Через мгновение Дайка охватил ровный свет. Он молча смотрел на рыцаря, у которого даже дыхание замерло от изумления. Наконец сьер Денел, дрогнув, опустился на одно колено. Перед ним стоял небожитель, облеченный всей своей славой.

-Дай мне вернуться в Сатру, рыцарь Денел, — произнес Дайк. — Я исчезну, как будто бы меня и не было. Никому не говори о том, что видел, вот и все.

-Да, мой лорд, — почти беззвучно пошевелил губами сьер Денел.

Сьеру Денелу чудилось, у него из-под ног вышибли землю. Этот бродяга — небожитель! В писании сказано, что падшие утратили сияние. Но Дайк облечен светом, а значит, он близок к самому Всевышнему!

"Вот так живешь и не знаешь, что есть еще один народ, которому уже вернули все, на что люди могут только надеяться, — с горечью думал сьер Денел. — Где-то лежит Сатра, благословенный край на земле, и в самом деле огражденный от бренного мира. Мы до сих пор смертны и лишены сияния... а им возвращено утраченное после падения достоинство!" — лихорадочно повторял он себе.

Тысячи лет люди строят храмы, молятся, выполняют данный свыше закон — и вся их радость, что они будут прощены после Конца света! А эти уже сейчас...

Такова справедливость Вседержителя. Сьер Денел знал, что с этим нельзя спорить: смертным не позволено судить. Люди получат свое после Конца и должны быть довольны.

У себя в старинном особняке сьер Денел заполночь сидел за столом и жег свечу. Длинный фитилек сразу занялся ярко, выхватил из темноты его узкое лицо с тонкими чертами, твердым подбородком. Денел разделся до нижней рубашки и ту распахнул на груди, чувствуя, что его охватывает жар.

Дайк не потребовал, чтобы сьер Денел вернул ему самоцвет небожителей. Гвендис сказала, что они с Дайком оставляют за ним право самому распорядиться камнем: оставить себе или пожертвовать храму, но при одном условии — когда Дайк покинет Анварден. Гвендис заверила, что уже получила от сьера Денела достаточную плату за самоцвет: пусть это значительно меньше третьей части его стоимости, но ничуть не меньше того, что хотела иметь она сама для спокойной и тихой жизни.

Денел тряхнул головой, отбрасывая с глаз пряди прямых светлых волос, взъерошенных как попало. Ему придется сказать духовнику, что его тайна разрешилась небывалой красоты самоцветом: этот камень он жертвует ордену, но не вправе ничего о нем рассказать, а тот, кто мог бы, покинул Анварден.

Окна в сад были открыты, занавески колыхал ветер.

-Гвендис... Мне придется теперь уйти в Сатру.

-А разве ты знаешь, где ее искать? Погоди... — Гвендис приставила к книжной полке стремянку. — Дайк, иди сюда... Не урони. Это Землеописание. Там есть карты.

Дайк обеими руками принял тяжелую книгу в кожаном переплете:

-Я помню холодное море, горы и степь. Я потом вернусь, — сказал Дайк, когда Гвендис, держась за его руки, спустилась со стремянки. — Найду Сатру и вернусь за тобой, если ты разрешишь.

Гвендис молча прислонила голову к его груди.

-Значит, можно... Значит, ты подождешь, — понял Дайк.

Ему подумалось, что в Сатре его узнают небожители — близкие и друзья, и расскажут ему, кто он такой.

Гвендис осторожно отстранилась.

-Дайк, как по-твоему: почему ты оказался один в кандалах, в открытом море?

Тот покачал головой:

-Не знаю, Гвендис. Я должен найти Сатру. Видимо, там случилась какая-нибудь беда... война... Раз это моя родина, мне нужно узнать, что с ней сталось.

-Там твоя семья, — ровно подсказала девушка. — Может быть, даже жена и дети.

Гвендис отошла от него и села. Дайк поник.

— Нет, Гвендис! Как же?.. Я не знаю ту женщину, я знаю и люблю только тебя... Разве я ей самой нужен, раз я ее не люблю и не знаю?

-Если она тебя любила, то нужен, — сказала Гвендис почти неслышно.

