Молодцы с гармошками, бубнами и дудками собирали вокруг себя пляшущих и поющих. Скабрезные шутки раешников, крики лоточников, визги катящихся с ледяной горки детей, смех взрослых, смотрящих сценки кукольников, сливались в гул ликующей толпы. Время от времени, всё это перекрывалось криком мельника или балаганного деда, приглашающих на невероятное представление, пропустив которое всякий непременно пожалеет.
Великий князь, сопровождаемый Жуковским и Юрьевичем, ведомый каким-то своим интересом, рыскал по площади. Конвой обеспечивая вокруг своего патрона свободную зону бесцеремонно раздвигал толпу и не стесняясь двинуть какому-нибудь зеваке под ребро.
Монструозная, высотою около восьми метров, установленная на льду Невы ледяная горка оставила великого князя равнодушным. Коротко окинув её взглядом, он не пожелал приближаться к ней. Карусель и качели также не привлекли его. А вот проходя мимо лоточника, великий князь изволил прикупить пирожок. Разломив его, внимательно осмотрел требуху, выдаваемую за начинку и, усмехнувшись, отдал ближайшему мальчонке.
Направившись к Сенатской площади, великий князь надолго задержался, осматривая лоток с лубками и свистульками. Именно картинки вызвали его интерес. Осторожно выбрав одну из них, на которой непонятный всадник бился на копьях с кентавром, великий князь спросил у офени:
— А что это у тебя, братец, нарисовано?
— А это Ваше Превосходительство, прославленный генерал Паскевич поражает персидского принца Аббаса.
— А что ж написано-то про какого-то Бову?
— Так тож написано, а то нарисовано, — многозначительно закатив глаза и подняв вверх палец, пояснил продавец.
— Тогда, всё ясно, — усмехнулся великий князь, возвращая картинку на место, и указывая на другую: — а здесь что?
На картинке были изображены двуконная упряжка с санями. Молодой барин с дамой удобно расположился в повозке. На запятках устроились ещё двое: один в офицерской двууголке, одетой углом вперёд, а другой в высокой меховой шапке. Рядом с презжающими санями пара дворянских детей играла в снежки.
— А это... — продавец запнулся, посмотрев на гусар, сопровождавших великого князя, — ... это праздничные катания на Москве-реке. Тут и пояснения имеются. Желаете купить?
Сообразив, что ничего покупать у него не будут продавец явно утратил интерес к общению. И великий князь не стал стеснять его своим присутствием, отправившись дальше на поиски интересного. Следующей жертвой наследника стал мужичёк лет сорока, установивший раёк почти напротив входа в адмиралтейство. Раешник громко призывал посмотреть поучительную историю про лишение мужского достоинства за блуд с чужой женой. Делал он это настолько энергично, сдабривая свою речь матом и подшучивая над прохожими, что вокруг его райка образовалась небольшая толпа зевак. Великий князь благоразумно предпочёл насладиться этой музыкой издали. Пологая, что воспитатели не одобрят его интерес к содержанию представления, немного постояв, великий князь направился к балагану номер три.
Собственно посещение такого театра и было основной целью его прогулки. Благо воспитатели рекомендовали именного его из всего обилия временно построенных на масленичную неделю балаганчиков. Возле театра была огромная толпа, стремящаяся приобрести билет на обстановочный спектакль и подняться вверх по лестнице на наружный балкон балагана . Обычному человеку было бы сложно пробиться к кассе. Однако Юрьевич, в сопровождении трёх гусар, быстро расчистил дорогу наверх. Неспешно за ним проследовал и великий князь.
На балконе кривлялось несколько три мима. Один из них, в костюме Пьеро, именуемом в народе мельником , оказался Хозяином. Он встретил почётного гостя у входа и проводил внутрь, где усадил на самые лучшие места. Владелец заведения, представившийся Христианом Леманом, казался не высоким и сухощавым человеком. Возраст его было сложно определить из-за грима, но руки подсказывали, что их владелец ещё весьма молод. Он бегло говорил на русском без заметного акцента. Сославшись на необходимость подготовки к спектаклю Пьеро быстро удалился, и великому князю представилась возможность осмотреться.
Балаган представлял собой двухъярусный дом, наскоро сколоченный из обшитых досками брёвен, высотой около семи метров. Вход был устроен на уровне второго этажа, и чтобы попасть внутрь нужно было сначала по довольно узкой, рассчитанной на одного человека, лестнице подняться на балкон, а потом пройти в широкие двери. Поскольку окон предусмотрено не было, то весь свет внутри помещения исходил от больших люстр, поднимаемых под самую крышу, дабы оставить место для гимнастов, должных ходить по канату, натянутому на уровне чуть выше второго этажа. Войдя в зал, зрители рассаживались по обитым тканью скамейкам, установленным амфитеатром в старинной цирковой традиции. " Важнейшим из искусств для нас является кино и цирк" — промелькнула в голове Саши известная псевдоцитата. В балагане узнавалось знакомое с детства шапито в Автово. Раскрашенная авансцена, отгороженная арена и само устройство зала были весьма похожи. Одно Саша не мог вспомнить были ли в советском шапито отгороженные места почётной публики. В цирке он такие места помнил, а шапито всегда казалось ему более демократичным.
