Путники скоро привыкли к ним, как к кузнечикам и мерцающим ночным бабочкам — ночницам. Было странно, как ковыльницы бесшумно ходят среди степной травы: еле-еле колыхнутся стебли — и их уже нету...

Дайк вел отряд путем, который помнил из снов. Волчья Степь даже за сотни лет изменилась мало.

Спустя некоторое время желто-зеленый простор — трава и ковыль — вдруг стал пестрым на горизонте. Это пасся табун гнедых, вороных и серых коней — первый встреченный по дороге табун кочевников. Скоро мимо путешественников на низкорослой мохнатой лошадке пронесся маленький, щуплый всадник в войлочной шапке, что-то крикнул высоким голосом и махнул рукой.

Он остановился вдали, поджидая медленный отряд. Когда кибитка почти поравнялась со всадником, он снова сорвался с места. Этот нежданный проводник и привел путников в стойбище.

Кочевники приняли их радушно. Главой племени оказалась худая морщинистая бабка в бусах из медных блях, которая вышла из самой большой юрты.

— Воюете? — прищурила узкие глаза бабка, посмотрев на вооруженных мужчин.

Говорила она на страшной смеси даргородского и хельдского наречий.

— Нет, не воюем, хозяйка, — ответил Дайк. — Одно место ищем в степи.

Старуха покачала головой и поцокала языком.

Путники уместились в ее большой юрте, завешанном шкурами. Старухины невестки — уже сами немолодые — поднесли гостям жареную на костре конину и плошки с кислым кобыльим молоком.

— Торговали, — пояснила старуха, когда ее спросили, откуда ей известны северные языки. — Гоняли коней продавать. Какое место ищете?

Дайк начал рассказывать ей про "место, где большая стена". Гвендис тихо сидела в углу, при свете коптящего светильника с бараньим жиром не сводя глаз со степных женщин. Сама старуха, полная широколицая старухина невестка с бараньей лопаткой в руках, котелок на огне и маленький всадник на мохнатой низкорослой лошадке в бескрайней степи... Так вот он, народ, живущий на сказочном "краю земли".

— Знаю, есть стойбище злых людей за стеной, — заговорила старуха. — Бабка моей бабки и дед моего деда рассказывали, что оно там, на восходе. Злые люди, убивают всех, кто подъедет к их стойбищу.

У Дайка сильно забилось сердце.

— Они на вас нападали?

Старуха потрясла головой.

— Они не выходят из-за стены. Степи боятся. Степь их не любит. Они степь не любят.

— И не торгуют с вами?

— Нет. Давно о них не слыхать. Может, и умерли за стеной, — вздохнула старуха.

Она помолчала и подозвала невестку. Та помогла ей подняться.

— Внук у меня помирает, — сказала старуха. — Пойду к нему. Вы тоже идите в свою кибитку. Потом поговорим.

— Что с ним? — с сочувствием спросила Гвендис.

— Вот тут, — старуха постучала себя пальцем в грудь, — сидит плохая вещь.

— Простуда? — догадалась Гвендис.

Старуха отрицательно покачала головой.

— Половину луны назад враги хотели угнать наш табун. У моего внука вот тут сидит наконечник от стрелы.

Старуха сделала знак, давая понять, что встреча окончена. Гости вышли наружу. Старуха, опираясь на невестку и сына, — тоже пожилого, с редкой седой бородой, — побрела мимо них к юрте, из которой выскочила молодая кочевница с испуганным лицом, подхватила бабку под руки и увела внутрь.

-Половина луны... Это полмесяца! — воскликнула Гвендис. — Почему они не вырежут наконечник?

Она хотела бежать к кибитке за лекарскими принадлежностями. Сполох засомневался:

-Не мешаться бы нам... У них свои обычаи!

-Вдруг он очень мучается. Я хотя бы посмотрю, — скороговоркой ответила Гвендис и юркнула под полог своей кибитки.

Через миг она была уже у входа в юрту больного. Встревоженный Дайк пошел с ней. Сполох был прав: Гвендис готовилась рискнуть не только собственной головой, но и головами всех своих спутников. Если больной умрет после ее вмешательства, ее могут обвинить в его гибели.

