Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Правда, "курная изба"... это не для рафинированных и эстетизированных. Особенно — без противогаза. Отнюдь-с.

"Здесь русский дух, здесь Русью пахнет". А чем это именно конкретно?

Перечисляю: пОтом. Мужским, женским, конским, коровьим... Дерьмом. Разных видов, происхождений, консистенций и степеней засушенности. Мочой разной, свежей и старой. Это притом, что нужники у всех во дворе и более-менее исправны. А что можно сломать в выгребной яме?

Ещё пахнет кожей. Выделанной, невыделанной, плохо выделанной. Аналогично — шкуры. Раз попалась волчья. Кобылка потом долго к саням не подпускала. Кострищем. Свежим, с дымком. И старым, остывшим. Едой. Подгоревшей, скисшей, сгнившей, запаренной. Сухим пыльным деревом. Это когда спишь у стены, уткнувшись носом в нижний венец. Клопами. Совсем не коньяк. Сеном. Но не свежескошенным, а старым, слежавшимся и уже прелым. Сырой обувью и одеждой.

"В красном стане храп.

В красном стане смрад.

Вонь портяночная

От сапог солдат.

Завтра, еле свет,

Нужно снова в бой.

Спи, корявый мой!

Спи, хороший мой!".

Это про нас с "горбушкой". Только большевиков нет.

И вдруг, во всем этом букете — запах свежего ржаного хлеба. Свежеиспечённого. Аж слезу вышибает.

Каждая хозяйка сама печёт хлеб, и он в каждой избе разный. Большей частью тяжёлый тёмный кругляш, подгоревший снаружи и вязкий, сырой внутри. Но иногда...

Какие там французские булки с эклерами! Правильно сделанный, поднявшийся, выпеченный ржаной хлеб... Это у древних римлян чистый ржаной хлеб даже рабам нельзя давать — только с примесью пшеничной или просяной муки. А у нас... И уже сыт, вроде, а всё не оторваться, ещё отщипнуть, ещё кусочек...

Дорога... Место встреч и разлук. Меня разлуки не пугают — "я и так уже всё потерял". А встречи... Так, путевые зарисовки.

Снег, солнце, все искрится. Впереди река делает поворот, а мы останавливаемся. Что-то вознице в упряжи поправить надо. Конкретно — перевязать.

В конской упряжи резьбовых соединений нет — только завязки. Так что, под кобылу с гаечным ключом не лазят.

Из-за речного мыса вылетает... кавалькада. Все — на белых конях. Двое всадников впереди, затем сани... Сани... лебединые. Белые, резные, высокие, с какими-то цвета "яростного лета" занавесками. Густой зелёный с ярко-жёлто-солнечным. Тройка цугом. Кони большие, здоровенные, ражие... На облучке саней — парень. Стоит. В одной красной рубашке. Кнутом над головой крутит, орёт чего-то радостно-куражное, сам себе и коням...

Я аж загляделся. Вот бы вскочить с наших розвальней и с ними...

"Задрав штаны бежать за комсомолом".

Тут передний верховой "комсомолец" да по нашей кобылке — кнутом хрясь. Та аж взвыла. Вполне человеческим голосом. На дыбы и — прыжком с дороги в сугроб. Мы с горбуньей из наших розвальней — аналогично кувырком.

Снег аж... ну, везде. А из пролетающих саней — женский смех. Девичий. Серебряными колокольцами.

Мда... Классика. Олицетворение мечтаний прыщеватого подростка в пейзажно-гендерно-транспортном исполнении.

А мы... вынули из-под наших розвальней возницу. Снег с него отряхнули, слова его разные послушали. Потом долго распутывали упряжь, успокаивали кобылку, собирали рассыпанные вещи. Возница хромает: зашибло санями. Но охает не о себе, а вокруг кобылки.

Мужик, оно конечно... Но кобыла — дороже.

Идём дальше, уже все пешком. Хромой возница, шкандыбающая горбунья и я, замотанный. Через час-два впереди две закутанных фигуры — побольше и поменьше. Догоняем, они чего-то начинают говорить. Мне сзади слышно плохо, только: "ця, ця". Возница вдруг выдёргивает из-за пояса кнут и бьёт меньшую фигуру по голове. Та визжит и падает в сторону с дороги. Вторая фигура кидается к ней.