-Ее не существует! — ответил Дайк.

-Она не виновата, что ты потерял память...

У Дайка затуманился взгляд.

-Я бы уговорил ее, чтобы она меня отпустила!

-Нет, — твердо сказала Гвендис. — Я заодно с ней. Как женщина.

Дайк молча закрыл руками лицо. Гвендис снова подошла к нему, утешая:

-Дайк, милый... Ты — небожитель. Вы живете вечно. По крайней мере, очень долго. Ты сотни лет будешь таким, как теперь. Помнишь твой сон о Дасаве и Вельте? Через пятьдесят лет она была бы уже дряхлой, а он все еще юношей. Ты не можешь желать мне этого.

-А Йосенна?! — горячо напомнил Дайк.

-Это совсем другое, — Гвендис отрицательно покачала головой. — И у людей случается, что девушка выходит замуж за человека много старше себя. Когда Белгест состарился, она просто была молодой женой пожилого человека, это бывает.

— Я не хочу быть небожителем, Гвендис, я хочу быть человеком, — упрямо ответил Дайк. — Когда к тебе придет старость и приблизится смерть, тогда я убью себя, и моя жизнь будет длиной в человеческую.

-Дайк... бедный, — потрясенно сказала Гвендис.

Она видела, как он взволнован, раздосадован, вне себя.

-Дайк, мой хороший, милый... Ни с кем я не была бы так счастлива, как с тобой. Мы узнаем, что связывает тебя с Сатрой, и тогда ты сможешь все решить сам — лучше, чем сейчас.

— Как же ты будешь тут одна? — печально спросил Дайк. — Сатра далеко...

— Я не буду одна, я поеду с тобой.

— Гвендис, со мной? — Дайк отшатнулся. — Туда ведь и дорог, наверное, никаких нет. В пути холодно, тяжело! А вдруг я изгнанник, беглец из Сатры, и меня встретят не радостно, а вообще... сразу убьют?

-Я поеду, — спокойно повторила Гвендис. — Путь дальний, тебе еще может пригодиться лекарь... Дайк, я тоже тебя люблю.

Гвендис знала, что Дайк еще нездоров, у него по-прежнему бывают видения, а тяготы и опасности пути могут неизвестным образом повлиять на его разум. Что если Дайк окажется в чистом поле один с внезапно помутившимся рассудком? Лучше, если на этот случай с ними будет Гвендис, которой уже приходилось "возвращать" Дайка из его снов.

До утра просидев над старинным томом Землеописания, Дайк и Гвендис решили, что царство небожителей лежит на полночь за горным хребтом Альтстриккен, если обогнуть хребет и идти через Волчью Степь.

-Почему они выбрали такое суровое место? — с удивлением спросила Гвендис.

-Там они спустились в Обитаемый мир в дни Сошествия, — ответил Дайк. — Небожители Сатры верили, что, когда будут прощены, с этого же самого места для них откроется и путь назад.

"Начинается лето, — размышлял он. — Путешествие даже по северным землям не должно быть очень трудным. Мне нужен меч, чтобы защищать Гвендис. Мы поедем с каким-нибудь торговым обозом...".

Гвендис беспокоилась, что в даргородской земле Дайка то и дело начнут принимать за княжича Гойдемира. Гойдемир жил прилюдно: сиживал в кабаках, ходил по городу, как простой горожанин, участвовал в народных игрищах; его многие видели во главе смуты. Но, на счастье, путь Гвендис и Дайка огибал Даргород по самому краю западной границы. Торговый обоз, к которому они присоединились в начале путешествия, принадлежал купцам из Залуцка, которые не знали Гойдемира в лицо.

Они выехали из Анвардена ранним утром, когда дорога была еще влажной от росы, а солнце светило мутно. В хвосте обоза из пары десятков телег ползла крытая кибитка. Дайк шел, ведя лошадь под уздцы, а Гвендис держала вожжи. Дом Гвендис остался стоять с забитыми дверями и окнами: на рассвете в нем последний раз отзвучали человеческие шаги.

В дороге Дайк быстро стал понимать, о чем говорят обозники, и сам очень скоро научился объясняться с ними. Гвендис труднее давалось наречие северян.

