Мордвинов захлебнулся воздухом. Немного отдышавшись он продолжил:
— Степень народного просвещения определяет степень народного богатства и меру государственных доходов. На деньги, употребляемые на народное просвещение, министерство финансов должно взирать, как на семена, посеянные собственно для него, обещающие ему богатую жатву и наполняющие закрома его казначейства. В России же вечно будет существовать препятствие просвещению, доколе чинам, а не уму и способностям присваиваться будут места и почести, сопряженные с оными. Потому у нас на просвещение глядят как на пагубу. Как на зло, преодолеть которое совершенно невозможно, ибо потребны люди знающие, но хода которому давать нельзя совершенно. Когда же, в России, не чины будут давать места, а места чины? Когда способность к занятию мест будет определять положение человека?..
— О! — воскликнул великий князь. — Эти времена наступят совсем скоро! Я верю! Впрочем, и в былые времена толковый человек мог снискать себе славу и путь наверх. Вот, ваш знакомец, Фёдор Фёдорович Ушаков. Из небогатой дворянской семьи. А какими делами славен и отмечен был. И ведь служил под вашим началом, пока вы не ушли в отставку.
— Ушаков... — проговорил отставной адмирал и лицо его, раскрасневшееся от бурной речи, внезапно посерело. Мордвинов поджал губы, будто съел дольку лимона. — Ну да, он из небогатых. Я надеюсь, Ваше Императорское Высочество простит меня за пламенные речи. Душа моя болит за Отечество. Спасти его, в этом я вижу своё предназначение. Несмотря на Ваш нелестный отзыв, я всё же надеюсь, что Вы представите своё мнение государю. Полагаю, оно может вынуть мой проект из долгого ящика и однозначно решить его судьбу.
— Ах, Николай Семёнович, я вполне понимаю ваши чувства, — улыбнувшись, ответил великий князь.
* * *
8 ноября 1827, Санкт-Петербург
— Что за представление ты устроил в Каменноостровском театре? — улыбаясь, поинтересовался император.
Николай Павлович, верный своей привычке прогулок, широким шагом шёл по набережной Невы к Летнему саду. Великий князь еле поспевал за отцом, моля бога, чтобы не пришлось перейти на бег. У Лебяжьей канавки государь резко остановился и, развернувшись к сыну, повторил вопрос:
— Так, что там было?
— Э-э, — великий князь слегка запыхался и не мог ответить сразу, — Я собрал там кандидатов на офицерские должности в легион.
— В театре? А почему не на плацу? — Николай Павлович, был явно чем-то недоволен. — И кто тебе посоветовал так поступить.
— Никто, это моё решение.
— Тебе не кажется, что иногда придумывая что-то, следует советоваться с более опытными людьми?
— Да, конечно. Но это мне показалось не таким важным.
— Пусть так, — кивнул император. — И каковы успехи?
— Приняли в легион одиннадцать офицеров.
— Из ста. Остальные, судя по всему, не оправились от недоумения и не смогли написать рапорта, — усмехнулся Николай Павлович.
— И пусть, — отдышавшись и уже вполне спокойно ответил Саша, — в бою не место недоумевающим.
— Кхе, дай-ка я вспомню когда в последний раз кто-нибудь собирал так офицеров... — Николай Павлович склонив голову набок и прищурившись демонстративно поглаживал подбородок. — Может потому из ста офицеров на службу приходили все сто.
— Я не намерен брать в легион всяких, мне нужны дельный люди.
— Но ведь эти сто уже были отобраны командирами полков и Ратьковым, ты не доверяешь им. Авраам Петрович конечно не станет обижаться на мальчишку, но полагаю его самолюбие пострадало. И не только его. Дворяне не привыкли, чтобы с ними обращались как со скотом, сгоняя в стадо. Потому, ты отобрал не дельных, а самых непривередливых, готовых терпеть многое за деньги.
— М-м-м, посмотрим, — смущённо покраснел великий князь, — Может вы правы. Служба покажет.
— Не знаю, что покажет эта служба. Могу лишь отметить, что всякая награда за эту службу, прежде всего, деньги.
— Отнюдь, но каждый знак почёта должен сопровождаться денежным поощрением. Впрочем, полагаю можно отдельно побеседовать с офицерами, не написавшими рапортов.
— Ни в коем случае! Запомни, Сашенька, на службу приглашают, её предлагают, но никогда не уговаривают. Ни у кого даже мысли не должно возникнуть, что ты пытаешься их уговаривать. Не хотят офицеры служить в легионе, лучше из низов людей поднять, чем уговаривать или делать послабления, — император некоторое время помолчал и дополнил: -Авраам Петрович человек опытный, потому я полагаюсь на него. Наверное, в этом был смысл. А знаешь, пусть Авраам Петрович расскажет тебе, как создавался Лейб-гвардии Финляндский полк, благо это происходило у него на глазах.
Некоторое время Николай Павлович шёл молча, думая о чём-то.