Мы проходим мимо, я всё оглядываюсь, недоуменно смотрю на горбунью. Она отмахивается, но объясняет. Просто, как малому ребёнку: "побирушки". И передразнивает: "хлеб-ця".

Догоняем большой обоз. Возов 30-40. С последнего воза слезает мужик, дожидается, пока мы поравняемся. Внимательно оглядев нас с горбуньей, спрашивает возницу:

— Бабы есть?

— Не...

— Не боись, мы заплатим.

— Не...

— А малая? (это про меня)

— Малец. Хворый. А то — лекарка.

— А... Худо. Киев скоро. Идём издалече. У меня мужики — как жеребцы стоялые. А в Киеве... там эти... бабы весёлые... втрое дерут. Мы бы по дороге бы набаловались бы и полегчало. А то в стольном граде мудями позвенишь, а дома кисой только пошелестишь.

И вдруг начинает орать, глядя вперёд на одного из своих:

— Ты!... У тя... конь вожжу заступил!... На ходу спишь...!

Типаж знакомый: бригадир дальнобойщиков. Сходные проблемы, методы, выражения. Но — на конской тяге.

Правильнее — на гужевой. Гуж — это ремень такой в конской упряжи.

А киса — не домашнее, усатое, хвостатое, мышей ловит. Это мешочек такой. Для денег. По смыслу — кошелёк, по виду — кисет.

Мужики эти нашли то, что искали. В тот же вечер, в той же избе, где и мы ночевать встали. Хозяйку. Она их и ублажала. Сдельно. Всю ночь. Под присмотром мужа, чтобы "не сотворили чего худого". В смысле: чтобы счёт был правильный и плата полная.

В избах внутренних стен нет. Так что счёт вели все присутствующие. Включая двух малолетних сыновей этой дамы. С полным восприятием подаваемых участниками реплик. Типа:

— Да куда ты со своим гулькиным... Тут оглоблей работать надо.

— А перевернуть?

— (Хозяин) Порвёшь-попортишь-поломаешь — гривну отдашь.

— А полторы, как за коня, не хошь?

Какая-то возня, баба ойкает. И назидательно-поучительный голос бригадира:

— Ты — баба. Ты должна раз — лежать, и два — молча.

Русская народная мудрость. Почти цитата. Жванецкий. За восемьсот лет до своего рождения.

Спать невозможно. Всю ночь — непрерывная публичная случка. Предки, факеншит.

Впрочем, потому и предки. Предки — те, кто сношается. Прочие — не предки, поскольку потомства не оставили. А с учётом всяких гладов, моров и прочих смертностей, предки — те, кто сношается часто, много, успешно, эффективно и т.д.

Хотя все равно скотство... Или я — дурак.

Утром хозяин очень доволен: тряпица с мелким серебром — большое подспорье в крестьянской жизни.

Там же поутру. Только начали садиться в сани, злые, невыспавшиеся, вдруг из-за забора женский крик. Девичий. Истошный. Переходящий в вой с причитаниями. Будто режут кого, или только что зарезали.

"Ой же люди добрые!... Ой же батюшка родименький!... Ой да за какие грехи смертные!... Ой же молодицу!... Юницу невинную!... Да на муки тяжкие!... На казни лютые!... Защити Пресвятая Богородица заступница!... Помогите!!!...".

Я аж вскинулся. Ну воспитан я так... ретроградно — если зовут на помощь... да ещё женщина... да так страшно кричит... Палку во дворе увидел, хвать — и к воротам. А там хозяин стоит, слушает этот вой невообразимый и щурится довольно, как кот на солнце:

— Хорошо Ксюха кричит. Правильно. Громко. С чувством.

— Ммм?

— Сосед дочку замуж выдаёт. За Петра. Молодята ещё с Рождества захороводились. Ксюхе-то брюхо уже давно надуло. Она только и ждёт не дождётся, когда ж Петька её заберёт. Да родня никак сговориться не могла. А ныне вот сладилось. Уж она от радости-то прыгала. Вот оттого, что довольная, и воет хорошо, громко, с чувством, по обычаю.

— Ммм?