Гвендис заглянула в юрту. Молодой кочевник лежал на шкуре в жару, несколько человек — мужчины и женщины — сидели вокруг него, поджав ноги, а старуха — у изголовья. Она тянула тонкую заунывную песню — должно быть, отходную. В углу всхлипывала молодая женщина.

— Зачем пришли? — сурово оборвала пение старуха.

-Лечить, — сказала Гвендис. — Я буду лечить.

Она изъяснялась с трудом.

— Тебе нельзя! — старуха потрясла головой.

-Я буду лечить, — твердо повторила Гвендис. — Я шаманка.

Она не знала, как сказать "лекарь", но знала, как "шаманка" по-хельдски.

-Гвендис будет лечить, — подтвердил Дайк. — Слушайтесь ее.

Кочевники заговорили между собой по-своему. Наконец старуха ответила:

-Лечи.

— Выйдите, — сказала Гвендис. — Дайк, сходи за хлебным вином.

Прозрачное, как вода, крепкое вино даргородцы умели гнать из ржаных зерен, поэтому называли его хлебным.

Кочевники и Дайк вышли из юрты. Дайк бегом кинулся за вином. Гвендис наклонилась к больному. Тот лежал, закрыв глаза, были видны только краешки воспаленных белков, и тихо стонал. Подняв рубаху, она увидела, что под ключицей — гноящаяся, уже посиневшая опухоль.

Гвендис достала фляжку с обезболивающим отваром, приподняла голову кочевника и поднесла к его губам.

На очаге висел котелок, вода еще не успела вскипеть. Гвендис вымыла руки, нагрев на огне очага нож, сделала надрез. Больной стонал и мотал головой. Гвендис уверенно продолжала работу. Недаром в Анвардене она привыкла лечить бедняков: запущенные раны были обычным для нее делом.

— Тише, тише. Теперь все пройдет...

Наконец она наложила мазь и сделала перевязку.

Когда Гвендис вышла из юрты, то увидела, что семья степняков стоит у входа, даже сама бабка, опираясь на домочадцев, — все в молчании, напряженно ждут. Гвендис встретилась взглядом с глазами старухи:

-Все хорошо. Мы еще побудем, пока твой внук не встанет на ноги. Я присмотрю за ним.

Пришлось остаться у кочевников почти на месяц. Путники жгли костер возле кибитки и варили мясо, которое присылала им хозяйка стойбища. Вокруг костра стайками вились раскосые смуглые дети — от еле начавших ковылять малышей до подростков.

Наконец больной стал выздоравливать, и в день, когда он сам вышел из юрты, гости наконец начали собираться в дорогу.

— Подождите, — сказала им бабка. — Спасибо сказать хочу.

На прощанье в стойбище устроили пиршество. А перед отъездом к кибитке подошел тот самый кочевник, что повстречал их в степи. Это был подросток лет четырнадцати с узкими черными глазами.

— Поеду с вами, — пропищал он высоким голосом на той же смеси языков, что и старуха. — Бабка велела вас провожать.

"Не стоит брать мальчика в проводники", — мелькнуло у Дайка.

— Я сам знаю дорогу, — возразил он кочевнику.

— Ты не знаешь Степь, а Степь не знает тебя, — сказал мальчик. — Кто будет ручьи находить? Ковыльниц спрашивать, погоду хорошую звать? — его глаза хитро блеснули.

— Ты можешь говорить с ковыльницами? — с любопытством спросил Сполох.

— Моя мать ковыльница! — сообщил подросток. — Смотри! — он сорвал шапку и поразил всех, но не только кошачьими острыми ушами, как у ковыльниц, а еще больше — двумя толстыми черными косами, упавшими на плечи.

Это оказалась девушка.

— Эрхе-Алтан посылаю с вами, — торжественно сообщила подошедшая к костру старуха. — Она вас доведет до стены. За то, что моего внука спасли — посылаю внучку вас провожать.