Тем временем зал наполнился людьми и началось представление. Пантомимные сценки разыгрываемые Пьеро, Арлекином и Коломбиной, которые предваряли собой во многом изолированные цирковые номера, стягивали их в единый спектакль. Между этими комическими репризами показывали фокусы по распиливанию людей и исчезновению предметов, выводили дрессированных животных, выступали гимнасты. Сам Леман исполнил несколько трюков на канате. Особые восторги вызвала демонстрация слонёнка, послушно выполнявшего команды колокольчика в руках Пьеро.
Особого впечатления на Сашу это представление не произвело, но он без особых усилий позволил себе быть восхищённым. Любому взрослому иногда хочется выпустить на волю маленького ребёнка внутри себя, а находясь при этом в теле маленького мальчика просто необходимо сделать это. Хотя временами он брал себя в руки, чтобы осмотреться. Его очень интересовала реакция ликующих зрителей. Для него была очевидна их искренность. Даже находящиеся на службе, занявшие оговорённые места, конвойные забыли о своём патроне и увлеклись представлением. Что уж говорить о не отягощённых сиюминутными обязанностями Жуковском и Юрьевиче. Это давало пищу для размышлений:
"Понятно, что люди пришли сюда веселиться. Многие предварительно жахнули. Но всё же... О, времена! О, нравы! Если такие представления нагрузить идеологической составляющей...
Кинематограф, конечно, даёт больше возможностей для воздействия. Но за неимением гербовой... Причём предки это всё прекрасно понимают. Лубки, театральные постановки, райки, всё проходит через цензуру. И любого на гулянии могут принять за пропаганду чего-то нехорошего, если конечно будет такое настроение у начальства.
Но системности не хватает. Мало запрещать и ограничивать, нужно выдавать свой конкурентоспособный идеологический продукт. А вот с этим, полагаю, есть проблемы. Как там, в военной теории: одними оборонительными действиями невозможно достичь победы, необходимо комбинировать их с атакующими.
Нужно вот такого балаганщика взять под крыло. Может даже в Гатчину утащить. А вообще. Нужно будет по Финляндии заставить кататься шапито, а то солдаты в гарнизонах от серости будней все зубы в муку сотрут. Ещё бы и баб по гарнизонам возить... Русо туристо... Но что-то такое надо.
Леману этому вряд ли удастся сделать нормальное предложение. У него и так всё в шоколаде, даже слон есть. Нужен балаганщик пожиже, но способный... Советский цирк..."
* * *
6 февраля 1828, Санкт-Петербург
В кабинете Жуковского стоял полумрак. Единственного канделябра хватало лишь немного осветить стол. Великий князь не привык к экономии на свечах и потому чувствовал себя утомлённым, глядя на стол воспитателя, пока Василий Андреевич радостно повествовал о своих перипетиях на издательском поприще. То и дело Жуковский брал в руки тонюсенькую книжицу и, демонстративно промахав в воздухе в такт речи, клал обратно. Это был первый выпуск Собирателя. На фоне лежащего рядом Московского телеграфа новый журнальчик, включавший от силы десяток листов, выглядел жалко.
— Теперь, мой милый друг вы стали настоящим автором. Пусть наше издание не выглядит успешным, это не должно вас разочаровывать...
Великий князь пожал плечами и поинтересовался:
— Василий Андреевич, а сколько экземпляров предназначено для меня? И могу ли я раздать их, кому посчитаю нужным?
— Кому?
— Гогелю, Ратькову и Поппе.
— Всего напечатано двенадцать экземпляров. Я готов отдать вам два. Надеюсь к следующему выпуску мы сможем подготовиться лучше.
— Несомненно, я уже сейчас готовлю две статьи о методах проверки снарядов на сопротивление воздуха полёту и о стандартизации калибров оружия.
— Я же в свою очередь прошу вас написать статью о каком либо стихотворном произведении. Давайте возьмём Песнь о вещем Олеге.
— Мне следует оценить её художественные достоинства?
— Не только, я предлагаю вам оценить её в целом: и как поэтическое произведение, и как историческое, и как нравоучительное.
— Надеюсь, у меня будет достаточно времени на это.
— Следующий выпуск я полагаю сделать в апреле. Потому вы успеете не только это. Я полагаю поручить вам, обозреть для журнала пейзаж моего знакомца Никифора Степановича Крылова. И для сравнения... картину Венецианова "Спящий пастушок". Также вам предстоит описать свои впечатления от памятника Петру Великому на Сенатской площади. Полагаю, для следующего выпуска журнала этого будет довольно.
— Гм, — великий князь почесал затылок, — А что вы собираетесь делать с оставшимися десятью экземплярами журнала?
— О, у каждого экземпляра есть свой читатель. Потому сейчас я могу дать вам только два, те что предназначались для вас и меня. Но я вас уверяю, в скором времени об этом журнале узнает весь двор.