— Свадьба-то? Нынче. Вот чего не знаю — кто на молодых дрочить будет. То ли тиун, то ли поп. Должен-то, конечно, поп, да он-то у нас малахольный. А на свадьбе надо смешать семя доброе с зелёным вином и дать пить молодым. Обычай такой, с дедов-прадедов.

Я... — охренел. То, что такие обычаи и с воем невесты, и со спермо-коктейлем для молодых, были в ходу на Руси ещё в 19 веке — как-то попадалось. В литературе есть описание крестьянской свадьбы в Тульской губернии в 30-х годах 19 века. Вот с таким... "напитком". Но самому всё это услышать... Или попробовать...

Сам себе повторяю: "Не лезь в чужой монастырь со своим уставом". Хорошо, что не кинулся вступиться за эту "юницу невинную" с "надутым брюхом". А то накостыляли бы.

И вообще, Ванюша, забудь и забей насчёт: вступаться, защищать, помогать, советы давать, учить... Ты тут чужой и... бессмысленный. Это — не "твой монастырь". Если это "монастырь", то ты здесь явно не "инок". Чужак...

В "Святой Руси"... в отчизне своей... со своими... принципами — дырка без бублика.

Дорога. Большая дорога. Ещё нет магистралей, почтовых трактов, верстовых столбов. Даже нет денег — просто "сребро". Или — "куна".

Но придорожные ремесла уже есть. И спешно восстанавливаются после недавнего восстания, после усобиц... Хочешь жить — умей вертеться.

А вот того, что по жанру дорожных приключений положено быть: разбойников толпами или анонимной принцессы в процессе похищения — не наблюдается. Первых недавно выбили, вторые ещё не завелись.

Утром четвёртого дня — Киев.

Я сперва не понял — горбунья толкает в бок: "зри, зри". Чего зрать-то? Потом, далеко впереди, среди белого, серого, чёрного, под ярко-голубым — золотая искорка. Потом ещё и ещё. Солнце встаёт, и полоса света опускается по склону высокого речного берега. Вспыхивают кресты. И купола. Золотые.

Горбунья аж задохнулась. Крестится, поклоны бьёт, шепчет:

— Михайловский златоверхий. Первый золотом крытый. Святополчечье чудо несказанное.

Какое "Святополчечье"? Я только одного Святополка по истории знаю — Окаянного. Тот братьев убил и где-то у чехов помер. Или ещё какой был?

"Купола в России кроют чистым золотом.

Чтобы чаще господь замечал".

Выходит, не всегда так было. Выходит, был кто-то первый. Кто крыть начал.

Кое-где ещё купола. Много. Чёрные, синие, зелёные. По высокому как-то кусками — тёмная полоса. Стены киевские. А ниже — цветное. Терема. А ещё ниже и ближе — серое. Дома, подворья, нормальные люди живут. Над каждым — столб дыма. Печи топят, еду готовят. Люд столичный. Кияне.

К моему огорчению, мы подъехали к Киеву с севера. Так что, ни Золотых ворот, ни Софии, ещё без Богдана — не увидел. Даже Успения Богородицы над Лаврой — с другой стороны. И Андреевской, на которой колоколов никогда нет: как пойдёт звон с места, где апостол Андрей проповедовал, так Киеву быть утопимому.

Легенда такая. Киевские горы и с разбега не зальёшь. Но после Вангиного предсказания насчёт: "Курск утонет"... тоже сперва смеялись.

А мы ещё до Подола свернули с реки на берег и вверх полезли. Мимо Гончаров да в ворота. Отнюдь не Золотые. Поскольку те ещё строили.

Киев... Мать... Ага, городов русских.

Как у нас всегда: издалека — "твою мать, красота-та какая!". А поближе: "мать твою, да кто ж так дороги строит!".

Вытягивать сани от Днепра в гору по унавоженному снегу, даже не в лоб — об этом и речи нет, в обход по ярам, для кобылки задача на грани. Идём все пешком. А дороги никто не чистит. Это-то я и по своей России помню.

Проезжая часть — раздолбанный копытами рыхлый снег с навозом, а по бокам сугробы в рост. Не в мой — взрослого мужика. И колея одна. На реке хоть на целину съехать можно. А в яру? На стенку?

Моих спутников явно заклинило: на всякий купол крестятся, останавливаются, кланяются, возница сначала рукавицы снимает, чтобы шапку снять, тулуп расстегнуть, крестик свой нательный вытянуть наружу да поцеловать. Потом в обратном порядке убирает, застёгивает, надевает.