Вечером на привале старший из купцов сказал Дайку:

-Ну вот... Завтра к полудню доедем до развилки. Мы повернем на Даргород, а вам — на Альтстриккен, это значит, поедете прямо. По пути будут деревеньки, переночуете. Спрашивайте у людей, чтобы показали вам дорогу на Сей-поле, — там живут хельды, они вас проводят.

На другой день кибитка отделилась от торгового обоза и двинулась дальше одна. Несколько дней Дайк и Гвендис ехали так, как научил купец. А вскоре дорога начала делаться все хуже и наконец совсем сошла на нет на тихой лесной поляне. Но сосновый лес впереди казался просторным, таким, что кибитка пройдет. Дайк сказал:

-Поедем. Может быть, выберемся к жилью, нас направят.

Это было лучше, чем поворачивать назад. Кибитка осторожно поползла между деревьями, покачиваясь на упругих сосновых корнях, избороздивших землю. Начинало смеркаться, и пора было останавливаться на ночлег. Вдруг издалека послышалась песня. Пели хором много молодых голосов. Дайк повернул кибитку и повел лошадь в ту сторону. Но песня неожиданно смолкла — не закончилась, а оборвалась... Раздались крики и громкое конское ржание.

-Гвендис, я — быстро: погляжу, что там, — сорвался с места Дайк и вскинул руку, останавливая высунувшуюся из кибитки девушку. — Я по-ихнему хорошо говорю, разберусь.

Дайк кинулся напрямик. Он различал испуганные и яростные возгласы мужчин, женские голоса, звавшие на помощь. Вдруг треск сухих сучьев и храп лошадей раздались совсем близко. Дайк думал, что успеет спрятаться и поглядеть, что там. Но в редком сосняке спрятаться было негде. Навстречу Дайку выбежал парень в белой рубашке с засученными рукавами, сжимая в руке железную палицу. Увидев Дайка, парень застыл как вкопанный. У него вырвалось:

-Княжич Гойдемир! — и с торжеством. — Ну, теперь берегись, обидчики!

Почти тотчас вслед за парнем вымахнули из-за деревьев двое конных в длинных кольчугах и шлемах с бармицей. Придержав рукой ножны, Дайк вытащил меч. Этот простой клинок он выбрал на базаре в Анвардене: рукоять с изогнутыми слегка вверх дужками и круглой тусклой головкой. Сама рукоять была удлинена настолько, чтобы держать меч и одной рукой, и обеими. Это было неплохое оружие с наточенным острием, с помощью которого можно нанести укол даже сквозь кольчугу, направив удар двумя руками.

Парень с палицей уверенно встал рядом с Дайком. Но конники осадили лошадей:

-Княжич Гойдемир! Вот диво!

-А вы кто? — угрюмо и требовательно спросил Дайк.

Он говорил на удивление чисто, в его произношении не чувствовалось ничего иноземного. Дайк лишь выговаривал слова медленно и раздельно, словно какой-нибудь отвыкший от разговоров нелюдим.

-Это же Войсвета дружинники, — сказал Дайку парень с палицей. — Вот псы: не дают нам справлять Ярвеннин праздник, обижают без тебя даргородскую хозяйку. Бежим на поляну, княжич, а то наших там перебьют, — и с недоуменным упреком добавил. — А ты, княжич, один что ли?

-Я... один... — уронил Дайк.

Парень крикнул дружинникам:

-Убирайтесь, слыхали! Скажите своей своре, чтобы шли прочь отсюда.

Дружинники переглянулись и повернули коней, видно, и вправду не зная, что им теперь делать. А парень схватил Дайка за рукав и потащил за собой. На поляне носились всадники, плетьми разгоняя народ. Кое-где мужики останавливались, чтобы сопротивляться, но, захваченные врасплох, не могли устоять, их сбивали лошадьми и охаживали семихвостками, не давая подняться.

-Собирайтесь все ко мне! — стал созывать неугомонный спутник Дайка. — Со мной княжич Гойдемир, отстоим Ярвеннину поляну!