— Я ещё не успел прочитать твоё мнение об уставе университета, — внезапно перевёл разговор император. — Ты весьма своевременно его закончил. Сегодня в столицу приехал Ребиндер, а через две недели будет Аминофф. Им весьма любопытно будет ознакомиться с ним.
— Я думаю, они будут против. И хоть мои правки в устав весьма незначительны, но они настолько важны для меня, что я намерен не только доказывать их необходимость, но и требовать их включения.
— Тем не менее, ты исписал с две дюжины листов. И у кого ты собираешься требовать? У меня? Ха-ха! — император рассмеялся.
— Да, Папа, у тебя. — Саша постарался сделать своё лицо серьёзным и уверенным, но видимо ему это не удалось, потому что улыбка не покидала лица Николая Павловича. Потому, покраснев от смущения, наследник продолжил: — Первые два листа, содержат общие рассуждения, а последние о конкретных правках в определённых параграфах.
— Что ж тогда кратко поясни суть твоих правок, — потребовал император и неспешно направился вдоль Лебяжьей канавки.
— Устав написан человеком знающим, не исключаю, что он во многом повторяет старый устав университета в Або. Я же с жизнью университета знаком слабо, потому воздержался от многих правок для меня не значимых, даже если мне представлялось возможным улучшить устав.
— Он писан Ребиндером, — коротко отметил император.
— Тем более. Основное это вопрос языка. Устав писан на двух: русском и шведском. Необходимо включить положение, что в случае разночтения, верным следует полагать текст на русском.
— Разумно, дальше.
— Канцлеру, мне, — демонстративно указал на себя рукой великий князь, — для исполнения моей должности, консистория обязана подавать в разные сроки множество бумаг как финансового, так и научного содержания. Также я должен разбирать некоторые жалобы, утверждать на должностях... Я не подпишу ни одного документа на чужом языке. Мне всё равно, на каком языке написана диссертация: на латыни, на французском или на шведском. Мне всё равно, на каком языке в университете ведутся казначейские книги, суд выносит решения или консистория представление о назначении профессора на должность. Все бумаги, которые будут ложиться на стол канцлера должны быть написаны на русском. И разговаривать с ними я намерен на русском.
— Хе, это всё же Финляндский университет.
— Это не важно. Я их собачьего языка не понимаю. А значит, ни одной бумаги на нём не подпишу. Ни одно слово на нём не скажу. А они должны воле моей, высказанной на русском, угождать. По-иному быть не может.
— Может, — заключил император. — Вице-канцлер Аминофф и помогающий исполнять должность канцлера при твоей особе Ребиндер знают шведский. Они прочтут бумаги за тебя.
— Судьба толмача незавидна, исказивший волю господскую лишается языка, текст донесения — глаз, а исполнивший не надлежаще приказ — рук или головы, — заметив настороженный взгляд отца, Саша улыбнулся, — говорят так в старину было. Теперь времена мягче. Меня вполне устроит конфискация всего имущества за совершённые проступки... Ха-ха.
— Ты слишком юн для таких шуток, — спокойно отметил Николай Павлович.
— Да. Но это не совсем шутки. Либо вице-канцлер и господин Ребиндер будут выполнять волю канцлера и государя, либо они будут действовать, следуя лишь своим частным интересам. Все должны служить российской короне. И я мню себя защитником её. Не премину наказать их, если они подпишут назначение на должность неугодного для короны лица или будут попустительствовать низменным страстям студентов и преподавателей, или утвердят диссертации, кои окажутся негодными. Потому первое, что от них требуется это исполнительность, а не знание шведского. Возможно, их надлежит и вовсе отставить от должностей, поставив подданных российской, а не шведской короны.
— Красиво говоришь, — кивнул император. — Однако, университетские профессора люди вольнолюбивые и подобные отставки вызовут большое недовольство.
— Профессорам надлежит преподавать и изучать науки. Те же, которых более наук беспокоят дела администрации скорей революционеры, шпионы и вредители, а не учёные мужи.
— Я был бы с тобой согласен, но финляндцы не смогут писать и преподавать на русском. В университете введены должности профессора и лектора российского языка, но остальные на русском не говорят. Потребовав все диссертации и иные бумаги писать на русском, ты ничего не добьёшься кроме возмущения.
— Для исполнения должности канцлера мне необходимо получать бумаги на русском. И это неизменное условие. И при наличии расхождения меж языками в любой бумаге верным будет текст на русском. Именно под ним я буду ставить подпись. Истребовав такую обязанность, необходимо предоставить возможность эту обязанность исполнить. По букве устава, российский язык преподаётся как ещё один иностранный: английский, немецкий или французский. Всего один профессор и лектор предусмотрены штатом. Это представляет собой снисходительную уступку сделанную финляндцами в честь Вашего Императорского Величества. На Богословском факультете, преподающем глубины лютеранского вероисповедания только профессоров четверо и жалование их выше. Я же полагаю нужным основать отдельный факультет российского языка, а при оном бюро переводов, в котором профессора, адъюнкты и отличные студенты будут за небольшую плату помогать соискателям учёных степеней, просителям и другим финляндцам переводить их бумаги на русский язык. Для нужд консистории, канцлера и короны это будет бесплатно. Также там переведут на русский язык законодательные уложения и прочие книги, кои можно будет издавать в университетской типографии. Важно привлекать к этой работе студентов, давая им возможность заработать на своём знании русского языка. Кроме того, я, как канцлер, полагаю рекомендовать выпускников именно этого факультета на лучшие должности в империи и в княжестве. Полагаю, тогда у студентов именно факультет русского языка будет особенно популярен.