Что с них взять — деревенщина-посельщина. А мы, между прочим, на проезжей части дороги. Причём — в одну полосу.

Эх, не видали вы большого города. То есть, конечно, Киев по нынешним временам — самый большой город на всю Восточную Европу. Тысяч 50 жителей. Но мне это так... — райцентр. Ни езды, ни... ну, развлечений нормальных.

Когда третий раз встречный воз загнал меня на обочину в снег — пришлось брать власть в свои руки. Пока мои спутники опять пялились как два возчика на поперечном спуске не коней, а друг друга кнутами охаживают, ухватил кобылку за ремешок на морде и бегом вперёд.

Вот, японский городовой, скотина бессловесная, а смысл понимает. Топаем быстро, в гору. Аж вспотели. И я, и кобылка. Но без экзотики в форме мордо— и кнуто-бойства.

Гончары — не Подол, народ серьёзный, с утра мордобоем не занимаются. Разве что к вечеру. Пролетарская окраина. Чем выше в гору, чем ближе к городским стенам — тем заборы выше. И лай собак — басовитее. А собак на улице... толпы. Все какие-то ободранные, паршивые. Понятно: здоровых бесхозных псов ещё с начала зимы приспособили. Кого на мясо, кого на шубу.

Хорошо, что Русь — не Европа. Там помои — из окна да на улицу. Тут бы так плескануть — и этому городу никакие стены уже ненадобны: все дороги сразу наледью схватятся. И никакой враг... Да и друг... Но тогда у всех киян морды битые будут. Потому что на льду кони падают, ноги ломают. А мужик за коня не только чужую морду разобьёт — свою голову положит.

По "Русской правде" два самых тяжких преступления: поджог и конокрадство. А высшая мера — "отдать на поток и разграбление". Так что, в моей России отмена смертной казни и введение конфискации имущества — правильно. Исконно-посконно. Только надо, за неимением коней, "за хищение транспортного средства" — высшую меру.

Кто это удумал, что в древности воздух был чище? Может, и был. Где-нибудь. А тут, у Киева... С одной стороны Гончары, с другой — Кожемяки. Концы? Посады? Слободы? Одним словом — пригороды. И в каждом дворе печи. Не домовые — для обогрева жилья и готовки пищи, а такие... — индустриальные? Промысловые? Промышленные? — Дымища... Ветра нет, мороза нет — всё это шапкой сползает с двух сторон в овраг, по которому мы с кобылкой тянемся вверх.

Справа, от кожевенных... производств... Ка-ак пахнёт...! Да кто ж это сказал, что иприт немцы придумали?! Не, не ценим мы наших предков, их смекалку и соображалку. А также пофигалку и наплевалку в отношении соседей... Аж глаза режет!

Потом снова вниз и вверх. Вверху — городские стены.

Ё-моё... Город Ярослава. Ух, и сооружение! Крутой был князь. И в Киеве сидел, и из Киева бегал. И били его не раз. Наверное, поэтому и стены построил.

Древние спартанцы говорили: "Зачем Спарте стены, если у неё есть сыны". Киев — не Спарта, ему стены — нужны.

Ещё этот Ярослав, по прозванию Мудрый (остальные, наверное, мудростью не блистали) первый на Руси монету чеканить начал. Особо чистого серебра, но с грамматическими ошибками. И с надписью: "Се Ярослав на столе".

* * *

Как-то странно у русских князей получается. Как у свиньи в "Кошкином доме":

" — Вот это стол.

На нем сидят.

— Вот это стул.

Его едят".

* * *

Мда... Это меня трясёт. От ощущения персонального чуда. Своими глазами увидеть... Да просто Киев без Рады и Майдана — уже чудо! Без придурков и там, и там — два чуда сразу.

Стена — высоченная. То есть, умом я понимаю, что это укрепление типа ДЗОТ — деревянно-земляная огневая точка. Ну, не огневая, а метательно-кидательная. И не точка. Поскольку вокруг города. Но "ДЗ" — точно. Ров, вал земляной, внутри вала деревянные клетки, набитые землей. Но размеры... Крыша поверху частокола — метров 15 от дна рва. Башня с воротами облицована камнем. Или кирпичом?