Его услыхали и деревенские, и дружина. Дайк стоял с обнаженным мечом в руке, решив оставаться Гойдемиром. Он понимал, почему дружинники в замешательстве придерживают лошадей, завидев его. Гойдемира в Даргороде считают прощенным, а князь Войсвет в свое время давал народу клятву не причинять младшему сыну вреда. Вот дружинники и не знают: то ли им разгонять народ дальше, не глядя, что младший княжич с клинком в руке встал на его защиту, то ли уехать в Даргород и рассказать князю Войсвету, кто объявился и помешал им.

Вокруг Дайка на Ярвенниной поляне уже сгрудились десятка полтора одетых к празднику в вышитые рубахи сельчан, а против них немногим больше конных дружинников.

-Что ты опять воду мутишь, княжич! — недовольно сказал Дайку княжеский военачальник. — Ехал бы домой.

-Это вы поезжайте назад, — твердо ответил Дайк. — Что мешаете людям чтить их пресветлую хозяйку?

-Сам знаешь, княжич, — нехотя ответил начальник. — Ярвенну чтят — собирают в ее честь игрища. Мол, смотри, хозяйка, как мы тебя готовы от любого врага защищать! А теперь порядок другой... Князь Войсвет народу отец, он своей милостью обещает людям мир и защиту. Так что доспехи по домам хранить запрещается, и воинские игрища простонародью не проводить!

Дайк увидел, что из мужиков за его спиной несколько человек тоже в кольчугах, кое у кого мечи или палицы. Они сердито загудели в ответ дружинникам:

-Это нашей милостью Даргород всегда имел мир и защиту! Ишь, князь! Хочет, чтобы мы свою силу забыли! Чтоб он был нам, как пастух стаду!

-Богоизбранный князь — и есть над вами пастырь, разбойники! — рявкнул раздосадованный военачальник, но парень с палицей, который привел на поляну Дайка, перебил:

-Мы на своей земле и пастухи, и пахари! У князя хватает забот, а на нашу волю пусть руку не подымает!

-Я запомню тебя, — погрозил парню начальник. — Вот тебя, смутьяна, на воротах в Даргороде вздернут!

-Езжайте! — оборвал его Дайк. — Не о чем больше говорить. Собирайте всю дружину, сколько вас здесь ни есть, и езжайте отсюда вон. Мы вам не дадимся: все равно отобьемся.

-Ладно, княжич, — сквозь зубы ответил военачальник, и дружинники разъехались скликать остальных, которые еще не знали о появлении "княжича Гойдемира".

Деревня Козий Ручей утонула в чащобе, и из сельчан мало кто знал Гойдемира в лицо. Но подростком Сполох ездил с отцом на ярмарку в Даргород — продавать шкуры и мед. Они проезжали через Лесную Чашу. Там-то Сполох и увидал княжича, который гостил у бобыля по прозвищу Волчий Хвост. Гойдемир учился у старого знахаря кулачному бою и был у него же вместо батрака: помогал по дому, ходил на полевые работы. Сполоху показали княжича: одетого в домотканую рубаху, еще безбородого, молодого парня, который стучал топором в бобылевом дворе. Сполох слыхал, как старшие о нем говорили, что он добрый человек и защитник дивной Ярвенны. Но этот парень, живущий среди людей, работник с образком "хозяйки" на шее, поразил тогда Сполоха, насколько он весь принадлежал даргородцам — как зерно колосу.

На другой год началась смута. Но в глуши, в Козьем Ручье, об этом узнали, когда волнения уже схлынули, и младший княжич вел переговоры с отцом о прощении. До Козьего Ручья нескоро добрались и новые порядки. Вблизи Даргорода народные игрища были уже под запретом, и простонародье почувствовало, как тяжела у дружинников Войсвета плеть. Начинали складываться устои, которые навеки должны будут считаться священными: самодержавная власть "богоизбранных князей" и особое требование к народу — почитание власти. Было подготовлены законы о казни за непочтение к князю, священнослужителям и воеводам.

Но в Козьем Ручье люди жили еще по-прежнему. Когда Дайк очутился на Ярвенниной поляне у озера за селом, крестьяне как раз справляли недозволенный праздник и на вмешавшуюся дружину смотрели как на супостатов, попирающих старинный обычай.