Эрхе была умелым проводником. Как и обещала, она на протяжении всего пути находила в степи ручьи, заговаривала погоду, била дичь из лука. Ночью она иногда уходила в ковыли, не исключено, что и ее глаза сверкали оттуда в темноте вместе с глазами ковыльниц.

— Ты что там делаешь с ними? — с любопытством расспрашивал девушку Сполох. — А мне посмотреть можно? Или у вас какие-то тайны?

— Нет тайн, — нахмурилась Эрхе, перебирая кончик черной длинной косы. — Но ты не умеешь смотреть. Ты не увидишь.

— И правда, а что вы делаете? — спросила ее как-то Гвендис, когда однажды на привале девушки вместе пошли стирать на ручей.

— Луне радуемся. Как луна взойдет — так делаем! — Эрхе откинула косы за плечи и подняла руки, показывая, как будто пляшет. — Вся степь радуется с нами. И кузнечики, и ночные птицы. И ковыли.

Сполох был искусный охотник, но в степи Эрхе находила дичь быстрее и лучше него, а стреляла так же метко.

— Надо же, этак ты и меня за пояс заткнешь, — посмеивался Сполох.

Эрхе вызывающе смотрела на него раскосыми глазами и уносилась на своей мохнатой лошадке далеко вперед, так, что ее даже трудно было разглядеть.

Наконец на горизонте появилась широкая темная гряда, и с каждым днем она становилась все четче, возвышаясь над желтой равниной ковыля.

-Неужели это?.. — немного испугалась Гвендис.

— Стена... — тихо подтвердил Дайк.

Гвендис не осталась ждать в поселении кочевников. Сначала Дайк хотел, чтобы она осталась, а он один отправился вперед. Но под защитой Сполоха и Тьора, с таким проводником, как Эрхе, Гвендис и Дайк могли не расставаться раньше времени. Гвендис сама хотела взглянуть на Сатру хоть издали.

Девушка правила повозкой, а Дайк шел рядом, опустив голову. Гвендис чувствовала, как приближается конец их пути. Если бы она могла, то унеслась бы сейчас в степь верхом, как Эрхе, — и выплакалась бы одна среди бескрайнего ковыля.

К кибитке подскакала Эрхе-Алтан.

— Завтра к плохим людям за стеной придем, — сказала она, ударила лошадку под бока и исчезла в облаке пыли.

На закате разожгли костер. Великан Тьор приподнял кибитку, чтобы Сполох получше насадил на ось расшатавшееся колесо. Потом он принялся смазывать салом тележные оси, которые в последнее время сильно скрипели.

-А много мы проехали, вот и повозка жалуется! — заметил Сполох.

Гвендис и Эрхе резали куски копченой конины. Солнце клонилось за окоем. Дайк с окаменевшим лицом не сводил взгляда с далекой стены.

На другой день они подъехали так близко, что она перестала казаться сплошной темной грядой.

— Совсем плохая стена! — приглядевшись, сообщила зоркая Эрхэ. — Как дырявый полог кибитки. Я на лошади въеду. Дырявая стена. Там такие, как я, не живут, — продолжала дочь ковыльницы. — В степи везде живут — а там нет.

-Точно, одни развалины! — подтвердил Сполох. — Так это и есть место, которое мы искали?

"Может, небожители погибли? — гадал Дайк — Или они просто покинули эти края?".

Путники остановились. Вдалеке как попало громоздились серые плиты, на завалах зеленел редкий лиственный лес.

— Тут была война? — спросил Дайк Эрхе.

-Не помнит степь войны, — уверенно ответила кочевница. — За стеной могла быть война. А здесь в степи — нет.

Сполох прищурился, вглядываясь.

— Раньше там были сады... — вздохнул Дайк и добавил. — Теперь я пойду один и все разузнаю... Вам нельзя идти со мной, — напомнил он. — А не вернусь спустя две недели, значит, не ждите и езжайте назад.

Это было не раз уже обговорено в дороге, поэтому Дайку никто не возражал. Он подошел к Гвендис.

-Не вернусь — езжайте домой, — повторил он. — Я не пропаду, Гвендис, — вырвусь и догоню вас. Обязательно догоню.

Они обнялись.