— Ты слишком самонадеян, — заключил Николай Павлович, — но чувствуешь ты верно. Именно как ты предлагаешь, совершенно невозможно поступить... Ты непременно должен встретиться с Ребиндером и Аминоффом и обсудить своё мнение... Только не называй шведский язык собачьим.
— Я действительно неопытен. Остались ещё небольшие мелочи. Я хочу истребовать право не только присутствовать на заседаниях консистории, но и ставить перед ней вопросы, ответы на которые должны быть даны непременно. Также я хочу иметь право присутствовать и задавать вопросы при экзаменации студентов и защите диссертаций.
— Это не вызовет никакого сопротивления. Канцлер — есть лицо, надзирающее за должным обучением и утверждающее присвоение учёных степеней. Несомненно, он может лично присутствовать на защитах и экзаменах.
— Но это не отражено в уставе явным образом. И ещё свободные слушатели должны допускаться на занятия не только с дозволения ректора, а также и по моему указанию.
— Зачем?
— Я намерен отправлять на обучение дельных людей из легиона и, возможно, и из Финского корпуса. Университет представляется мне не заведением для одних финляндцев, развития их веры, языка и права, а прежде всего местом, где финляндцы могут стать россиянами, а россияне научатся лучше понимать финляндцев.
— Хм, допустим. При этом необходимо будет преодолеть совершенно обратное стремление профессуры.
— Несомненно, для этого она в большей степени должна быть не финляндской. Там должно быть больше россиян, больше французов и иных иностранцев и меньше шведов.
— Профессора невозможно сделать из кого угодно. Образованных людей не хватает.
— Согласен, нужно переманивать профессоров из Санкт-Петербурга, Дерпта, Лейпцига, Парижа. Каждый не финляндский профессор сделает всю консисторию во многом более управляемой. Даже если их там будет только пять, это уже очень много. А финляндских профессоров надо соблазнить преподаванием в столице.
— Я хочу, чтобы ты встретился с Дегуровым. А поводом для этого я определяю цензурный устав. Антон Антонович готовит своё мнение о нём. Заодно испросишь у него о возможности принять к себе финляндцев.
— Тогда мне нужно изучить проект устава.
— Его тебе передадут. Впрочем, если ты составишь для меня своё мнение, это тоже будет не плохо...
— Непременно! — поспешил заявить раскрасневшийся от волнения Саша.
— Я не уверен, что у меня будет время прочесть его, но если захочешь, напиши, — немедленно вернул сына на место Николай Павлович, после чего с улыбкой поинтересовался: — Я слышал, ты встречался с Мордвиновым. Каково твоё впечатление об этом спасителе России?
* * *
19 ноября 1827, Гатчина
Как обычно, перед завтраком великий князь вместе с Юрьевичем намечал будущий день.
— Тихо, — прислушавшись, отметил наследник престола, — очевидно, Её Императорское Величество ещё не встала.
— Да, Мария Фёдоровна изволит почивать, потому шуметь во дворце и возле него запрещено. Однако утреннюю почту уже доставили, и кухня работает для вас.
— Что нового в почте?
— Сообщение от Поппе.
— В чём суть?
— Он извещает, что помня о желании вашего высочества сделать винтовальные ружья калибром четыре линии, он при выпуске провёл ряд опытов. По результату оных заключил, что без существенного удорожания завод может изготавливать стволы на четыре линии шесть точек по полям нарезов. При делании же стволов калибром на четыре линии, три из четырёх уходят в брак.
— А при сорока шести точках?
— Он отмечает, по вине малости канала ствола чуть больший, чем обычный. Около одного ствола на две дюжины.
— Полагаю, Семён Алексеевич, вам нужно съездить к нему. Доставите моё пожелание иметь ружья в четыре линии шесть точек. Кроме того, выясните затраты господина Поппе на эти изыскания. Если они составят до двухсот рублей, возместите их ему немедленно. Если затрат нет или они более велики нежели я представляю, то не обнадёживайте его вознаграждением.
— Хорошо. Завтра бал. Я готов отправиться в понедельник.
— Да, я тоже намерен в понедельник возвращаться в столицу, — кивнул головой великий князь. — Что ещё?
— Ваш мундир шефа легиона почти готов, требуется ещё одна примерка.
— Во вторник.
— Получено письмо от Болотова.
— Дайте.
Великий князь погрузился в чтение. Вскоре, брови его удивлённо приподнялись, и он спросил у Юрьевича:
