклад тысяча двести сорок восемь рублей сорок восемь копеек, астрономии — тысяча восемьдесят рублей, русской словесности — тысяча рублей, а остальные по тысяча сто шестьдесят четыре рубля двадцать четыре копейки.
— Серебром... Это до четырёх с половиной тысяч. В нашем университете профессор имеет оклад не ниже пяти тысяч рублей. Полагаю, мало кого удастся...— ректор изобразил на лице, нечто похожее на страдание. Внезапно он улыбнулся: — Впрочем, я могу порекомендовать вам профессора философии Галича и профессора статистики Германа. Правда, я не могу быть уверенным, что государь одобрит их назначение.
— А в чём возможная причина? — поинтересовался великий князь.
— Дело в том, что эти профессора заподозрены в неблагонадёжности и отстранены, я уверен временно, от преподавания. В двадцать первом году состоялась конференция и многих тогда либо отстранили, либо вовсе удалили из университета. Их можно было бы признать негодными соискателями для места в Гельсингфорсе, но с другой стороны, им сейчас не из чего выбирать, что делает их сговорчивей. Опять же, мне они известны как настоящие учёные и любимые студентами профессора. Я имею к ним самые добросердечные намерения и не верю в какое-либо злоумышление с их стороны.
— Что ж, я прошу вас встретиться с ними и подготовить их к моему посещению... — начал было великий князь, но осёкся увидев, что Дегуров взмахнул руками и резко замотал головой.
— Нет, нет ,нет! — уверенно сказал ректор. — Я в силу своей должности не могу делать им никаких предложений. А в отсутствии прямого распоряжения государя не стану даже намекать им о возможности преподавать, даже если речь не идёт о месте в нашем университете...
Великий князь резко встал и упёрся в переносицу Дегурова немигающим взглядом, ректор тут же замолчал. Повисла тишина, нарушаемая только скрипом половиц под ногами великого князя, начавшего слегка покачиваться вперёд назад. Лицо его было бледным, наконец, он заговорил:
— Конференция... Я хочу чтобы вы, прямо сейчас выдали мне из архива протоколы конференции со всеми материалами.
— Я готов... — Дегуров то и дело посматривал на Мердера, очевидно ожидая от него вмешательства. — Я дам распоряжение, завтра же...
— Мы сейчас пойдём в архив, — великий князь сжал кулаки. — И прямо сейчас мне найдут документы.
— Но... — Дегуров уже открыто обращался к Мердеру.
Карл Карлович всё это время совершенно невозмутимо собирал чернильный набор и бумаги. Закончив, он посмотрел на Дегурова, пожал плечами, встал и, улыбнувшись, сказал:
— Пойдёмте в архив, Его Императорское Высочество ждёт.
* * *
25 ноября 1827, Санкт-Петербург
Утренняя гимнастика предоставила Саше возможность спокойно обдумать вчерашнее.
"...Ви поели тухлые кансерьвы и лежите в собственном гробу... Ой вэй, и откуда, скажите мне, у вас столько здоровья, чтобы тратить его на всяких поцев? Это никуда не годится, если не возьму себя в руки, пропишут мне обёртывание в мокрую простынь. Самое страшное, что меня просто несёт...
Однако, если бы я вчера не психанул, глядишь и не узнал бы ничего. Остаётся дождаться, пока список сделают и можно будет пост у архива снять...
Теперь хоть понятно, зачем он засветил их. Императоры знают, с кем дело имеют. Дядюшка с опальными очень мягонько обошёлся. В прагматичном ЧК их бы к стенке прислонили без разговоров. А тут, папенька и вовсе Арсеньева ко мне назначил... Надо будет его за грехи юности подколоть немного...а это сигнал. В любой момент опальные в универ вернутся. И чо? Вдруг, замаячила такая возможность, отправить их с глаз долой. Надо только этому Герману и Галичу мозги проверить. Робеспьеры в Финляндии не очень нужны..."