Дайк хмуро оглядывался по сторонам. Внутри обрушившейся стены все поросло деревьями и кустарником. Груды камней лежали, как курганы, присыпанные землей и покрытые репейником и полынью. Дайк пошел вперед. Руины казались необитаемыми.

Порядочно отшагав по безлюдью, Дайк вошел в какое-то подобие города: тут и там стояли каменные дома, обвалившиеся и замшелые. Между ними вела выщербленная мостовая. Сквозь камни пробился степной ковыль.

Несколько десятков мужчин тесно сгрудились, преграждая Дайку дорогу. На них были длинные накидки из ткани, похожей на обычную мешковину, но на головах у многих Дайк видел серебряные и золотые венцы. Дайк впервые услышал наяву древнюю речь небожителей:

-Человек! Человек на чистой земле! Все сюда! Убейте его, пока он не осквернил нашу Сатру!

Дайк облекся сиянием. Он медленно двинулся навстречу толпе в столбе белого света. Толпа начала пятиться.

-Я небожитель! — громко произнес Дайк. — Я один из вас! Посмотрите! Кто-нибудь меня знает?

На улицу стекались все новые и новые жители Сатры, но они не приближались к Дайку, а тоже начинали пятиться от него. Дайк остановился. Вдруг от толпы отделился высокий полный мужчина и быстро подошел к нему. Дайк угасил сияние и протянул ему руку. Небожитель осторожно протянул свою и коснулся его ладони.

-Неужели меня никто не знает? — спросил потрясенный Дайк.

-Откуда ты пришел?

-Разве я не из Сатры?

-Кто ты такой?

Они задавали друг другу вопросы одновременно, глаза в глаза, и наконец в недоумении смолкли.

-Я — тирес Тесайя, — в тишине произнес небожитель. — Ответь, кто ты!

За века стена Сатры разрушилась; плодородные некогда земли заросли бурьяном; сады превратились в настоящие непроходимые леса.

Но небожители считали, что истинная Стена осталась в их душах и вечно охраняет границы Сатры. Они даже не приближались к руинам: сами подступы к ним заросли. Небожители верили, что их земля остается чистой. Сердце Сатры — небесный бриллиант, вроде того, что нашел Дайк — по-прежнему хранилось в недрах.

Небожители утратили почти все искусства предков. Они разучились строить из камня. Женщины пряли грубую нить и ткали материю, похожую на мешковину. Бывшие дворцы Сатры зияли проломами, плиты одевались мхом и травой. На счастье, зимы в заросшей запущенными садами Сатре были мягче, чем в открытой степи.

Зато от былой славы Сатры небожителям осталось множество украшений, драгоценных камней, оружия и доспехов. Всего этого в достатке было у каждого, и украшения не имели никакой цены — их нельзя было ни на что обменять.

Еще в древности народ Сатры разделился на рабов и свободных: в рабство были обращены те, кто раньше других утрачивал долголетие и сияние и делался похожим на людей. Население Сатры было невелико, большинство семей имело двух-трех невольников, богатые — пару дюжин. Свободным не разрешалось работать на земле и пасти скот: это приближало их к скверне бренного мира.

Рабы жили меньше свободных, а детей рождали часто: у них не было мужей и жен, и они плодились, как придется. Из-за этого случались годы, когда рабов становилось слишком много для Сатры, и тогда лишних убивали.

Семьи свободных были невелики. То и дело какой-нибудь род угасал бездетным.

В Сатре уже давно не было царя. Сатрой не надо было управлять: здесь ничего не происходило и не менялось. Небожители не собирались завоевывать другие страны или вступать с ними в сношения, — они даже не знали, живет ли кто-нибудь за стеной, или они давно уже остались одни во всем мире. Но для решения вопросов веры, а также для того чтобы иметь поддержку и защиту, небожители объединялись вокруг признанных вождей. Вожди эти, как в старые времена, назывались тиресами. Когда-то тирес обязывался построить новую Сатру: так Дасава Санейяти отправился на север для постройки Дасавасатры. Нынешние тиресы ничего не строили, но каждый приобретал свою собственную незримую Сатру — в душах верных ему небожителей.