— А следующий выпуск вы намерены передать Пушкину, Крылову и Венецианову? — великий князь улыбнулся.
— Это государь определит, — воспитатель ответил своей улыбкой. — Но я озабочусь тем, чтобы они узнали о ваших статьях.
* * *
10 февраля 1828, Санкт-Петербург
— Ха-ха-ха! — Николай Павлович громко рассмеялся, очередной раз услышав от сына довод об особых целях легиона. — Неужели ты всерьёз полагаешь, что всё это настолько ново. И ранее никто не ведал о сыске, о таможенной службе. Или внутренней стражи в империи не существует, и никто не знает, как она несёт службу.
Государь остановился на набережной и принялся наблюдать за дорогой к бирже.
— М-м-м, — Саша, попытавшись возразить, заметил останавливающий жест отца и замолчал.
— Конечно, необычным является размещение мелких гарнизонов. Привлекает, что для полного контроля над всей Финляндией должно достать около шести тысяч. Сможет ли легион блюсти порядок без участия армии, вот что я хотел бы понять, — Государь повернулся, взглянул на Петропавловку и, прежде чем направиться к Летнему саду, произнёс: — Финский корпус слишком велик...
Они шли молча, около минуты. Обгоняя их, проехали сани. Государь посмотрел им вслед:
— Говоря о близости между государем и подданными, — отстранённо заговорил Николай Павлович, — нельзя мыслить общими образами. Представь себе, что ты прекрасно играешь на... флейте. Чьи сердца ты сможешь поразить своей игрой? Нескольких дюжин придворных шаркунов. Ведь ты же не станешь гастролировать по театрам. Или твоя прекрасная статья в журнале, я с удовольствием прочёл её. Двенадцать экземпляров. Пусть потом будет даже тысяча. Но кто прочтёт её... Или твои стихи... Светское общество обеих столиц, да иностранные послы, по долгу службы обязанные это всё читать. Ни армейский офицер, ни губернский чиновник, ни помещик этого не оценит. Ты ещё на французском напиши. А уж узнает ли об этом народ, я даже и гадать не буду. Всеми этими изысканными занятиями можно сблизиться лишь с теми немногочисленными, кои и так подле двора. Другим важно не это. Воочию, они государя никогда не увидят, но дела его дойдут до них, и по ним они будут судить. А много ли таких дел было у Фридриха Великого? Государство досталось ему в надлежащем виде. Его отец притеснял дворян и гнул в бараний рог мещан и крестьян, чтобы наполнить казну и создать армию. Сын же во многом почивал на трудах отца. Он был любим дворянством за то, что пресёк другим сословиям путь на службу. Любим был инородцами, за то, что приютил их на королевских землях. Имея государство одного языка и веры, он был любим мещанами за единое судопроизводство. Он был поистине хорошим королём для своей страны. Но другое государство досталось Иосифу Второму. Скудная казна, множество языков под одной короной. При всём величии католической веры, единства не было. И в такой стране он начал прекраснейшие реформы. Единое судопроизводство на немецком языке. За это его возненавидели в провинциях. Отменил крепостное состояние, что погасило верноподданнический пыл землевладельцев. Крестьян на волю отпустили, не наделив им безвыкупно земли от прежних хозяев. Нищета и недовольство народа стали результатом. Из добрых побуждений, в многоконфессиональной стране, он принял закон о веротерпимости. Желая пополнить казну, он стал закрывать монастыри, изымая церковные земли, и католическое монашество невзлюбило его...
Государь замолчал, переводя дыхание.
— А ещё он не умел играть на флейте, — с улыбкой добавил великий князь.
— Государю, надлежит иметь прекрасное образование, — нахмурился Николай Павлович. — Весьма хорошо, когда он умеет поддержать светскую беседу, приятен с дамами, способен смутить иностранных посланников. Хорошо, что людям близким ко двору приятно быть в обществе монарха. Когда государь умён и тонок. Это очень важно. Отдалённый от свиты король — беспомощная шахматная фигура, повалить которую труда нет никакого.
— Тогда не светские же дамы должны быть в свите, а преображенцы и семёновцы.
— Иная дама способна движением веера сдвинуть с места гвардейский полк, — улыбнулся Николай Павлович. — Впрочем, твоя статья мне очень понравилась. Я распорядился Военно-учёному комитету отредактировать её и напечатать в Военном журнале за именем Ивана Григорьевича.
— Прекрасно, возможно будет правильным сделать его подписчиком Собирателя?
— Я подумаю, — улыбнулся император и прибавил шаг.
* * *
15 февраля 1828, Санкт-Петербург
— Времени осталось совсем не много, — великий князь склонился над бумагами, — давайте ещё раз коротко проговорим по плану на девятнадцатое.
Ужин уже убрали. Уставшие после тяжёлого дня, сытые и уже немного сонные офицеры явно были не настроены обсуждать то, что оговаривалось не раз и не два. Командир первого взвода Замин, позволил себе зевнуть в кулак. Великий князь обвёл собравшихся взглядом, отмечая про себя, что многие уже знакомые с его манерой ведения дела, пытались собраться. Многие, но не все.