Юрьевич пришёл ближе к концу занятий и по заведённому порядку начал сообщать великому князю о предстоящих делах:
— Я отправил человека в университет, вместе с людьми Щербцова. Полагаю, работа над помеченными листами займёт три дня. Государь сообщил, что нынче он намерен прогуляться до Новой Голландии. Я указал, поторопиться с мундиром.
— Прекрасно. Как дела у Поппе?
— Он обещает к рождеству отдать первую сотню. Правда...
— Что?
— Он сделал несколько рисунков замков иного типа, нежели вы одобрили, и хотел показать вам образец ружья.
— Вы их привезли?
— Нет, он хотел сам дать пояснения, и просит принять его.
— Назначьте ему, на ближайшее время. Пора к завтраку, надеюсь Жилль придёт раньше. Мы быстро закончим, и я смогу успеть к портному до прихода отца Герасима. Иначе придётся успевать всё после обеда.
В приёмной государя Саша минуты три простоял перед зеркалом. Не мешало поправить плечевые ремни, растянуть складки кителя, а также необходимо было отдышаться, поскольку от портного сюда он добирался почти бегом. Адъютант не торопил наследника, с интересом поглядывая на непривычный крой мундира.
— Доложите, — наконец, почувствовал себя готовым Саша, и неспешно направился к дверям в кабинет.
Николай Павлович обошел кругом вытянувшегося смирно сына. Провёл рукой по спине, погладил плечи, потянул вниз ремень, проверил наличие пистолета в кобуре. И наконец заключил:
— Непривычно.
— Зато дёшево...— ограничился первой частью присказки наследник престола.
— Тогда пойдём, покажем тебя людям, — улыбнулся Николай Павлович и направился к выходу.
С интересом государь наблюдал, как наследник пристраивает ремни поверх шинели из светло-серого валяного сукна, пристёгивает башлык и надевает шапку-ушанку.
— Так ты вполне похож на военного, — усмехнулся император и добавил: — потерявшего шпагу. Впрочем, идём.
Они вышли из Зимнего и, молча, направились по бульвару мимо Адмиралтейства.
— Знаешь ли, — начав разговор, Николай Павлович неопределённо показал рукой в сторону адмиралтейского фасада. — Благодаря своим взглядам, участию в вольном экономическом обществе и множеству проектов обустройства российской жизни господин Мордвинов весьма популярен не только в столичном, но и в московском обществе. В первопрестольной многие считают его вполне достойным министерского поста. При этом сам Николай Семёнович настроен склонен правительство более осуждать, нежели соглашаться с ним. В то время как президент Императорского московского общества сельского хозяйства князь Голицын, оказавшийся во Франции во время известных беспорядков, с уважением и пониманием относится к российскому государству. Хоть Дмитрий Владимирович во многом противоположен по своим качествам господину Мордвинову, но оба они сходятся в заботе о процветании земледелия. Оба изыскивают средства у просвещённых добродетельных господ на содержание вверенных им обществ и созданных при них учреждений... Вот так два столь разных человека служат на благо России.
— Хм, понятно, — кивнул великий князь.
— А как изменится твоё положение, если я не одобрю назначение Давыдова? — внезапно поинтересовался император.
— М-м-м, — великий князь пожал плечами, — моё... никак.
— Ты уверен?
— Я буду иметь некоторые затруднения с тем, чтобы найти иного командира школы. Возможно, придётся предложить это место Орлову-Денисову или Сеславину.
— Ты не испытываешь никаких неудобств от того, что не изволил получить моё одобрение, прежде чем обещать что-либо? — остановившись и внимательно посмотрев на сына, поинтересовался Николай Павлович.
— Давыдова рекомендовал мне Александр Христофорович. Я даже предположить не мог, что человек определённый мне наставником в сложных делах может не угадать желания Вашего Императорского Величества, — великий князь прищурился. — Также я полагал исполнять свою должность надлежаще и, представляя тяжесть, давящую Ваши плечи, не счёл возможным утруждать Вас излишними подробностями.
